Считаю себя героем.

Я честно дотерпел до утреннего прибытия вертолетов. Как бы мне ни хотелось плюнуть и вернуться. В больнице они хотя бы жгли костры, и ночами там наверняка было теплее.

Ничего, скоро отогреюсь. И, главное, доберусь до душа. Я просто заставил себя не принюхиваться. А не то давно бы уже задохнулся. Сделали бы лучше бланк-дезодорант, вместо всех этих зомбирующих и портящих людям жизнь.

Я честно покинул пост лишь после того, как вертолеты приземлились и жалкие остатки нашего взвода выбрались на улицу, сразу выставив оружие в разные стороны.

Возможно, они теперь калеки, но все еще бойцы.

К вертолетам побежали гражданские. Больше ждать не стоило, и я начал спускаться. С удивлением осознал, что мне жаль покидать эту часовню. Наверное, теперь она останется заброшенной навсегда. Теперь может оказаться, что она так и простоит сотню лет, или даже больше, и ни один человек не зайдет в нее. Может, не только не зай дет, но даже и не увидит. Даже если в городе выжили хотя бы доли процентов от числа жителей, вряд ли они надолго здесь останутся. Я бы на их месте уходил из этого склепа.

И все же я аккуратно снял все расставленные мины-ловушки, в дань уважения к этому месту и его создателям. Также и тому неизвестному мне событию, что произошло на этом месте. Я чувствовал камень этих стен. Такие часовни не ставят просто так, абы где.

Все имеет свои причины и свой смысл. Может, сотни лет назад на этом месте свершилось нечто лишь для того, чтобы на нем потом поднялась вот эта часовня. Поднялась и дождалась раненого бойца, укрыла его, позволила переждать и саранчу и мор.

Гражданских в вертолетах оказалось немного. Значительно меньше, чем мы вывели.

Я подошел к Тоско, чтобы спросить его, куда делись остальные, но увидел кое-что, заставившее меня забыть о моем вопросе.

Из дверей больницы, опираясь на чужое плечо, вышел Богослов.

— Так ты все же пришел в себя! — сказал я громко и побежал к нему, забыв об охране периметра.

— Ну — буркнул он. — А ты как полагал? Где мой планшет?

— В надежных руках, — улыбнулся я. — Когда ты очнулся?

— Отдавай, — сказал он. — Ночью.

— Не отдам, — усмехнулся я. — Он мне достался по наследству. Не могу раздавать направо и налево. Держи вот пока свой пугач, устал за тебя носить.

— Смотри у меня, — пригрозил мне Богослов. Но свою винтовку взял. Все-таки он был слаб. Мне пришлось подхватить его под вторую руку, чтобы он смог идти дальше.

— Ускорьтесь, — попросил в эфире Тоско. — Место посадки засвечено, давайте не будем нарушать протокол в надежде на то, что город пустой.

Теперь я заметил остальных, тех, что не стали грузиться. Они вышли нас проводить. Кто-то — сразу подготовившись идти дальше.

Рядом с одной из продавщиц ювелирного стоял Ыть.

— Может, полетишь? — спросил он. — Сама понимаешь, шансов, что они здесь выжили, один на миллион. Да и где ты их будешь искать? Город превратился в развалины.

Женщина лишь покачала головой с усталой улыбкой на лице. Потом прижала моего сослуживца к себе и поцеловала.

— Адрес напиши мне, — буркнул Ыть, опустив глаза. — Может, когда подуспокоится, заеду.

Женщина кивнула и начала рыться в поисках бумажки. Потом бросила поиски и сказала:

— Запоминай так…

Я почти довел Богослова до вертолета, когда увидел, как несколько человек выносят Лену. Один тащил рядом с ней капельницу, остальные, не мешкая, устремились с носилками к вертолету.

Я бросил напарника добираться самостоятельно и пошел им навстречу.

Они не успели добраться до выбранного ими вертолета, того, что стоял впереди остальных. Из другого выскочил незнакомый мужчина. Никак не из тех гражданских, что только что в него погрузились. Судя по экипировке — прибывший сюда только сейчас. Тот самый наблюдатель таинственной организации.

— Зараженного сюда, — непреклонно сказал он.

