Книга: Обреченное королевство
Назад: Третья часть Умирающие Каладин. Шаллан
Дальше: Глава тридцать седьмая Стороны
Глава тридцать третья
Киматика
Они изменялись даже тогда, когда мы сражались с ними. Они были как тени, могущими меняться, пока пламя танцует. Никогда не недооценивайте их из-за первого впечатления.Взято из речи Талатина, Сияющего из Ордена Каменных Стражей. Источник — «Воплощенный» Гавлоу — обычно считается надежным, хотя именно этот отрывок взят из утраченной «Поэмы о Седьмой Заре».
Иногда, когда Шаллан шла по Паланиуму — огромному хранилищу книг, рукописей и свитков, находившемуся за Вуалью, — ее настолько увлекала его красота и грандиозность, что она забывала обо всем.
Паланиум имел форму перевернутой пирамиды, вырезанной в камне. Вокруг всех четырех стен были подвешены пешеходные галереи. Слегка скошенные вниз, они образовывали величественную квадратную спираль, гигантскую лестницу, направленную к центру Рошара. Многочисленные лифты давали возможность быстро спускаться и подниматься.
Стоя у перил самой высокой площадки, Шаллан могла видеть только половину основания. Паланиум казался слишком большим и величественным. Трудно поверить в то, что он создан руками людей. Каким образом его нависавшие друг над другом уровни были так идеально выровнены? Использовались ли Преобразователи для создания пустых пространств? И сколько же драгоценных камней было в этих фабриалах?
Здание тонуло в полумраке, общего освещения не было, и только маленькие изумрудные лампы освещали пол галерей. Арденты из девотария Проницательность периодически обходили все уровни, меняя сферы. Сотни изумрудов; вероятно, они составляли королевскую сокровищницу Харбранта. Может ли быть для них лучшее место, чем исключительно хорошо охраняемый Паланиум? Здесь они были защищены и одновременно освещали огромную библиотеку.
Шаллан пошла дальше. Слуга-паршмен нес перед ней фонарь с тремя сапфировыми сферами. Мягкий голубой свет отражался от каменных стен, отдельные участки которых были Преобразованы в кварц, для красоты. Перила, вырезанные из дерева, превратили в мрамор. Пробегая по ним пальцами, она чувствовала первоначальную зернистость дерева. И одновременно холодную гладкость камня. Так странно, быть может, именно для того, чтобы обмануть чувства?
Ее паршмен нес и корзину, полную рисунков знаменитых естествоиспытателей. Джаснах разрешила Шаллан изучать некоторые темы по ее собственному выбору. Не больше часа в день, но насколько драгоценным становился этот долгожданный час, когда наступал! В последнее время она погрузилась в «Путешествия на Запад» Майялмр.
Мир был удивительным местом. Она страстно желала узнать о нем больше, увидеть все его создания и нарисовать их. Сложить собственную картину Рошара. Книги, которые она читала, замечательные сами по себе, казались ей неполными. Авторы умели хорошо писать или рисовать, но очень редко и то, и другое. А если автор хорошо владела и пером и карандашом, то была плохим ученым.
Столько пробелов в их понимании! Пробелов, которые Шаллан могла чувствовать.
Нет, сказала она себе, не переставая идти. Я приехала сюда не за этим.
Ей все труднее и труднее удавалось сосредоточиться на воровстве. Как предполагалось, Джаснах попросила Шаллан прислуживать ей во время принятия ванн. Вскоре возможность может представиться. И, тем не менее, чем больше интересных фактов она поглощала, тем больше хотела узнать еще.
Она подвела своего паршмена к одному из лифтов. Два паршмена-лифтера начали опускать ее. Шаллан жадно поглядела на корзину с книгами. Она могла пока почитать, быть может, закончить главу «Путешествия на Запад»…
Она отвернулась от корзины.
Сохраняй концентрацию.
Шаллан вышла на пятом нижнем уровне и пошла по маленькому коридору, связывавшему лифт с пологими пандусами, вделанными в стены. Достигнув стены, она повернула направо и спустилась еще немного. Вдоль стены шел ряд дверей, она нашла нужную и вошла в большую каменную комнату, уставленную высокими книжными стеллажами.
— Жди здесь, — сказала она своему паршмену и вынула из корзины фолио с рисунками. Взяв его под мышку, она подняла фонарь и поспешила в книгохранилище.
Можно было провести в Паланиуме многие часы и не встретить другого человека. Во время поисков для Джаснах редкой книги Шаллан редко видела кого-нибудь. Конечно, можно было воспользоваться помощью ардентов или слуг, но наставница считала, что девушке важно научиться самой найти любую книгу. По-видимому, система расстановки книг в Паланиуме являлась стандартной для многих хранилищ и библиотек Рошара.
У задней стены комнаты она обнаружила маленький стол из глиндерева. Отставив в сторону фонарь, она уселась на стул и положила на стол фолио. В комнате было темно и тихо, ее фонарь освещал боковые стенки книжных шкафов справа и гладкую каменную стену слева. В воздухе пахло старыми бумагами и пылью. Но не сыростью. В Паланиуме никогда не бывало сыро. Возможно, из-за наполненных белым порошком длинных желобов в конце каждой комнаты.
Она развязала кожаные шнурки своего альбома. Верхние листы были чисты, несколько следующих содержали рисунки, сделанные уже в Паланиуме. Еще больше лиц, для ее коллекции. В середине скрывались самые важные: Шаллан, работающая с Преобразователем.
Принцесса редко использовала прибор, возможно из-за того, что Шаллан постоянно находилась поблизости. Тем не менее Шаллан удалось стать свидетелем нескольких случаев, главным образом тогда, когда Джаснах отвлекалась и забывала, что она не одна.
Шаллан поднесла к свету один рисунок. Джаснах сидит в алькове, рука касается смятого листа бумаги, гемма Преобразователя сверкает. Шаллан взяла другой рисунок. Та же самая сцена несколько секунд спустя. Бумага превратилась в огненный шар. Нет, не горела. Стала огнем. Языки пламени извиваются в воздухе. Что там было написано? Что хотела скрыть Джаснах?
Еще один рисунок: Джаснах превращает вино в своем кубке в кусок кварца, который собирается использовать как пресс-папье, сам кубок удерживает стопку бумаги; один из тех редких случаев, когда они обедали — и учились — в патио за Конклавом. А вот еще один рисунок: Джаснах выжигает слова, написанные чернилами. Увидев горящие буквы, Шаллан поразилась точности Преобразователя.
Похоже, этот Преобразователь был настроен на работу только с тремя Сущностями — Паром, Искрой и Свечением. Но, наверно, он способен создавать любую из Десяти Сущностей, от Зефира до Талуса. Для Шаллан особенно важной была последняя: Талус включал камень и землю. Она сможет создать новые месторождения, и семья начнет разрабатывать их. В Джа Кеведе Преобразователей почти не было; мрамор, нефрит и опал продавались очень хорошо. Преобразователи не могли создавать драгоценные камни — говорили, что это невозможно, — но им хватит и месторождений материалов почти такой же ценности.
Как только эти новые месторождения иссякнут, они перейдут к менее выгодной торговле. И будут спокойно жить. К тому времени они уже выплатят все долги и заплатят компенсации тем, кому отец пообещал помочь. Дом Давар станет обычным, малозначимым, но не рухнет.
Шаллан еще раз изучила рисунки. Похоже, принцесса алети относилась к Преобразователю с поразительным легкомыслием. Она владеет одним из самых могущественных артефактов на всем Рошаре и использует его, чтобы создать пресс-папье! Как же она использует его, когда рядом нет Шаллан? Похоже, Джаснах стала им пользоваться еще реже, чем раньше.
Шаллан поискала в потайном мешочке в рукаве и вынула сломанный Преобразователь отца. Он был расколот в двух местах: лопнуло одно из колец цепочки и треснуло основание, державшее один из камней. Она подняла его на свет и — не в первый раз — внимательно изучила поврежденные места. Кольцо на цепочке было заменено, и основание перековано заново. Даже зная в точности, где были трещины, она не нашла ни единого следа. К сожалению, прибор не работал, исправить внешние повреждения оказалось недостаточно.
Она взвесила на руке тяжелую конструкцию из металла и цепей. Потом надела, закрепив цепочку на большом пальце, среднем и мизинце. Камней в устройстве не было. Она тщательно сравнила сломанный Преобразователь с рисунком. Да, совершенно одинаковы. Она напрасно боялась.
Сердце Шаллан торопливо билось, пока она разглядывала сломанный Преобразователь. Кража казалась вполне приемлемой, пока принцесса была далекой неясной фигурой. Еретичка, брюзгливая и раздражительная. И кем Джаснах оказалась на самом деле? Истинный ученый — точная, аккуратная, немного суровая, но честная, удивительно умная и проницательная. Неужели Шаллан действительна способна ограбить ее?
Она постаралась утихомирить сердце. Даже будучи совсем маленькой, она не любила стычки и плакала, когда родители ругались друг с другом.
