Проблема выживания
Часть I
Mиp Вечного Полдня
Глава 1
Ростик проснулся, потому что солнце жгло глаза. Это было странно, он спал на отцовской «уличной» раскладушке, под любимой семейной вишней, а значит, солнце не могло его осветить. Оно появлялось тут лишь после одиннадцати, а сейчас не могло быть одиннадцать, он это знал наверняка, он не выспался.
Ему необходимо было поспать еще часа два, тем более что сегодня было бы желательно иметь соображающую голову. Потому что предстоял выпускной экзамен по математике, от которого зависело, что он будет делать дальше, куда направит свои стопы, как говаривал отец, обсуждая всевозможные институты и продолжение Ростикова образования.
Он открыл глаза... и скатился с раскладушки, запутавшись в одеяле, которым поверх пледа, под которым он спал, подражая отцу, должно быть, «утеплила» его мама, когда он уже уснул. Она не одобряла, когда кто-то спал во дворе только под пледом, говорила о росе, прохладном воздухе и возможных тарантулах. Все это ерунда, тарантулов у них сроду никто не видел, а прохладный воздух идет только на пользу. Как отцу.
И тогда понял, почему солнце светит сверху на его несчастную голову — он проспал. Ростик посмотрел на часы, оказалось, уже половина двенадцатого... Проспал!
Нет, на двенадцати стоит не маленькая, а большая стрелка, а маленькая... Она чуть зашла за шесть часов. Значит, сейчас начало седьмого?
Он поднял голову, посмотрел на солнечный диск, висевший в зените, пробивающий не только реденькие сероватые облачка, но и хитроумно обошедший спасительную вишню, под которой летом он спал сколько себя помнил, с младенчества, а ночевал уже года три, с тех пор, как мама поддалась уговорам отца, что Рост, мол, уже большой.
Итак, часы врали, они остановились, пока он спал, а потом пошли снова и сейчас, почти в полдень, пытаются утешить тем, что он может еще успеть на экзамен. Взвесив такую возможность, Ростик нашел шлепанцы, вырезанные из старых кедов, и пошел в дом.
— Мам, мама!
Ему не отвечали. Он дошел до третьей, самой дальней комнаты, где размещалась родительская спальня, и с удивлением уставился на кровать. Итак, мама не убрала за собой постель — определенно, мир сошел с ума!
Ну, с отцом все понятно, он еще месяц назад ушел на какую-то свою «летневку», потому что такая у него работа — он радиоинженер, связист, «маркони» и вообще у них в городе личность легендарная, поскольку один из немногих общался с живыми иностранцами на зимовках. Знает три чужих языка и говорит на них быстрее, чем по-русски. Его не будет почти до Нового года, да и то если его не уговорят остаться на зимовку, то есть на остаток года.
Но вот почему мама проявила такое несовместимое с ней вольнодумство, вернее сказать — распущенность? Она главврач «Скорой помощи», у нее страсть к чистоте и аккуратности — со студенческих времен или даже еще раньше, от воспитания... Что с ней-то произошло?
Ростик нашел крынку молока с куском хлеба, намазанным медом, чтобы хлеб как следует пропитался, как он любит. Значит, она все-таки о нем подумала, когда убегала невесть куда, невесть когда.
Над молоком на стене висели часы. Ростик подошел поближе. Так и есть, четверть седьмого, он не мог опоздать на экзамены, потому что часы эти отец выиграл на собачьих гонках года три назад на Аляске, они заводятся раз в две недели и точность хода у них сравнима с морскими хронометрами. Так говорил отец, а значит, так и есть. В городе, говорил он, могли врать все остальные часы, особенно в головах начальников, но эти — показывали абсолютное астрономическое время.
Но как же тогда быть с солнцем? Значит ли это, что сегодня, второго июня шестьдесят седьмого года, в пятницу, в день его первого и самого важного из выпускных школьного экзамена мир сделался каким-то другим? Отца бы спросить, но он далеко, а установить прямую связь с ним почти невозможно, потому что из их широт до Арктики «досигналить» очень трудно.
Одевшись в свои любимые брезентовые черные «техасы» с заклепками и серую футболку, Ростик торопливо сжевал хлеб, махнул рукой на раскрытые где-то в середине учебники и вышел на улицу.
Их привычная Октябрьская улица уходила одним концом к Парку победы со стадионом, а другим — к центру Боловска, где располагался райком, Дом культуры и памятник вождю. Город был вовсе не так мал, как некоторые думали, в нем имелись филиалы Воронежского университета и Харьковского политеха, обсерватория и куча заводов.
Сейчас улица выглядела странно. И не потому, что их привычная скамейка у калитки, которую отец увековечил из кирпичей на месте старой, деревянной, на которой он когда-то сделал маме предложение, выглядела слишком резко, как на контрастной фотографии. И даже не из-за того, что двухсотлетняя акация, нависшая над скамейкой, самое старое дерево в городе, не дрожала ни единым листом. А потому, что почти все жители улицы вышли к калиткам своих палисадничков и слишком негромкими, опасливыми голосами переговаривались, нервно поглядывая в сторону центра. Или вверх, на солнце, которого не могло быть там, где оно находилось.
Здороваясь на ходу, Ростик побежал по улице. Школа — вот где сейчас должны были разрешиться его сомнения. Если экзамены уже начались, значит, врал даже отцовский призовой хронометр, а если нет... Ну, тогда Ростик не знал, что и думать.
Но далеко он пробежать не успел, на углу, разогнавшись под тополями, он врезался в Кима и Любаню, которые торопливо шли в противоположном направлении. Ким, корейская душа, успел выставить руки, а Люба, конечно, взвизгнула, впрочем, не очень, она была выдержанной девушкой.
— Ты чего так несешься? — спросил Ким в запале.
— Ким, что происходит? — спросил Ростик одновременно с ним.
— А мы идем к тебе, узнать, что ты думаешь по этому поводу, — пояснила Люба.
Все посмотрели вверх.
— Значит, у вас то же самое? — спросил Рост.
— Что значит «то же»? Ты думаешь, у нас в саду это выглядит иначе?.. Это во всем городе происходит. И со всеми разом.
Они помолчали, каждый переживал замечание Любани по-своему. Хотя выразить это словами было нелегко.
— Ладно, — решил перейти к конструктиву Ростик. — Экзаменов нет, как я понимаю?
