По окраинной улочке Катама двигался человек в черной хламиде, с лицом, скрытым глубоким капюшоном. Следом за ним шлепали сапогами по жидкой грязи двое здоровенных воинов с двуручными мечами в заплечных перевязях. На одном поблескивала стальная кольчуга, другой был одет в длинную куртку из бизоньей шкуры. Заплетенные в толстые косицы светлые волосы и бороды выдавали в них уроженцев Северной Пустоши, а массивные золотые кольца с кровавыми каплями сердолика, покачивающиеся в ушах, говорили о том, что их обладатели — члены Дома Наемников. Северяне то и дело окидывали пустынную улочку подозрительными взглядами, а, когда приближался перекресток или крутой поворот — один из воинов забегал вперед черному человеку, чтобы убедиться в отсутствии засады. Такое рвение, очевидно, объяснялось тем, что воины были наняты всего на несколько часов или тем, что им очень неплохо заплатили. А может быть, и тем и другим вместе.

Деревянные глухие стуки сопровождали троицу. Близилось время ночи, и жители окрестных домов закрывали окна ставнями.

…Черный остановился возле одного из домов, над дверью которого поскрипывала на вечернем ветерке вырезанная в виде камбалы дощечка. Внимательно оглядевшись вокруг и поежившись, будто от холода, черный толкнул дверь и оказался в тесном полутемном помещении, провонявшем горькой чешуей, крепким рассолом и тухлым рыбьим жиром. Развешенные над изрезанным прилавком рыбины металлическим блеском напоминали диковинные широкие мечи. За прилавком стоял толстяк в замурзанном кожаном переднике. Нижняя половина его лица, погруженная в рыжую бородищу, походила на пышный кустарник, из которого торчал бутон пунцовых губ. Выпуклые серые глаза были неподвижны и мутны, будто толстяк спал стоя. Черный скинул с головы капюшон и негромко поздоровался.

— Желаю и тебе здравствовать, Сет, — раздельно и бесцветно выговорил толстяк.

Сет вздрогнул. В этой рыбной лавке он был впервые и толстяка раньше не видел никогда. Но именно потому, что незнакомец назвал его имя, Сет понял, что пришел по адресу. Впрочем, в этом еще предстояло удостовериться окончательно.

— Вечереет, — заметил Сет.

— Тьма наступает, — медленно произнес условленную фразу толстяк.

— Я принес то, что обещал.

Толстяк молчал, глядя куда-то мимо человека в черном. Лицо его нисколько не изменилось с того момента, как Сет вошел в лавку.

Сет положил на прилавок кожаный мешочек, в котором угадывались очертания шарообразного предмета. Но рук с мешочка не убрал — его вдруг одолели сомнения. Придерживая мешочек одной рукой, вторую он протянул к лицу толстяка. Коснулся его бороды, провел ладонью перед глазами. Рыбник не шелохнулся. В застывших его зрачках не отразилось ничего. Тихий звон послышался в глубине комнаты — на прилавок прыгнула маленькая обезьянка с украшенной колокольчиком серебряной цепочкой вокруг шеи. Сет испуганно выругался, прижав мешочек к груди. Обезьянка уселась совсем как человек, скрестив задние лапки, а передние положив на коленки, и уставилась на Сета умными черными глазками.

— Отдай мне это, — не шевельнувшись, проговорил толстяк.

Сет шумно выдохнул. Нерешительно он положил мешочек на прилавок, развязал тесемки… Глаз, выкатившись из кожаного нутра, засиял, разбрызгивая лучи света на рыбин. Сет и сам не удержался от восхищенного восклицания, а толстяк остался безучастен — он по-прежнему смотрел в никуда.

Обезьянка вдруг, подскочив к камню, схватила его обеими лапками, проворно запихала в пасть и исчезла под прилавком. Руки Сета, запоздало протянутые к животному, поймали пустоту.

— Хорошо, — донеслось из бороды. — Очень хорошо, Сет.

Сказав это, рыбник, наконец, пошевелился. Движения его были замороженно-медленны, но точны. Из-под фартука он достал увесистый кошель и брякнул им о прилавок. Сомнения покинули Сета: он схватил кошель и, кланяясь, стал пятиться. А рыбник внезапно дернулся, будто проснулся: заморгал, зашлепал губами, приложив ладонь ко лбу, растерянно оглядел лавку, словно удивляясь, как он попал сюда и что тут делает, заметил Сета и вскинул брови.

— Что это?.. — забормотал он. — Не пил же я… почти… рыбки… Рыбки господин не желает?

Сет не успел ответить. Толстяк подавился своим вопросом и вновь окаменел.

— Хорошо, Сет, — проговорил он прежним бесцветным голосом. — Очень хорошо. Ты скоро опять мне понадобишься. Я найду тебя, Сет.

Человек в черном, добравшийся уже до порога, сглотнул.

— И помни, Сет, — закончил толстяк. — Тьма наступает…

— Я помню, — выдавил Сет и выскользнул за дверь.

Рыбник еще долго стоял за своим прилавком, безмолвный и неподвижный. Совсем стемнело, но он не зажег светильников. Ночная мошкара облепила его губы и глаза, зудела в бороде, но он не поднял руки смахнуть назойливых букашек. Очнулся он только к утру и до конца жизни ни разу не вспомнил о прошедшей ночи. Обезьянка в ошейнике из серебряной цепочки исчезла сразу после того, как вышел человек в черном.

