Часть IV
Первая зима
Глава 19
Ростик смотрел с высоты водонапорной башни на поле с той стороны заводской стены. Там безраздельно господствовали насекомые. Они орудовали вообще метрах в ста с небольшим, не обращая внимания на людей. Знали, теперь чуть не на каждый выстрел требовалось получить разрешение. И патроны для этого выдавал сам Антон.
Он стал большим человеком, лейтенантом, командиром заводского гарнизона. У него только и осталось от прошлых, летних времен, что глаза. Большие, немного бычьи, навыкате, горящие неистребимым упорством солдата. А солдатом он стал превосходным, Ростик знал, что таким никогда не будет. Хотя еще чаще знал, что таким и не стоит быть — уж очень странным ремеслом была солдатчина.
Итак, насекомые не просто победили их, но победили в лоб — своей репродуктивной способностью, жаждой жизни, своей тягой владеть тем, чем располагали люди, — металлом. И теперь Боловск могло спасти только чудо.
Слишком долго они раскачивались, слишком тупые люди оказались в руководстве, слишком много было упущено времени для того, чтобы перестроиться и все-таки найти среди невидимых, подчас трудноуловимых возможностей выжить самую лучшую, которая обеспечивала бы жизнь большинству людей.
Насекомые готовились к штурму, изготавливая десятка полтора новых, очень мощных баллист. Такие баллисты не просто разрушат заводскую стену, но и развалят стены цехов, похоронят под их обломками защитников и отбросят людей, наконец, от драгоценных залежей металла. Эти баллисты должны были стать ключом победы насекомых и причиной гибели города.
Без металла люди не смогут изготавливать доспехи, палаши, сабли, наконечники копий, алебард, бердышей. Не смогут заставлять работать свои машины и приспособления даже плуги и упряжь для лошадей не сумеют делать.
Ростик втянул в себя воздух, он был уже заметно холоден, климатически стояла середина, а может, и конец ноября. Где-то в начальственных кабинетах, отапливаемых отличными дровами, надеялись на осень, рассчитывали, что насекомые впадают в спячку или хотя бы снизят активность. Дураки, это было самое простое — строить теории. Теперь-то Ростик знал, что этого не будет, потому что Рой — как он про себя называл коллективный разум, руководящий действиями насекомых, — не собирался в эту зиму давать себе передышку и хотел захватить весь металл.
После той памятной ночи, когда необычно острое понимание ситуации впервые накатило на него, прошло всего-то три с небольшим месяца, но у него такие приступы случались еще дважды. И оба раза он отлично начинал понимать что Рой решил не щадить той, другой формы жизни. А значит людям придется умереть, потому что они вовремя не среагировали на возможность вжиться в этот мир, противопоставили ему свои слабенькие автоматики.
Об этой способности узнавать то, что думает кто-то другой, он, стесняясь, рассказал Антону. Тот послал наверх рапорт, потому что слишком серьезные ставки стояли на кону следовало использовать любую возможность, даже такую непонятную и неверную, но ответа не получил. Иногда Ростик с облегчением думал об этом, иногда вздыхал и скрипел зубами — ему казалось, он не все сделал, чтобы доказать, что ничего не выдумал, что прав и его знание можно использовать в военном планировании...
Так и есть, один из яркоглазых очень уж активно начинал руководить другими кузнечиками. Он все меньше делал сам все больше указывал, как и что делать другим. С такими следовало обходиться круто.
— Марина, — позвал он ближайшую девушку, — дай-ка свой карабин.
Девушка протянула оружие, она знала, что на таком расстоянии может попасть только командир. Ростик положил винтовку на поручень, затаил дыхание. Планка была выставлена на половину необходимой дистанции. Складывалось впечатление, что гравитация тут составляла половину земной, и, хотя субъективно никто этого не ощущал, прицелы сделанные для условий старой жизни, как и часы, наводили на неприятные мысли.
Вот командир яркоглазых влез на лафет будущей установки, взмахнул лапами, Ростик навел ему прицел в верхнюю часть груди и мягко нажал на курок.
Выстрел раскатился под серым небом, как хлопок в ладоши, не намного громче. Но кузнечик вдруг сломался в поясе и сполз по деревяшкам вниз. Его работники бросились к нему, окружили, потом уволокли за насыпь. Там они должны были его сожрать. Это был их обычный ритуал захоронения, кроме того, кузнечики были всегда голодны, Рой производил их в гораздо большем количестве, чем мог прокормить, рассчитывая и на каннибализм, и на естественную убыль в боях. Ростик знал об этом благодаря новому, открывшемуся в Полдневье дару.
На насыпь выскочили с два десятка богомолов. Это были улучшенные варианты по сравнению с теми, которые они видели в летних боях. Они были почти трех метров росту и ударами своих саблеобразных рук могли противостоять клинкам людей, особенно если палаши эти были плохо заточены. Ростик ненавидел их холодной, свирепой яростью. И раз уж он открыл огонь, он с удовольствием воткнул еще пять выстрелов в эти зеленые, мерзко-подвижные фигуры. Их тоже быстренько унесли за насыпь.
Он не промахнулся ни разу, знал, что не промахнется. Он стал снайпером, одним из лучших. Еще бы вот так же научиться драться на клинках...
— Ружье почистить, патроны, наверное, скоро принесут, — от вернул винтовку девушке.
И пошел на другую сторону башни, ему хотелось хоть немного посидеть одному, расслабить глаза, натруженные часами слежения за врагом. Тут он, продолжая размышления, вытащил свой палаш из ножен. Клинок слаб, плохо прокован, не гибкий, как полагалось бы, как было описано в романах, и сколько его ни полируй — все время возникала ржавчина.
Впрочем, сейчас главное — не клинок. Сейчас хорошо бы Антон принес новую обойму. Впрочем, ждал он недолго. Как всегда после стрельбы, командир появился, чуть запыхавшись от слишком быстрого подъема.
Антон подмигнул Ростику вместо приветствия, вышел на обращенную к противнику часть башни, взял бинокль и осмотрел позиции насекомых. Спросил мирным, обыденным голосом:
— Как тут у вас?
— Готовятся — рубят баллисты, стругают новые колья. Чего им неймется? Они же у нас уже хапнули столько металла, сколько за всю жизнь не видели?
— Хотят еще. Знаешь, думаю, как отправить тебя домой. Ты же с июня на передовой?
— Ну, об этом я и не мечтаю. Хоть бы в баньку сходить... Да этот штурм хотелось бы отбить, а там... И потерпеть можно.
— Думаешь, штурм все-таки будет?
— Скоро, очень скоро. Может, через пару-тройку дней. Баллисты готовы, стрелки обучены.
Антон с сомнением посмотрел на Ростика, но ничего переспрашивать или уточнять не стал. Были уже прецеденты, Ростик угадывал такое, чего и сами насекомые, кажется, заранее не знали.
— А стрелял чего? Ты ведь стрелял?
— Я.
— Попал в кого? А... — Антон заметил скопление кузнечиков за насыпью. — Вижу, что попал. Пируют.
Разумеется, он знал обо всех особенностях траурной церемонии у насекомых. Сам не раз был тому причиной.
— Один из них крепко умным сделался, мог наводчиком стать. И вот... пришлось остановить.
Антон хитро посмотрел на Ростика, хмыкнул, снова приставил бинокль к глазам.
— А остальную обойму выпулил по богомолам, чтобы ружье из-за одного выстрела чистить не пришлось. К тому же знаешь, что я тебя покрою, но новую обойму принесу. Так?
— Так, — признался Ростик. Проницательность командира его не поражала, хорошему командиру так и полагалось себя вести.
— На, держи.
Антон вытащил из кармана обойму, сунул в руку Ростику, вернул и бинокль. Потер отменно выбритые щеки. О том, что Антон бреется каждый день, хотя его мальчишеская щетина этого вовсе не требовала, Ростик знал опять же потому, что знал множество других вещей, которые его как бы и не касались. Просто попадали на глаза, и он уже составлял о них свое представление.
— Марина, — позвал Ростик и вручил девушке патроны. Она шмыгнула простуженным в ночных дозорах носом и деловито сунула их в подсумок. Отошла от командиров, глаза снова на противнике.
Антон проводил ее жалостливым взглядом. Потом посмотрел на Ростика, поиграл желваками. Потом снова провел рукой по щекам.
— Помнишь, хотели вести активную оборону?
Улыбка сама появилась на губах Ростика. Это было дело, это он любил.
— Вылазку предлагаешь?
— Людей мало, Рост, но...
— Если правильно спланировать, все растолковать ребя там и как следует откомандовать, то людей даже с избытком.
Оба знали, что это не так. Но как-то нужно было воевать, вот и придумали они эту присказку. Иногда она помогала. Иногда... В их положении это было уже хорошо. Просто отлично.
Глава 20
Щиты пришлось обернуть брезентом. И именно они при перебежках чаще всего задевали доспехи, и если доспехи при этом глухо звякали, то щиты — практически колокола — издавали долгий, легко различимый звон. В штабе по этому поводу долго гадали — может, в самом деле их лучше делать из дерева, а металлические пластины лишь набивать сверху? Но Ростик по опыту знал, такие щиты были бы тяжелее дюралевых, но более хрупкие. Да и изготавливать их было бы труднее. И сумел настоять на дюралевых щитах, вот только их приходилось иногда оборачивать.