— Для них слишком рано, — пояснил Ким. — Но если эти чудеса со временем не утрясутся, то их, похоже, перенесут.
— Каким же образом они могут утрястись? — как всегда, Любаня сумела задать главный вопрос, то есть такой, после которого все чувствуют себя немного дураками.
— Нужно идти в центр, может, на главной площади у народа есть дельные идеи? — сказал Ким.
— Народа и тут хватает, а дельности не замечается, — ответил Рост, поглядывая на соседей, которые не расходились по домам, словно действительно чего-то ждали.
Вдруг в конце улицы он заметил знакомую долговязую фигуру на велосипеде. Вот это было кстати. Торопливо, чтобы не опоздать, он сунул два пальца в рот и заливисто свистнул. Все обернулись на него. Но главное, велосипед замедлился, качнулся и свернул к ним.
На веле восседал, как всегда изрядно ссутулившись, Георг Пестель, Джордж, Жорка, Георгий — все зависело от того, кто к нему обращался, — с соседней улицы. Впрочем, Ростик всегда звал его просто — Пестелем. Фамилия была такая, что клички были уже не нужны.
Годом ранее Пестель отучился в той же школе, что сейчас кончала и эта троица, провалил в Московском универе, на биофаке, последний экзамен и сейчас готовился ко второй попытке. Через пару-тройку недель он должен был отбыть в «первопрестольную»; но пока, как Ростик слышал от Любы, всего лишь уволился из зверосовхоза, где проработал этот год для практики.
Пестель был высоким, за метр девяносто, сутулым очкариком с веснушками, заливавшими его лицо от макушки до подбородка. Макушка его была видна потому, что он стригся исключительно под машинку, оставляя не больше сантиметра волос. Помимо первого разряда по волейболу, Пестель и в остальном был неординарной натурой. Ростик давно хотел сойтись с ним покороче, да как-то не получалось.
— Ты куда? — спросила его Любаня, словно это она свистела. В отличие от Ростика она знала Пестеля давно и хорошо.
— Решил прокатиться за город, там что-то видели.
— Что? — спросил Ким.
— Не знаю. Приходил знакомый со станции и попросил прокатиться.
— Поехали вместе? — предложил Ростик и посмотрел на Пестеля. — Подождешь? Мы быстро.
О том, что Ким или Любаня могут не поддержать его предложения, он даже не подумал. Но они и не собирались.
Через пару минут все снова были в сборе. Все восседали на велах, разумеется, на «Украинах», кроме Любы. У той был дамский немецкий «Спорт» с тремя передачами — отличный аппарат и очень дорогой. Его привезли прямиком из Германии. На этом «Спорте» Любаня обгоняла в городе всех.
Они выкатили с Октябрьской, поднялись на холм, за которым начинались новостройки, спустились с той стороны, где находился вагоноремонтный завод, проскочили хутор Бобыри, который был практически рабочей слободой, построенной еще в прошлом веке, и вкатились в рощу грецких орехов. Это была одна из самых северных рощиц таких деревьев, что до всеобщего сведения еще в средней школе довел Пестель.
В стороне от дороги, на поляне, на которой лет десять солдаты местного гарнизона устраивали себе летние лагеря, происходила какая-то возня. Ростик и оглянуться не успел, как они все вчетвером скатили с дороги и подъехали к служивым.
Десяток квартирьеров, присланных сюда, чтобы разбить лагерь, голые по пояс, столпились у умывальников. Перед ними стоял лейтенантик, который растерянно поглядывал на подчиненных, на солнце над головой и на колодец.
Трое ребят вытаскивали из колодца четвертого, обвязанного толстой белой веревкой. Лейтенант спросил:
— Ну, что там, Квадратный?
Квадратный, уверенного вида паренек, видать, из старослужащих, с такой мускулатурой, что Ростик только завистливо вздохнул про себя, подтянулся на руках, сел на край колодца и негромко сказал:
— Товарищ лейтенант, нам не показалось... Там действительно никакой воды нет, лишь твердый, как асфальт, пол. Совершенно сухой.
— Как же так? — нахмурился лейтенант. — Вчера еще была вода...
— Этот колодец никогда не пересыхает, — веско произнес Пестель. — Он один из самых глубоких в округе, о нем упомянули даже в прошлом веке, описывая губернию.
Лейтенант сделал сердитое лицо. Он был растерян больше, чем хотел признаться.
— Вы кто такие? Что тут делаете?
— Мы ехали мимо, — ответила Люба.
— Вот и поезжайте... мимо.
— А грубить не стоит, — спокойно сказала Люба и повернула свой вел. — Даже если колодец пересох.
Ребята последовали за ней. Оказавшись на дороге, поехали медленнее. Почему-то никому теперь не хотелось торопиться, вдруг там, за ореховой рощей, окажется что-то, чего никто из них не ожидает? Внезапно Пестель произнес:
— Вообще-то еще пару веков назад у нас в городке жил какой-то юродивый, я забыл его имя... Михал, Михась... Нет, не помню. Говорят, у него было пятно на голове, и если хотели обидеть, то звали «Пятнышко».
— И что этот юродивый? — спросил Ким.
— Он умел предсказывать. Был у него такой дар.
Они молча проехали сотню метров, наконец Люба не выдержала:
— Дальше-то что?
— Дальше?.. Так вот, он предсказал, что когда-нибудь на наш город обрушится второе солнце, которое сожжет все степи, многие леса, и все станет по-другому.
— Что значит второе солнце? — спросил Ростик.
— Может, такое, что будет висеть над головой. А первое будет вставать, как полагается, с востока? — предположил Ким.
— Уже почти семь, — сказала Люба, — и нет никакого первого солнца на горизонте. Спрашивается — где же оно?
Рост автоматически посмотрел туда, где должен был находиться восток. По крайней мере, он там всегда находился. Разумеется, никакого первого солнца видно не было.
— Не знаю, — отозвался Ким.
— Второе — возможно, такое, которое отлично от нашего, земного? — высказался Пестель.
— Земного? — переспросила Люба. — Что ты имеешь в виду?
Роща кончилась. Они сразу, резко, будто мчались на машине, а не катили на велах, вылетели на простор... И затормозили, потому что дорога кончилась. Ровно, словно ее ножом отрезали, как полоску мягкого теста. И так же в обе стороны от дороги отрезали весь привычный мир. И начиналось там что-то... необычное.