Покинув рыбную лавку, Сет в сопровождении наемников заспешил прочь с окраинной улочки. Тяжелый кошель позвякивал у него за пазухой. Не заглядывая в кошель, Сет знал, что там — шестиугольные золотые монеты вроде тех, что изредка еще находят в развалинах древних городов Метрополии. Он не в первый раз выполнял поручения Эолле Хохотуна, и не в первый раз получал такие кошели. Платил Хохотун хорошо, но Сету часто бывало не по себе, когда приходилось встречаться с хозяином лицом к лицу. Никогда еще Хохотун не выходил в мир людей в одном и том же обличье, к тому же человеческим телам нередко предпочитал звериные. Говорили, впрочем, что, живя среди смертных, Эолле выглядел мрачным, темнолицым карликом с огромным носом, загнутым книзу, как ятаган, в красных шутовских одеяниях, увешанных серебряными колокольчиками… Каков же был истинный облик Хохотуна, не знал никто.

Наемники довели Сета до постоялого двора и расположились в зале для гостей на всю ночь. Оказавшись в одиночестве, Сет усилием воли выбросил из головы Хохотуна. Он задумался об Альберте Гендере, Ловце Теней из Карвада. Сколько раз сталкивала их судьба? И лишь вчерашней ночью встреча оказалась удачной именно для Сета, а не для Ловца. Альберт мешает ему. Почему он охотился за тем же, за чем и Сет? Да еще в то же самое время… А если бы Сет опоздал на день-другой? Хохотун умеет не только щедро награждать, но и сурово карать. И на кого, кстати, работает этот чертов Альберт? Надо бы это выяснить, надо вообще серьезно заняться этим Ловцом…

Внезапно он понял, что не очень-то ему хочется связываться с Альбертом Гендером. Было в этом Ловце Теней нечто, отчего Сета пробирал ледяной озноб — как, например, от общения с Эолле. Многие маги пользуются услугами Ловцов Теней, но обычно век Ловца недолог. Редко кто из таких ребят переживает два-три серьезных задания. А на счету Гендера уже около полусотни подвигов. Слава его гремит на всю Метрополию, он бывал в таких местах, откуда смертные либо не возвращаются вовсе, либо приходят уже не способными не то что на продолжение славных дел, а на какие-нибудь более-менее осмысленные действия. А вот Альберт всегда оставался невредимым, разве что седина на его висках становилась все гуще… Что помогает ему выживать и сохранять разум незамутненным? Какой скрытой силой он обладает? Может, он не совсем смертный? Может, он существо из тех миров, что и Эолле Хохотун или, допустим, этот чертов Маргон, под одеждой которого, говорят, прячется самый настоящий хвост, а колпак скрывает пару коротких кривых рожек? Недаром ведь Маргон никогда не снимает своего колпака…

«Надо покончить с Альбертом, — решил Сет. — Покончить раз и навсегда…»

Возможно, благоволение Эолле придало ему храбрости, возможно, по какой-то другой причине Сет вдруг понял, что, если хорошо спланировать, это дело вполне может выгореть. Конечно, надо будет подыскать специалистов. Ну а это нетрудно, особенно в такой зловонной клоаке, как Катам. Особенно имея при себе внушительной тяжести кошель с золотом. Особенно зная, что Альберт тоже остановился в Катаме. Вот опять — какого черта ему здесь понадобилось? Он что — преследует его, Сета?..

Сет даже рассмеялся от злого удовольствия, представив, как по Метрополии покатятся слухи о внезапной гибели знаменитого Гендера. Хорошо бы еще перед смертью выставить Ловца в каком-нибудь дурацком свете. Помимо всего прочего, это наверняка понравится Хохотуну — Хохотун всегда ценил остроумную шутку.

— Займемся, — сказал себе Сет. — Прямо сейчас, этой ночью…

Маргон поправил на узкой голове колпак, расписанный таинственными знаками, и нетерпеливо заерзал в кресле.

— Выскочи отсюда! — прикрикнул он. — Ну!

Гут, горбатый и длиннорукий, словно паук, безмолвно повернулся и вышел из комнаты, неслышно притворив за собой дверь. Берт проводил его неприязненным взглядом. Слуга многознатца никогда ничего плохого Ловцу не делал, но все же Берт с трудом выносил его присутствие. Черт его знает, что за человек… Всегда молчит, передвигается бесшумно — и дрожь берет, когда видишь его, сгорбленно семенящего, руками чуть ли не касающегося земли, — вроде бы и не человек, а какое-то животное… Вот и Самуэль, остановившийся у двери, опасливо посторонился, когда мимо него проходил Гут.

— Наконец-то! — выдохнул Маргон. — Давай его сюда!

Берт оглянулся на Самуэля, но никакого Самуэля не увидел. «Как и всегда, сбежал, черт трусливый», — подумал он и вытащил из поясной сумки перевязанную бечевкой шкатулку. Нетерпение Маргона было столь велико, что он не стал ждать, пока Берт поднимется со своего кресла и сделает пять шагов по комнате. Шкатулка вырвалась из рук Ловца и, плавно переместившись по воздуху, упала на колени Маргону. Бечевка, вспыхнув, мгновенно истлела черным пеплом, деревянная крышка с треском отлетела в угол.

— Глаз… — завороженно проговорил Маргон, уставившись на дно шкатулки.