Потом Ростик отобрал людей, самолично обойдя ползавода. Иных ребят вытаскивал из когтей взводных командиров, угрожая доложить самому Антону. После такой угрозы многие, поругавшись, все-таки уступали, знали, за кем останется последнее слово. Раньше Ростик стеснялся прибегать к этому приему, по себе знал, убери двух-трех толковых ребят — и взвод превратится в коммуну. Но в последнее время стал безжалостным.
Выбранным настрого запретил разговоры. Вот с этим было туго, желающих выступить было — пруд пруди, и у ребят неизбежно возникало желание посудачить. Он и сам когда-то не смог бы удержаться, но в последнее время стал молчуном. Примерно как и отец. Но об этом не ему судить. Как неудачно пошутила как-то мама, забредя на завод повидаться с сыном, — об этом будет судить уже его жена. Вот еще бы только знать, что она появится, что у него будет возможность этим заняться...
Передних часовых сняли стандартно — удар короткой битой или мечом по ногам сзади. Кем-то давным-давно было замечено, что при этом у насекомых, практически у всех, даже у трудноуязвимых богомолов, перехватывает дыхательные центры. И они не могут поднять тревогу, по крайней мере секунды три, просто катаются по земле без единого звука. В эти несколько секунд следовало поймать голову такого кузнеца, заломить назад и быстро перерезать шейные жилы.
На словах или во время учений это выглядело даже не очень сложным, шейные мускулы у насекомых были не самыми сильными. Но в темноте, когда положение противника трудноуловимо и к тому же опытные богомолы еще могут своими метровыми резаками достать человека даже и с парализованным дыханием, — это превращалось в задачу, достойную только очень решительных вояк. К счастью, на этот раз проблем не возникло.
После передового охранения они уже навалились на изготовителей баллист. Эти были даже не вооружены, если не считать кое-каких инструментов — деревянных молотков, киянок, клиньев, каких-то сложных веревочных пил, которыми некоторые пильщики пытались отмахиваться как хлыстами... И уже, в общем-то, можно было не соблюдать тишину. Так что их опрокинули быстро, хотя стрельбы еще не поднимали.
И все. Вылазка свои цели оправдала. Теперь оставалось поджечь баллисты, скомандовать отход, проследить за самыми азартными... Но Ростик пересчитал порубленных мастеровых и не поверил своим глазам — их было меньше четверти. Это значило, что самых умелых, самых толковых работников почему-то отправили поглубже. Может быть, в рабочие землянки? Значит, опять Рой что-то почувствовал...
Ростик выбежал из котлована, где насекомые изготавливали свои баллисты, и посмотрел в сторону землянок. Они были близко, метров двести, для одного хорошего рывка всего-то полминуты. Если учесть темноту, то полторы-две. Стоило ли об этом говорить?
Но это значило — углубиться в неприятельскую территорию, встретить новых богомолов, новых черных стрелков — задача была трудновыполнимой. Ростик оглянулся. Вся команда, человек сорок, ждала его решения. Что делать — поджечь баллисты и свалить или все-таки попытаться достать землянки?
Благоразумие подсказывало, что нужно делать то, что задумано. Что излишняя решительность обернется лишними трупами, что азартничать можно без конца... Теперь же Ростик попробовал представить свое будущее — будет ли он жив, если попытается атаковать землянки. Этот способ выбрать решение был ничуть не глупее, чем всякий другой... Получалось, что он будет жить, что опасности — по крайней мере для него — в этом рывке нет.
— Сержант, — приказал он шепотом ближайшему из командиров отделения, — закладывай со своими ребятами горючку под баллисты. И поджигай. Если не сможешь нас дождаться, отступай без команды. Остальные — за мной.
Решение было не самым скверным. Вот только требовало времени для исполнителя. Потому что еще месяц назад дали бы бензин в бутылках, которые достаточно просто разбить и запалить одним щелчком зажигалки.
Теперь для этих целей им выдавали брикеты — так называли комки черной, плотной пакли, завернутые в пергаментную бумагу. Как говорили, их делали из смеси масла, войлока и какого-то сильного окислителя, вроде аммиачной селитры. Горели такие брикеты довольно жарко. Но не долго. И их легко можно было отбросить в сторону. Но самой большой проблемой иногда было их подпалить, например, в дождь. На этот раз дождя, к счастью, не было, но надеяться, что все брикеты загорятся легко и послушно, тоже не приходилось.
Потом Ростик построил незадействованных ребят в две колонны и двинул их к землянкам. Шли легко, пружинисто, в любое мгновение приготовившись нанести удар, а если насекомых будет очень много, то и начать стрелять.
И вдруг люди впереди провалились. У Ростика, привыкшего угадывать в темноте то, что и глазами в ясный день сразу не увидишь, сложилось впечатление, что люди просто испарились. И лишь когда он подошел ближе, все стало понятно.
Перед ними был еще один котлован, и в этом котловане насекомые работали над чем-то, чему сразу и определение трудно было подобрать. Это могли быть и перекидные мостики, которые следовало приставить к заводской стене, и что-то вроде средневековых осадных башен, только еще не поставленных на колеса, а собираемых на боку, чтобы не выдать замысел.
— Марина, — закричал он, потому что первые из свалившихся в ямищу ребят уже зазвенели оружием, выдали себя и, похоже, к ним направились охранники. Драка все равно была неизбежна, так что сохранять тишину дальше было необяза тельно. — Марина, готовь брикеты.
В голове его прокручивалось сразу несколько идей. Первая, эти башни, лестницы или что бы там ни было, следовало подпалить любой ценой. Второе, насекомые научились делать при людях одно, на заднем плане подготавливая совсем другое. А третье его соображение вообще завело Ростика в тупик — неужели все его приступы ясновидения — обман? Он же ничего не знал об этом котловане, даже не подозревал о нем? Может, тогда все его непонятные мысли — вообще наводки Роя? Телепатические внушения, изобретенные для дезориентации людей? Может, правильно делает руководство райкома, что не доверяет его идеям?
Пока он размышлял, битва около башен, уложенных на бок, разгорелась не на шутку. Брикетов было мало, и их не удалось разложить как следовало бы. Огромный отряд богомолов, голов в полтораста, не меньше, вдруг обрушился на три десятка людей, определенно стараясь, чтобы никто из них отсюда не ушел.
Но ребята стесняться не стали, ни мечи, ни другое холодное оружие никто и не пробовал использовать, сразу взялись за автоматы. И понеслось...
Дерево оказалось пропитано какой-то темной, пахучей гадостью. Оно занималось частями — где горит, а где и нет. Явно насекомые рассчитывали, что их башни и лестницы встретятся с огнем. Но тут уж Ростик решил не мелочиться. Подозвал к себе незаменимую Марину, главного пиротехника на эту ночь, и приказал ей пустить в ход единственный захваченный для страховки огнемет.
Это Мариночка любила. Она так принялась жарить из своей огнедышащей машинки, что скоро конструкции горели вместе со всей пропиткой.
Тут же, словно по команде, из темноты сзади ударило пламя из баллист. Это работала оставленная сзади команда. Все, дело было сделано. И даже кое-что сверх плана.
— Отходим! — прокричал Ростик, надеясь, что среди треска пламени, скрипа набежавших богомолов, грохота стрельбы его все-таки услышат.
Но ребят теперь следовало заставить отступать. Они увлеклись и дрались от души. Пришлось толкать в спины, бить по шлемам, задирать стволы автоматов вверх, чтобы обратить на себя внимание. И худо-бедно, все помаленьку поняли, что на сегодня фейерверк кончился.
Отходили плотной командой. Кажется, за исключением трех убитых, потерь не было. Их сначала несли на брезенте, потом все-таки кто-то из здоровяков потащил на плечах, так было быстрее.
Ребята, занятые баллистами, присоединились вовремя. Все было хорошо. Очень хорошо.
Слишком хорошо. Ростик, который за весь этот бой не сделал ни одного выстрела, не нанес ни одного удара, лишь раздавая команды да окрики, чувствовал, что так просто это кончиться не может. Что-то будет... И это случилось. Когда до стен завода оставалось уже метров сто пятьдесят, из темноты вдруг плотной, решительной массой появились мимикры — кошмар ночных боев, гвардия насекомых и ударная сила, не раз решающая исход стычек. Сейчас их было много, очень много. Похоже, они решили наказать дерзкий отряд, отправившийся на вылазку.
— Ну, все, — сказал кто-то из сержантов, оценив ситуацию. — Если наши не помогут, кончим свои дни в их желудках.
За последние недели это стало обычной присказкой. Но сейчас, ночью, когда даже Ростика подташнивало от перенапряжения, это было слишком откровенно. Он выволок ракетницу, проверил, есть ли ракета в стволе, и пальнул вверх.
Ракета, как всегда в Полдневье, взлетела невысоко и загорелась не сразу, но падала долго, гораздо дольше, чем на Земле. Впрочем, на Земле Ростик ракет не пускал, так что сравнивать было трудно.