Это была пронизанная редкими стебельками незнакомых растений, потрескавшаяся от жары, странная темно-красная земля.
Ростик вытянул шею и посмотрел вбок, туда, где в сотне метров должны были проходить железнодорожные пути вагоноремонтного завода. Их уровень остался чуть ниже взгорка, где ребята сейчас стояли. Поэтому ему хорошо было видно, что насыпь из щебенки кончалась точно так же, как и дорога. И разумеется, кончались рельсы — отрезанные гигантским аккуратнейшим скальпелем.
Но главное — то, что они видели перед собой, пространство, которое всегда обещало горизонт и привычно короткую перспективу, теперь вообще не имело края, не подразумевало никакой закругленности, покатости Земли. Горизонт исчез, а все стало плоским, ровным, лишь с холмами и взгорьями, протянувшимися в бесконечную даль, которая сменялась новой далью, а та, в свою очередь, следующей. И в этом пространстве было столько всего, что даже голова кружилась, как иногда кружится, если всматриваться в небо.
— Посмотрите, — произнес Пестель и вытянул руку. — Мне кажется, я вижу развалины.
Глава 2
— Что это может быть? — спросила Люба. — Не развалины, а вообще — все?
— Хотел бы и я знать, — буркнул Пестель, вздохнул и повернул руль велосипеда.
— Куда теперь? — спросил Ким.
— Есть одно место, — пояснил Пестель, посмотрев на часы. — Правда, они в это время заканчивают работу... Но, может быть, сегодня решили остаться.
Что за место, где кончают работать, едва наступает утро, гадал Ростик, но не очень долго. Стоило впереди мелькнуть куполу, который он привык видеть с самого детства, как у него рассеялись все сомнения. Обсерватория! Ай да Пестель, молодец. А он и не подумал об этом.
А ведь отец водил его сюда мальчишкой, но он посмотрел на какие-то машины, на медлительных людей в синих халатах и больше не интересовался этим заведением. Как оказалось, зря, отца тут любили, и публика, по его словам, собиралась прелюбопытная.
У входа в здание никого видно не было, даже вахтера. Ребята прошли по гулкому коридору, Пестель свернул в узкий, затемненный закуток, в конце которого мелькал сумрачный свет, и они вышли в довольно большую комнату, которая имела всего одно очень узкое окно с матовым стеклом. Тут было прохладно, на полках стояли какие-то приборы, над несколькими столами висели загадочные лампы, но они не горели.
— Есть тут кто? — громко спросил Пестель.
— Кто там? — отозвались из глубины, где тень была особенно густой.
Пестель уверенно пошел в ту сторону, он тут наверняка не редкий гость, решил Ростик, почему-то с завистью.
Они вышли к небольшому диванчику, на котором лежала подушка и скомканное армейское одеяло. На кушетке сидел лысый улыбающийся человечек в пестрой, заграничной футболке. Перед человечком стояли еще двое ребят. Одного Ростик знал. Это был Антон Бурскин, чемпион города по тяжелой атлетике, очень накачанный и красивый парень, от которого половина девчонок просто сходила с ума. Поговаривали, что, отслужив армию в спортроте, он пытался поступить в военное училище, но не получил каких-то рекомендаций. Что это были за рекомендации, Ростик не догадывался, отец, прознав про эту историю, нахмурился и покусал нижнюю губу, что было верным признаком крайнего раздражения.
Вторым оказался темноволосый, очень подвижный паренек с цыганскими или кавказскими глазами. Он весело кивнул несколько раз и всем по очереди протянул руку, каждый раз приговаривая:
— Эдик Сурданян.
Про него, как ни странно, слышал Ким. Он спросил:
— Вы тот самый Сурданян, корреспондент «Известки»?
«Известкой» называлась в народе газета «Боловские известия», которую за полную неинтересность прозвали этим малоаппетитным прозвищем. Эдик опять смущенно кивнул, эта привычка была у него укорененной.
— Пестель, проходите... И друзей своих ведите поближе, — предложил улыбающийся лысый человек в футболке. — Я хотел поспать немного, но вот, — он развел руками, — пока не удалось.
Пестель стал в официальную позу.
— Позвольте познакомить — Иосиф Ким, мой сосед, Люба и Ростислав...
— Вы сын Гринева? — спросил лысый. — Тогда мы знакомы, только виделись давно.
Ростик вдруг тоже кивнул, протянув руку. Рукопожатие лысого оказалось крепким. После этого Ростик сразу вспомнил, как его зовут.
— Директор обсерватории Борис Мыхалыч Перегуда, — для всех объявил Пестель. Перегуда встал, он не мог сидеть при девушке. — Итак, молодые люди, чем обязан?
Ростик прикинул его возраст, пожалуй, чуть старше отца. Или чуть моложе, но выглядит похуже — бледная кожа, воспаленные глаза.
— Что с нами произошло? — спросил Эдик.
— Где мы оказались? — одновременно с корреспондентом спросила Люба.
Перегуда, смешно наклонив голову вбок, вздохнул.
— Правильнее всего будет сказать не где, и даже не что произошло, а как такое оказалось возможно? Понимаете, этому нет никакого объяснения. Мы заступили на дежурство вчера в девять, произвели обычные технические замеры, даже вели наблюдения по плану до полуночи, а потом... Приборы стали врать, и большая их часть так и не пришла в себя.
— Например? — спросил Эдик, он уже достал блокнотик в твердой корочке и шариковую ручку, чтобы записывать.
— Например? Ну, что-то происходит со временем. Если судить по числу ударов сердца, а это один из самых точных наших природных хронометров, минута тут длится не 60 секунд, а, так сказать, сто восемь нормальных, земных секунд... — Перегуда стал чуть прямее. — Может быть, это очень смелое утверждение, может... Понимаете, мне пришло в голову, что мы скорее всего уже не на Земле.
И тут Пестель торопливо, часто сбиваясь, рассказал, как они доехали до края дороги, как увидели красную почву и что-то странное вдали. Ростику это оказалось не очень важным, но Перегуда выслушал с интересом.
— Вы знаете, Георгий, — подтвердил он рассказ Пестеля, — вторую половину ночи я просидел за старым оптическим телескопом, только использовал его... Гм, как бы точнее выразиться? В общем, использовал его как подзорную трубу. И выяснил, что над нами теперь ходят определенным, весьма правильным в математическом смысле образом плотные облака, скорее даже туманности, причем по всему здешнему пространству, то закрывая, то открывая новые участки поверхности.