Но она должна сделать это. Ради Нан Балата, Тет Викима, Аша Джушу. Братья зависят от нее. Она сжала руки бедрами, пытаясь заставить их перестать дрожать, глубоко вдохнула и выдохнула. Через несколько минут, успокоив нервы, она взяла сломанный Преобразователь и вернула в потайной мешочек. Потом собрала рисунки. Очень важно научиться обращаться с Преобразователем. Но как? Можно ли спросить об этом Джаснах, не вызвав подозрений?
Огонек, блеснувший у ближайших стеллажей, заставил ее вздрогнуть, и она спрятала фолио. Огонек превратился в старомодно одетую женщину-ардента, которая пошаркала с фонарем в руках; за ней шел слуга-паршмен. Даже не взглянув в сторону Шаллан, она повернула направо и остановилась между двумя рядами полок, свет фонаря пробился между книгами. Освещенная таким образом — фигуры не видно, только свет, — она выглядела как Герольд, шагающий сквозь стеллажи.
Сердце застучало опять, и Шаллан прижала безопасную руку к груди.
Я собираюсь совершить самую ужасную кражу на свете, скривившись, подумала она.
Она собрала вещи и пошла мимо стеллажей, держа фонарь перед собой. В начале каждого ряда были выгравированы символы, указывающие дату вхождения книг в Паланиум. На самом верхнем уровне пирамиды находились огромные шкафы, наполненные каталогами.
Джаснах послала Шаллан найти и прочитать копию «Диалогов», знаменитого исторического труда. Однако в этой же комнате находились и «Сохраненные памятью Тени», книга, которую Джаснах читала перед визитом короля. Шаллан позже нашла ее по каталогу. Она должна быть здесь.
Внезапно заинтересовавшись, Шаллан отсчитала нужный ряд, вошла в него, отсчитала нужный стеллаж и нашла нужную полку. Между концом и серединой находился тонкий красный том в переплете из свиной кожи. «Сохраненные памятью Тени». Шаллан поставила фонарь на пол, вытащила книгу и, чувствуя себя чуть ли не заговорщицей, быстро пробежала взглядом по страницам.
И растерялась, обнаружив, что держит в руках книгу детских сказок. Никаких комментариев, только рассказы. Шаллан уселась на пол и прочитала первый рассказ — историю о ребенке, который ночью убежал из дома. За ним гнались Несущие Пустоту, но он сумел спрятаться в пещере около озера. Выстрогав деревянную фигуру человека, он бросил ее в озеро, обманув страшных тварей, которые напали на нее и съели деревяшку.
У Шаллан было мало времени — Джаснах становилась подозрительной, если она оставалась здесь слишком долго, — но она быстро просмотрела остальные истории. Все в одном стиле, истории о призраках или Несущих Пустоту. Только в самом конце обнаружился комментарий, объясняющий, что автор много лет собирала и записывала сказки темноглазых простых людей.
Сохраненные памятью Тени, подумала Шаллан, не лучше ли было их забыть?
И это то, что читала Джаснах? Шаллан ожидала, что «Сохраненные памятью Тени» — какое-нибудь глубокое философское обсуждение тайных политических убийств. Джаснах была Искательницей Истины. Она докапывалась до правды о событиях, произошедших в прошлом. Какую правду она могла узнать из историй, которые на ночь рассказывали непослушным темноглазым детям?
Шаллан поставила книгу на полку и поторопилась обратно.
* * *
Чуть позже Шаллан вернулась в альков и обнаружила, что зря торопилась. Джаснах не было. Однако появился Кабзал.
Молодой ардент сидел за длинным столом, листая одну из книг Шаллан по искусству. Шаллан заметила его раньше, чем он ее, и улыбнулась, несмотря на все свои тревоги. Сложив руки, она натянула на лицо выражение подозрительности.
— Опять? — спросила она.
Кабзал подпрыгнул, захлопнув книгу.
— Шаллан, — синий свет фонаря ее паршмена отражался от его лысой головы. — Я ищу…
— Джаснах, — закончила за него Шаллан. — Как всегда. И, тем не менее, ее никогда нет, когда ты приходишь.
— Несчастливое совпадение, — сказал он, поднимая руку ко лбу. — У меня плохо с чувством времени, не так ли?
— А что это за корзина с хлебом?
— Подарок для Ее Светлости Джаснах, — сказал Кабзал. — От девотария Проницательность.
— Очень сомневаюсь, что корзина с хлебом поможет убедить ее отказаться от своей ереси, — заметила Шаллан. — Вот если бы ты добавил варенье…
Ардент усмехнулся, порылся в корзине и вытащил маленький кувшинчик с красным джемом из симягодника.
— Разумеется, я говорила тебе, что Джаснах не любит джем, — сказала Шаллан. — И, тем не менее, ты принес его, зная, что я очень люблю варенье. И ты делал это… дюжину раз за последние несколько месяцев?
— Я становлюсь немного предсказуемым, а?
— Самую малость, — улыбнулась она. — Все дело в опасениях за мою душу, не так ли? Боишься за нее, ведь я учусь у еретички.
— Э… ну да, боюсь, так оно и есть.
— Я должна оскорбиться. Но ты принес джем. — Она опять улыбнулась, дав знак паршмену поставить книги на стол и ждать снаружи. Неужели правда, что паршмены на Разрушенных Равнинах сражаются? Трудно поверить. Она не знала ни одного паршмена, который бы обнаглел и поднял голос, все равно на кого. Они, похоже, были не настолько умны, чтобы не подчиняться.
Конечно, она видела некоторые документы — включая те, которые Джаснах заставила ее прочитать, когда она изучала убийство Гавилара, — указывающие, что паршенди не похожи на других паршменов. Они крупнее, их странные доспехи растут из кожи, и они говорят значительно чаще. Возможно, они вообще были не паршменами, а их далекими родственниками, совершенно другой расой.
Она села за стол, Кабзал достал хлеб. Паршмен, ждавший за дверью, не слишком подходил на роль компаньонки, но Кабзал был ардентом, а значит, технически она вообще не нуждалась в ней.
Хлеб, купленный в тайленской пекарне, был, как и положено, рассыпчатым и коричневым. И хотя джем считался женской едой, они оба были не прочь насладиться им. Она глядела, как он резал хлеб. Арденты, служившие у отца, были суровыми мужчинами и женщинами, престарелыми, с жестоким взглядом, только и знавшие, что кричать на детей. Она даже не подозревала, что девотарии могут привлекать таких молодых людей, как Кабзал.
В последние несколько недель она иногда ловила себя на странных мыслях; лучше бы их не было.
— Как ты думаешь, — спросил он, — каким человеком ты показываешь себя, предпочитая варенье из симягодника?
— Я и не знала, что любовь к варенью может что-то значить.
— Еще как значит, но только для тех, кто изучает природу человека, — сказал Кабзал, намазывая на кусок хлеба толстый слой джема и передавая ей. — Ты читаешь очень странные книги, работаешь в Паланиуме. Нетрудно заключить, что можно изучать все, тем или другим способом.
— Хмм, — сказала Шаллан. — Даже джем?
— Согласно «Вкусам Личностей» — и прежде, чем ты начнешь возражать, имей в виду, что это настоящая книга, — любовь к симягоднику указывает на импульсивную, непосредственную личность. И также на предпочтение… — Он запнулся и мигнул, когда скомканный кусок бумаги отлетел от его лба.
— О, извини, — сказала Шаллан. — Со мной случается. Все из-за моей импульсивности и непосредственности.
Он улыбнулся.
— То есть ты не согласна с заключением?
— Не знаю, — сказала она, пожав плечами. — Кое-кто говорил мне, что может определить мою личность по дню рождения, или по положению Шрама Тална в седьмой день рождения, или по нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа. Но я думаю, что люди — более сложные существа.
— Люди сложнее нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа? — спросил Кабзал, намазывая джем на кусок хлеба. — Тогда неудивительно, что мне так трудно понять женщин.
— Очень смешно. Я имею в виду, что люди не просто набор черт личности. Я импульсивная? Да, иногда. Ты мог бы так сказать, видя, как я бегала за Джаснах, надеясь стать ее подопечной. Но до этого семнадцать лет я была такой же неимпульсивной, как любая другая. Во многих ситуациях — если дать мне волю, — мой язык действует очень импульсивно, но я — нет. Иногда мы все импульсивны, а иногда мы все консервативны.
— Значит, книга права. Она говорит, что ты импульсивна, и ты действительно импульсивна, иногда. Эрго, это правда, — сказал он.
— Но тогда это справедливо для всех!
— На все сто процентов!
— Нет, не на сто, — сказала Шаллан, уминая еще один кусок мягкого рассыпчатого хлеба. — Как было отмечено, Джаснах ненавидит любое варенье.
— А, да, — согласился Кабзал. — Она джем-еретичка. Ее душа в еще большей опасности, чем я думал. — Он усмехнулся и откусил кусок хлеба.
— О да! Это так, — сказала Шаллан. — И что еще твоя книга говорит обо мне — и половине населения мира — из-за того, что мы любим еду, в которой слишком много сахара?
— Ну, склонность к симягоднику чаще всего предполагает любовь к открытому воздуху.
— Ах, открытый воздух, — вздохнула Шаллан. — Как-то раз я посетила это мистическое место. Но это было так давно, что я почти забыла его. Скажи мне, солнце еще светит или оно существует только в моих мечтах?
— Конечно, твои занятия не настолько плохи!