Как бы там ни было, невидимки стали почти видны, и помощь, которую он запросил, тут же была оказана. Огонь с завода оказался довольно плотным... Но мимикров было слишком много, и они действовали очень слаженно.
— Занять круговую оборону! — проорал Ростик. Чтобы его лучше поняли, он стал расставлять людей сам и занимался этим, пока люди не поняли и стали действовать самостоятельно.
Может, думал Ростик, оборона не даст нам ни на метр приблизиться к заводу, но поможет сдержать мимикров, даст ребятам за забором время пристреляться, прижать хотя бы черных стрелков к земле...
Поддержка с завода стала плотнее. Лучше всего били девушки с водонапорной. У тех ни один выстрел не пропадал даром, обязательно «успокаивал» кого-то из противников... Но всего этого было мало, слишком мало.
Стоило загореться в небе очередной ракете, как сзади, со стороны горящих баллист, вдруг появился такой плотный ряд насекомых, что последнему новобранцу стало ясно — все, этот вал им не сдержать. Его просто некому будет держать уже через четверть часа. Не то что круговая оборона не поможет, тут впору просить поддержку у соседних участков...
Вдруг из-за заваленных еще в ходе сентябрьских боев секций забора, закрытых до поры мешками с песком, выкатила БМП. Она переваливалась, потрескивая неотрегулированным двигателем на особенно крутых подъемах. На броне ее стояла спаренная установка, такой Ростик никогда еще не видел. Оказалось, это был огнемет.
Подобравшись на расстояние метров семидесяти к валу черных насекомых, огнемет заработал, выбрасывая в темный воздух переливающуюся всеми оттенками оранжевую струю пламени. Она накрыла передние ряды... Все, ждать больше было нельзя.
— Бегом! Мертвых не брать!
Кто-то запротестовал, но нести трупы в самом деле было сейчас неправильно. С половиной бы людей вернуться к своим...
— Я сказал, мертвых не брать, — Ростик ударил кого-то по рукам. Потом извинится, если будет случай. — У тебя еще будет возможность помочь раненым. Вперед!
Сначала, как водится, рванули девчонки, у ребят уже давно выработался рефлекс чуть медлить с выполнением команды при отступлении и чуть быстрее, чем нужно, рвать при атаках... Ничего не поделаешь, это заложено в людей, кажется, биологически.
Потом они уже бежали все вместе. Пять-семь самых умелых прикрывали огнем из автоматов, благо случайных мимикров было на пути не очень много, чтобы их отогнать, хватило и этого. Потом откуда-то сбоку появились черные стрелки, их отбросили огнем с завода, но троих наших они все-таки зацепили...
Потом подстрелили из баллист еще двоих, что-то уж очень метко насекомые действуют, слишком быстро обучаются по ходу боев...
Ростик подхватил автомат какого-то раненого здоровяка, попытался подавить баллисту, бьющую из темноты, из-за пределов освещенного очередной ракетой круга, но, кажется, ничего не добился, лишь патроны сжег.
Потом все кончилось. Их подхватили, перетащили через забор, кто-то сердобольный сразу дал напиться. Ростик глотнул тепловатой, пахнущей глиной воды и выглянул из-за забора. БМП уже уехала за стену, кажется, ничего с ней не случилось. А не то вся вылазка принесла бы убытки — что толку жечь баллисты и даже новые штурмовые конструкции, которые они восстановят через месяц, если сгорит БМП, которая осталась одна на весь завод?
Стреляли, так или иначе, до утра. Когда включилось солнце, все-таки успокоились. И люди притихли, и насекомые принялись считать потери, перебирать обломки. С первыми лучами поднявшись на водонапорную башню, Ростик нашел тут Антона. Он рассматривал противника.
— Осталось три баллисты, то ли вы их не заметили, то ли брикеты не загорелись, — прокомментировал он.
— Они-то, похоже, и ударили нам в спину, когда мы отступали, — сказал Ростик. Он прикинул направление, да, получалось, что били именно они. А он, пытаясь с ними справиться, стрелял совсем в другую сторону.
— Сожгли, правда, десятка полтора. Но если учесть, сколько потратили патронов, горючей смеси для огнеметов и солярки для БМП...
Это было не совсем так. И Ростик рассказал про штурмовые конструкции в дальнем котловане, скрытом от человеческих глаз.
— Знал об этом или случайно получилось? — с интересом спросил Антон.
— Ничего не знал. Когда будешь составлять докладную, можешь назвать это военным счастьем.
— Понятно, — согласился Антон. — Тогда другое дело. И у меня, кажется, есть законное право ходатайствовать о твоем отпуске.
Ростик с силой потер слипающиеся глаза. И сказал то, что узнал всего полчаса назад, что не давало ему покоя и не будет давать еще несколько дней, до следующего боя.
— Марину убило. Уже у самой стены.
— Труп вынесли? — Антон ее знал.
— Вынесли. На ней же оставался огнемет.
Антон похлопал Ростика по плечу.
— Ее вынесли не из-за огнемета. А чтобы...
Да, чтобы похоронить по-человечески и чтобы не послужила она деликатесом для тех же черных стрелков. Такое не просто перенести. Но еще труднее было не вспоминать, что, не пожелай они вчера погеройствовать, сегодня она была бы жива.
— Как я хочу верить, что все не зря, — сказал Ростик.
— Вот этим и займись в отпуске, понял? — в голосе Антона появилась привычная жесткость.
Но Ростик знал, что в одиночку с этим не справиться. Может быть, мама поможет?
Глава 21
Ростик шел по дороге, хлопая по мостовой крепкими, недавно полученными яловыми сапогами. Это были отличные сапоги, офицерские, они держали и воду, и пыль. Только одно было плохо — Ростик почему-то чувствовал себя в них избранным, остальным-то солдатские доставались, даже девчонки кирзачами ноги уродовали.
Хотя, с другой стороны, — какой он избранный? Все его богатство при нем — солдатская форма, стальная кираса, шлем с решетчатым забралом, которое можно было и не опускать в том случае, если под шлемом приходилось дышать через противогаз, дюралевый щит в чехле на спине, автомат с парой магазинов, арбалет, колчан стрел, бинокль, фляжка и солдатский мешок с бельем. Хорошо, что он не курит, ему не нужно содержать весьма импозантные, но слишком хлопотные курительные принадлежности, как не нужен и бритвенный прибор. Как-то так получалось, что ему можно было бриться раз в неделю, вот он и бегал за этим к Антону, а тот никогда не отказывал.
Отец когда-то сказал, что по-настоящему бриться стал после тридцати лет, а до того у него и пух-то не рос на щеках. Он назвал это признаком позднего созревания, один из маркеров долгожителя. Так он говорил. Но вот женился он рано... Как он там, на Земле?
Хотя, куда интереснее было бы знать: какая она? Но об этом Ростик старался вовсе не думать — не хотел расстраиваться. Память-то была скверно устроена, помнила только хорошее, а это значило, что все воспоминания будут цветными, безбрежными, ароматными и приятными... И обманчивыми. Он знал, что по-настоящему Землю он помнил плохо, практически вообще забыл.
Он оглянулся. В Полдневье дороги стали проваливаться. Сказывалась иная основа и другой режим грунтовых вод. Ростик сам видел, как иногда куски еще старой поверхности, перенесенной с Земли, рвались, словно ветхая ткань. Почему это происходило — пусть кто поумнее думает, у него хватало своих забот.
Дорога была пустынной, а ведь после ночного боя по ней должны были идти подводы с боеприпасами, кормежкой для людей, должно было шагать пополнение...
— Стой, стрелять буду!
Рост остановился, потом отчетливо сказал:
— Я тебе стрельну. Развели, понимаешь, тыловых командиров!
— Кто и откуда?
— С завода. Младший лейтенант Гринев. А что, у насеко мых появились предатели из стана человеков? Шпиё-ёнов ловите, да?
Впереди кто-то затопал по асфальту сапогами размера на три больше ноги. Потом появилась чумазая, измученная девчушка лет 14. Она посмотрела на Ростика, но взгляд его восприняла неправильно.
— Ты не рыпайся, а то у меня в темноте еще трое подружек.
— Они и стрелять умеют? — усмехнулся Ростик. Он уже оттаивал.
Или нет. Бессмысленность всего, что происходило, обреченность города и людей, которых он знал с детства, не давали ему оттаять. Он всего лишь пожалел эту пигалицу и ее подружек, которые наверняка мало чем от нее отличались.
— Сумеют. — Пигалица не улыбнулась. — У тебя документ имеется?
— Ты что? Какие тут документы? Иду себе в город, увольнительную получил. А тут ты... Как репей. — Он подумал. — Вы вообще-то что делаете?
— Приказано дезертиров ловить, — буркнула девчушка. — А как их ловить, если ни у кого ни одной бумаги, ни одного документа нет?
— Так тут пост? И ты им командуешь? — Девчушка кивнула. — Ладно, что будем делать, командир поста?
— Ты вправду не дезертир? Вправду увольнительную получил?
