Интерлюдия
ЧАСОВНЯ

Этот город разрушен. Этот сектор под карантином. Этот мир обречен.

Люди, изредка появляющиеся в окрестностях часовни, мертвы или заражены и на пути к смерти.

Управление, организация, закон, порядок — остались пустыми символами ушедшей эпохи.

Похоже, в рану попала какая-то зараза, но теперь она подживает. Придется все-таки кольнуть еще один локальный бланк с ботами-медиками. Я не надеюсь, что они ускорят заживление — куда уж теперь быстрее, — но хотя бы снимут боль.

Нельзя закрывать глаза. Не сейчас. Наш бой еще не закончен, мое задание — не завершено, пусть и война, на которую я попал, проиграна еще до меня.

Винтовка Богослова очень удобна здесь, наверху часовни. Можно даже рассматривать лица, хоть и не хочется. Я не стреляю во всех, по привычке стараясь без нужды не засвечивать позицию. Отстреливаю лишь особо буйных. Или тех, кто рвется внутрь больницы.

Вот она, передо мной, всего в паре сотен метров. Удачная позиция для того, чтобы контролировать вход. С этой часовни удобно следить за окрестностями. Не зря Тоско отправил меня именно сюда.

Почему меня? Я почти единственный, кто остался в строю.

Тоско до сих пор харкает кровью, это слышно даже во время наших коротких сеансов связи. Ыть остался без одного глаза. Зато довез до больницы целый гарем, в котором, кстати, оказались обе продавщицы из ювелирного. Тюжок посечен осколками, но без сильных последствий. Призрак добрался, но от Призрака с одной рукой толку было мало еще до взрыва. Он несколько раз терял сознание, и пока что никто не мог назвать причины. Кроме Богослова, который так и лежал в отключке. Из оставшихся двоих один обгорел так, что вообще непонятно, как его довезли. Гражданские довезли, он обжег себе сетчатку и до сих пор не видит. Второй — с несколькими переломами.

Нас семеро, и разница между нами лишь в том, до какой степени каждый из нас в резерве.

Четыре десятка гражданских. Остальные не добрались. Может, и выжили, но не добрались.

В больнице сейчас калеки помогают убогим. Неудивительно, что я стал королем в этом царстве слепых. Я от ухода в резерв дальше остальных.

Лена лежит под капельницей, и Тоско взял в привычку докладывать мне о ее состоянии. Оно не меняется.

В английском есть два разных слова — одно для настоящего заката, другое — для упадка. У нас здесь тот закат, который упадок, не обольщайтесь.

Я не хочу, но должен писать. Когда еще придется. Я обещал своему напарнику, который по-прежнему не приходит в сознание, что сделаю эту работу.

Может, чтобы написать эту книгу, уйдет несколько лет. Может, и вся жизнь. Так что же — я хотя бы стартовал.

Карантин должны снять через неделю, но я не знаю, как будет дальше. Поэтому пишу сейчас, пока есть возможность.

Бешеных кругом все меньше. Сегодня я вообще не видел ни одного. Здесь я в относительной безопасности. Йюм-4 прямо за забаррикадированным входом в часовню вовремя предупредит меня о любой опасности. Снайперские минные ловушки на лестнице не дадут добраться до меня без потерь, да простят меня строители этой чудной часовни.

Место для нее выбрано хорошо. В нем есть святость, и я лишь надеюсь, что я ее не нарушил.

Я протягиваю руку к планшету, поглядывая на окрестности из глубины темного окна, и начинаю писать, переделывая написанное давным-давно, задолго до меня:

«…и на Земле царила раса, ставшая единой. Люди смешались между собой и стали неотличимы друг от друга.

И решили они научиться переделывать себя и доказать свое абсолютное могущество.

И не отступились от того, что задумали сделать.

И переделали они себя. Переделали по-разному. Кто-то менял свои гены, другие — вводили в организм крохотных роботов.

И не стало одного народа. Большинство погибло в пожаре своей гордыни, а те, кто остался, — вновь разделились на разные расы.

И время единой расы закончилось. Наступила эра разобщения и смут.

И посему имя тому времени было дано: Закат».