— Это почему это? — дерзко спросил я, готовясь к чему угодно. К тому, что вот сейчас он заставит нас оставить девушку здесь. Или даже попробует застрелить ее. Тоже мне борцы за чистоту.

Видимо, мое отношение было слишком очевидно. Тоско быстро подошел и положил руку мне на плечо. Только после этого я понял, что держу в руках пистолет со снятым предохранителем.

— Там специальный бокс, — тихо пояснил мне Тоско. — Одно из условий. Они вообще не хотели разрешать ее вывозить. Согласились только потому, что мы и сами скоро окажемся в полной изоляции, да и заразность у бешенства очень низкая. По их меркам.

Я медленно кивнул, не сводя с незнакомца взгляда.

Он на меня даже не посмотрел. И отвечать на мой вопрос тоже не стал.

Проводы были недолгими. Мы взлетели минут через семь после того, как приземлились вертолеты.

Я сидел рядом с герметичным боксом, в который уложили девушку. Изоляторы, надо сказать, действительно имели доступ к неким ресурсам. Бокс был оборудован почти как медицинская лаборатория. С собственной капельницей, контролем пульса, дыхания, возможностью вводить лекарства, даже не нарушая герметичности.

Я сидел рядом с неподвижной девушкой и смотрел вниз, на удаляющуюся больницу.

От нее, по пустому разрушенному городу, медленно брела вереница людей.

Возможно, нам следовало озабоченно следить за тем, как затихает эфир. Спутниковое телевидение по-прежнему транслировало сотни каналов со всего света. Вот только все больше из них показывали лишь монтажную сетку вместо передач.

Стало меньше радиостанций. Из тех, что передавали хоть что-то, кроме помех в эфире.

Возможно, нам следовало испугаться. Но, во-первых, все это началось не вчера. А за пару недель мало что поменялось по существу. Ну подумаешь, еще пара каналов, которые передавали хоть что-то путное, перестала вещать что-либо вообще. Подумаешь, исчезли местные радиостанции. Так ведь карантин. Все это выглядело почти нормальным, если рассматривать это с учетом направления, в котором все двигалось.

Ненормальным было само направление.

Интернет по-прежнему бушевал. Может, на планете стало меньше людей и многие из живых окончательно потеряли доступ к Сети, но и оставшихся хватало с лихвой. Я судорожно качал данные из Сети. Отовсюду, даже из самых ненадежных форумов, вылавливал информацию по крупицам. Лучше потом попробую перепроверить по другим каналам, чем знания пропадут.

Теперь это стало моим главным развлечением.

Во-вторых, мы здесь были слишком заняты собой. Зализывали раны. Гражданские оплакивали тех, кто остался у них в мертвом городе. Мы молчали о целом взводе, отправившемся в резерв.

Даже те, кто долетел, — далеко не все из них в состоянии пойти еще хоть на одно задание.

Хотя мы делали что могли.

Богослов, как оклемался, только и делал, что зашивал, вправлял, колол и переливал. Он отвлекался только на то, чтобы в очередной раз поругаться со мной на тему подходов к написанию книги. Ругался он долго, и, возможно, мы бы даже поссорились, но я был слишком рад его видеть. Живым.

За время, проведенное наверху часовни, я много раз представлял себе его смерть. И — я соскучился. Мне хотелось с ним поговорить.

Даже не представлял себе, насколько прикипел к напарнику.

В конце концов я дал ему просмотреть все изменения и добавления, все, что я успел сделать, сидя в холодной каменной комнате и рассматривая окрестности разрушенного города. И он признал, что мой метод сортировки и каталогизации информации больше подходит для печатного издания, чем тот, который применял он. Отлично понимая, что если его книга и понадобится, то только в том случае, если исчезнут полностью, или почти полностью, все компьютеры, он тем не менее оставлял в своих материалах ключевую ошибку. Бардак, которого он даже не замечал, так как, осознавая разумом, он не понимал сердцем, что свободного поиска не будет. Будет — только оглавление. В книге нужен понятный, отчетливый, простой порядок, который сделает ее полезной.