Берт поглубже погрузился в кресло и сплел пальцы на животе. Маргон осторожно вытащил из шкатулки камень, держа его на ладони, поднес к лицу… Через несколько мгновений торжественно-благоговейное выражение на его лице сменилось неприступной черствой маской. Он с хрустом сжал и разжал кулак. Стряхнул с ладони красную труху и сухо проговорил:

— Значит, ты видел Глаз… Тебя кто-то обошел?

— Да, — кивнул Берт мрачнея. — Сет. Один мошенник из Катама. Очень вредный тип. Вредный и опасный. Он давно мешается у меня под ногами.

— Я сам с ним разберусь, — отозвался Маргон. — А что касается тебя… Еще раз позволишь себе подобную выходку, я превращу тебя в собаку. В хромоногую подслеповатую суку. И привяжу в квартале бедняков, где тебя в тот же день сварят в похлебке или продадут на мыло. Понял меня?

— Понял, — склонил голову Берт.

— В первый раз я тебя простил, во второй тоже прощаю, но еще раз попадешься — пощады не жди. Я не терплю обмана даже в виде шутки. Я вообще не люблю шуток. Я не забыл еще, как ты в прошлое полнолуние бесстыдно врал о своей битве с белым драконом…

— Но драконья кровь была настоящая! — осмелился протестовать Берт. — Пусть и не очень свежая… Я купил две колбы у болотного народца. Они торгуют запасами, оставшимися еще с того времени, когда в их местах водились белые драконы. Прости, Маргон, но, по-моему, это вполне естественно: немного преувеличивать, расхваливая свой товар…

— У меня не базарная лавка, — отрезал Маргон. — Оставим эту тему. Твое счастье, что дело, для которого мне нужен был Глаз, уже решено. И поэтому у меня для тебя новое задание. Не скрою, трудное и опасное, но платить я за него буду вдвое.

Берт встревожился. Всякое задание, которое он получал от Маргона, было в полной мере и трудное и опасное, но многознатец впервые говорил об этом вслух. А тут еще двойная цена…

— Я слушаю, — сказал Берт.

— Разговор будет долгим, — предупредил Маргон.

Берт кивнул в знак согласия.

— Ты слышал когда-нибудь об Орике и Кости Войны?

Берт в задумчивости постучал пальцами по коленям.

— Д-да… — ответил он, — слышал, конечно. Кто ж об этом не слышал? Древняя сказка, сколько таких старики рассказывают… Орик… — набрав в грудь побольше воздуха, начал он…

— …Сирота из прибрежного северного поселка, — подхватил Маргон. — Пираты Вьюжного моря разорили поселок, а тамошних жителей и самого Орика продали в рабство за море на туманный материк, где жили выродившиеся потомки дочеловеческого племени титанов. Бог не дал Орику ума, зато наделил крепким телом. И стал Орик копьеносцем в царстве одного из местных князьков…

— И служил парень князьку верой и правдой, и возлюбил тот его, — в тон Маргону продолжил Берт, — и приблизил к себе. И не было у того правителя сыновей, и, умирая, он завещал Орику свое царство…

— Не смей перебивать меня! — рявкнул Маргон. — Да… Так оно и было. С воцарением Орика жизнь на туманном материке переменилась. Бывший раб, не знавший в своей жизни ничего, кроме кровавых сражений, развязал войну, умудрившись стравить друг с другом враждебные царства и подмять под себя дружественные. Все диву давались, как быстро Орик, не умевший даже написать собственное имя и при счете сбивавшийся на первом десятке, овладел всем материком. Но и на этом он не остановился. Хитростью и уступками он привадил к себе пиратов Вьюжного моря, и в одну ночь, словно мстя за давние унижения, перерезал их всех до одного, оставив в живых лишь самых опытных мореходов, но и тем огрубил по правой руке, чтобы они больше никогда не могли держать меч. Теперь Орик, кроме огромной армии, владел флотом в добрую сотню кораблей, познаниями о морских маршрутах и всем опытом ведения морских боев. Он вознамерился стать повелителем всего мира. На быстроходных пиратских кораблях его воины высаживались на побережья, грабили все, что только можно было ограбить, жгли, что можно было сжечь. Одно его имя наводило такой ужас, что правители предпочитали признать владычество Орика прежде, чем воины с его кораблей ступят на подвластные им земли. Царство Орика разрасталось с необычайной быстротой, войско становилось все больше — Орик, словно яростное пламя, пожирал все, чего касался… Нам всем очень повезло, что мы не жили в те давние ужасные времена…

Маргон на минуту умолк, переводя дыхание. А Берт позволил себе усмехнуться — уж слишком близко к сердцу воспринимал многознатец легендарные события, которые, скорее всего, очень мало имели общего с реальной историей.

— Но, страстно увлеченный лишь войной, — метнув на Ловца раздраженный взгляд, заговорил снова Маргон, — Орик совсем не заботился о жизни народов, которые завоевывал. Люди были нужны ему лишь как воины. Армия все умножалась, она питалась разбоями, учиняемыми на новых и новых землях. Истинно это был злой огонь, способный гореть лишь тогда, когда есть чему гореть. Туманный материк, откуда начинал свой кровавый путь Орик, почти весь вымер от голода. Немногие, кто осмелился хотя бы в мыслях противостоять кровожадному владыке, понимали — если не остановить Орика, весь мир превратится в золу и пепел. И стали они искать способа погубить Орика.