— Поверхности? — переспросил Эдик.
— Именно. Это просто поверхность. Она протянулась в немыслимую даль, и я даже подумал...
— Что вы подумали? — спросил Ростик немного невежливо.
— Понимаете, есть гипотеза... Хотя нет, об этом еще рано говорить.
— А жизнь тут есть? — спросила Люба. Она нервничала уже поменьше, но все-таки Ростик видел, что ее кулачки плотно сжаты.
— Что вы имеете в виду? — удивился Антон.
— Я хочу знать: как мы тут будем жить? Что будем делать, как будем существовать?
— Ну, если мне будет позволено предложить аналогию, я бы сравнил ближайшую нашу перспективу с переселением на дачу, где ведут упрощенное существование, — ответил Перегуда, немного смущенный, потому что изрядно недоговаривал.
И Ростик понял, что астроном будет недоговаривать все время.
— Значит, дача? — громко спросил Ростик.
— Я не утверждаю, а пытаюсь дать аналогию.
— Может, космическая лаборатория? — спросил Пестель. — Или ковчег? Живые существа, так сказать, каждой твари по паре, и...
Он не закончил. Эдик вдруг с энтузиазмом спросил:
— И что же, на Земле, там, где мы жили до сих пор, образовалось пустое место?
Перегуда поднял на него глаза, потом потер подбородок.
— Я полагаю, на «нашем», так сказать, месте на Земле пустоты не образовалось, все осталось как было. То есть нет нужды переносить нас, вырезав из определенного пространства. Достаточно просто скопировать, как... подобно тому, как объект отпечатывается на пластинке при фотографировании, понимаете?
— Значит, мы негатив? — спросила Люба.
Перегуда снова вздохнул.
— Если угодно.
— А почему звезд не видно? — спросил Эдик.
— Об этом нужно думать, отвечать на этот вопрос даже в такой вот приватной беседе пока рано.
— А звезды не могли затемниться тучами? — переспросил Эдик. Перегуда улыбнулся.
— Я слишком долго смотрю на небо, чтобы совсем не заинтересоваться тучами. И могу вполне квалифицированно ответить — то, что закрывает от нас здешнее светило, тучами не является.
— А что же это? — прогудел Антон.
— Туманности, — с несколько озадаченным видом ответил директор обсерватории, — способные поглощать свет данного светила, потому что иначе обеспечить суточный цикл в этих условиях почему-то невозможно... Впрочем, отвечать на эти вопросы, как и на многие другие, пока рано.
— Хорошо, допустим, — снова спросил Эдик. — Когда же появятся ответы на все вопросы?
— На все вопросы ответов точно не появится. Этот мир... — Перегуда взлохматил волосы. — Ребята, в самом деле пока рано о чем-либо говорить. Необходимы наблюдения, достоверные данные, наконец, анализ, что требует времени.
— Вы говорите, тут очень далеко видно? — вмешалась Люба.
— Вы не поверите, насколько далеко тут можно увидеть окрестности, — с неожиданной горячностью заговорил директор обсерватории. — Я видел холмы на расстоянии тысячи километров, в этой цифре я абсолютно уверен, видел какие-то странные строения...
— Строения? Но вот они, — Эдик кивнул в сторону ребят, — подошли к концу дороги, к самому краю того места с Земли, которое, как вы говорите, было скопировано...
— У меня нет оснований думать, что на всей этой... гм, поверхности из разумных существ оказались только мы с вами, то есть люди. Я полагаю...
Перегуда вдруг умолк и опустил голову. Ростик понял, что теперь его будет трудно разговорить, ученый думал о чем-то в высшей степени серьезном.
— Скажите, как наши читатели еще могут установить, что они оказались не на Земле? — спросил Эдик.
У этого парня или абсолютно пусто в голове, или он потрясающе хладнокровен, подумал Ростик. Впрочем, он сам почему-то поймал себя на мысли, что воспринимает все происходящее достаточно спокойно, словно просто приехал на трамвае не на ту остановку и теперь выясняет, что есть интересного на новом месте.
— По тем приборам, которые есть у них дома, — отозвался Перегуда усталым, даже подавленным голосом.
— Например?
— Что-то странное происходит с компасом, — высказался Антон. Перегуда покачал головой.
— Не только. У меня складывается впечатление, что весь приборный парк вышел из повиновения привычным нам законам природы. Термометры, барометры, ветряки, часы...
— А какой вывод из всего этого можно сделать? — спросил Эдик.
Вот идиот, решил Ростик, но тоже, как и остальные, с интересом повернулся к Перегуде.
— Вывод? Мы должны любой ценой наладить тут материальную базу для нормального существования города. Нам придется этим заняться, или... Или мы очень скоро погибнем.
— Это значит, — с непонятным удовлетворением прогудел Антон, — что главным будет умение выживать?
— Полагаю, — нехотя согласился Перегуда, — на ближайшие дни... или годы это составит нашу главную проблему.
Глава 3
Ребята оседлали свои велосипеды и, оглянувшись на Эдика с Антоном, усевшихся в редакционный «уазик», покатили в город. Машина их не обогнала, значит, газетчики отправились выяснять, где проходит линия раздела земного мира и красной почвы.
До города доехали в полном молчании, да и ехали слишком быстро, переговариваться было неудобно. А потом уже и говорить было не нужно. На улицах людей стало еще больше, Ростик с удивлением обнаружил, что очень многие из них неторопливо, но вполне решительно направлялись в центр города. Поэтому, не договариваясь, даже не глядя друг на друга, все четверо покатили туда же.
В центре, на площадке перед памятником Ленину и райкомом людей было столько, что с велосипедов пришлось слезать. Ростик пожалел, что не завез машину домой, без нее было бы удобнее, но делать было нечего. Они проманеврировали между группками возбужденных или, наоборот, неестественно спокойных людей и оказались метрах в сорока от того места, где на Первомай или Седьмое ноября устанавливали трибуну для отцов-командиров города и района.
Сейчас прямо на асфальт были выставлены какие-то деревянные тумбы и с одной из них хрипло верещал какой-то тип. Ростик помнил его лицо, потому что на праздники он выкрикивал приветствия колоннам демонстрантов. Кажется, он работал на местном радио, но теперь орать ему приходилось без микрофона, и он изрядно выдохся. Ростик прислушался.