— Я офицер, девочка, и таких, как ты, вожу в атаку время от времени. Как я могу оказаться дезертиром?
Из темноты вынырнула следующая девчонка, еще меньше. Больше всего раздражали ее крысиные хвостики, дрожащие на каждом шагу под пилоткой.
— А за что тебе увольнительную? — спросила новенькая, поставив ружье прикладом на землю, опершись руками о ствол. — Оттуда вроде никого в город в последнее время не отпускали?
— Ты с ружьем потише, так не стой, — приказал ей Ростик. — А отпустили меня за то, что вчера вечером...
— Так это из-за тебя тут столько разговоров?
— Каких разговоров? Я просто командовал вылазкой.
— Говорят, вы их новые танки пожгли.
— Танки?!
— Ну, те, что насекомые изобретали и построили? Скажешь, нет?
— Раз вы все знаете, я пойду.
Ростик шел, недоумевая. До такой степени не давать людям информации, что в действительности происходило на передовой, — это у него не укладывалось в голове. У них тут, случайно, «крыша» еще на месте? Или из-за шпиономании уже поехала? До Октябрьской осталось всего-то две улицы, когда в сгустившейся темноте появились люди. Сначала их было немного, потом стало больше. Они шли куда-то, негромко переговариваясь между собой. Ростик поймал себя на том, что сдернул автомат с плеча и держит руку на затворе...
Странно все это, а любая странность у него в черепе вызывала необходимость привести в боевое положение оружие. Жаль, он не умеет, как некоторые, держать взведенный арбалет под рукой. Наравне с автоматом. Так было бы вернее.
— Эй, служивый, огоньку не найдется, лампочку засветить?
Голос показался таким родным, что даже руки дрогнули.
— Ким, чертяка! Жив и здоров?
— Со здоровьем еще не очень, нога побаливает после третьего километра, но доктора говорят, все восстановится.
— После третьего километра? Это что, вроде пароля?
Друзья закружились, хлопая друг друга по плечам, по животу, по голове. Если бы было можно, Ростик Кима просто бы в воздух подкинул. Но знал, что его приятель еще с прежних времен намеков на свой рост не любит.
— Нет, просто я бегаю каждое утро. Доктор сказал, для кондиций пилота это необходимо. А я хочу стать пилотом, Рост, и самым что ни на есть настоящим.
Ростик оглянулся на бредущих там и сям людей.
— Слушай, а что это они? Куда?
Ким изумленно уставился на приятеля.
— А я думал, ты знаешь. Сегодня же состоится лекция об устройстве нашего нового мира, то есть Полдневья. Читает Перегуда, в большом зале Дворца культуры. Об этом давно было известно, потому что Борщагов то разрешал ее, то запрещал, чтобы «не сеять панику». Сегодня вот окончательно решили, что можно.
— Можно? — Злость в Ростике вскипела, как вода в пере гретом чайнике. — Скажите пожалуйста, какой добрый!
— Тихо, тут пол народа оттуда, — сказал Ким, но особенно оглядываться по сторонам и сам не стал. Чувствовалось, что слежки или наушничества не очень боялся.
— Пусть слышат. Вогнали в бойню, а теперь лекцию разрешил — дерьмократ хренов...
Внезапно из соседней, проходящей мимо компании раздался высокий, лощеный женский голосок:
— Не хотите, молодой человек, не идите.
— Раньше нужно было, — крикнул Ростик вслед прошед шим. — Раньше, когда еще изменить хоть что-то могли!
— Никто же не знал... — поддержал знакомую густой, пропитанный табачным дымом мужской бас.
— Ложь... Все знали, только не те придурки, что в райкоме сидят.
— Тебя прямо тут заметут, — спокойно сказал Ким.
— К черту, ничего не сделают. У них на постах девчонки десятилетние стоят. Прошу заметить, я сказал, у них, а не у нас! Интересно, чем это объяснить?
Но Ким сакраментального вопроса Ростика не понял и пояснил все по-своему, как всегда, очень спокойно, почти безэмоционально.
— На постах кормят. Вот и рвутся все, кто выше карабина вырос, служить, чтобы паек получать. Кстати, знаешь, тыловой паек опять на треть урезали?
— Как? — Ростик даже потряс Кима немного, чтобы по лучше его понимать. — Ты что говоришь?
— То и говорю, Ростик. Голод. Ты там на заводе, видно, совсем завоевался, а у нас... Я вот на половинном пайке, но все-таки еще бегаю. А есть ребята, на четвертушке сидят, вообще едва ноги таскают.
— Так только ноябрь? Что же дальше-то будет?
— Неизвестно, — Ким помолчал, проводил глазами прошедшего человека.
— Ну, так мы идем на лекцию?
— А меня пустят?
— Конечно. Вход же свободный.
Они пошли. Ростик с раздражением подумал, что успел бы, если бы не болтал на дороге, добежать до дома и бросить оружие, доспехи... Но теперь, наверное, было поздно. Может, их можно будет в гардероб сдать?
— Какие еще новости?
— Самолеты не летают. Движки тяги не развивают, как мы с Поликарпом ни стараемся. Он, вообще-то, оказался ничего. Только быстро очень разговаривает, я его не понимаю.
Ростик вспомнил инженера и хохотнул. Так было здорово снова видеть Кима, разговаривать с ним, словно все вдруг вздумало налаживаться.
— Не знаешь, как Рая?
— Мы с ней в соседних палатах лежали. Ей вообще особый режим создали... Выздоровела еще раньше меня.
— Есть, оказывается, и хорошие новости.
— Хорошие есть. Например, недавно мы нашли диапазон частот, на котором можно вести переговоры по радио. Был бы твой отец тут, мы бы гораздо раньше все это провернули. Правда, действует рация недалеко, километров на двадцать. Поликарп рассказывал, кто-то из политеха колдует с антеннами, может, и подальше пробивать научатся... Тогда можно будет помощь запросить.
Ростик подумал, потом спросил:
— У кого?
— Есть же у нас братья по разуму? — Ким развел руками. — Неужели не придут на помощь гибнущему городу?
Ростик слишком много видел смертей в последнее время, чтобы верить в положительный ответ на этот вопрос.
— Хоть бы радиосвязь вернулась. И радиосеть. Информацию о происходящем можно будет до людей доводить, а то, похоже, никто ни черта не знает. Я не знал, что лекция, девчонки думают, что мы там танки насекомых подрываем...
— Нет, радиосеть не вернут. Металл приказано экономить.
— Понятно, теперь они его могут экономить сколько угодно, его все равно насекомые отполовинили у нас. А что еще тут происходит? Что вообще люди делают?
— Строят убежища. Уже сейчас, говорят, полгорода можно в них спрятать, но этого мало. Нужно, чтобы всех...
Ростик задумался. В странном видении, которое можно было, если отвлечься от материализма, назвать приступом ясновидения, он наблюдал картину падающего сверху темного града. Только это был не град, а что-то более мягкое, чем льдинки, и, кажется, шумное. Под этим градом погибало все, что не спряталось хотя бы и в не очень глубокие убежища.
К счастью, со времен войны в городе, который был выбран ставкой как центр перегруппировки армий, осталась масса отлично спланированных, врытых в землю убежищ. Ростик, когда рассказывал Антону о странных своих видениях, именно об этом и говорил — убежища нужно восстановить.
— Послушали меня? — с удивлением спросил он. И вдруг услышал в ответ голос, совсем рядом, из темноты:
— Не вас одного, Гринев. Подобные докладные пришли еще от семи человек. Надо признать, у них возникли очень похожие... гм, особенности, и они о них тоже попытались рассказать.
— Товарищ капитан, — Ростик узнал Дондика. И как он оказался так близко и так не вовремя? — Или уже гражданин?
Дондик хмыкнул в темноте. От него пахло чистотой. Ростику сразу очень захотелось искупаться в горячей воде, и обязательно с мылом.
— Пока товарищ. Все эти доклады пришли ко мне, разумеется. Мы проверили, они не были инспирированы никакой группой, и к ним пришлось прислушаться. А кроме того, я регулярно читаю сводки и слышал, как вы там деретесь. Хорошо воюете, Гринев, очень хорошо.
Ростик вздохнул. Они шагали втроем, в ногу. И хотя Дондик ему еще по старому времени не нравился, он произнес почти по-дружески:
— Все равно, даже новобранцам ясно, скоро начнем отступать. И это будет конец.
Капитан ловко отшвырнул камешек с дороги носком сапога. И лишь тогда Ростик понял, что перед входом во Дворец культуры горели два больших керосиновых фонаря. От них становилось видно мостовую, а кроме того, наплывали воспоминания. О том, как еще на Земле в город приезжали артисты и тут устраивали представления. Ходили все, кто хотел, билеты были недорогими.
— Не надо так мрачно. Сейчас осень, скоро начнутся серьезные холода. А в холод насекомые, как известно, впадают в спячку.
— Я бы на это не надеялся, — прошептал Ростик. — Это не Земля, и сейчас не сорок первый год.
— Верно, тогда еще ждали сибиряков. И дождались. Что доказывает — тогда и сейчас, там и тут есть одно общее — не следует умирать раньше времени.