— И только тогда вдруг прозрели и увидели, что Орик-то никогда не снимает с головы костяной шлем, — скучающим голосом договорил Берт, — который надел еще тогда, когда был рабом-копьеносцем. А шлем был выточен из цельного черепа одного из давно сгинувших титанов. Якобы парень откопал в каком-то могильнике этот череп и не придумал ничего лучше, как сделать из этой штуки себе шлем… Господин Маргон! — взмолился Берт. — Я знаю эту легенду, я еще мальчиком ее слышал! Заговорщики подстерегли Орика в походе, прокрались ночью и стащили шлем. После этого могуществу Орика пришел конец. Хитроумный и жестокий владыка полумира снова превратился в тупого увальня, который, поутру проснувшись, не сразу даже смог сообразить, где находится… При всем моем к вам уважении, господин Маргон… Уж не верите ли вы на самом деле во всю эту чушь?!

Маргон вскочил, затопал ногами, но… через минуту, тяжело дыша, снова опустился в кресло. Странно усмехнулся и прищелкнул пальцами, между которыми метнулась короткая синяя искра.

— Молчу, молчу! — хотел воскликнуть Берт, но почувствовал, что и впрямь замолчал. Губы его прочно слиплись между собой и никак невозможно было их разлепить, даже и при помощи рук.

— Отлично, — удовлетворенно проговорил Маргон. — Теперь слушай то, чего не рассказывают старики…

…Несколько минут в темном шатре не было слышно даже дыхания. Собравшиеся вокруг могучей фигуры воина не дышали, боясь и пальцем коснуться того, кто одним движением руки мог послать на смерть тысячи, кто стирал с лица земли царства так же легко, как давят сапогом мышь. Лунный свет, проникая через дымоход широким голубым лучом, освещал лицо Орика, наполовину скрытое большим костяным шлемом-черепом. Из мертвых дыр пустых глазниц торчали жесткие опаленные ресницы, из выпиленного треугольника смотрел косо переломленный нос. Твердые губы даже во сне кривились в жестокой усмешке, обнажавшей крепкие желтые зубы, от углов рта пролегли глубокие, будто трещины в древесной коре, морщины. Прокравшиеся в шатер были, конечно, вооружены, но никто не осмелился обнажить оружие против Орика. Простой сталью не убить великого владыку — это знали все… Наконец Анис, приходившийся сыном племянника того князя, который когда-то приветил юного раба-копьеносца из-за моря, зашел в изголовье Орика. И, стиснув зубы, положил ладони на холодную кость шлема, иссеченную черными следами бесчисленных ударов мечей и топоров. Орик чуть пошевелился. Тогда Анис стиснул руками шлем-череп и потянул на себя.

Мертвые глазницы ожили — Орик распахнул глаза. Люди в шатре накинулись на него всем скопом. Кто-то впихнул тряпицу в раскрывшийся рот, кто-то навалился на руки, прижимая их коленями к земляному полу, кто-то упал на ноги всемогущему владыке. Громадное тело Орика забилось, девять человек едва сдерживали его. Анис, тяжело дыша от натуги и страха, тянул и дергал шлем, но шлем — хоть и не был ничем укреплен на голове Орика — не поддавался.

Снаружи шатра послышались шаги. Анис упал на землю. Ногами он уперся в ходящие ходуном плечи Орика, пальцы его, стискивающие шлем, побелели так, что под ногтями показалась синяя кровь. И шлем-череп хрустнул.

Орик отчаянно замычал. Анис рвал шлем, который с отвратительным хрустом дальше и дальше сползал с головы воина. Когда шлем оказался почти снят, стало видно, что удерживало его, — кровавые нити, обвитые ошметками волос, задрожали между головой Орика и внутренней поверхностью древнего черепа. Шлем прирос к живой плоти, пустил корни глубоко внутрь головы, словно кусок дерева, павший на плодородную почву.

— Рубите! — прохрипел Анис.

Его услышали. Нескольких ударов меча хватило, чтобы отсечь нити, соединяющие живое тело и мертвую кость. Анис упал на спину со шлемом-черепом в руках, а Орик дернулся так сильно, что держащие его разлетелись в разные стороны. Шатер рухнул.

Первым из мешанины крепко сшитых шкур и переломанных жердей выбрался тот, кого все называли Ориком Непобедимым. Испуганно вопя, хватаясь за голову, кожа с которой была содрана почти начисто, обливаясь кровью, воин кинулся во тьму, ничего не видя вокруг, ничего не слыша. Ночь огласилась воплями, звоном оружия и конским ржанием. Анис, успевший спрятать шлем в узел из своего плаща, вскочил на первую попавшуюся лошадь и скрылся. Следом за ним бежали еще трое. Остальных заговорщиков порубила в куски подоспевшая стража.

Так закончилась история свирепого владыки Орика. После той ночи он не пришел в себя. Он попросту забыл все долгие годы, пролегшие между тем днем, когда он откопал в безвестном могильнике древний череп, и — той ночью, когда шлем покинул его голову.

А четверо заговорщиков скакали, пока их кони не пали замертво под ними — два дня и две ночи. На третью ночь они сели кругом и стали держать совет.

— Растоптать эту дрянь, — неуверенно сказал первый, кивая на темный узел, который держал на коленях Анис.

— Шлем не берет ни меч, ни палица, — почесывая в затылке, возразил второй. — Ни даже огонь. Разве что — утопить?..

— Погодите! — поднял руки третий. — Вы что — ополоумели? Эта штука сделала из безродного раба самого великого воина на свете! А вы хотите просто уничтожить то, за что не жалко отдать все золото мира!