— Джаснах без ума от пыли, — сказала Шаллан. — Я верю, что она наслаждается ею, поглощая в любых количествах, как чулла, грызущая камнепочку.
— А ты, Шаллан? Чем наслаждаешься ты?
— Углем.
Сначала он непонимающе посмотрел на нее, потом перевел взгляд на фолио.
— Ах, да. Я просто поражаюсь, как быстро твое имя и рисунки распространились по Конклаву.
Шаллан съела последний кусок хлеба и вытерла руки мокрой тряпкой, которую принес с собой Кабзал.
— Звучит так, как будто бы ты говоришь о болезни. — Она пробежала пальцами по волосам и состроила гримасу. — Неужели у меня сыпь?
— Глупости, — резко сказал он. — Ты не должна говорить таких слов, светлость. Это непочтительно.
— По отношению ко мне?
— К Всемогущему, который сотворил тебя.
— Он и крэмлингов сотворил тоже. Не говоря уже о сыпи и других болезнях. Так что сравнение с одним из них — честь.
— Не могу понять твою логику, светлость. Он сотворил все, так что сравнения бессмысленны.
— Как утверждения «Вкусов Личностей»?
— Очко в твою пользу.
— Быть больным не так уж плохо, — лениво сказала Шаллан. — Ты вспоминаешь, что еще жив, и начинаешь бороться. А когда болезнь в разгаре, нормальная здоровая жизнь кажется чудом.
— А ты не испытываешь чувства эйфории? Принося приятные чувства и радость тем, кого заражаешь?
— Эйфория проходит. Она длится обычно очень недолго, и мы проводим больше времени, предвкушая ее, чем наслаждаясь ею. — Она вздохнула. — Посмотри на меня. Сейчас я расстроена, но занятие любимым делом способно вдохнуть в меня силы и вдохновение.
Он задумчиво посмотрел на ее книги.
— Мне казалось, что тебе нравится учиться.
— Раньше. А потом в мою жизнь ворвалась Джаснах Холин и доказала, что нечто приятное может быть и скучным.
— Вижу. Она что, суровый наставник?
— На самом деле нет, — призналась Шаллан. — Но я очень люблю гиперболы.
— А я нет, — сказал он. — Это ублюдки заклинаний.
— Кабзал!
— О, извини, — сказал он и поглядел вверх. — Извини.
— Я уверена, что потолок прощает тебя. Но чтобы привлечь внимание Всемогущего, ты должен вознести молитву.
— Я много чего ему должен, — сказал Кабзал. — Что ты сказала?
— Ее Светлость Джаснах не суровая учительница. В ней все прекрасно. Блестящая, красивая, загадочная. Я счастлива быть ее ученицей.
Кабзал кивнул.
— Я бы сказал, что она совершенная женщина, за исключением одной мелочи.
— Ты имеешь в виду, что она еретичка?
Он кивнул.
— Для меня это совсем не так плохо, как ты думаешь, — сказала Шаллан. — Она редко говорит о своей вере, только если ее провоцируют.
— Значит, она стыдится.
— Сомневаюсь. Просто тактична.
Он посмотрел на нее.
— Тебе не надо беспокоиться обо мне, — сказала Шаллан. — Джаснах не пытается убедить меня перестать верить.
Кабзал, помрачнев, наклонился вперед. Он был старше ее — молодой человек лет двадцати пяти, уверенный в себе, серьезный, искренний. Практически единственный мужчина, близкий ей по возрасту, с которым она когда-нибудь говорила без докучливого надзора отца.
Но он был ардентом. И, конечно, ничего из этого не выйдет. Или?..
— Шаллан, — мягко сказал Кабзал, — разве ты не видишь, как мы — особенно я — озабочены? Ее Светлость Джаснах — очень могущественная и влиятельная женщина. Мы все боимся, что ее идеи заразят многих.
— Заразят? Мне показалось, что ты считаешь источником болезни меня.
— Я никогда так не говорил!
— Да, но я притворилась, что говорил. А это одно и то же.
Он нахмурился.
— Шаллан, арденты очень беспокоятся о тебе. Мы отвечаем за души детей Всемогущего. А Джаснах портит души всех, кто общается с ней.
— Кого? — Шаллан заинтересовалась по-настоящему. — Других учениц?
— Я не в таком месте, чтобы мог сказать.
— Пойдем в другое.
— Я тверд в своем решении. Я не могу сказать.
— Тогда напиши.
— Светлость… — сказал он страдальческим голосом.
— Ладно. — Она вздохнула. — Могу уверить тебя, что моя душа совершенно здорова и ничем не заражена.
Он уселся, потом откусил еще один кусок хлеба. Она обнаружила, что снова изучает его, и снова рассердилась на свою девчоночью глупость. Вскоре она вернется домой, и если и увидит его, то только из-за своего Призвания. Но ей по-настоящему нравилось его общество. Здесь, в Харбранте, он был единственным, с кем она могла свободно говорить. И довольно симпатичным; простая одежда и выбритая голова только подчеркивали его мужественное лицо. Как и многие молодые арденты, он коротко стриг бороду и держал ее в полном порядке. Он говорил приятным голосом и был хорошо начитан.
— Ну, если ты так уверена в своей душе, — наконец сказал он, повернувшись к ней, — тогда, возможно, я смогу заинтересовать тебя нашим девотарием.
— Я уже состою в девотарии Чистота.
— Чистота — не место для ученых. Слава, которую они поддерживают, не имеет ничего общего с твоими занятиями или искусством.
— Девотарий, которому ты принадлежишь, не обязан сосредотачиваться на твоем Призвании.
— Однако было бы замечательно, если бы они совпали, верно?
Шаллан подавила гримасу. Девотарий Чистота — как и можно было предположить по названию, — учил, как подражать честности и благотворности Всемогущего. Арденты девотария не знали, что делать с ее увлечением искусством. Они всегда хотели, чтобы она рисовала только «чистые» предметы, вроде статуй Герольдов или Двойного Глаза.
И этот девотарий выбрал ей отец, конечно.
— Я спрашиваю себя, не сделала ли ты выбор по незнанию, — сказал Кабзал. — В конце концов менять девотарий разрешено.
— Да, но разве это не похоже на вербовку новых рекрутов? Выглядит так, как будто арденты сражаются из-за новых членов?
— Действительно, на это смотрят косо. Прискорбный обычай.
— И все равно ты пытаешься?
— Иногда я ругаюсь тоже.
— Не заметила. Ты очень странный ардент, Кабзал.
— Тогда ты удивишься. Мы совсем не такие скучные, как кажемся. За исключением брата Хабсанта, конечно; он проводит все время, приглядывая за всеми нами. — Он заколебался. — На самом деле он действительно может быть скучным. Даже не знаю, видел ли я его улыбающимся…
— Мы отвлеклись. Ты действительно пытаешься переманить меня в свой девотарий?
— Да. И это не так необычно, как ты думаешь. Все девотарии занимаются этим. Мы делаем много гадостей друг другу из-за полного отсутствия этики. — Он наклонился вперед и заговорил более серьезно. — В моем девотарии сравнительно мало членов, и мы менее известны, чем другие. Однако мы всегда помогаем тем, кто приходит в Паланиум за знаниями.
— Переманиваете их.
— Даем им возможность увидеть то, что они пропустили. — Он откусил еще немного хлеба с джемом. — В девотарии Чистота рассказывали ли они тебе о природе Всемогущего? О божественной призме, чьи десять граней представлены Герольдами?
— Они касались этого, — сказала Шаллан. — Но мы больше говорили о достижении моих целей в… чистоте.
Очень скучно, согласна, потому что у меня мало возможностей стать нечистой.
Кабзал покачал головой.
— Всемогущий дает таланты всем, и, выбирая Призвание, мы выполняем его волю. Девотарий — и его арденты — должны помочь тебе взрастить твой удар, побуждать тебя к достижению совершенства. — Он махнул рукой на стопку книг, стоявшую на столе. — Вот в этом твой девотарий должен помогать тебе, Шаллан. История, логика, наука, искусство. Быть доброй и честной очень важно, но мы должны поощрять таланты людей, а не заставлять их принять те Славу и Призвание, которые мы считаем самыми важными.
— Да-а, разумный аргумент.
Кабзал с задумчивым выражением кивнул.
— Разве удивительно, что такая женщина как Джаснах Холин отвернулась от этого? Многие девотарии чуть ли не требуют, чтобы женщины оставили ардентам трудные вопросы теологии. Вот если бы Джаснах сумела увидеть истинную красоту нашего учения… — Он улыбнулся и вынул из корзины с хлебом толстую книгу. — И вначале я действительно надеялся, что смогу переубедить ее.
— Сомневаюсь, что ей это понравилось.
— Возможно, — равнодушно сказал он, поднимая том. — Но вот это наконец убедит ее!
— Брат Кабзал, звучит так, словно ты хочешь отличиться.
Он покраснел, и она сообразила, что по-настоящему задела его. Она поморщилась, проклиная свой язык.
— Да, — сказал он, — я действительно хочу отличиться. Я не должен так сильно хотеть стать тем, кто обратит ее. Но я так и делаю. И она должна выслушать мои доказательства.
— Доказательства?
— У меня есть настоящее свидетельство того, что Всемогущий существует.