— Вспомним наших отцов и старших братьев! Они встретили войну со спокойной строгостью преданных идеям партии граждан. И нам выпала нелегкая ноша, но мы пройдем через испытание так, что не посрамим!..
Определенно, он работал на радио.
Народ тут стоял не слишком плотно, с велосипедами стало полегче. Сбоку от тумбы, с которой порол привычную чушь митингующий для начальства хрипун, стоял предисполкома Кошеваров и высокий, плечистый человек с чуть рассеянным, но в то же время уверенным взглядом. Люба посмотрела на Ростика.
— Пойдем спросим Кошеварова, что они будут делать?
Ростик вспомнил, что Люба с дочерью предисполкома дружила, кажется, лет с десяти, познакомившись еще в музыкальной школе.
— И у капитана заодно спросим, — предложил Ким.
— Какого капитана? — не понял Пестель.
— Капитана госбезопасности, видишь, они рядом стоят? Кстати, у него фамилия Дондик, а больше я про него ничего не знаю.
Кошеваров, увидев Любу, шагнул к ней:
— Любочка, нет совершенно никаких оснований для паники!
— Паники тоже нет, — ответила Люба, несмотря на напряжение, постаравшись улыбнуться.
Ростик только сейчас заметил, что она сегодня утром очень мало улыбалась. Обычно она веселилась, не переставая, да так, что прохожие оборачивались.
— А я думал, ты волнуешься из-за этих мародеров... — сразу устало и нерешительно ответил Кошеваров.
— Каких мародеров? — спросил Ким.
— С ними уже разобрались, и довольно жестко, — вмешался капитан Дондик. — Практически по законам военного времени.
— Нет, мы не о мародерах хотим спросить, — сказал Пестель чуть смущенно. — Мы другие вопросы хотим задать.
— Ситуация с электричеством действительно непростая, вынужден признать, — отозвался Кошеваров, словно Пестеля волновало именно электричество. — И с водой тоже не все понятно. Но в целом...
— С водой? — растерянно переспросил Ростик. — Так вы что — не были за городом?
— А почему мы должны там быть? — жестковато спросил капитан Дондик.
— Потому что там есть доказательства, что все совсем не просто. И электричеством наши проблемы не ограничиваются, — отозвался Пестель. — Вернее, его отсутствием...
— Вы знаете наши проблемы? — снова спросил капитан.
— Нет, не будем так обострять вопрос, — отозвался Кошеваров. В его глазах билось беспокойство. — Главные наши сложности, безусловно, еще не понятны до конца, но мы выясним их и тогда...
— Главные сложности, Илья Самойлович, — отозвался капитан Дондик, — в том, чтобы сохранить спокойствие людей.
— Согласен, — тут же отозвался Кошеваров.
Внезапно Люба блеснула глазами так, что Ростик положил руку на ее велосипед, на случай, если она начнет размахивать руками, забыв о «Спорте».
— У вас глаза есть или вы будете отрицать, что... — Она замолчала. Ситуация оказалась такой, что объяснить даже очевидные вещи, как оказалось, весьма непросто.
— Отрицать? — прервал ее Дондик, прищурившись. — Что отрицать?
На высоких, азиатских скулах Кима заиграли желваки.
— Да хотя бы то, что мы видели.
— И что же вы видели? — спросил Кошеваров.
— И кто видел? — спросил Дондик, оглядываясь, словно собирался звать каких-нибудь милиционеров.
— Мы все, — сказал Пестель.
Дондик мгновение подумал, потом сказал решительно:
— Вот что, ребята, закатывайте свои велосипеды в гараж, там с ними ничего не случится, и пойдемте ко мне, расскажете все по порядку.
Ким оглянулся, будто думал о бегстве. Это было так выразительно, что Ростик даже хмыкнул про себя. В самом-то деле, чего волноваться? Они ничего предосудительного не совершили, а делать из капитана чудовище из-за старых порядков, и тем более после публикации «Ивана Денисовича», явно не стоило.
Сделали, как предложил Дондик. Закатили велы, потом поднялись на второй этаж и перешли по какому-то коридору в кабинет начальника райуправления КГБ. Вместе с капитаном и ребятами, не отставая ни на шаг, топал Кошеваров. На его очень белой коже алели лихорадочные пятна, но он старался держаться.
Наконец, усевшись на стулья вдоль большого, затянутого зеленым сукном стола, перебивая друг друга, стали рассказывать. О поездке за город, о далеких развалинах, которые вполне могли оказаться и не развалинами вовсе, и самое главное — об идее Перегуды про необходимость выживать.
Два или три раза Дондик рассердился, переспросил их весьма напряженным голосом, но было ясно — он злится не на них. Кошеваров несколько раз вскакивал, ходил у стены, вдоль расставленных стульев, и шумно тер сухие, на удивление большие ладони.
Когда рассказ закруглился, Дондик закурил папиросу, поднял голову и твердо посмотрел в глаза каждому из ребят, отчеканил:
— О том, что видели и слышали, — молчок.
Это было настолько неожиданно, что Ростик удивленно протянул:
— Может, еще подписку о неразглашении дать?
Капитан сквозь зубы процедил:
— Нужно будет — дадите.
— Но послушайте!.. — воскликнул Кошеваров, но продолжить не сумел, его перебила Люба:
— Достаточно велосипеда, чтобы все узнать.
Капитан посмотрел на Кошеварова.
— Запретим.
Вдруг Пестель улыбнулся.
— Всем? — Ему никто не ответил. — А как быть с ногами, товарищ капитан? Ведь до края нашей земли можно пешком минут за двадцать дойти. Или даже быстрее.
— Может, разъяснение по радио? — спросил Кошеваров, обращаясь, конечно, к Дондику.
— Тока же нет. Даже микрофоны на площади не сумели к динамке присоединить.
Ростик погладил сукно перед собой, потом сдержанно, пытаясь быть рассудительным, проговорил:
— Товарищ капитан, мы же не враги. И людям придется что-то объяснять. Слухи...
— Разговорчивые больно, — проговорил капитан и стал закуривать вторую папиросу подряд. Внезапно Ростик увидел, как у него дрожат пальцы. Да он просто боится, удивился он про себя.