И первый, и второй промолчали. Они переглядывались между собой, они бросали осторожные взгляды на темный узел, и Анис, похолодев, вдруг понял, что и сам испытывает страстное желание примерить на себя жуткий череп. В следующую секунду он схватился за меч — не разумом диктовалось это движение, а отточенным за годы военных походов инстинктом воина.

Трое бросились на Аниса.

Одного он успел заколоть первым выпадом, другого тяжко ранил, глубоко разрубив ему плечо. А третий всадил свой меч Анису в правый бок. Теряя сознание от боли, Анис все-таки сумел отбиться и бежать, унеся с собой узел. Преследователь шел за ним по кровавому следу, но, к счастью, блуждая в полной темноте, Анис почуял запах близкой воды и, выбравшись на скользкий глинистый берег, упал в волны небыстрой речки.

Тот, кто предлагал утопить шлем, ошибался. Не только сталь, камень или огонь не могли повредить древний череп — бессильна оказалась и вода. Она не принимала в себя костяной шлем — шлем не тонул, и, держась за него, Анис плыл и плыл, пока течение не вынесло его на песчаную отмель.

Холод ночной реки успокоил боль от раны. Анис перевязал себя, закинул за спину узел и побрел на восток, в царства, куда Орик Непобедимый так и не довел свою кровавую армию.

Прошли годы, прежде чем об Анисе услышали снова.

Он вернулся на разоренные земли, которые едва-едва успели оправиться от чудовищной резни, устроенной Ориком Непобедимым. Он стал правителем крохотного княжества, большую часть которого занимала жаркая безлюдная пустыня. Он сумел возродить жизнь, ярко расцветшую когда-то, а теперь примятую и раздавленную, словно трава под конскими копытами.

Анис так и не осмелился надеть на себя Кость Войны, но у него и не достало решимости навсегда избавиться от древнего черепа. Состарившись, он похоронил шлем в укромном месте своего дворца, а секрет тайника спрятал в собственном мече — который когда-то получил от отца и с которым не расставался до конца жизни.

Вскоре после смерти Аниса его княжество, как многие другие в тех краях, смели потоки степных кочевников, от дворца остались руины, столетие за столетием погружавшиеся в красные пески пустыни. А Кость Войны все еще таилась где-то в каменном колодце, как терпеливый змей, залегший в своем логове в ожидании случайно забредшей жертвы.

— До сих пор считалось, что меч Аниса утерян, — договорил Маргон. — Но совсем недавно мне в руки попал древний свиток, откуда я и узнал продолжение легенды об Орике и Кости Войны. Было там и про меч… Этот меч — единственный ключ к тайнику во дворце затерянного в пустыне княжества. С помощью Глаза я собирался отыскать меч, но… совершенно неожиданно вспомнил один наш с тобой разговор…

— Какой это? — хотел спросить Берт, но только бессвязно помычал.

Впрочем, Маргон его понял.

— О старом Франке, — сказал многознатец. — Вы ведь были хорошо знакомы? Очень хорошо знакомы… Очень-очень хорошо.

Берт передернул плечами и фыркнул — фыркнуть у него получилось отлично: мол, не ваше это все-таки дело, господин, моя дружба со стариком Франком…

Маргон усмехнулся:

— Бедолага всю жизнь потратил на поиски Последнего Приюта Дикого Барона. Библиотека, которую он собрал, давно не давала мне покоя… А его коллекция древних редкостей едва не превосходит мою собственную.

Это Берт знал прекрасно. Старый Франк мало с кем общался, и уж тем более не заводил никаких отношений с магами. Единственное, что его интересовало, это — Дикий Барон. Точнее — Глаз Дикого Барона. Старик надеялся, раздобыв Глаз, постигнуть тайны прошлого и стать самым великим историком Метрополии. Жаль, что у него это так и не получилось… Но все-таки надежды надеждами, а еда и одежда стоят денег, которых у Франка никогда не бывало. Сам-то он одевался во что попало, питаться мог объедками, подобранными на помойке, но Марта, любимая внучка Франка, подрастала, превращаясь из угловатой пугливой девчонки-замарашки в красивую девушку, которую в грязные тряпки не оденешь, и уж тем более не будешь кормить сухими корками, извлеченными из помойной ямы. Берт помогал Франку чем мог и, чтобы не обижать старика бескорыстными подаяниями, принимал от него время от времени книги и свитки, которые сбывал тому же Маргону. А Маргон платил щедро.

— Помнишь, ты принес как-то истлевший свиток с изображением какого-то медальона, сказав при этом, что точно такой же медальон внучка Франка носила на шее как безделушку?

Берт кивнул. Теперь он слушал очень внимательно.

— Змея, обвивающая солнечный круг, — проговорил многознатец, в упор глядя на Берта. — А в центре круга — крохотное отверстие. Так?

Берт снова кивнул.

— Лишь прочитав свиток с легендой о Кости Войны, я понял, что это был за медальон.

Маргон выдержал паузу и закончил:

— Это навершие меча Аниса.

Берт до боли в слипшихся губах растянул рот в гримасе изумления.

— Понимаешь? — вкрадчиво произнес Маргон. — Это ключ к тайнику, где хранится Кость Войны. Вот как говорится в легенде: отыщи во дворце Аниса покои, где большое становится малым, пронзи мечом тварь, что носит на себе свой страх, и красное солнце укажет тебе путь к тайному хранилищу… Запомнил?