— Я бы хотела посмотреть на него. — Она подняла палец, обрывая его. — И не потому, что я сомневаюсь в его существовании, Кабзал. Просто мне интересно.
Он улыбнулся.
— С удовольствием тебе объясню. Но вначале не хочешь ли еще один кусок хлеба?
— Я должна сказать нет, чтобы не потолстеть. Так учили меня преподавательницы. Но вместо этого я скажу да.
— Из-за варенья?
— Конечно, — сказала она, беря очередной кусок. — Как твоя книга предсказывающих продуктов описывает меня? Импульсивной и непосредственной? Я могу такой быть. Ради джема.
Он отрезал для нее кусок, вытер пальцы об одежду, открыл книгу и стал перелистывать страницы, пока не нашел рисунок. Шаллан наклонилась вперед, чтобы лучше видеть. Рисунок представлял собой узор — треугольник, с остроконечным центром и тремя отходившими от него крыльями.
— Узнаешь? — спросил Кабзал.
Узор казался знакомым.
— Мне кажется, я это где-то видела.
— Это Холинар, — сказал он. — Столица Алеткара, вид сверху. Видишь вершины здесь и гребни здесь? Она построена на каменном основании, которое уже было. — Он перевернул страницу. А это Веденар, столица Джа Кеведа. — Узор из шестиугольников. — Акинах. — Круги. — Тайлен Сити. — Узор из четырехконечных звезд.
— И что это означает?
— Доказательство того, что за всем стоит Всемогущий. Ты можешь видеть его здесь, в этих городах. Ты видишь симметрию?
— Города построены людьми, Кабзал. Они добивались симметрии, потому что она священна.
— Да, но в каждом случае они строили на существующем каменном основании.
— Это ничего не значит, — сказала Шаллан. — Я верю во Всемогущего, но не уверена, является ли это доказательством. Ветер и вода могут сотворить симметрию; ты можешь увидеть ее повсюду. Люди выбрали области, которые уже были грубо симметричны, потом так спроектировали города, чтобы компенсировать любые ошибки природы.
Он повернулся к своей корзине и начал копаться в ней. И — из всех вещей — выбрал металлическую тарелку. Она открыла рот, чтобы спросить, но он опять поднял палец вверх и поставил тарелку на маленькое деревянное основание, на несколько дюймов возвышавшееся над столом.
Кабзал посыпал белым рассыпчатым песком металлическое дно тарелки, полностью покрыв его. Потом достал смычок, похожий на те, которыми водят по струнам скрипки.
— Ты хорошо подготовился к демонстрации, — заметила Шаллан. — Ты действительно хотел показать это Джаснах.
Он улыбнулся, потом провел смычком по краю металлической тарелки, заставив ее задрожать. Песчинки запрыгали, как крошечные насекомые, опущенные на что-то горячее.
— Это, — сказал он, — называется киматика. Изучение узоров, которые получаются при взаимодействии звука с физической средой.
Он снова провел смычком, и блюдо стало издавать почти чистую ноту. Этого оказалось достаточно, чтобы привлечь один спрен музыки, который на мгновение покрутился в воздухе над ним и исчез. Кабзал закончил и жестом указал на блюдо, которое расцвело.
— Что..? — спросила Шаллан.
— Холинар, — сказал он, открыв книгу на нужном рисунке для сравнения.
Шаллан вздернула голову. Узор из песка выглядел в точности как Холинар.
Он насыпал на тарелку еще песка и провел смычком в другой точке; песок перестроился.
— Веденар, — сказал он.
Она опять сравнила. Точное совпадение.
— Тайлен Сити, — сказал он, повторив процесс в новой точке. — Он тщательно выбрал еще одну точку и провел смычком в последний раз. — Акинах. Шаллан, доказательство существования Всемогущего — города, в которых мы живем. Посмотри на совершенную симметрию!
Ей пришлось согласиться, что в этих узорах есть что-то неотразимое.
— Это может быть ложная взаимосвязь. Два процесса вызывают одинаковые результаты.
— Да, по одной причине. Всемогущий, — сказал он, садясь. — Наш язык очень симметричен. Посмотри на глифы — каждый идеально складывается посредине. И алфавит. Сложи текст вдоль любой линии, и ты обнаружишь полную симметрию. Конечно, ты знаешь рассказ о том, что все глифы и буквы пришли от Певцов Зари?
— Да.
— Посмотри на имена, Шаллан. Поправь одну букву, и получишь идеальное имя для светлоглазой женщины. Не слишком священно, но очень близко. А возьми первоначальные имена для Серебряных Королевств. Алетела. Валав. Син Как Нис. Совершенно. Симметрично.
Он потянулся вперед и взял ее руку.
— Он здесь, среди нас. Не забывай это, Шаллан, и неважно, что она говорит.
— Не забуду, — сказала она, только сейчас сообразив, куда он привел разговор. Он сказал, что верит ей, но все равно пришел со своими доказательствами. Трогательно и неприятно одновременно. Она не любила высокомерие. Но можно ли обвинять ардента за проповедь?
Внезапно Кабзал посмотрел вверх и отпустил ее руку.
— Я слышу шаги.
Кабзал встал, и Шаллан повернулась к Джаснах, вошедшей в альков; идущий следом паршмен тащил корзину с книгами. Джаснах не выказала удивления, увидев ардента.
— Прощу прощения, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, вставая. — Он…
— Ты не в тюрьме, дитя, — резко прервала ее Джаснах. — Ты можешь принимать посетителей. Но тщательно проверяй свою кожу — нет ли на ней отметин от зубов. Эти типы имеют привычку затаскивать свои жертвы в море.
Кабзал покраснел. Потом стал собирать свои вещи.
Джаснах махнула рукой паршмену, тот поставил ее книги на стол.
— Может ли твоя тарелка воспроизвести киматический узор Уритиру, священник? Или только узоры четырех основных городов?
Кабзал поглядел на нее, очевидно пораженный тем, что она в точности знает, для чего он использовал блюдо. Он взял свою книгу.
— Уритиру — только легенда.
— Странно. Обычно считают, что ваш брат ардент привык верить в легенды.
Он покраснел еще больше. Быстро собрал вещи, коротко кивнул Шаллан и вылетел из комнаты.
— Прошу прощения, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — это было очень грубо.
— Я горжусь таким взрывом неучтивости, — сказала Джаснах. — Я уверена, что он слышал, какова я собою. Я хотела, чтобы он получил то, что заслужил.
— Вы не ведете себя так с другими ардентами Паланиума.
— Другие арденты не пытаются настроить мою подопечную против меня.
— Он не… — Шаллан умолкла. — Он заботится о моей душе.
— Он еще не просил тебя украсть мой Преобразователь?
Шаллан как обухом по голове хватили. Рука метнулась к мешочку на поясе. Неужели Джаснах знает?
Нет, сказала она себе. Нет, слушай вопрос.
— Нет, не просил.
— В конце концов попросит, — сказала Джаснах, открывая книгу. — Я уже имела дела с такими людьми. — Она посмотрела на Шаллан, выражение ее лица смягчилось. — Ты ему не интересна. С любой стороны. И речь идет не о твоей душе. О моей.
— Вам не кажется, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — что в вас есть что-то самонадеянное?
— Только если я ошибаюсь, дитя, — рассеянно сказала Джаснах, поворачиваясь к своей книге. — А это бывает крайне редко.
Глава тридцать четвертая
Стена Шторма
Я шел из Абамабара в Уритиру.Эта цитата из Восьмой Притчи «Пути Королей» противоречит Варале и Симбиану, которые оба утверждают, что в город нельзя дойти пешком. Возможно, дорога была все-таки построена, или Нохадон выразился метафорически.
Мостовики не обязаны выживать…
В голове один туман. Он знал только, что ему плохо; больше ничего. Как если бы голову отделили от тела и долго били ею по стенам и потолку.
— Каладин, — прошептал озабоченный голос. — Каладин, пожалуйста. Пожалуйста, не умирай.
Мостовики не обязаны выживать… Почему эти слова его так волнуют? Он вспомнил, что, используя мост как щит, сорвал атаку армии.
Отец Штормов, подумал он. Я — идиот.
— Каладин?
Голос Сил. Он рискнул открыть глаза и увидел перевернутый вверх тормашками мир — небо простиралось под ним, знакомый склад леса висел над головой.
Нет. Это он вверх ногами. Висит на стене барака Четвертого Моста, здания, созданного Преобразователями, — пятнадцать футов в высоту, слегка скошенная крыша. Щиколотки Каладина были связаны веревкой, которую — в свою очередь — привязали к кольцу, вделанному в покатую крышу. Он уже видел, как такое делали с другими мостовиками. Один убил кого-то в лагере; другой пытался бежать в пятый раз.
Он висел лицом на восток, спина упиралась в стену. Руки свободны, он почти касался ими земли. Он опять застонал, болело везде.
Как и учил его отец, он потыкал пальцем в бок, проверяя, нет ли сломанных ребер. И поморщился, когда обнаружил несколько чувствительных, по меньшей мере треснувших. А скорее всего, сломанных. И плечо тоже болело, так что, похоже, ключица сломана. Один глаз заплыл. Время покажет, не получил ли он серьезные внутренние повреждения.