Они пропустили вперед капитана и следом за ним вошли в высокий, гулкий вход. Обычно тут продавались билеты. Сейчас окошки касс были наглухо закрыты крашеными фанерками. На лекцию в самом деле пускали всех желающих.
Глава 22
В зале, который Ростик прекрасно помнил как залитый светом, теплом, красиво одетой публикой, горели только керосиновые лампы. Свет они кое-какой вырабатывали, но и копоти давали немало. К счастью, даже копоть теперь не портила хорошего настроения. А оно как установилось на какой-то странной, праздничной отметке, так и не спадало. Словно не только Ростик, но и все прочие решили вспомнить счастливые времена, прежние радости.
Везде и все чаще мелькали улыбки, женщины скинули ватники, некоторые, как оказалось, даже причесались. От удовольствия Ким даже нос наморщил. Дондик повернулся к Ростику и вполне по-светски спросил:
— Вы не со мной?
— А где ваши места? — спросил Ростик, с удовольствием оглядывая почти полный зал. При виде такого количества людей он стал опасаться, что они с Кимом могут не найти места.
— Для нас зарезервировано три первых ряда. Во-первых, легче отслеживать, во-вторых, лучше слышно. Микрофонов, сам понимаешь, не будет.
Ростик посмотрел вперед. За спинами еще не до конца рассевшихся людей определенно были пустые кресла. Сидеть впереди, видеть Перегуду как можно ближе — да, это было искушение. Даже с Дондиком можно было смириться.
— А нас пустят? — опасливо спросил Ким.
— Со мной-то? — Дондик улыбнулся и широким, армейским шагом протопал по проходу вперед. Трое ребятишек в форме с голубыми погонами, выставленные у сцены, чтобы стеречь места и вносить своим видом порядок в публику, стали ровнее.
Ростик и Ким уселись слева от капитана, на местах, которые были чуть ли не в центре, в третьем ряду. В первом ряду Ростик увидел всех руководителей города, которые сидели, как на партсобрании, без жен, общей, плотной стаей. Во втором оказались эти самые жены, тоже державшиеся сообща. Там же были и новые лица — например, Рымолов с какими-то пожилыми людьми, явно профессорского типа. Сбоку от них сидела и Рая Борщагова. Она отчетливо старалась не отходить от Поликарпа Грузинова. Тот смущался, но стоически переносил это соседство. Приглядевшись, Ростик понял, что вообще-то инженер счастлив тем, что его опекает такая соседка. Ким тоже заметил это и толкнул друга локтем в бок, за кирасу, оба усмехнулись.
Вдруг ребята с голубыми погонами запалили еще десяток ламп, выставленных на сцене заранее, и занавес разделился, со скрипом убравшись к кулисам. На заднике стали видны разные плакаты и диаграммы. Главный интерес у Ростика вызвал огромный рисунок, похожий на тот, который он видел в чужом городе, — шар, шесть осей, какие-то ниппеля, вставленные в его поверхность по этим осям, а в центре — что-то сверкающее.
На сцену вышел Перегуда. Он был в костюме, тщательно причесан и выбрит. В руках он держал огромную, метра в два, указку. Подойдя к трибунке, на передней стороне которой еще остался герб СССР, вытащил откуда-то снизу — Ростик не поверил своим глазам — рупор, обычный корабельный рупор.
— Так будет слышно? — спросил Перегуда, поднося рупор к губам. Шум в зале стал стихать. — Еще раз спрашиваю, все меня слышат?
Теперь его слышало, без сомнения, большинство. В зале раздались хлопки, из задних рядов кто-то выкриками ободрял оратора. Определенно, это были студенты, которых по тем или иным причинам не забрали на передовую.
— Тогда начнем, — предложил Перегуда, откашлялся, прошелся по сцене.
Было видно, что он не очень-то привык к лекциям, хотя, без сомнения, ему приходилось читать их, и не раз. В городе, где имелись учебные заведения, для него это был единственный способ подработать.
— Итак, многое из того, что я скажу, вызовет у вас законное удивление. Оно было и у нас, когда мы стали выяснять, где оказались. И тем не менее придержите свои вопросы на конец лекции. Также я прошу учесть, мы не окончательно решили все трудности, которые возникают при создании модели такого уровня, который необходим, чтобы осмыслить все элементы и устройство нашего мира. Того самого, в котором мы сейчас, без сомнения, находимся и который уже по заведенной привычке называют Миром Вечного Полдня, или Полдневьем. Так что кое-какие изменения в будущем еще предстоит сделать. Наравне с неизбежными, весьма существенными открытиями.
Перегуда снова прошелся. На кафедре он не умел говорить просто, это было видно. И хотя он старался упростить все, о чем сейчас думал, Ростик с трудом улавливал логику его изложения. Впрочем, он надеялся, что, если даже уснет, это будет воспринято как переутомление на передовой. Да так, собственно, и было.
— Представьте себе, товарищи, — продолжил Перегуда, — что мы оказались в результате явления, которое называем Переносом и природу которого пока установить даже не пытались, внутри огромной сферы. Сферы, безусловно, космического масштаба. — Он подошел к шару с шестью осями и обвел эту сферу указкой. — Радиус ее лишь немногим меньше, чем расстояние орбиты нашей Земли от Солнца. То есть около ста миллионов километров. Это значит, что диаметр сферы составляет около двухсот миллионов километров, а длина, так сказать, экватора составит около шестисот тридцати миллионов километров. В центре ее находится некое светило, которое мы по-прежнему будем называть Солнцем, которое в нашем субъективном восприятии оценивается, в самом деле, как приближающийся к Солнцу объект. Еще раз повторяю — в субъективной, а не приборной оценке, что составляет очень важное различие.
— Он что же, — зашептал Ростику на ухо Ким, — думает, мы превратились в каких-нибудь бизонов с руками? И лишь наше несовершенное восприятие рисует нас как людей?
Обсудить эту мысль они не успели, кто-то сзади потрепал Кима по плечу, и он умолк. Перегуда продолжал:
— Самое интересное, что лет десять назад, если не ошибаюсь, британский инженер Дайсон придумал что-то очень похожее. Он предположил, что по мере остывания светила и роста науки будущие разумные цивилизации могут существенно сократить потери энергии на рассеивание в безбрежном космосе, выстроив сплошную сферу вокруг Солнца. Всей материи всех планет нашей прежней системы хватило бы, чтобы сделать эту сферу примерно в пять сантиметров толщиной, скрепив ее, скажем, искусственными гравитационными полями. Пяти сантиметров, по мнению Дайсона, вполне бы хватило, с точки зрения механики, так сказать, будущего.
— У нас есть тут горы, и совсем не в несколько сантиметров высотой, — крикнул кто-то с галерки. Определенно, студенты не собирались задавать вопросы потом.
— Верно, — отреагировал Перегуда. Он был в отличном настроении, лекция у него налаживалась. — Но когда мы осмотрели колодцы, пещеры и буровые скважины, то выяснилось, все они заканчиваются тонкой перегородкой из неизвестного материала, практически мембраной. В то же время сокрушить ее мы не смогли. Если наша гипотеза правильна, это было бы даже гибельно, ведь по ту сторону — холод, мрак, вакуум. И мы не знаем, как эта оболочка отреагирует на попытку преодолеть ее. Впрочем, если не придерживаться строгого изложения, а привлекать гипотезы, вполне реальна идея о том, что эта оболочка попросту затягивается по всей своей поверхности. Ведь такого рода катастрофы в самом деле не могут не происходить время от времени. Вспомните о метеорах, о кометах...
— Вы думаете, космос теперь под ногами? — спросил кто-то из первых рядов.
— Вот именно. Очень хорошее добавление. Космос у нас под ногами. И Вселенная для нас — закрытая сфера, которая тем не менее имеет солнце, атмосферу, разного рода пространства...
— Как же у нас происходит ночь? — не вполне правильно, должно быть от смущения, спросила какая-то девушка. Отсмеявшись вместе со всеми, Перегуда сказал:
— Вокруг нового Солнца, равно как и над самой нашей поверхностью, ходят весьма умело и расчетливо устроенные тонкодисперсные, я в этом уверен, туманности. Они способны поглотить не только свет на время нашей с вами ночи, но и устанавливают, мы это уже рассчитали вполне достоверно, сезонные колебания. То есть позволяют свету нашего Солнца создавать весну, лето, осень, и, как многие из вас скоро заметят, — зиму. — Перегуда посмотрел на зал и отложил свой рупор. Конечно, завтра он будет страдать от хрипоты, может быть, от боли в горле, но сегодня лекцию он проведет на высшем уровне. — Да, время тут составляет особую проблему, товарищи. Мы долго пытались установить единый шаблон времени, близкий к тому, который имели на Земле. И вот что получилось. Минута тут будет состоять из ста секунд. Мы подозреваем, что здешняя минута, так сказать, состоит из ста семи или ста восьми секунд. Почему и как это было высчитано, я говорить не буду, упомяну лишь, что основой послужил наш с вами человеческий сердечный ритм. Итак, сто секунд — минута. В часе, о котором мы ходатайствуем перед руководством города, — легкий поклон, воспринятый весьма благосклонно, — будет шестьдесят минут. А вот сутки будут разбиты на двадцать часов. Это не идеальная модель, в частности, не введешь единую шкалу для всех суток, как было в часовой шкале на Земле, но это самое близкое приближение, которое мы только сумели изобрести. В году будет двенадцать месяцев, если только мы не ошиблись с замерами, но их легко можно будет исправить, пройдя годовой цикл. В каждом месяце — три недели, за исключением марта, июня, октября и декабря, когда будет еще двадцать второе число, на которые придутся, так сказать, точки условного солнцестояния, равноденствия и максимальной ночи соответственно. Итого, в году будет двести пятьдесят шесть суток, что составит вполне удобное для расчетов число.