Маргон еще раз, медленно и четко, повторил слова древней легенды.

— Запомнил? — спросил он снова. — Ни единая буква не должна затеряться в твоей памяти, потому что язык легенд не терпит неточностей. Сейчас трудно сказать, что же значит на самом деле все это… большое и малое… тварь, которая носит страх… красное солнце… Оказавшись на месте, ты обязательно поймешь, о чем говорилось в легенде. Главное… — тут Маргон неожиданно усмехнулся, — это оказаться на месте. И не забыть то, что я тебе сейчас передал… Ты и теперь считаешь мой рассказ глупой старой сказкой? Ну чего ты молчишь? Нечего сказать? Ах да, прости…

И многознатец снова прищелкнул пальцами, между которыми пробежала синяя искра.

Альберт Гендер, Ловец Теней из Карвада, покинул башню Маргона, когда звезды стали гаснуть одна за другой, а ночная мгла побледнела. Заперев за Ловцом дверь, Маргон вернулся в свое кресло. О чем-то ненадолго задумался, потом рывком, неожиданным для своего дряхлого и тяжелого, как набитое песком чучело, тела поднялся, подошел к полке над камином и снял с полки глиняный горшочек.

— Сет, — негромко проговорил Маргон. — А зачем тебе понадобился Глаз Дикого Барона? Кому ты служишь, Сет? Неужели?..

Он мотнул головой, точно отгоняя какую-то очень неприятную мысль. Сыпанул из горшочка в огонь и поспешно отшатнулся.

Пламя зашипело, словно окаченное водой из ведра, — и погасло. Но спустя мгновение из камина плеснули мощные огненные языки, желто-красные, сочные, окутанные дурманно-черными прядями дыма. Дым потек в комнату, заизвивался кольцами под потолком и, спустившись пониже, сгустился почти неподвижной грозовой тучей. Маргон, негромко гудя что-то себе под нос, осторожно приблизился к туче и легкими движениями обеих рук принялся месить черный дым, словно глину. Одежда заискрилась на нем, колпак, потрескивая, приподнялся, обнажив никакие не рожки, а самую обыкновенную розовую лысину. Пот струился по узкому лицу многознатца, но не капал на пол, а тут же высыхал с легким шипением.

Дымная туча под руками Маргона стала принимать очертания человеческого тела. Появилась большая угловатая голова с белыми дырами глаз и рта, неуклюжая шея, коренастое туловище с парой узловатых рук… Вылепив туловище до пояса, Маргон, отдуваясь отвалился в сторону, шатаясь, добрался до своего кресла и упал в него. Пламя в камине погасло совсем, а фантом, едва различимый в сумерках комнаты, бесшумно подвинулся к многознатцу. Маргон обессиленно поднял руки и сплел пальцы в какой-то замысловатый знак.

Фантом, превратившись в дымную полоску, вылетел в щель между ставнями.

Комар так давно получил свое прозвище, что настоящее имя уже начал понемногу забывать. Как упомнишь, если все окликают: Комар, Комар… и никак больше. Он нисколько не обижался. Комар так Комар. Чего там. Вон горбатого Вила кличут и вовсе Навозником, а он только пыхтит, не спорит. Да и кто он такой, чтобы спорить? Обычный громила, весь фарт которого: проломить башку какому-нибудь загулявшему пьянчуге на темной улочке, стащить сапоги да пару медяков. Навозник и есть. Другое дело — Комар… Кличка, если рассудить, правильная, и ничего обидного в ней нет. Комар по ночам летает, хрен его в темноте заметишь, а, коли заметишь, так хрен прихлопнешь. Верткий Комар, и наглый. Моргнуть не успеешь, как жало его у тебя в спине торчит. Только, в отличие от обыкновенного комара, Комар кусает так ловко, что жертва потом даже не почешется. Потому что мертвые, как известно, не чешутся. И не потеют. И не разговаривают…

…Он прокрался по темному двору, легко взлетел на подоконник. Примерившись, прыгнул и повис на водосточной трубе, подтянулся и, мягко перебирая обутыми в войлочные сапоги ногами, бесшумно вскарабкался на крутой скат крыши. Свесившись, отсчитал третье слева чердачное окно. Пробраться по карнизу к окну было делом нескольких секунд. Затаив дыхание, Комар приник к щели меж створок ставней — мерцающий огонек свечи, оплывавшей в миске на столе, освещал крохотную комнатушку, почти все пространство которой занимали два низких топчана. На одном из них, поджав под себя ноги, сидел человек: низко склонив голову, он возился с какими-то железками, глухо побрякивающими у него на коленях. Комар кивнул сам себе и, не глядя, отцепил от пояса один из ножей — очень тонкий, изогнутый, как серп и без рукояти: такой легко войдет в щель между створок. Уже изготовившись для броска, Комар вдруг опустил нож. Мысленно он вызвал в памяти образ нужного ему человека. Высок, худ, прям, узколиц и горбонос. Смугл, но глаза очень светлые. Носит длинные, почти до середины спины волосы — черные, на висках седые. Одевается, как путешественник, хотя никакой поклажи с собой не имеет, не расстается с оружием и с кожаной широкополой шляпой.

Первую половину работы — найти место, где остановился путешественник, — Комар выполнил довольно быстро: тому, кто на короткой ноге со всеми трактирщиками и хозяевами постоялых дворов в городе, сделать это было нетрудно. К тому же искомая личность была довольно приметна. Теперь дело застопорилось… Комар беззвучно выругался: всегда так, если первая половина удается легко, вторая идет туже… Или наоборот.