Он потер лицо, на землю полетели хлопья засохшей крови. Рана на лбу, окровавленный нос, раздробленные губы. Сил приземлилась на его груди, поставила ноги на грудную кость, сцепила руки перед собой.
— Каладин?
— Я жив, — пробормотал он, слова с трудом вышли из распухших губ. — Что случилось?
— Тебя избили эти солдаты, — сказала она, на глазах став меньше. — Я им отомстила. Заставила одного из них три раза споткнуться. — Она выглядела озабоченной.
Он обнаружил, что улыбается. Сколько времени человек может провисеть вот так, когда вся кровь течет к голове?
— Было много крика, — тихо сказала Сил. — Я думаю, нескольких человек наказали. Этого солдата, Ламарила, его…
— Что?
— Его убили, — еще тише сказала Сил. — Кронпринц Садеас сделал это лично, когда армия возвращалась с плато. Он что-то сказал об огромной ответственности, которая падает на светлоглазых. А Ламарил кричал, что ни в чем не виноват и это дело рук Газа.
Каладин ухмыльнулся.
— Он не должен был избивать меня до потери сознания. А Газ?
— Его оставили в прежней должности. Не знаю почему.
— Ответственность. В случае катастрофы вроде этой ответственность должны брать на себя светлоглазые. Если им выгодно, они любят делать вид, что подчиняются старым заповедям вроде этой. Почему я еще жив?
— Он говорил что-то о примере, — сказала Сил, охватывая себя полупрозрачными руками. — Каладин, мне холодно.
— Ты можешь чувствовать температуру? — сказал Каладин сквозь кашель.
— Обычно нет. Но сейчас да. Я не понимаю. Я… мне это не нравится.
— Все будет в порядке.
— Ты не должен врать.
— Иногда нужно соврать, Сил.
— Сейчас один из таких случаев?
Каладин поморщился, пытаясь заставить себя сосредоточиться и позабыть о ранах и давлении на голову. Не получилось.
— Да, — прошептал он.
— Мне кажется, я поняла.
— Значит, — сказал Каладин, откидывая голову назад и темечком касаясь стены, — меня осудили на сверхшторм. Они разрешили убить меня шторму.
Сейчас Каладин открыт ветрам и всему, что они несут с собой. Если быть осторожным и делать то, что нужно, можно выжить в сверхшторм даже находясь снаружи, но это тяжелое испытание. Несколько раз Каладину удалось пережить его, скорчившись за подветренной стороной каменной скалы. Но висеть на стене головой вниз, лицом к сверхшторму? Его разрежет на куски и разобьет об камни.
— Я сейчас вернусь, — сказала Сил и спрыгнула с его груди, превратившись в падающий камень. Около земли она превратилась в несомые ветром листья, изогнулась и улетела. Склад был пуст. Каладин мог чувствовать свежий холодный воздух, земля оживала перед сверхштормом. Затишье, так его называли: ветра еще нет, холодный воздух, давление упало, влажность поднимается.
Через несколько секунд из-за стены высунулась голова Камня, на его плече сидела Сил. Он осторожно подошел к Каладину, за ним нервничающий Тефт. Потом появился Моаш; несмотря на все его недоверие к Каладину, он выглядел не менее озабоченным, чем остальные двое.
— Лордишка, — сказал он. — Ты очнулся?
— Оклемался, — каркнул Каладин. — Как люди? Все вернулись после сражения?
— Все наши в порядке, — сказал Тефт, почесывая бороду. — Но сражение проиграно. Катастрофа. Погибло больше двухсот мостовиков. Тех, кто выжил, едва хватило, чтобы принести обратно одиннадцать мостов.
Двести человек, подумал Каладин. Моя вина. Я защитил своих за счет других. Поторопился.
Мостовики не обязаны выживать. Что в этой фразе такого?
Ламарила уже не спросишь. Впрочем, он получил то, что заслужил. Если бы Каладину дали выбирать, все бы светлоглазые так кончили, включая короля.
— Мы пришли к тебе, — начал Камень. — От всех людей. Большинство не вышло. Сверхшторм идет и…
— Все в порядке, — прошептал Каладин.
Тефт ткнул Камня локтем.
— Давай, говори.
— Ну вот. Мы тебя будем помнить. Четвертый Мост, мы не вернемся к тому, что было. Может быть, мы все помрем, но покажем новеньким. Костер по вечерам. Смех. Жизнь. Сохраним традицию. Ради тебя. — Камень и Тефт знали о черном васильке. Они могли добывать дополнительные деньги для того, чтобы оплатить еду.
— Ты сделал это для нас, — вмешался Моаш. — Мы бы умерли на том поле. Как люди из других бригад. А так мы потеряем только одного.
— То, что они делают, неправильно, — сердито сказал Тефт. — Мы можем перерезать веревку…
— Нет, — прошептал Каладин. — Тогда они подвесят вас.
Три человека посмотрели друг на друга. Похоже, они пришли к тому же заключению.
— Что сказал Садеас? — спросил Каладин. — Обо мне?
— Дескать, он понимает, что мостовики хотят сохранить свою жизнь, — сказал Тефт, — даже за счет других. Он назвал тебя эгоистом и трусом, от которого можно было ожидать всего, чего угодно.
— Он сказал, что предоставит суд над тобой Отцу Штормов, — сказал Моаш. — Джезере, королю Герольдов. Он сказал, что если ты заслужил жизнь, ты ее получишь… — Он умолк. Он, как и другие, знает, что незащищенный человек не может пережить сверхшторм.
— Я хочу, чтобы вы трое сделали кое-что для меня, — сказал Каладин и закрыл глаза, заливаемые кровью, бежавшей из разбитых губ.
— Все, Каладин, — сказал Камень.
— Я хочу, чтобы вы все трое вернулись в барак и сказали людям выйти после шторма. Скажите им, чтобы они увидели меня, связанного. Скажите им, что я открою глаза и посмотрю на них. Скажите им, что я выживу.
Трое мостовиков молчали.
— Да, конечно, Каладин, — наконец сказал Тефт. — Мы скажем.
— Скажите им, — продолжал Каладин более твердым голосом, — что ничто не кончено. Скажите им, я выбрал жизнь, и — клянусь Бездной! — никакой Садеас ее у меня не заберет.
Камень улыбнулся одной из своих широких улыбок.
— Клянусь Ули'теканаки, Каладин. Я почти верю, что ты справишься.
— Вот, — сказал Тефт. — На счастье.
Каладин взял предмет слабой окровавленной рукой. Сфера, полная небесная марка. Тусклая, Штормсвет покинул ее.
В шторм носи с собой сферу, гласила старая мудрость, и по меньшей мере у тебя будет свет, радующий глаз.
— Это все, что мы смогли спасти из твоего мешочка, — сказал Тефт. — Газ и Ламарил забрали остальное. Мы жаловались, но что мы могли сделать?
— Спасибо, — сказал Каладин.
Моаш и Камень вернулись в барак, в безопасность. Сил слетела с плеча Камня и осталась с Каладином. Тефт медлил, как если бы собирался провести шторм с Каладином. Но, наконец, покачал головой и, что-то бормоча, присоединился к другим. Каладину показалось, что Тефт ругал себя за трусость.
Дверь барака захлопнулась. Каладин крепко охватил пальцами гладкую стеклянную сферу. Небо потемнело, и не потому что село солнце. Надвигалась тьма. Сверхшторм.
Сил подошла к краю стены, уселась на него и посмотрела на Каладина, ее крошечное личико помрачнело.
— Ты сказал, что выживешь. А что случится, если нет?
В голове Каладина пульсировала боль.
— Моя мать пришла бы в ужас, если бы узнала, как быстро другие солдаты научили меня играть. Первая ночь в лагере Амарама, и они уже играли со мной на сферы.
— Каладин? — спросила Сил.
— Извини, — сказал Каладин, поворачивая голову из стороны в сторону. — То, что ты сказала, напомнило мне ту ночь. Есть такой термин в игре. Ва-банк. Это когда ты ставишь все свои деньги на одну ставку.
— Не понимаю.
— Я поставил все на одну длинную ставку, — прошептал Каладин. — Если я умру, они придут, покачают головами и скажут себе, что так и знали. Но если я выживу, они это запомнят. И это даст им надежду. Они будут смотреть на меня, как на чудо.
Сил какое-то время молчала.
— А ты хочешь быть чудом?
— Нет, — прошептал Каладин. — Но ради них стану.
Отчаянная, глупая надежда. Восточный горизонт, который он видел перевернутым, все больше и больше темнел. С этой точки зрения шторм казался тенью какого-то гигантского зверя, загородившего землю. Голова кружилась, как у того, кого слишком сильно ударили по голове. Контузия. Так это называется. Думать было трудно, но он не хотел терять сознание. Он хотел глядеть на сверхшторм в упор, хотя тот и пугал его. Он чувствовал такой же страх, как и тогда, когда стоял на краю расщелины, собираясь прыгнуть вниз. Страх перед тем, чего он не мог ни видеть, ни знать.
Стена шторма приближалась, накрытая занавесом из дождя и ветра. Она походила на огромную — сотни футов в высоту — волну воды, грязи и камней, перед которой метались тысячи спренов ветра.