Все-таки нагрузка на горло была очень велика, Перегуда подошел к своей кафедре, выпил воды из стакана, стоящего рядом с бутылкой настоящего «Боржоми».
— Итого, сутки здесь в полтора раза дольше, но, как ни странно, многие жители уже привыкли к ним, равно спят по ночам чуть дольше и чуть дольше, чем на Земле, бодрствуют. Повторяю, пока это наилучшая найденная комбинация, но если появится другой вариант — годовой календарь, без со мнения, будет изменен.
Он походил по сцене. В зале стало чуть шумнее, чем вначале. Кто-то зашуршал конфетной бумажкой, как в прежние времена, кто-то даже сдержанно заговорил.
— Итак, сфера, гигантская сфера, похожая на придуманное Дайсоном сооружение. Что она нам предлагает? Во-первых, гигантские масштабы. Поверхность этой сферы, если учитывать полную поверхность, будет в двести пятьдесят миллионов раз больше, чем поверхность Земли. Это значит, что сотни миллионов живых миров, которые мы могли на Земле только представлять себе, оказались тут, рядом с нами. И мы с этими мирами, к сожалению, уже столкнулись. Я повторяю — сотни миллионов миров, о которых мы знаем очень мало. — Перегуда вспомнил о диаграммах за спиной, похлопал по одной из них указкой, хмыкнул и решительно прислонил ее к трибуне. — Азотно-кислородный слой, нависающий над нами, составляет в Полдневье всего несколько сотен метров. Земные самолеты тут попросту врезались бы в высокие холмы. Да они и не летают, как я недавно слышал, все эксперименты в этой области не принесли результата. Но этот тонкий слой обеспечивает наличие на этой сфере сосуществование разных атмосфер. Толщина воздуха такова, что перемешивания не происходит. Кто знает принцип газового лабиринтного уплотнения в технике, тот меня понимает. Значит, тут возможны малокислородные миры, аммиачные — да какие угодно. И все они рядом, близко. Мы можем добраться до них, образно говоря, — пешком. Здесь возможны миры, где жизнь пошла по совсем другой эволюционной парадигме, и они тоже рядом...
Вот это правильно, подумал Ростик. Странное понимание происходящего не напрямую, а как бы изнутри, когда можно представить сразу все, даже такое, о чем никогда прежде и не думалось, возникло у него. Тут есть миры, где правят разумные кристаллы, где дышат атмосферой, смертельной для человека. Есть миры, где сама форма двух ног и рук покажется смехотворной. Есть цивилизации растений, есть... Тут есть почти все. Только не рядом, а далеко. Иные — страшно далеко, хотя — Перегуда был прав — до каждого из них в самом деле можно было добраться пешком.
— Зачем это было сделано? — уныло спросил кто-то из центра зала.
— У меня есть гипотеза, — признался Перегуда. Чувствовалось, эти слова стоили ему немалого труда. — Кому-то было нужно, чтобы все живые существа, скажем, нашей Галактики, или даже одного рукава Галактики, оказались собраны воедино. Зачем? Ну, предположим, кто-то задумал общегалактический заповедник, ковчег, резерват или, если угодно, музей. Разумеется, тут необходимо пройти какой-то тест на выживание... Нет, я не знаю — зачем. Но гипотезы на этот счет, без сомнения, скоро появятся. И весьма проработанные.
— Вы предполагаете существование божественных сил? — крикнул Борщагов.
— Нет, я астроном, материалист, — с усмешкой ответил Перегуда. — Но мы видим то, что видим. И это — часть природы. А, природа... — больше Борщагов не возмущался.
Вот идиот, подумал Ростик. Похоже, так подумали почти все.
— Одним из главных элементов нового мироустройства является существование шести осей, — продолжил Перегуда, указывая рукой на схему с осями, — образующих трехмерную систему координат. Это так называемая «шестиполюсная схема». Каждая из этих осей, как мы заметили в телескоп, на пересечении со сферой тверди образует горы. Очень высокие, до пятидесяти километров, и широкие, в несколько сот километров диаметром. Без сомнения, эти шесть гор сообщаются с внешним для нас теперь космосом. Вокруг этих гор, по всей видимости, возникли довольно развитые цивилизации, по крайней мере, в двух из них космические аппараты выныривают в открытый космос. Мы заметили и другие признаки высокой активности в этих районах. Ближайшая цивилизация от нас расположена «всего», в кавычках, разумеется, в двадцати двух с половиной миллионах километров. Если предположить, что зоны обитаемого мира, так сказать, находятся в радиусе пятидесяти миллионов километров, а минимальное расстояние по дуге между горами составляет сто шестьдесят миллионов километров, то зона непонятного перехода между ними составляет минимум шестьдесят миллионов «темного», как мы сейчас думаем, пространства. Что там происходит, мы не знаем. Но подозреваем, что это, так сказать, технические зоны, обеспечивающие цикличность и повторяемость работы всего механизма в целом. Или там существует жизнь принципиально непонятного нам вида. — Перегуда обернулся на Борщагова. — Нет сомнения, что когда-нибудь мы доберемся и туда. А пока главное наше внимание должно быть направлено сюда.
И он ткнул в один из ниппелей, пробивающих сферу вокруг Солнца.
— Это наш ближайший полюс. И наш, так сказать, естественный партнер по приобщению к здешним мирам и цивилизациям.
Если они нас примут, подумал Ростик. Похоже, так же думали и остальные. Лекция заканчивалась в атмосфере подавленности, тревоги и волнения, неуверенность этой жизни и давно подавляемый страх после нее стали особенно отчетливы для каждого, кто тут присутствовал. По этой причине и вопросов почти не было. Лишь кто-то в самом конце зала встал, откашлялся и довольно решительно спросил:
— Скажите, товарищ профессор, почему мы?
Перегуда посмотрел на притихших людей, особенно внимательно присмотрелся к начальству в передних рядах. Потом развел руками и не очень внятно проговорил:
— На это можно посмотреть и с другой стороны. Нам с вами повезло, мы оказались там, где еще не бывали люди. Нам предстоят необычные открытия. Причем количество их, как и количество новых факторов, почти бесконечно. За наш с вами человеческий век не узнаем и одной миллионной того, что тут имеется. Разве это не здорово?
Но казенного оптимизма ему все-таки не хватило. Он махнул рукой, отошел к кафедре выпить «Боржоми».
Да, решил Ростик, здорово, но только для тех, кто выживет. А сейчас впору усложнить вопрос таким образом — что будет здорового, если таких вообще не окажется?
Глава 23
Когда Ростик вошел в дом, мама мешала большой поварешкой борщ. Разумеется, она бросилась к нему, обняла, но он уже почувствовал, что сюрприза не получилось. То ли кто-то сказал ей, что он болтается по городу, то ли предупредили, что видели на лекции. В этом отношении «телеграф джунгей» работал в Боловске без сбоев, как в первобытных племенах.
Борщ оказался жутко вкусным. Ростик сожрал две тарелки и от третьей отказался лишь потому, что увидел сковороду жареного сала с картошкой. Мама была очень усталая. Но в ее глазах горел огонек любопытства. Поэтому пришлось, когда есть хотелось уже больше по привычке, чем от голода, рассказать и о лекции, и кое-что о заводе. Про лекцию она, как оказалось, знала.
— Я и сама хотела пойти, но в последнее время... — она нахмурилась.
Ростик ждал, он знал, что она все расскажет сама. Тем более что компот из сушеных вишен, которые они обычно все вместе собирали в вишневом саду, а в этом году пришлось собирать одной маме, показался изумительным.
— Понимаешь, в городе появились... Нет, не появились, они уже давно возникали — голодные. И руководство ничего с этим не делает. Просто переложили на наши плечи...
— Погоди, но мы тоже на заводе не до сыта обедаем.
— Я тебе так скажу, мне кажется, треть обычных граждан, не солдат, конечно, — в дистрофии. Хуже ситуация была только в войну.
— А они не пахали, не сеяли...
Ростик даже компот отставил на пару мгновений. Потом опомнился, взял вилку, потому что чайной ложки не было, стал вылавливать из кружки ягоды. Это была отцовская кружка, он наливал ее, когда сидел «на Маркони», то есть на ключе и в «лопухах». В нее вмещался почти литр.
— Сейчас они говорят, что насекомые не дали. Но, по-моему, это ерунда.