Тот, кто сидел на топчане, был явно невысок, можно даже сказать — мал ростом и щупл, как подросток. Комар не сразу разглядел это в слабо мерцающем свете единственной свечи. Значит, этот, в шляпе, путешествует не один… А Ганс Криворукий, хозяин постоялого двора, гадина такая, не мог предупредить! Чего ему стоило? Схавал серебряную монетку и залопотал: все будет в ажуре, Комар, не беспокойся. Двор пустой, входные двери на ночь запираются засовом и открываются только утром. Крючки на ставнях хлипенькие. Сделай все быстро и тихо, а я уж приберу. В общем все как обычно… Ну как работать с такими долболобами?

Комар вздрогнул. Он вдруг кожей ощутил, что человек в комнате заметил его. Вот и правда — человек вскочил с топчана, задул свечу и скрежетнул чем-то железным и явно — очень острым. Комар поспешно скатился с карниза по водосточной трубе. Затих под стеной дома, прислушался. Нет, тихо. А чуть было не засыпался…

Двигаясь теперь с предельной осторожностью, он прокрался вдоль стены и шмыгнул за поленницу, наваленную недалеко от входной двери. «Ладно, — подумал Комар. — Подождем клиента здесь. Место хорошее — высокий забор, двор крыт досками, через щели во двор падают прозрачные лунные лучи, меня не видно, а дорога от калитки до двери как на ладони… Это даже лучше. Возни меньше. Сделал дело, перемахнул через забор, и нет тебя. А Ганс Криворукий потом приберет, куда он денется!»

Комар устроился поудобнее, чтобы не шуметь потом лишний раз, разминая затекшие ноги — и стал ждать. Мысли его перескочили с клиента на заказчика. «Странный тип, — думал Комар. — Противный какой-то. Надо же, заказал ухлопать недруга не просто так, а с выдумкой. Мол, раздеть догола и подвесить на воротах трактира, за ногу или еще за какую-нибудь часть тела. Охота было возиться! Комар-то лучший из лучших, это все знают; можно сказать, аристократ среди всех головорезов Катама, свою работу делает четко и красиво, с мертвяками возиться не привык. Пусть другие прибирают. А его задача — быстро, бесшумно и точно превратить живого человека в безвольный кусок мяса. Это на словах просто, а ты попробуй сработать сотню таких дел, и чтобы ни разу не промахнуться и ни разу не засыпаться. Талант нужен!..»

Занимался рассвет, когда Берт, пошатываясь, шагал по улочке. Широкополая шляпа глубоко была надвинута на его глаза, в зубах Ловец сжимал трубку. Давно погасшую, испускавшую вместо ароматного дыма тяжелый табачный перегар. Берт не замечал неприятного запаха, как не замечал ничего вокруг. Таинственное сияние неведомого, заставлявшее его раз за разом пускаться в смертельно опасные путешествия, целиком захватило его.

Кость Войны! Древний артефакт, не имеющий цены! Все могущество мира, втиснутое в устрашающий шлем из старинного черепа… Старая сказка, которая оказалась вовсе и не сказкой!.. Маргон подробно рассказал Ловцу все, что сам узнал о том, как воспользоваться ключом к тайнику, рассказал и присовокупил: золота, которое Берт получит за Кость, хватит Ловцу Теней из Карвада до конца жизни…

Впрочем, Берт кинулся бы на поиски черепа и без всякого вознаграждения. Деньги его интересовали мало. Впереди светило новое дело, новый виток жизни, полный опасностей, сражений, погонь и загадок, путешествие, которое наверняка должно закончиться полным триумфом. Как и почти все путешествия, что предпринимал он.

Ворота на постоялый двор оказались не заперты. Берт не придал этому никакого значения. Отворив ногой створку, он шагнул во двор, крытый досками от дождя, не позаботившись даже о том, чтобы закрыть ворота за собой.

Здесь было гораздо темнее, чем на улице. Лучи рассветного солнца оказались слишком слабы, чтобы осветить двор сквозь щели перекрытия. Берт двинулся к входным дверям, загребая сапогами жидкую грязь, перемешанную с конским навозом, но на середине пути вдруг остановился.

Холодок, коснувшийся затылка, пробудил Ловца от раздумий.

В следующий момент Берт уже выхватывал меч. Трубка полетела ему под ноги. Разворачиваясь на жужжащий свист, Ловец вскинул меч, едва успев отбить изогнутый нож без рукояти, направленный ему в горло. Нож, звонко лязгнув о клинок меча, отскочил в сторону и, вонзившись в одно из бревен забора, хищно затрепетал. Не видя нападавшего, Берт кинулся к дверям, стремясь укрыться в зале постоялого двора. Схватившись за ручку, он поскользнулся и с трудом удержался на ногах — второй нож, поцарапав ему ухо, глубоко воткнулся в дверной косяк. Выругавшись, Берт навалился на дверь, рванул ручку — глухо стукнул запор по ту сторону, крепко запертая дверь не поддалась.

Третий нож сшиб с него шляпу, пригвоздив ее к двери.

В тесном пространстве двора деваться было некуда. Оставив попытки прорваться в помещение, Берт взмахнул мечом разворачиваясь. У него — как он мгновенно просчитал — было несколько секунд до того как еще один нож полетит в его сторону. «Если нападавший ограничивается метательным оружием, значит, он опасается вступить в рукопашную схватку», — прикинул Берт, пригнувшись, скользя по двору.