Зато теперь у нас на острове было в избытке бланков. И, если уж на то пошло, и геммов тоже. Охранник «Генной логики» умудрился все же дотащить свой рюкзак. Сам, правда, до сих пор валялся в санчасти. И пусть товары из магазина не отличались уникальностью, но все же он знал, что брал. Несколько сотен наиболее востребованных, самых современных генных модификаций. Любой клиент «Генной логики» был бы в восторге только от самого списка.

А на острове теперь появились и такие. Экзо. Девять из тех, кто прилетел с нами. Другие.

Петр Семенович не выходил на связь. Наши попытки узнать хоть что-нибудь наталкивались на вежливые автоответчики в офисе корпорации.

Однако меня сейчас больше волновало то, что девушка так и лежала в коме, из которой Богослов ее отказывался выводить, ссылаясь на нестабильные анализы. Он ведь даже не был настоящим врачом. Так, санитаром. Он судорожно рыл Сеть, перечитывал старые справочники и новые медицинские форумы, чтобы найти хоть что-то, что могло ее спасти.

Но, похоже, он сделал все, что мог. Теперь оставалось только колоть ей вакцину и ждать чуда.

Я писал, добавляя главу за главой в начинавший приобретать некие финальные очертания «справочник». Книга перестала быть лишь простым перечислением потенциально важных для выживания фактов. Постепенно она превращалась в сборник рекомендаций, советов и лишь потом — хранилище данных.

Мы разгрузили и рассортировали подарки, что прибыли за время нашего отсутствия. Я лично узнал очень много нового о научном потенциале «Наноздоровья» и дочерних лабораторий корпорации. Каждый из бланков, что мы перенесли в наши хранилища, был по-своему уникальным. А кроме них вертолеты оказались загружены лекарствами, биозародышами, боевыми имплантатами. Всем, что поставлялось прежде всего в спецподразделения армии.

Теперь армия тоже исчезла. Судя по урывочным сведениям из Сети, на месте оставались лишь некоторые части. Замкнувшиеся на территории своих баз. Их по большому счету уже нельзя было называть армией, потому что они перестали выполнять функции, ей присущие. Просто кому-то удалось вовремя изолироваться, избежать заражения, и они пребывали в этой изоляции, тщательно ее поддерживая.

Я много читал в последнее время. И все, что я успел прочесть при подготовке книги, говорило мне, что никакая изоляция не способна спасти ситуацию. Рано или поздно кто-то нарушит периметр. Рано или поздно чума придет.

И когда это произойдет, лучше держать наготове все бланки и все лекарства, что у тебя есть. И пару подходящих молитв — на тот весьма вероятный случай, если вакцины и боты не помогут.

Так я и проводил время, сортируя бланки, раскладывая информацию для книги и сидя около изолированного бокса, в котором лежала Лена.

Наверное, лишь изолятор проводил рядом с нею время, сравнимое с моим. Но у него, похоже, были на это свои причины. Я видел в его глазах готовность убивать. Такую же, какая недавно появилась в моих.

Хотя он, похоже, даже не считал это убийством. Всего лишь очищающим пламенем, надежным карантином, финальной изоляцией.

Но пока он ничего не предпринимал, ничего не делал и я. Мы находились в состоянии молчаливой оппозиции, холодной вражды. Хотя возможно, что в этом состоянии находился лишь я. А он меня просто не замечал. Он представлялся мне рыбой, холодной и молчаливой. Не способной на чувства, особенно на те, что могут повлиять на его решения.

Центр молчал так долго, что я начал думать, не последней ли была наша работа в городе бешенства.

Но наконец с нами связались. На четвертый день.

Сообщение, что дал нам посмотреть Тоско, оказалось коротким.

Молодой парень, отнюдь не Петр Семенович, в форме СБ корпорации, вышел на связь. Он явно не был склонен к длинным разговорам, поэтому лишь оставил запись и отключился.