— Ерунда, — согласился Ростик. — Они и не пытались. Скоты!..
Восклицание вырвалось у него, когда он представил себе трудности, с которыми приходилось сталкиваться людям — здесь, в тылу. Сейчас они казались ему более сложными, чем там, на водонапорной башне. Маму это словцо покоробило.
— Ты чего такой злой?
— Подумал о наших начальниках. Из-за них все может попросту развалиться. Не помнишь, кто сказал, что войну выигрывают на передовой, а проигрывают в тылу?
Мама тонко улыбнулась, села, налила себе тарелку борща. Как всегда, очень мало, три половника. Только сейчас Ростик понял, что она не ела, просто смотрела на него.
— Почему? — вопрос был не лучший.
— Не хотела отвлекаться. Так приятно было тебя кормить, — объяснила она. Потом принялась аккуратно, поженски, орудовать ложкой.
— Как наши? — спросил Ростик. — Я имею в виду — все.
Мама поняла, он мог бы и не пояснять.
— У Кима две сестры и мать погибли, рыли окопы, прорвались богомолы. Всех убили своими ручищами... Они острые, как ножи, ну да ты знаешь, — Ростик кивнул, знал, и очень хорошо, к несчастью. — Я там была часа через два, после прорыва. Убитых грузили в телеги, это выглядело хуже бомбардировки. — Она кончила борщ, взялась за картошку. — Пестель сидит, не вылезая, на биостанции. Они там препарируют трупы насекомых, ищут биологических врагов. Похоже, поблизости их нет.
— В самом деле? Может... — Ростик подумал, что при решении этой проблемы мог бы пригодиться его новоприобретенный дар ясновидения, но уточнять не стал. Просто оборвал себя. — Что еще?
— Пока они предложили одну очень толковую идею перемалывать цветных кузнечиков, тех, что удается убить у периметра, и кормить коров, свиней. То есть делать комбикорм. Говорят, коровам нравится, да и людям... Я слышала, это даже вкусно.
Ростик представил себе шашлык из цветного кузнеца, которого только что застрелил из самострела.
— У нас так не делают. Да я бы, может, и не дал — от одной мысли тошнить начинает.
— У вас еще не видели взрослого мужчину весом в сорок восемь килограммов. Дай бог, никогда и не увидите. — Она отставила пустую тарелку. Должно быть, эта тема была ей совсем не безразлична. Она продолжила ее, словно давно уже пыталась доказать что-то, но ее не слушали, а она не могла отказаться от своих доводов. — В Сахаре, когда наступает голод, едят даже тараканов. Придется — и мы будем есть. Может, даже уже...
Внезапно в дверь раздалось несколько глухих ударов, потом дверь раскрылась, и в квартиру ввалился Пестель. Он сразу заорал:
— Слышал, ты приехал. Бросился к тебе. Ты у нас, говорят, стал совсем легионер!
Ростик похлопал друга по плечам, по спине, но от его слов немного опешил.
— Что это значит — легионер? Это хорошо или плохо?
— Все ваши, из окопов, теперь такие доспехи носят, как римские легионеры. Должно быть, это случайно получилось, но уж очень похоже. Да и щиты эти...
— Щиты у нас овальные, у легионеров, кажется, были прямоугольные, чтобы биться фалангой.
— Я тоже заметила, когда он вошел, — улыбнулась мама. — Прямо как воин с картинки. Только не думала, что от них так... пахнет. Понимаете, картинки запах не передают. Георгий, вы будете компот?
Пестель посмотрел на кружку блестящими глазами, потом все-таки отвел их в сторону.
— Не-а, нас на станции отменно кормят. Да и возможность питаться лучше, чем у других, все-таки почти мясо сами разделываем...
— Мам, налей ему. Он путает компот с ужином, обязательно его нужно подкрепить.
Потом, когда Пестель поднял голову над кружкой, облизываясь, Ростик улыбнулся.
— Не говори ничего, я знаю — какие новости?
Пестель кивнул и снова углубился в кружку. Ростик, которому эта жадность уже была забавна, поскольку сам он переживал изумительный миг полного покоя и совершенной сытости, стал рассказывать. Закончил он так:
— Все-таки, почему тебя не оказалось на лекции?
— Я там был, вот только сидел не на начальственных местах. Специально со станции сегодня удрал, а так бы...
Они замолчали. Основное было сказано. Почему-то Ростик больше всего переживал, что в его рассказе прорвалось столько горечи, столько возмущения неправильными и бессмысленными действиями руководства, создавшими заведомо проигрышную ситуацию. Но самое главное — его бесило нежелание вождей города понять, что теперь уже никогда не будет как прежде и следовало придумывать новую тактику, строить новые отношения с этим миром, и даже с насекомыми.
Пестель, кажется, это понял. Он сидел и ждал, пока Ростик поутихнет. Мама, которая даже расхаживать стала по кухне от напряжения, тоже стала успокаиваться. Нужно было бы, подумал Ростик, уйти с Пестелем на лавочку. Она бы не услышала многого из того, что у нас происходит. Впрочем, она не бухгалтер какой-нибудь, а врач. Ее подробностями не травмируешь, по крайней мере, не слишком... Чтобы сменить тему, он быстро спросил:
— А вы что нашли на своей биостанции?
— Только одно — скорее всего на холоде они не засыпают, — твердо сказал Пестель. — И еще очень любопытное открытие было доказано буквально на днях — их становится больше. Понимаешь, — он даже слегка порозовел от возбуждения, — это какая-тo биосистема, которая может регулировать продуктивность. Конечно, сейчас она перенапряжена, но они могут в крайнем случае питаться трупами. И размножаются все быстрее. Должно быть, потому что рассчитывают не на нормальный рабочий цикл каждой особи, от рождения до естественной смерти, а на искусственную — смерть от людей в бою. — Пестель подумал, прежде чем пояснил. — Это предполагает солдат и рабочих в гораздо больших количествах, чем обычно. Если учесть, что они, как нормальные насекомые, вылезают из своих яиц почти взрослыми особями, то вывод напрашивается сам собой — при сложившемся противостоянии они задавят нас скоростью воспроизводства.
— Я думал о том же в последнее время и почему-то даже в тех же выражениях, — признался Ростик. — Идею о коллективном разуме Роя не прорабатываете?
— Совершенно верно, — Пестель был доволен, что их мнения не расходятся. — Начинаем прорабатывать, только называем это не Роем, а муравейником. Исходная посылка звучит так — наш Боловск попросту наступил на этот муравейник при Переносе.
— Нет, не наступили, все-таки чуть-чуть да промахнулись, но находились они, конечно, недалеко... И они не сразу с нами драться принялись, можно было бы попытаться найти с ними общий язык...
— Первую биостанцию они разгромили в первый же день, — напомнил Пестель.
— Они там убили не всех, — вмешалась мама. — Трое разнорабочих остались живы, хотя... В общем, мы пришли к выводу, что дело было в сильном запахе спирта.
Ростик внимательно посмотрел ей в глаза. Он не знал об этом. Но зависимость запаха и безопасности разнорабочих сразу понял.
— Вот именно. Ребята поддали, и их не тронули. Все дело в попытке обозначить себя или оградить запахом. Уж не знаю каким — спиртом или перегаром. А наши козлы все восприняли как национальное унижение и приказали взяться за оружие...
Пестель даже про ягоды забыл. Он поднял погрустневшие глаза.
— Подумать страшно. Всех смертей можно было бы избежать, если бы... И начальство располагало этой информацией сразу. Да если бы я об этом узнал или кто-то из наших ученых!.. — Он провел рукой по лицу, пальцы его дрожали. — Может, еще не поздно?
Чтобы отвлечь друга от мысли об упущенном мирном разрешении ситуации с насекомыми, Ростик рассказал ему о странных видениях, которые его посещали. И особенно подробно поведал о новых типах бойцов, вооружении и осадной технике, которые применяли насекомые. Каким-то косвенным образом это доказывало, что на уловки с запахом кузнечики теперь не клюнут.
Пестель даже расстроился, когда понял, что теперь речь идет не только о репродуктивном превосходстве, но и о технологическом. А маму встревожили состояния прозрений. Она призналась, что признаки весьма информативного галлюцинирования случались и с другими жителями города, но за ними Дондиком установлен довольно плотный надзор. В конце своей речи она пробормотала:
— Это тоже нужно диагностировать, выявлять лечение. Может быть, использовать психотропные препараты... — Она задумалась, стала мыть посуду, а потом ушла в большую комнату. Как подозревал Ростик, ей хотелось немного расслабиться перед сном.
— Еще нас здорово смутило, что у насекомых появились червеобразные, — продолжил Пестель. — Помнишь, мы видели их, когда ездили с Дондиком в Чужой город? Кажется, они их используют, как иностранных мастеров при Петре.
Этого Ростик не знал, но сейчас у него появилась идея, и чем дольше он думал, тем убедительнее она ему казалась.
— Или как прообраз для собственных умельцев более высокого класса. Которые их матка выведет в соответствии с...
Внезапно Пестель высказался:
— Слушай, если у них и вправду есть матка, тогда, может, пробиться к ней и сжечь ее к чертовой бабушке?