В битве, сражаясь копьем и кинжалом, он мог спасти себя. И даже на краю пропасти у него была возможность отступить. Здесь не было ничего. Совсем. Никакой возможности сразиться или убежать от этого огромного черного зверя, тень которого накрыла горизонт, погрузив мир в преждевременную ночь. Восточный край кратера, в котором находился лагерь, уже сгладился, и Четвертый Мост стоял первым на пути урагана. Между Каладином и Равнинами не осталось ничего. Ничего, кроме шторма.
Глядя на ярящуюся бушующую волну воды и каменных осколков, Каладин чувствовал себя так, как если бы на него надвигался конец мира.
Он глубоко вздохнул, забыв о боли в ребрах; волна шторма в мгновение ока пересекла склад и обрушилась на него.
Глава тридцать пятая
Свет, радующий глаз
Многие хотели построить Уритиру в Алетеле, но, конечно, это было невозможно. Так что мы выпросили место на востоке, самое близкое к Чести.Возможно, старейшее упоминание города. Процитировано в «Вавибрар», строчка 1804. Чего бы я не отдала за перевод Песен Зари.
От первого же удара стены шторма он едва не потерял сознание, но помогло потрясение от внезапного холода.
На какое-то мгновение этот холод вытеснил все чувства Каладина. Волна воды прижала его к стене барака. Камни и куски дерева бились о стену вокруг него; он слишком оцепенел и не мог судить, сколько раз они полоснули его по коже.
Он выдержал, ошеломленный, закрыв глаза и задержав дыхание. Потом стена прошла, с грохотом покатилась вперед. Следующий порыв ветра ударил сбоку — и пошло, ветер крутился и налетал со всех направлений сразу. Ветер швырял его из стороны в сторону, бил спиной о камень, поднимал вверх. Потом ветер установился, задул с востока. Каладин висел в темноте, веревка удерживала его за ноги. В панике он осознал, что парит в воздухе, как воздушный змей, привязанный к кольцу на крыше барака.
Если бы не веревка, ветер понес бы его над Рошаром, переворачивая и кидая, вместе с другими обломками. Несколько ударов сердца он не думал, не мог думать. Только чувствовал панику и холод — первая бурлила у него в груди, второй пытался заморозить его до костей. Уцепившись за единственную сферу, как за спасательный трос, он закричал. Это была ошибка — холод проник в рот. Как будто дух сунул руку в горло.
Ветер кружил, как водоворот, налетая со всех направлений. Один удар подхватил его, поднял высоко в воздух и ударил о крышу барака. Тут же ужасный ветер попробовал опять поднять его, осыпая кожу волнами льдинок. Прогрохотал гром, удар сердца зверя, проглотившего его. Темноту расколола молния, сверкнувшая как белые зубы в ночи. Ветер выл и стонал настолько громко, что почти заглушал гром.
— Хватайся за крышу, Каладин!
Голос Сил. Такой нежный и тихий. Как он вообще услышал его?
Оцепенелый, он сообразил, что лежит вниз лицом на крыше, наклонной, но не настолько крутой, чтобы немедленно сбросить его вниз, да и ветер в основном дул сзади. Он тут же схватился за край холодными скользкими пальцами и спрятал голову между руками. Сфера по-прежнему находилась в руке, прижатая к каменной крыше. Пальцы начали соскальзывать. Ветер изо всей силы пытался утащить его на запад. Если он уступит, опять повиснет в воздухе. А веревка слишком коротка, чтобы можно было повиснуть с другой стороны крыши, где он был бы в безопасности.
Рядом с ним о крышу ударился валун — он не слышал удара и не увидел его во тьме, но почувствовал, как все здание задрожало. Камень покатился вперед и с грохотом упал на землю. Шторм стал слабее, но отдельные порывы могли поднимать большие предметы и бросать их на сотни футов.
Пальцы соскользнули еще дальше.
— Кольцо, — прошептала Сил.
Кольцо. Веревка, стягивавшая его ноги, привязана к стальному кольцу, находившемуся прямо за ним. Каладин дал пальцам соскользнуть и, когда его потянуло вниз, ухватился за кольцо. Веревка шла вдоль всего тела вниз, к щиколоткам. Вспыхнула мысль — развязать веревку, но он побоялся отпустить кольцо. Он бился, как флаг на ветру, но держался за кольцо обеими руками, сфера в правой ладони, прижата к стали.
Сражение с ветром не прекращалось ни на мгновение — его бросало то вправо, то влево. Он не знал, сколько длится борьба; время не имело значения посреди ярости стихии. Он окоченел, избитый разум стал думать, что все происходящее — ночной кошмар. Ужасный сон, происходящий в голове, но полный черных живых ветров. Крики в воздухе. Яркие белые вспышки молний на миг освещали покоробленный мир хаоса и ужаса. Казалось, что даже здания накренились; земная твердь зашаталась в безжалостных объятьях шторма.
В те краткие мгновения света, когда он осмеливался глядеть вперед, ему казалось, что он видит Сил, стоявшую прямо перед ним, лицом к ветру, крошечные ручки протянуты вперед. Словно она пыталась сдержать шторм и разделить ветер, как камень разделяет быстрый поток реки.
Холод дождевой воды заморозил порезы и раны. И пальцы. Он даже не почувствовал, как они соскользнули. Его опять бросило в воздух, перевернуло и ударило о крышу барака.
Очень сильно ударило. В глазах вспыхнули искры, смешались между собой и погасли.
Не беспамятство. Полная темнота.
Каладин мигнул. Тишина. Шторм замолчал, вокруг тьма.
Я умер, в первую секунду подумал он. Но тогда почему я чувствую под собой мокрую каменную крышу?
Он тряхнул головой, по лицу покатились капли дождя. Но не было ни дождя, ни молний, ни ветра. Ничего. Только неестественная тишина.
Он поднялся на ноги, ухитрившись встать на покатой крыше. Мокрый камень скользил под пятками. Он не чувствовал ран. Боль была где-то в другом месте.
Он открыл рот, чтобы крикнуть в темноту, но заколебался. Это молчание нельзя прерывать. Сам воздух, казалось, весил меньше его. Он чувствовал себя пушинкой, которая может взлететь в любое мгновение.
И в этой темноте перед ним возникло огромное лицо. Лицо тьмы, слабо очерченное. Широкое, величиной со штормовое облако, далеко протянувшееся в каждую сторону, но каким-то образом видимое. Нечеловеческое. Улыбающееся.
Каладин почувствовал, как глубокий холод, словно ледяной шар с тысячей остроконечных шипов, прокатился по спине и всему телу. Сфера в руке внезапно ожила, из нее полилось синее сапфировое пламя, озарившее каменную крышу под ним, превращенную в лохмотья рубашку, изодранную кожу. Он, потрясенный, осмотрел себя, потом опять взглянул на лицо в небе.
Оно исчезло, оставив за собой темноту.
Сверкнула молния, и вместе с ней вернулась боль. Он выдохнул, падая на колени. Полил дождь, налетел ветер. Он скользнул вниз, прижавшись лицом к крыше.
Что это было? Видение? Иллюзия? Сил улетела от него, мысли опять смешались. Ветер ослаб, но дождь по-прежнему леденил тело. Обессиленный, растерянный, почти побежденный болью, он поднял руку и посмотрел на сферу. Она светилась. Нет, ярко сияла, смоченная его кровью.
Все, силы кончились. Закрыв глаза, он почувствовал, как на него наваливается вторая тьма. Тьма беспамятства.
* * *
Камень первым выскочил за дверь, как только сверхшторм утих. Тефт за ним, но более медленно, ворча про себя. Колени ныли. Они всегда ныли в сверхшторм. Незадолго до смерти дедушка жаловался на то же самое, и Тефт назвал его идиотом. А теперь они болели у него.
Штормовая Бездна, подумал он, устало выходя наружу.
Дождь еще шел, конечно. Как всегда, после ярости сверхшторма настало избавление — спокойный моросящий дождик. Несколько спренов дождя, похожих на голубые свечки, сидело в лужах, в воздухе танцевали спрены ветра. Лил холодный дождь. Он шлепал по лужам ногами, одетыми в сандалии, и холод пробирал до костей. Он ненавидел быть мокрым. Но, откровенно говоря, он много чего ненавидел.
Жизнь ненадолго улучшилась. Но очень ненадолго.
Почему все плохое приходит так быстро, подумал он, медленно плетясь за Камнем, прижав руки к себе и внимательно глядя под ноги. Некоторые солдаты, одетые в плащи, уже вышли из казарм и стояли неподалеку, наблюдая. Вероятно, хотели увериться, что никто не отвязал тело Каладина раньше времени. Однако они не пытались остановить Камня. Шторм прошел.
Камень завернул за угол барака. Остальные бригадники тоже вышли наружу, когда Тефт пошел за Камнем. Штормов рогоед. Как огромная чулла. Он действительно верил, что они найдут глупого молодого бригадира живым. Наверное, думал, что все это время тот попивал чай в тенечке вместе с Отцом Штормов.
А ты не верил? спросил себя Тефт, все еще глядя под ноги. Если нет, почему идешь за ним? Но если верил, взгляни. Не гляди на свои ноги, ублюдок. Подними глаза и посмотри.