— А вам нужно быть повежливей, — спокойно-уверенно сказала Люба, она, вероятно, тоже заметила эти дрожащие пальцы капитана. — И смотреть на то, что происходит, своими глазами, а не... заемными.
Внезапно капитан опустил руки на стол и, уже не стесняясь, сжал их в кулаки. Потом поднял голову, обвел всех долгим, прищуренным от дыма взглядом. Поднялся и проговорил:
— Ладно, подождите пока.
Он вышел, Кошеваров постоял, перекатываясь с носков на пятки, потом провел ладонью по волосам и тоже ушел.
— Может, мы уже арестованы? — нервно спросил Ким.
— За что? — отозвался Пестель.
Ответить ему никто не успел. В комнату вернулся Дондик. Он даже немного запыхался.
— Пойдемте-ка, еще раз расскажете, что видели.
На этот раз идти было не очень далеко. Миновали тамбур, комнату с двумя секретаршами, испуганными светленькими девушками, которые больше смотрели в окно, чем на свои столы, и оказались в огромном, очень красивом кабинете. Ростик и не знал, что такие кабинеты бывают, тут можно было разместить две квартиры, в которой обитало их семейство.
За главным столом восседал, по-другому и не скажешь, секретарь райкома, всем известный по своим длинным и путаным выступлениям с праздничных трибун Савелий Прохорович Борщагов. Еще он был известен в городе тем, что ходатайствовал о переименовании Боловска в Брежневск. Но город сочли слишком маленьким для того, чтобы носить столь славное имя, и отказали. Впрочем, поставки стройматериалов для новостроек и количество автобусов на маршрутах увеличили.
Борщагов был уже изрядно пожилым человеком, с очень круглой головой, с пшеничным чубом, падающим на выпуклый лоб, и маленькими пухленькими руками, глядя на которые каждому становилось ясно — если этот верховодитель «атакующего класса» и занимался когда-либо физическим трудом, это было недолго и очень давно.
Тут уже находился Кошеваров, человек пять незнакомых Ростику людей, вероятно, из партактива, и Наум Макарович Вершигора, главный редактор «Известки». От него-то во время рассказа, который пришлось повторить для присутствующих, ребята и выслушали больше всего вопросов. Впрочем, они не успели на них ответить. Потому что Борщагов стал отдавать распоряжения, которые касались то ли радиоузла, то ли стадиона. Тут Дондик, который и не отходил далеко, взял Кима за локоть и как бы всех разом повел ребят к двери. В приемной с секретаршами он написал какую-то бумажку и вручил ее Пестелю.
— По этой записке вам вернут велосипеды.
И вернулся в кабинет Борщагова.
— Стойте! — звонко, по-девчоночьи сказала Люба.
— Да? — капитан обернулся.
— А спасибо? Вы забыли сказать...
Капитан нахмурился. Вдруг он виновато развел руками и чуть заметно улыбнулся:
— Да, извините. Конечно, спасибо.
Они вышли, получили свои велосипеды и пошли сквозь толпу в сторону дома. Ким восхищенно покрутил головой.
— Здорово ты его!
— Он еще не безнадежен, — отозвался Пестель. — Все-таки извинился.
Ростик посмотрел на Любу и почувствовал, как от незнакомого беспокойства за эту девчушку у него ёкает сердце. Потом гораздо резче, чем хотел, произнес:
— Главной трудностью в нашем выживании, как ни странно, будут собственные начальники.
— Верно, — с чувством поддержал друга Ким. — Пропади они пропадом.
Глава 4
От всех волнений у Ростика так разыгрался аппетит, что он едва дождался, пока из-за поворота появится дом. Он затащил Кима к себе, и они устроили грандиозную яичницу из двенадцати яиц с колбасой, поджаренным хлебом, помидорами и кучей зеленого укропа. После еды пришли к выводу, что яйца тут не хуже, чем на Земле, а потому можно изучать этот мир с определенным смаком. После обеда, вернее, второго завтрака, снова вышли на улицу, где людей стало поменьше, должно быть, тоже разошлись подкрепиться.
Ким покосился на свой вел, оставленный во дворе Ростикова дома, но тащить его домой не стал, наверное, слишком плотно наелся. Ребята уселись на знаменитой отцовской лавочке, на которую приходили посидеть даже с других улиц. Жара стала невыносимой, асфальт начал плавиться, иногда на нем оставались следы, как в пластилине.
Люба не показывалась. Вероятно, ее заставили что-нибудь делать. А может, и нет. Потому что ее мама, Тамара Ависовна, как и остальные начальники города, должна была находиться при деле. Шутка ли сказать, она была директором райпищеторга, и под ее ответственностью находились все столовые района.
— Района больше нет, — поправил друга Ким.
— Интересно, а сколько нас?
— В нашем... — он помолчал, — мире остался только город, Бобыри, где мы уже были. Может, еще Квелищево, Острохатки и Морока.
— Значит, это меньше двухсот тысяч человек.
— Гораздо меньше. Но зато со всеми ресурсами города.
Они помолчали.
— Нет, не со всеми, — отозвался наконец Ростик. — А только с теми, которые тут могут быть использованы. Например, мы жарили яичницу на керосинке, а новостройки, где полно газовых плит... Понимаешь?
— Что же тогда у нас осталось? — Ким тряхнул иссиня-черным чубом. — Керосинки и стоящие заводы?
— Это ты верно подметил, — согласился Ростик. — Пустить какие-нибудь электрогенераторы — проблема. То ли начальники топливо экономят, то ли... Этот вид энергии тут вообще не работает. Другой формы электромагнитное поле, например. Так что заводы стоят. А скоро и керосин достать будет не просто.
Неожиданно захотелось пить. А вот Ким, наоборот, потел. Кожа у него сделалась сверкающей, словно он покрасился перламутровым лаком.
— И что теперь будет? — спросил он.
Ответ на этот вопрос так и повис в воздухе. Потому что в конце улицы появился Пестель. Он неторопливо ехал на своем велосипеде, управляя одной рукой.
— Э-гей! — заорали оба приятеля, впрочем, не вставая с лавочки. Уж очень жарко было.
Пестель заметил их, пошатался, потом свернул на Октябрьскую, скатился с пригорка и подкатил к лавочке. Не слезая, притормозил, поставив ногу на оградку вековечной липы. Ростик только теперь понял, что Пестель исчез как-то незаметно. И по всей видимости, пока они жрали яичницу и рассиживались, занимался делом. Потому что в руке у него была картонная коробка из-под обуви.