Пестель снял очки, потер тонкими, исхудавшими, но очень чистыми пальцами глаза.
— Ты опоздал с этим предложением, — веско отозвался Ростик. — Я убежден, что теперь маток несколько, и гибель одной или даже пары ничего не даст. Нужно было пробовать раньше, еще в июле.
Тогда Пестель, гениальный друг и биолог, работающий над изучением противника почти четыре месяца, развел руками и спросил:
— Что же тогда делать?
— Хотел бы я знать ответ на этот вопрос, — признался Ростик. — Пусть даже в этом и будет замешано непонятно откуда взявшееся всезнание.
Глава 24
Наутро началась зима. Ростик вышел на двор и поразился спокойствию мягких, огромных хлопьев снега, которые сыпались с низкого, бессолнечного неба. Снег, должно быть, падал всю ночь, потому что иные ветви деревьев уже стали сгибаться под его тяжестью.
Мама ушла, она только разожгла печь, оставив сбоку вчерашний борщ, от которого немного осталось, и небольшую кастрюльку с макаронами по-флотски. Она вбухала в нее почти целую банку тушенки из тех, которые в свое время невесть откуда целыми ящиками привозил отец и складывал в погреб. Ростик едва подавил в себе желание сожрать эту кастрюлю сразу и полностью. Но справился только с половиной.
Собирая на стол, он и обнаружил мамину записку. Она сообщала, что насекомые прорвались в Квелищево, устроили там пожар, попытались сжечь конезавод. И за ней зашли, потому что много лошадей пострадало. Наверное, пострадали не только лошади, но об этом она не написала ни строчки.
Одевшись потеплее и с удивлением обнаружив, что его обычная зимняя одежда стала какой-то тесной и неправильной, он вышел из дома. Искать замок он даже не пытался, просто задвинул деревянную щеколду, которая должна была показать, что дома никого нет, и вышел на улицу.
Нет, что ни говори, а такого плотного снега на Земле никогда не было. Шагая в центр, Ростик поглядывал на небо. Привычная серая пелена теперь сделалась более разнообразной, в ней появились разводы, образованные снежными вихрями, зарядами бурана. Впрочем, нет, настоящего бурана не было. Воздух тут был слишком тонок. По этой же причине в Полдневье и ветра настоящего никогда не бывало. Ростик подозревал, что и море тут, когда они до него доберутся, будет спокойным, вялым, без приливов и мелким, очень мелким. Может, метров десять, может, и того меньше. Жаль, забыл вчера спросить Перегуду: что он об этом думает?
В городе в последнее время всегда было на удивление тихо — не тарахтели моторы машин, не звенели трамваи. Но снег вообще сделал все Полдневье бесшумным, почти умиротворенным. Идти было приятно. Ростик подумал, если бы не угроза неминуемой всеобщей гибели от голода и насекомых, тут можно было бы вполне счастливо жить... Вот только отца иногда очень не хватало.
Потом снегопад прекратился, и солнце, пробивая лучами мутные, снежные тучи, появилось на своем обычном месте — строго над головой.
Прямо на перилах университетского филиала сидели нахохленные воробьи. Вот они-то пострадали совершенно зря, могли бы и на Земле остаться. Гардероб не работал, людей в здании почти не было. Ростик сразу пошел в библиотеку. Рая Кошеварова была одна и встретила его с распростертыми объятиями. Она заставила его скинуть пальтишко, поставила чайник на устроенную в центре читального зала буржуйку. Чай, конечно, был не настоящий, а какой-то липовый, но ее радушие и удовольствие принимать гостя заменило все остальное. Обменявшись десятком фраз, он спросил главное, из-за чего пришел:
— Рай, где Люба? Я смотрел на их дом, у них даже ставни закрыты.
Рая погрустнела, но ответила уверенно:
— Она работает на аэродроме с Кимом. Они там все собираются запустить какой-то самолет. Он почему-то еще не взлетел, но уже падает.
Как всем и всюду, Рае хотелось послушать новости. Поэтому Ростик рассказал ей кое-что о заводе, о последних боях.
Когда чай кончился и он поднялся, раздумывая, как бы ему сподручнее добраться до аэродрома, в читальный зал вдруг вошел Рымолов.
Он был таким же, как тогда, когда они познакомились в обсерватории. И узнал Ростика сразу же. Создавалось впечатление, что профессор даже специально зашел сюда, чтобы поймать его. Подозрения лишь усилились, когда Рымолов заметно обрадовался, осознав, что Ростик собирается уходить.
— Ростислав, не заглянете ли ко мне в кабинет?
— Загляну, — согласился заинтригованный Ростик, — если вы будете обращаться ко мне, как все остальные, — на ты.
В кабинете у Рымолова оказалось довольно уютно. Главным образом потому, что было много книг и очень большие окна выходили на заснеженный теперь садик позади главного учебного корпуса. Не дожидаясь расспросов, Рымолов стал пояснять:
— В помещении политеха теперь, как вы знаете, находится главный госпиталь. Вот мне и пришлось перебазироваться... Тем более что тут свободных кабинетов оказалось в избытке. — Он с довольным видом огляделся. — Не могу без рабочего места, это дисциплинирует.
Ростик отошел от окна, сел. На столе Рымолова, как ни странно, лежали листы грубой серовато-коричневой бумаги, которые они уволокли из завода зеленокожих. Это была та самая схема, с устройством непонятной механической черепахи. Впрочем, Рымолов не стал распространяться, почему этот лист тут оказался.
— Ох, простите, — извинился он. — Чаю?
Ростик отказался, он только что напился у Раи. Это Рымолова вполне устроило, он не хотел терять время. Своим мягким, интеллигентным голосом он принялся расспрашивать Ростика о последних его приключениях, а потом вдруг предложил:
— Может, тебе лучше перейти к нам? Сформировано спецподразделение при наших научных группах, вот только люди там должны служить с вполне научной любознательностью, а таких нелегко найти. Я попрошу Дондика, он сейчас к нам хорошо относится, наверняка не откажет.
— Вы с ним общаетесь? — Ростик посмотрел на седоволосого профессора с интересом. — После... Того, что с вами некогда произошло?
Рымолов все сразу понял.
— Ты думаешь, после лагерей у меня отвращение к голубым погонам? — Он потер тонкие, сухонькие ручки. — У меня отвращение к людям определенного типа. А он — почти нормальный. Может, еще станет совершенно нормальным и даже лучше, чем мы с тобой.
Ростик вспомнил все, что выслушал вчера и сегодня утром.
— Скорее всего, нет, профессор, не станет. Скорее всего, голодные насекомые обглодают наши косточки.
Эта картина настроение Рымолова никак не изменила. Может быть, он знает что-то, что его обнадеживает, спросил себя Ростик.
— О том и речь, — сказал Рымолов. — Положение у нас тяжелое, и нам нужен кто-то, кто уже знает, где не следует до пускать ошибки.
— Где же мы такого человека найдем?
— Не человека, а целый город. Помнишь триффидов? Ты еще о них рассказывал мне и Перегуде?
— Кого? — спросил Ростик.
Подумав мгновение или просто вспоминая, где у него что лежит, Рымолов полез на верхнюю полку одного из шкафов и снял довольно-таки потрепанную английскую книжку с зелеными трехногами на бумажной обложке.
— Вот эта книга называется «День триффидов». Последнее слово в переводе означает — трехноги. Похожи на наших приятелей из того города, верно? — Рымолов с удовольствием погладил книжицу. — Отменный роман, жаль, ты не читаешь по-английски.
Ростик взял у него из рук слабую, хрупкую книжицу. Она была издана в Лондоне, фамилия автора ему ничего не говорила.
— Это про нас?
— Нет, конечно, тут все — фантастика. Но кое в чем похоже.
Английский, романы... Как-то все это стало неактуально, решил Ростик. А потому следовало упростить ситуацию.
— Конкретно, профессор, что вы предлагаете?
— Я предлагаю, — Рымолов посмотрел на Ростика зоркими, очень спокойными глазами, — снарядить к триффидам посольство. И включить тебя в его состав. Как охранника и специалиста по нашему противнику, то есть по насекомым.
Ростик подумал. О такой возможности он ни разу даже не задумывался. А должен был, идея могла оказаться выигрышной. В самом деле, триффиды, или как их там, знали что-то такое, что делало нападение на их город невозможным. Этому секрету они могли научить и людей.
— Вы думаете, они пойдут на переговоры?
— Что они теряют? — спросил Рымолов. Логики в его от вете не было ни на грош, но он звучал в какой-то мере убедительно.
— А если?.. — начал было Ростик, но докончить не успел.
— Если потребуется создать небольшое давление на возможного союзника, тогда вы расскажете им, что их воинственные восставшие червяки договорились с насекомыми и, похоже, те помогают им. А это значит, у нас с триффидами есть общий враг. Это уже что-то. — Рымолов не спускал с лица Ростика глаз. В них мелькнуло что-то отцовское, может, затаенная усмешка? — Ну, так как, поедешь?
Ростик набрал побольше воздуха в легкие, потом разом выдохнул:
— Вы еще спрашиваете?