Поленница, прилепившаяся к забору конюшня, бочка для дождевой воды — вот и все, что промелькнуло у него перед глазами. Где мог прятаться убийца?

Наверху хлопнула ставня.

Этот неожиданный звук отвлек Берта, и он чуть не пропустил очередной нож, серой молнией сверкнувший в мутном полумраке крытого двора.

Ловец бросился на землю, взметнув тучу черных вонючих брызг — и тут же вскочил. Нож чиркнул ему по плечу, разрезав куртку.

Дальше Берт знал, что делать, на этот раз он сумел отметить, откуда целилась в него смерть. Он бросился к поленнице, но и убийца успел понять, что убежище его раскрыто. Навстречу Берту выскочил тщедушный тонконогий и длинноносый паренек, очень похожий на комара-переростка. В руках у паренька тускло блестело по ножу.

Нож — плохая защита против меча, но паренек не выглядел испуганным. Напротив, стреляя по сторонам быстрыми глазками, он улыбался белыми губами; растопырив локти, он вращал ножи между пальцами с фантастической скоростью.

И Берт остановился. Он понял, что паренек не собирается подпускать его близко. Сейчас он метнет оба ножа одновременно, и от такого броска уйти не сможет никто. Один нож можно блокировать, от одного ножа можно увернуться, но, пока ты будешь этим занят, второй клинок обязательно достигнет своей цели.

Но медлить и выбирать пути к отступлению было нельзя. Закричав, чтобы ошарашить противника, он ринулся вперед.

…И покатился по земле, внезапно ощутив, что не может двинуть ни рукой, ни ногой. Что-то, свалившееся на него сверху, крепко стянуло тело плотным коконом.

Он подкатился прямо под ноги пареньку. Тот отпрянул, изумленно моргая, и, спустя мгновение что-то вроде гигантского лоскута паутины окутало Берта и свалило на землю.

Рыча от ярости, он клинком меча пилил крепкие нити. Правая рука, плотно прижатая к туловищу, почти не слушалась, но побыстрее выбраться из странной западни — был его единственный шанс. Рядом извивался, отчаянно хрипя, паренек…

Входная дверь зала постоялого двора распахнулась. На пороге стоял Самуэль в извечной своей длиннополой куртке, обшитой сверху донизу вместительными карманами. В руках он держал орудие, напоминавшее арбалет, но с толстой полой трубкой вместо ложа.

Паренек двумя своими ножами справился быстрее. Он вскочил на ноги, стряхивая с себя изрезанную в куски сеть, и бросился наутек. Самуэль, опустившись на одно колено, прицелился в него из диковинного своего орудия…

Звучное «пух» вырвалось из трубки вместе с шарообразным комом. Разворачиваясь в полете, ком преобразился в широкую крупноячеистую сеть, снабженную по краям металлическими грузилами. Паренек уже прошмыгнул в открытую створку ворот — сеть ударилась о ворота и бессильно опустилась в грязь.

Берт взрезал мечом последние путы на ногах. И поднялся.

— Большое спасибо, — поклонился он Самуэлю. — Это, кажется, становится доброй традицией.

— Что, хозяин? — виновато пропел Самуэль.

— То, что ты каждое свое изобретение пробуешь сначала на мне, а потом на врагах! — гаркнул Берт.

— Я заметил этого человека, когда он подглядывал за мной в окно. Я как раз заканчивал свое паучье жало… Потом он исчез. Но я был настороже и тут же проснулся, только услышав шум во дворе. Я в него целился, хозяин, в него. Но спросонья промахнулся.

— Спросонья! — визгливо передразнил Берт. И с размаху кинул меч в ножны.

Самуэль густо покраснел.

— Как все прошло? — спросил он, явно желая перевести разговор на иную тему.

Берт отряхиваясь подошел к двери, снял шляпу с ножа и угрюмо посмотрел в дырку на просвет.

— Хреново, — сказал он. — Твой Глаз он с первой минуты раскусил. Не выгорело, вот так вот, умелец сильномудрый! Из чего ты его слепил-то?

— Бычачья слюна, красный воск, мягкое стекло, — с готовностью стал перечислять Самуэль, — мушиные крылья для блеска и краска, конечно…

Такие ингредиенты заставили Берта присвистнуть.

— Нормально, — оценил он, — хорошо еще, что твой Глаз не жужжал и не мычал. Кстати, Маргон сказал, что, если ты еще раз такую штуку выкинешь, он тебя в дворняжку превратит, скипидаром под хвостом намажет и… и… пинком пустит вдоль по Скорняцкой улице. Ладно, забыли… Теперь о деле.

Глаза Берта засверкали:

— Пойдем наверх, — сказал он. — Поговорить надо.

— Новый заказ? — удивился Самуэль. — Так скоро?

— А ты думал…

Самуэль, оглянувшись назад, ступил на крыльцо. В дверной проем с трудом протиснул брюхо хозяин постоялого двора. Был хозяин в заплатанной ночной рубахе и колпаке с кисточкой.

— Такое горе! Такое горе! — затараторил он, глядя только на Самуэля, но, увидев подозрительно прищурившегося Берта, замолчал, прикусив губу.

— Ворота на ночь запирать надо, — буркнул по его адресу Ловец и кивнул Самуэлю. — Пошли, пожитки соберем. Не оставаться же в этом гадюшнике на завтрак.