— Что это? — спросил Ростик.
— Оказывается, тут полно всякой живности неизвестных видов.
Ким после сытного завтрака не понял.
— Что такое?
— Неизвестные насекомые, жужелицы, кузнечики, даже одного мышонка поймал.
С этими словами Пестель расстегнул боковой карман курточки, который у него оказался на «молнии», и в самом деле выволок мышонка размером в половину среднего пальца.
— Очень похож, — признал Ростик.
— Положим, раза в три крупнее, если сравнивать с нашей полевкой, но...
— Как же ты его поймал? — спросил Ким.
— Представляешь, они не боятся людей. Словно место, где мы оказались, совершенно дикое. А мы раз — и перенеслись.
— Зря не сказал, вместе поехали бы.
— А стоило. Я видел неизвестного оленя. Он опять же меня не испугался, я подошел к нему шагов на десять. Но потом его спугнула стая каких-то койотов или шакалов... Но они оказались в панцире. Представляете, на лбу и груди — довольно легкие, как я подозреваю, но защищающие жизненные органы пластины. И они им практически не мешают бегать, иначе бы олень не струхнул...
— А ты? — вмешался Ростик.
— Что я?
— Как удрал от них?
Пестель пожал плечами. Складывалось впечатление, что ему это даже не пришло в голову.
— А чем отличаются койоты от шакалов?
Глаза Пестеля блеснули.
— Ты можешь считать, что шакалы приручаются, а койоты нет.
— Я предпочитаю собак, — отозвался Ким и был, конечно, совершенно прав.
Ростик посмотрел на небо. Вокруг этого солнца висела какая-то серятина, какой на Земле никогда не бывало. Там если вставало солнышко, то мир окрашивался в свои краски, а небо — в голубизну.
— У собак тут могут быть большие проблемы, — сказал Пестель.
— Почему?
Солнце, дневное светило, тут было чужим шаром, который изливал на них и на весь мир жару. Стоило представить себе это, как в сердце, несмотря на сытный завтрак и спокойный, напоенный ароматом акации воздух, закрадывался холодок. Ростик потряс головой, чтобы развеять наваждение, но оно не проходило.
Внезапно на улицу выкатила машина. Только сейчас Ростик понял, что не видел на улицах машин. Это был газетный «уазик». Антон, восседавший за баранкой, притормозил напротив лавочки и вышел. Эдик тоже вышел, вытираясь панамой, наверное, в машине было еще жарче. Он начал говорить, словно они и не расстались у обсерватории.
— На всех предприятиях введено особое положение. Тока пока не будет, но воду подавать смогут, включив насосы на солярке. Два часа утром, два вечером.
— Каких часов? — спросил Ким. — Тут время другое, Перегуда же сказал...
— Пока приказано считать в сутках двадцать четыре часа, а лишнее время добавят минутами.
— Так сколько же сейчас времени? — спросил Ростик, вспомнив, что по хронометру на стене еще нет полдня. Ему никто не ответил. Тогда Антон сказал:
— А вокруг города установят сплошной периметр. Чтобы не было как на биостанции... — Он запнулся, видимо, не хотел этого говорить, но вырвалось.
— И до каких пор? — спросил Ким.
— Пока не утрясется.
— Так, может, вообще не утрясется, — ответил Пестель. — Подумайте, как это, — он обвел рукой и улицу, и сизое небо над собой, и неподвижные, словно нарисованные, деревья, — как это может утрястись?
— Ты очень странно рассуждаешь, — сказал Эдик. От волнения акцент у него стал заметнее. — Если началось, то может и кончиться.
— Ничего не кончится, — буркнул Пестель и стал разворачивать велосипед, чтобы ехать домой.
Перед этим он, конечно, забрал у Ростика мышонка. Судьба у того была незавидная, он должен был погибнуть под препарационным скальпелем великого любителя и знатока всего живого. Впрочем, подумал Ростик, это неправильно — осуждать человека, потому что не смыслишь в его деле.
Внезапно за калитку своего дома вышла Люба. Она оглянулась, заметила ребят, подошла. Ростик с удовольствием посмотрел, как она идет.
— Мама приходила, — сказал она, — объявлены мобилизационные мероприятия.
— Точно знаешь? — спросил Эдик. Иногда его кавказская грамматика не соответствовала природной вежливости.
Люба вытянула из кармашка листок размером с четверть листа. Это было написанное от руки предписание. Ростик подумал — неужели теперь мы никогда не вернемся к цивилизации?
— Тебя, что ли, забирают? — спросил Антон. В голосе его отчетливо зазвучали сварливые нотки.
— Маму. Она как директор... В общем, подлежит призыву.
— Война? — спросил Ким.
— Говорят, на лагерь солдат тоже было нападение, какие-то огромные богомолы или что-то похожее.
— И еще приказано не паниковать, — сказал Эдик. Ким поднялся, возбужденно шмыгнул носом.
— Ты же журналист, давай смотаемся? У вас еще бензин остался?
— Нет, не получится. Я должен сдать материал в редакцию.
Он не уточнял, какой материал и зачем он нужен редакции. Но переспрашивать его никто не стал. Ким просто повернулся к Ростику.
— Рост, а ты?
— Если тут просиживать, ничего не узнаем. Следовательно, — сказал он, поднимаясь, — нужно ехать.
Больше их никто не поддержал, наверное, еще не обедали, а есть тут почему-то хотелось зверски. Но доехали ребята только до завода.
Дорога тут оказалась перегорожена бревном, уложенным на два деревянных ящика, и стояло несколько солдат с автоматами. Еще несколько солдатиков сидело в стороне, в тени. Всем командовал тот парень, которого утром опускали в колодец, по фамилии Квадратный. Хотя, не исключено, это было прозвище, и довольно точное.
После недолгого препирательства пришлось возвращаться. Проезжая новостройки, они вдруг услышали заливистый голос и, свернув за угол, чуть не врезались в колонну ребят, которыми командовал мрачный темноволосый старшина. Он вел их в окружении пяти солдат с карабинами, словно конвоировал пленных. Сходство еще больше усиливалось молчанием мобилизованных, их понурым видом и штатской, неудобной одеждой. Многие несли за плечами солдатские сидоры, у одного был туристский рюкзак. Ребята освободили им дорогу, потом Ким сказал:
— Вот и началась мобилизация.