— Почти все погибли, — быстро говорил он. — Корпорация официально объявила о закрытии своего отделения в нашем секторе. Остался лишь один завод, когда связывался с ними в последний раз, они еще работали. Там сотня-другая наших. Я вроде не заболел, так что пойду туда. Ну да это вам неинтересно. В городе живых — единицы. Медленно накрывается все. Энергия, тепло, связь. Я воспользовался экстренным каналом, чтобы передать вам это. Петр Семенович умер от гриппа, вчера, так что теперь меня здесь больше ничто не держит. Он знал, что умирает. Хотел поговорить с вами лично, тянул до последнего. Но зная, что может не получиться, отправил вам все детали задания. Найдите у себя на сервере. Там есть все, что нужно. Просил передать вам, что это будет ваше последнее задание. А мое последнее задание — передать вам это. Я передал. Удачи.

Охранник прервал свое короткое сообщение без предупреждения, не сказав больше ничего. Просто его лицо сменилось рябью на экране, и все.

Все, кто оказался в штабе, посмотрели на Тоско. А пришли не только остатки взвода, но и большинство гражданских. Из тех, кто мог ходить. Чего уж там, нас оставалось слишком мало, чтобы устраивать игры в секретность.

— Я порылся. Есть видео, о котором он говорил. Я просмотрел. — Говоря это, Тоско уже запускал новый файл. — Смотрите и вы.

— Зная, как вы ненавидите «письма мертвого человека», я тянул до последнего. Вы же считаете это плохой приметой. Я до последнего надеялся, что выкарабкаюсь и смогу поговорить с вами сам. Или хотя бы протяну пару лишних дней, чтобы дать вам отдохнуть, и способен буду все же выйти на связь. Но, как бы сакраментально это ни звучало, раз вы смотрите эту запись — значит, я уже мертв.

За меня можете не горевать. В конце концов, я прожил почти всю свою жизнь в очень неплохом мире, имел хорошую работу, семью и друзей. Могу лишь пожелать, чтобы вы сумели получить все это в том будущем, которое предстоит выжившим.

Так что я почти доволен тем, что это все наконец для меня заканчивается. С хорошими обезболивающими…

Петр Семенович закашлялся — видно было, что слюна смешивалась с кровью из легких. Несколько красных точек заляпали объектив камеры. Дальше пошел очевидный монтаж, потому что кашлял он лишь одно мгновение, и стекло объектива вновь оказалось чистым.

— …Да, с хорошими обезболивающими даже такая противная смерть не так уж и страшна. В присланном вместе с записью архиве есть все данные, что вам нужны. Я лишь расскажу суть. Даже то жалкое будущее, что предстоит людям, и вам в том числе, остается под угрозой. Его просто может не быть. Я не знаю, знаком ли кому-то из вас термин «машина Судного дня», и у меня не осталось роскоши беседы с вами. Поэтому расскажу. Концепция такой «машины» подразумевает ответный ядерный удар по врагу, уничтожившему страну. Эта идея возникла еще во времена холодной войны. Говорят, что и у нас и в Штатах. Были времена, когда только одни лишь подозрения, что подобная машина есть у врага, останавливали Союз и Штаты от начала войны. Не такой, как была в Рио. Там в войне банд взорвалось лишь пять бомб, но и то — вся Южная Америка теперь считайте что радиоактивная пустыня. Нет, я говорю о полномасштабной войне. С запуском всего, что только можно, и сразу. У нас комплекс, включающий в себя машину Судного дня, назывался «Периметр», американцы окрестили его «Мертвой рукой». Хотя его задача официально была проще — обеспечить передачу приказа на запуск даже в условиях радиоэлектронного глушения и уничтожения всех основных линий связи. Потом потеплело, ракет стало поменьше. Но военные никуда не делись. И умные головы в институтах — тоже. В свое время кто-то решил, что «Периметр» слишком ненадежен. У него было два минуса — он не мог, по тем самым слухам, дать команду сам, все равно нужна была рука на кнопке. И, во-вторых, он мог позволить дать команду не тому. Представьте себе сошедшего с ума маршала у кнопки. Это, конечно, теория, но эти постулаты заставили создать новый вариант.