Может ли человек верить и не верить одновременно? Тефт остановился рядом с Камнем и — пересилив себя, — посмотрел на стену барака.
Он увидел именно то, что ожидал и чего боялся. Тело висело, как туша на скотобойне, окровавленное, с содранной кожей. Это вообще человек? На коже Каладина были сотни ран, капли крови смешивались с ручейками дождевой воды, бежавшими по стене барака. Тело парня было по-прежнему привязано за лодыжки. Рубашка разорвана, штаны висели клочьями. Ирония, но чище всего было лицо, обмытое штормом.
Тефт достаточно повидал людей, убитых на поле боя, и знал, как они выглядят.
Бедный мальчик, подумал он, тряхнув головой.
Весь Четвертый Мост уже собрался вокруг него и Камня, тихий, устрашенный.
Ты почти заставил меня поверить в тебя.
Глаза Каладина открылись.
Собравшиеся бригадники вздохнули, некоторые выругались и упали на землю, расплескивая лужи. Каладин начал дышать, трудно, с хрипом, его глаза глядели вперед, ничего не видя. Он выдохнул, из разбитых губ полилась кровавая слюна. Рука, висевшая под ним, разжалась.
Что-то покатилось по камням.
Сфера, которую Тефт дал ему.
Она плюхнулась в лужу и остановилась. Мутная, ни капли Штормсвета.
Что это, во имя Келека? подумал Тефт, становясь на колени.
Если вы оставляете сферу Сверхшторму, она всегда заряжается. Всегда. Каладин держал ее в руке, она должна была зарядиться. Что произошло?
— Умалакай'кри! — заревел Камень. — Кама мохорай намавау… — Он остановился, сообразив, что его никто не понимает. — Помогите снять его. Жив! Лестницу и нож! Быстро!
Мостовики всполошились. Подошли солдаты, переговариваясь между собой, но никто не остановил мостовиков. Сам Садеас объявил, что судьбу Каладина решит Отец Штормов. Все знали, что это означает смерть.
Если только… Тефт выпрямился, держа в руке мутную сферу.
Пустая сфера после шторма, подумал он. Человек, который жив, хотя должен быть мертв. Две невозможности.
Вместе они говорят о кое-чем, еще более невероятном.
— Где эта лестница! — Тефт сообразил, что орет. — Шторм вас побери, быстрей, быстрей! Нужно его перевязать. Эй, кто-нибудь, принесите бальзам, который он всегда кладет на раны!
Он повернулся к Каладину и сказал, значительно тише:
— А тебе лучше выжить, сынок. Потому что я хочу знать ответы.
Глава тридцать шестая
Лекция
Взяв Осколок Зари, который может связывать любое создание, смертное или пустотелое, он пополз к великому храму по лестнице, сделанной для Герольдов, каждая ступенька высотой в десять шагов.Из «Поэмы Исты». Я не нашла никакого современного объяснения, что такое «Осколки Зари». Похоже, ученые не обращали на них особого внимания, хотя они часто упоминаются теми, кто записывал ранние мифы.
Путешествуя через Ничейные Холмы, мы весьма редко видели местных жителей, читала Шаллан. Тем не менее когда-то эти древние земли были одним из Серебряных Королевств. Можно спросить себя, водились ли там тогда звери с огромными панцирями, или эти твари развелись уже после того, как отсюда ушли люди.
Она сидела на стуле, окруженная теплым влажным воздухом. Слева от нее Джаснах Холин беззаботно плавала в бассейне, вделанном в пол ванной комнаты. Она любила поплескаться в бассейне, и Шаллан понимала, какое это блаженство. В представлении девушки мытье было тяжким испытанием, требующим дюжины паршменов, которые тащили ведра с горячей водой, и ускоренного скобления кожи в медной ванне, пока вода не остыла.
Дворец Харбранта был обустроен с большим комфортом. Каменный бассейн напоминал маленькое личное озеро, вода в котором подогревалась умными фабриалами. Шаллан мало что знала о фабриалах — пока, но была очень заинтригована. Их можно было видеть повсюду. И как-то раз персонал Конклава прислал один прибор для Джаснах, чтобы согревать ее апартаменты.
Не нужно было носить воду. Один поворот рычага — и из трубы лилась теплая вода, а фабриалы, вделанные в стенки бассейна, поддерживали ее температуру. Шаллан сама мылась в этой ванне и ошалела от новых впечатлений.
Стены ванной украшали только маленькие цветные камни. Ожидая, когда понадобится Джаснах, Шаллан сидела рядом с бассейном, полностью одетая, и читала. Воспоминания Гавилара о первой встрече со странными паршменами, которых позже стали называть паршенди. Эту историю несколько лет назад под диктовку короля записала сама Джаснах.
Иногда, во время наших экспедиций, мы встречались с местными, прочитала она. Не паршменами. У народа Натана бледно-голубая кожа, широкие носы и похожие на шерсть белые волосы. В обмен на подарки — обычно еду — они показывали нам места охоты на большепанцирников.
А потом мы встретили паршменов. К тому времени я побывал около полудюжины раз в Натане, но никогда не видел ничего подобного! Паршмены, живущие сами по себе? Все — логика, опыт, наука — кричали, что это невозможно! Паршменам нужна рука цивилизованного человека, который поведет их. Каждый прожитый день доказывает это, снова и снова. Оставь одного из них в глуши, и он будет сидеть, ничего не делая, пока кто-нибудь не придет и не отдаст ему приказ.
И тем не менее здесь была группа, которая научилась охотиться, делать оружие, строить здания и в конечном итоге — создала свою собственную цивилизацию. Очень скоро мы сообразили, что это открытие может расширить или полностью опрокинуть все знания о наших скромных слугах.
Шаллан обратила внимание на отделенное линией примечание внизу страницы. Заметки мелким неразборчивым почерком встречались в большинстве книг, продиктованных мужчинами. Авторами комментариев были женщины или арденты, записывавшие текст.
По негласному соглашению примечания никогда не читали вслух. В этих сносках жене иногда приходилось пояснять или даже опровергать слова мужа. Что ж, единственный способ не соврать будущим ученым и не нарушить при этом таинства письма.
Нужно заметить, писала Джаснах в примечании к этому месту, что я, по собственному почину, подобрала другие слова для передачи мыслей отца, более подходящие для записи. Это означало, что она сделала диктуемый ей текст более ученым и выразительным. Надо добавить, что, судя по большинству докладов, вначале король Гавилар не обращал внимания на этих странных самостоятельных паршменов. Только после объяснений его ученых и секретарей он понял важность того, что обнаружил. Это примечание не имеет целью подчеркнуть невежество моего отца; он был и есть воин. Он никогда не обращал внимание на антропологический аспект экспедиции, но только на охоту, ради которой она была предпринята.
Шаллан закрыла книгу и глубоко задумалась. Том принадлежал самой Джаснах — в Паланиуме было несколько копий, но Джаснах не разрешала приносить книги из Паланиума в ванную.
Джаснах оставила одежду на скамье у стены комнаты. Наверху маленькой стопки вещей лежал золотой мешочек с Преобразователем. Шаллан посмотрела на Джаснах. Принцесса, закрыв глаза, лежала в воде лицом вверх, черные волосы разметались по воде за ее головой. Во время ежедневной ванны она, казалось, расслаблялась полностью. Сейчас она выглядела намного моложе, избавившись от одежды и напряженности, нежась как ребенок, отдыхающий после целого дня энергичного плавания.
Тридцать четыре года. Далеко не молодая — в таком возрасте некоторые женщины имели детей старше Шаллан. И в то же время такая юная. Многие восхищались ее красотой, a мужчины считали личным позором то, что не сумели увлечь ее.
Горка воздушных тканей — одежда Джаснах. Сломанный Преобразователь в потайном мешочке Шаллан. Вот возможность, которую она ждала. Наставница настолько доверяет своей подопечной, что, полностью расслабленная, лежит в воде, не думая о фабриале.
Но способна ли Шаллан сделать это? Готова ли она предать эту женщину, принявшую ее с открытым сердцем?
Это ничто по сравнению с тем, что я уже сделала, подумала она.
Не в первый раз она предает того, кто доверяет ей.
Она встала. Джаснах приоткрыла глаз.
Бум, подумала Шаллан, взяла книгу под мышку и пошла в сторону Джаснах, стараясь выглядеть задумчивой.
Джаснах наблюдала за ней. Не с подозрением. С интересом.
— Почему ваш отец хотел заключить договор с паршенди? — Шаллан обнаружила, что говорит на ходу.
— Почему бы ему не хотеть?
— Это не ответ.
— Конечно ответ. Но не тот, который хоть что-нибудь говорит.
— Мне бы помогло, Ваша Светлость, если бы вы дали мне полезный ответ.
— Задай полезный вопрос.
Шаллан стиснула зубы.
— Паршенди владели чем-то таким, что хотел получить король Гавилар. Чем?
Джаснах улыбнулась и закрыла глаза.
— Теплее. И ты, вероятно, сама можешь угадать ответ.
— Осколки?
Джаснах, по-прежнему расслабленная, кивнула.
— В тексте о них ничего нет, — заметила Шаллан.
— Отец никогда и не упоминал о них, — сказала Джаснах. — Но из того, что он говорил… В общем, я подозреваю, что он заключил договор только из-за них.
