Я открыл, как человек может начать презирать самого себя. Это происходит, когда он сознает, что поступает неправильно, но не может остановиться. Ноги сами привели меня к Алисе. Она удивилась, но впустила меня.

– Ты совсем промок. Даже с носа капает.

– Дождь. Хорошо для цветов.

– Заходи. Сейчас принесу полотенце, а то схватишь воспаление легких.

– Мне больше некуда идти. Можно побыть у тебя?

– Кофе закипает… Вытрись, а потом поговорим.

Пока она ходила на кухню, я огляделся. Что-то сразу же обеспокоило меня. Кругом чистота. Фарфоровые статуэтки на подоконнике стояли строго в ряд и все смотрели в одну сторону. Подушки аккуратно разложены на софе. Журналы поровну распределены по двум столикам так, чтобы видны были их названия: на одном «Репортер», «Сатердей ревью», «Нэю-Йоркер», на другом – «Мадемуазель», «Хаус бьютифул» и «Ридерс дайджест».

На дальней от софы стене висела репродукция Пикассо «Мать и дитя», а напротив нее – изображение бравого придворного эпохи Возрождения, в маске и с мечом в руке, обороняющего от неведомой опасности перепуганную розовощекую деву… Словно Алиса никак не могла решить, кто она и в каком мире предпочитает жить.

– Что-то тебя давно не видно в лаборатории, – окликнула Алиса меня из кухни. – Профессор волнуется.

– Мне стыдно смотреть в глаза людям. Вроде бы стыдиться и нечего, но я уже несколько дней не работаю, и от этого внутри какая-то пустота – мне не хватает пекарни, печей, друзей… Две ночи подряд мне снилось, что я тону.

Она поставила поднос точно на середину кофейного столика – салфетки свернуты треугольничками, пирожные разложены идеальным кругом.

– Не принимай этого так близко к сердцу, Чарли. Ведь не ты же виноват, что так получилась.

– Пробовал, но помогает. Все эти люди… они были моей семьей. Меня будто вышвырнули из родного дома.

– А тебе не кажется, что это – символическое повторение детских впечатлений? Родители тоже отвергли тебя… отдали…

– Боже мой! Ну зачем вешать на все чистые аккуратные ярлычки? До этого проклятого эксперимента я считал их друзьями! А сейчас мне страшно…

– У тебя есть друзья.

– Это не одно и то же.

– Страх – совершенно естественная реакция.

– Не совсем. Страшно мне бывало и раньше. Я боялся ослушаться Нормы, боялся переходить Хауэлл-стрит – там была одна компания, которая буквально терроризировала меня. Я боялся учительницу, миссис Либби, – она связывала мне руки, чтобы я не играл предметами на парте. Но все это было реально – я знал причину страха, знал, чего именно я боюсь. Теперь все по-другому…

– Возьми себя в руки.

– Ты не сможешь понять меня.

– Чарли, рано или поздно, но это должно было случиться. Ты словно прыгаешь первый раз с вышки, и мысль о том, что спасительная доска вот-вот уйдет из-под ног, ужасает тебя. Мистер Доннер хорошо относился к тебе, и все эти годы у тебя была крыша над головой. Просто удар оказался для тебя слишком сильным.

– Я все прекрасно понимаю, но от этого не легче. У меня нет больше сил сидеть одному в своей комнате. Я бесцельно брожу по улицам, пока не заблужусь… и обнаруживаю, что вернулся к пекарне. А вчера вечером я прошагал от Вашингтон-сквер до Центрального парка и уснул там. Какого черта мне нужно? Чего я ищу?

Чем больше я говорил, тем грустнее становилась Алиса.

– Чарли, а я… могу я тебе чем-нибудь помочь?

– Не знаю… Я как зверь, которого выпустили из чудесной безопасной клетки.

Она села рядом со мной.

– Тебя толкают вперед слишком ревностно. Ты не знаешь, как жить дальше. Хочешь стать взрослым, а внутри остаешься маленьким мальчиком. Ты один, и тебе страшно.

Алиса положила мою голову себе на плечо, и в эту секунду я понял, что нужен ей. Как и она мне.

– Чарли, – прошептала она, – о чем бы ты не думал… не бойся меня.

…Однажды, разнося заказы, Чарли едва не хлопнулся в обморок, когда женщина средних лет, только что из ванной, решила развлечься тем, что распахнула перед ним халат. Ты видел раньше голую женщину? Знаешь, что нужно делать? Чарли так смешался и так жалобно застонал, что она перепугалась, туго запахнула халат, дала ему четвертак и приказала забыть все, что он видел. Я только проверяла тебя… чтобы посмотреть, хороший ли ты мальчик.

– Я стараюсь быть хорошим мальчиком, – ответил ей Чарли, – и никогда не смотрю на женщин, потому что мама всегда била меня за это…

Вот мать Чарли, зашедшаяся в крике, с ремнем в руке, и отец, пытающийся удержать ее.

– Хватит, Роза! Ты убьешь его! Уйди! – Мать рвется из его рук, чтобы еще раз ударить извивающегося на полу сына.

– Ты только посмотри на него! – кричит Роза. – Он не может научиться читать и писать, но умеет подглядывать за девочками! Я выбью из него эту грязь!

– Он не виноват, что у него эрекция. Это нормально. Он же ничего не сделал.

– Ему даже думать нельзя о девочках! К сестре приходит подруга, а ему лезут в голову грязные мысли! Я проучу его на всю жизнь! Слышишь? Только прикоснись к какой-нибудь девочке, и я засажу тебя в клетку, как животное, навсегда! Ты слышишь меня?..

Да, я слышу тебя, мамочка. А может быть, я уже свободен? Может, страх и тошнота уже не море, в котором тонут, а всего лишь лужа, криво отражающая прошлое? Я свободен?

Наверно, я не поддался бы панике, если бы смог прикоснуться к Алисе чуть пораньше, прежде чей прошлое поглотило меня… прежде чем я вспомнил … Я успел сказать: – Ты сама… сама… Обними меня!..

Прежде чем я осознал, что происходит, Алиса уже целовала и прижимала меня к себе так крепко, как никто раньше. Но в это самое мгновение, единственное в моей жизни, все началось снова – шум в ушах, холод, тошнота. Я отвернулся.

Алиса стала успокаивать меня, говорить, что это не имеет значения, что мне не в чем винить себя. От стыда я заплакал. Так, плача, я и уснул в ее объятиях, а приснились мне бравый рыцарь и розовощекая дева. Только во сне не он, а она держала в руке поднятый меч.