Поверьте мне, он создавался из лучших побуждений. Все материалы, что я получил, говорят только об этом. Дальше — уже не слухи, а голая действительность сегодняшнего дня. Вашего настоящего, в котором меня нет, чему я очень рад. Концепции машины Судного дня и взаимного гарантированного уничтожения легли в основу нового комплекса, который у нас назвали «Кладезь бездны». При его создании пошли дальше, значительно дальше, чем в «Периметре». С одной стороны, осталась возможность остановить полномасштабный ответный удар. Но только если есть люди, прямо на территории одного очень глубокого бункера, которые могут это сделать. С другой стороны, «Кладезь бездны» сам анализирует оперативную обстановку. Активность переговоров по всем каналам связи, включая обычные, телевидение и, конечно, спецсвязь. Сейсмическую активность, радиационное заражение местности. У него свои спутники, свои датчики, свои системы мониторинга. Даже если все они будут уничтожены, он легко воспользуется общедоступными, даже вражескими. Алгоритм принятия решения сложный, в него входят сотни параметров, которые так или иначе влияют на финальное решение.

И «Кладезь бездны» смотрел, анализировал и просчитывал ситуацию последние лет десять, с момента запуска. А теперь посмотрите на наш сегодняшний мир его глазами. Что вы увидите? Смерти по всей стране, многочисленные маломощные ядерные взрывы, пожары, гибель целых городов. Правительство исчезло, столица опустела. Достаточно данных для принятия решения об «ударе возмездия»?

Петр Семенович явно вновь отключал камеру. Видимо, чтобы прокашляться, хотя на сей раз он успел отключить запись раньше. Но склейка даже не скрывалась. Когда пошло продолжение, он и сидел слегка иначе, и еще и вытирал губы платком, которого не было в его руках мгновением раньше.

— …Извините. Я лишь скажу, что за последние полгода, по нашим данным, несущие дежурство пять раз вручную отключали приказ на старт. Пять раз! По всей стране есть негласная команда на уничтожение, демонтаж и отключение пусковых установок. В Штатах, когда они еще были на связи, вроде тоже. Никто себе не враг, знаете ли. И нам с ними сейчас уж точно не до войнушки друг с другом. Но до некоторых шахт сейчас просто некому добраться. До других не дошли руки. И, кстати, уничтожение ракет на боевом дежурстве тоже воспринимается машиной как угроза. Но все равно три, а то и четыре сотни ракет все еще могут взлететь, если поступит команда. Многие из них — с разделяющимися боеголовками. Вы же понимаете, что при таком количестве становится все равно, где они взорвутся? Хоть прямо под вами, хоть на другом континенте. Не спасется никто — ни напичканный лекарствами, ни заряженный антирадиационными бланками. В бункерах и на орбите, может, поживут еще годик-другой, но и все. И остановить «Кладезь бездны» после принятия окончательного решения невозможно. Взлетает случайная из шестнадцати ракет, потом следующая и следующая. Летят над территорией страны, непрерывно передавая сигнал на старт. Плюс давая тот же сигнал по всем каналам, остающимся доступными. Через спутники, кабели, через то, о чем мы даже сейчас только догадываемся.

Теперь к главному. Как, собственно, я все это вообще узнал. Информация шла сверху. Веером. Когда все начало рушиться, кто-то достаточно разумный там решил, что лучше пусть об угрозе знают все. В центре думали о полном отключении всей системы, что, кстати, тоже очень непросто сделать. Но решиться все не могли, к тому же — было много других забот, как вы понимаете. А потом просто некому стало решать.

До последнего момента ситуация находилась под контролем. В бункере на боевом дежурстве по полгода сидела отдельная часть, единственная задача которой — обеспечение безопасности самого комплекса и отключение сигналов на запуск, если машина начнет дурить. Именно эти ребята и отключали машину пять раз. Четыре — в предпоследнюю смену, и еще одно отключение — в последнюю.

Последняя смена продлилась две недели. Несмотря на все карантинные меры, кто-то пронес заразу внутрь. Последние сообщения отрывочны, но понятно, что живых там больше нет. И больше некому остановить машину. Более того, не осталось никого, кто имеет допуск на территорию базы. Никого из живых. По всем признакам — «Семя погибели», а вы знаете, что это значит.

Все данные у вас в приложениях. Туда не пробраться. Никому, кроме вас. Может, найдется еще кто-то из других секторов, кто тоже попробует, но я бы на это не надеялся.

Вы знаете, что делать.

Прощайте, парни.

До встречи в лучшем мире.