— Но можете ли вы быть уверенной, что он знал? Быть может, он хотел гемсердца.
— Возможно, — сказала Джаснах. — Паршенди, похоже, забавлял наш интерес к драгоценным камням, которые они вплетали в бороды. — Она улыбнулась. — Ты бы видела наше потрясение, когда мы обнаружили, где они добывают гемсердца. Когда, во время прочесывания Эймии, был убит лансерин, мы дружно решили, что больше никогда не увидим большое гемсердце. И вот, пожалуйста, оказывается, есть еще животные с огромной раковиной, живущие не так далеко от Холинара. В любом случае паршенди были готовы поделиться ими с нами, с тем, чтобы и они сами могли охотиться на них. Если уж алети решили, несмотря на опасность, промышлять на скальных демонов, то и их сердца пусть достаются им, так рассуждали паршенди. Очень сомневаюсь, что для этого нужен какой-то договор. И, тем не менее, прежде чем вернуться в Алеткар, отец с жаром стал говорить о соглашении.
— Что же случилось? Что-то изменилось?
— Я не уверена. Однако как-то раз отец рассказал мне о том, как странно действовал один паршенди во время охоты на скального демона. Воин не наставил на появившегося большепанцирника копье, а отвел руку в сторону, очень подозрительным образом, как если бы собирался призвать Клинок. Как мне представляется, никто не видел этого, кроме отца. Паршенди сообразил, что отец смотрит на него, и остановился. Отец не добавил ни слова, но я предполагаю, что он не хотел, чтобы на Разрушенные Равнины пришел еще кто-то третий.
Шаллан коснулась книги.
— Кажется очень незначительным. Он должен был видеть намного больше, чтобы быть уверенным в отношении Клинков.
— Согласна. После его смерти я самым внимательным образом изучила договор. Статьи о преимущественном торговом статусе и взаимном пересечении границы вполне могли быть первым шагом к включению паршенди в Алеткар как отдельной нации. По соглашению паршенди категорически запрещалось продавать Осколки в другие королевства, вначале не предложив их нам. Весьма важный пункт. Возможно, король Гавилар добивался именно этого.
— Почему тогда они его убили? — сказала Шаллан, приближаясь к одежде Джаснах. — Неужели паршенди решили, что он собирается завладеть всеми их Клинками Осколков, и опередили его?
— Не уверена, — скептически ответила Джаснах.
Почему она считает, что именно паршенди убили Гавилара?
Шаллан чуть было не произнесла это вслух, но почувствовала, что ответа не получит, ведь, по мнению своей наставницы, должна самостоятельно думать, анализировать и делать выводы.
Девушка остановилась около скамьи. Мешочек с Преобразователем был открыт, завязки распущены. Подменить его сейчас проще простого. Она потратила почти все свои деньги и купила камни, в точности похожие на камни Джаснах, и вставила их в сломанный Преобразователь. Сейчас фабриалы совершенно одинаковы.
Она все еще ничего не знала о том, как пользоваться Преобразователем; она пыталась найти способ спросить, но Джаснах вообще не любила говорить о Преобразователе. Давить сильнее было очень опасно. Надо получить информацию по-другому. Возможно, от Кабзала или из книг.
Не имеет значения, пришло ее время. Шаллан обнаружила, что ее рука тянется к потайному мешочку, забирается в него и пальцы ощупывают кольца сломанного фабриала. Сердце забилось быстрее. Она взглянула на Джаснах, но та все еще лежала на воде с закрытыми глазами. А что, если она откроет их?
Не думай об этом! сказала себе Шаллан. Делай. Поменяй приборы местами. Так близко…
— Ты движешься вперед быстрее, чем я ожидала, — внезапно сказала Джаснах.
Шаллан повернулась, глаза Джаснах по-прежнему были закрыты.
— Я ошибалась, когда судила о тебе так строго из-за твоего предыдущего образования. Я сама часто говорила, что страсти помогают воспитанию. У тебя есть решимость и способности стать серьезным ученым, Шаллан. Я понимаю, что ответы приходят медленно, но ты должна продолжать исследование. В конце концов ты к ним придешь.
Шаллан постояла какое-то время, не вынимая руку из мешочка, сердце молотилось как сумасшедшее. Внезапно ее затошнило.
Я не могу, сообразила она. Отец Штормов, какая же я дура. Я проделала весь этот путь… и сейчас я не могу.
Она вытащила руку из мешочка и вернулась на свое место.
Что она скажет братьям? Что она только что вынесла обвинительный приговор семье?
Она села на стул, отложила книгу в сторону и вздохнула, побудив Джаснах открыть глаза. Джаснах какое-то время глядела на нее, потом выпрямилась в воде во весь рост и рукой показала на волосы.
Стиснув зубы, Шаллан встала, взяла поднос с мылом, подошла к краю бассейна и встала на колени. Джаснах взяла рассыпчатое мыло для волос, раскрошила его и обеими руками посыпала на свои черные блестящие волосы. Даже обнаженная, Джаснах Холин в совершенстве владела собой.
— Возможно, мы слишком много времени проводим внутри, — сказала принцесса. — Ты выглядишь какой-то загнанной, Шаллан. Обеспокоенной.
— Я в порядке, — резко бросила Шаллан.
— Хмм, да. Особенно если судить по твоему «совершенно спокойному, расслабленному тону». Очевидно, нам надо перейти от истории к чему-нибудь более прикладному, более интуитивному.
— Вроде естественных наук? — сказала Шаллан, воспрянув духом.
Джаснах откинула голову. Шаллан положила полотенце на край бассейна, встала на него коленями и свободной рукой стала намыливать пышные волосы.
— Я думала о философии, — сказала Джаснах.
Шаллан мигнула.
— Философия? Что в ней хорошего?
Разве это не искусство — сказать так много слов, как только возможно?
— Философия — важная область знания, — резко сказала Джаснах. — Особенно если тебя вовлекают в придворную политику. Она рассматривает природу морали и особенно те ситуации, когда требуется принять трудное решение.
— Да, Ваша Светлость. Хотя не понимаю, почему философия более «прикладная», чем история.
— Историю, по определению, нельзя изведать на своем опыте. То, что происходит сейчас, — настоящее, царство философии.
— Вопрос определения.
— Да, — сказала Джаснах, — все слова имеют склонность быть тем, чем их определили.
— Согласна, — сказала Шаллан, наклоняясь назад и давая возможность Джаснах смыть мыло с волос.
Принцесса стала тереть кожу колючим мылом.
— Слишком вежливый ответ, Шаллан. Что случилось с твоим остроумием?
Шаллан посмотрела на скамью и драгоценный фабриал. Итак, она оказалась слишком слабой и не в состоянии сделать то, что необходимо.
— У него короткий перерыв, Ваша Светлость, — сказала она. — Мое остроумие ожидает решения своего дела от коллег, моей искренности и моего безрассудства.
Джаснах подняла бровь.
Шаллан, не вставая с полотенца, откинулась на пятки.
— Откуда вы знаете, что правильно, а что нет, Джаснах? Если вы не слушаете девотариев, как вы решаете?
— Это зависит от философии человека. Что самое важное для тебя?
— Не знаю. Вы можете сказать мне?
— Нет, — ответила Джаснах. — Если я дам тебе ответ, я буду ничем не лучше девотариев, предписывающих веру.
— Они не зло, Джаснах.
— За исключением того, что пытаются править миром.
Шаллан поджала губы. Война Потерь уничтожила Теократию, единое учение Ворин разбилось на девотарии. Неизбежный конец религии, пытающейся править. Девотарии учили морали, но никого не заставляли верить. Принуждение — дело светлоглазых.
— Вы сказали, что не можете дать мне ответ, — сказала Шаллан. — Но разве я не могу спросить совета у кого-нибудь мудрого? Кто многое понял? Для чего писать философские труды, приходить к заключениям, если не делиться ими с другими? Вы сами сказали мне, что знания бессмысленны, если мы не используем их для принятия решений.
Джаснах улыбнулась, смочила руки и стала смывать мыло.
Шаллан уловила в глазах принцессы победный свет. Эта женщина не собиралась защищать идеи, в которые верила; она хотела подтолкнуть девушку к раздумьям. Шаллан пришла в ярость. Как узнать, что на самом деле думает Джаснах, если она принимает конфликтующие точки зрения?
— Ты действуешь так, как будто существует только один ответ, — сказала Джаснах, жестом приказала Шаллан взять полотенце и выбралась из бассейна. — Вечный, Единственный и Совершенный.
Шаллан торопливо встала и взяла большое пушистое полотенце.
— Разве это не дело философии? Находить ответы? Искать правду, настоящее значение событий?
Джаснах вытерлась полотенцем и подняла бровь.
— Что? — спросила Шаллан, внезапно смутившись.
— Я считаю, что пришло время для занятий в поле, — сказала Джаснах. — Вне Паланиума.
— Сейчас? — удивилась Шаллан. — Уже поздно!
— Я же сказала тебе, что философия — прикладное искусство, — сказала Джаснах, завернулась в полотенце, наклонилась и вынула Преобразователь из мешочка. Она надела цепочку на пальцы и закрепила камни на задней стороне ладони. — Я докажу тебе. Помоги мне одеться.