Но Ростик даже не кивнул. Ему вдруг в голову пришла отменная идея, он даже не мог понять, почему она не появилась раньше.
— Слушай, Ким, а ведь у отца есть аварийный комплект рации в мастерской.
— Ну и что?
— Ты что, не понимаешь? Она не требует электричества, ее можно использовать, если кто-то будет просто крутить маховичок.
До Кима дошло.
— Что же ты раньше не сказал?
Они добрались до дома и в спешном порядке отыскали рацию. Она оказалась вполне в норме, маховичок, вращаемый специальной ручкой, зажужжал, вырабатывая необходимый для устройства ток. Потом Ростик натянул большие, обтянутые замшей наушники и покрутил настройку.
Судя по всему, рация работала, и гораздо лучше, чем думал Рост. Но поймать хоть что-то понятное не удалось. Отругав себя за то, что плохо слушал объяснения отца, когда тот пытался научить его ловить станции, различать их и поддерживать с ними контакт, он дал послушать Киму, а когда и тот ничего не понял, ребята нашли проволоку и подсоединились к стационарной антенне, которую отец сделал на крыше их дома. Но и с усиленной антенной они только зря крутили ручку аппарата. В наушниках потрескивало, шелестело, иногда жужжало, иногда Ростику даже казалось, что он ловит звуки какой-то далекой, незнакомой речи, но ничего конкретного не ловилось.
Провозившись несколько часов, даже проголодавшись и снова перекусив, ребята поняли, что если с машиной все было в порядке, значит, никому в зоне досягаемости их антенны не известно не только радио, но и электричество вообще, потому что ни разу они не наткнулись даже на рев несущей.
Когда стрелки часов стали подползать к четырем, приехала усталая мама. Она заставила мальчишек натаскать воды из колодца в бочку и стала возиться на кухне. Ким, опомнившись, засобирался, и хотя Ростик уговаривал его остаться еще немного, все-таки отправился домой.
Тогда они остались вдвоем. Поужинав, сели в саду под вишней. Мама вытянула ноги, за один день они стали какими-то не такими, как Ростик привык, — более толстыми, натруженными. Он присел, попытался помассировать лодыжки, но мама лишь печально улыбнулась.
— Не помогает.
— А в чем дело-то?
— У стариков сердечные атаки, пришлось ходить по всему городу. Замучилась. — Вдруг она стала очень настороженной, как будто услышала что-то непонятное. — Но вот что странно. Такие перетряски должны вызвать более неблагоприятный клинический фон. А у нас даже спятивших всего-то человек пять оказалось... Складывается впечатление, что всех, в целях безопасности, анестезировали каким-то очень мудрым образом. Никто, по сути, не волнуется, не болеет, даже не очень переживает, что мы тут оказались.
— Не знаю, — вздохнул Ростик. — Может, кто-то и не переживает, а вот разлука...
И лишь потом сообразил, что говорить об этом не следовало. Глаза у мамы стали такими, что он чуть не вздрогнул. Но она не произнесла ни слова.
Они посидели еще немного. Вдруг солнце нахмурилось и погасло. Оказалось, вечера тут практически не было.
Глава 5
Ребята с оружием из мобилизационного участка явились ночью. Они торопились сами и торопили Ростика. Впрочем, когда стало ясно, что он никуда удирать не собирается, они затопали дальше по улице, попросив его поторапливаться. Потом зашли к Киму, Пестелю и даже кому-то из девушек. Колонна формировалась быстро, как будто все только этого и ожидали.
Зато когда народу стало много, вооруженные конвоиры, возникшие по бокам, довольно-таки раздражали. Пестель спросил Ростика:
— Ты не знаешь, зачем они устроили этот маскарад? Не могли призывников вызвать повесткой? Опасаются массового дезертирства в необжитые окружающие просторы? Нам ведь через пару часов, наверное, оружие вручат? Не опасаются, что мы его не по назначению используем?
Тогда Ростик высказался в том смысле, что повестки скорее всего уже не на чем печатать. Это подействовало, но плохо. Каждый понимал, что начальники решили, так сказать, подстраховаться. То, что это было проделано в форме, оскорбительной для большинства мобилизованных, их не задевало.
Потом началась работа. Поступил приказ окапываться по периметру, тянуть колючую проволоку, строить эшелонированную оборону, выставлять заслоны, разбивать сам город на сектора и квадраты, патрулировать, выставлять посты и наблюдательные пикеты, возводить на передовой долговременные огневые точки и организовывать коммуникации... Это был какой-то ад, люди ели урывками, работали по нескольку суток без сна, без понимая того, что они делают, часто даже не умываясь по нескольку дней, потому что вода стала редкостью. Все колодцы к утру второго дня пребывания Боловска в новом положении были взяты под охрану, а на воду ввели карточки.
Потом стало доподлинно известно, что биостанция при зверосовхозе, который стоял дальше всех прочих в единственном близком лесу, была уничтожена полностью. Люди погибли каким-то чудовищным образом, и много оборудования пропало. На Пестеля это произвело тяжелое впечатление. Они уже получили оружие и даже привыкли для сна прикладываться к стенке окопа, не выпуская автомат из рук. Когда Ростик спросил его, знал ли он тех, кого называли в числе убитых, он ответил:
— Если бы ночью не пришли, я бы к утру сам туда поехал. Хотел сверить результаты, попросить кое-что для препарирования... Помнишь, я нес коробку с живностью?
Ростик помнил. Он вообще жизнь до Переноса — так теперь называлось все происшедшее утром второго июня — вспоминал редко и как-то слабо. Помнил только отца, его руки, глаза, улыбку... А то, что произошло после второго июня, ему представлялось в деталях, сочно и выпукло. И хотя от недосыпания в голове установился какой-то постоянный гул, хотя от недоедания и усталости подгибались ноги и дрожали руки, хотя после сна одеревеневшее тело подолгу не могло двигаться без напряжения — он понимал происходящее тут, под этим солнцем, гораздо лучше, словно его сознание подходило для этого места куда лучше, чем на Земле.
Пока строили линию обороны, никого за пределами периметра видно не было, кроме, разумеется, рабочих ближайшего совхоза. Те повели себя странно. Они решили, что как бы то ни было, война там или нет, а нужно косить траву, следить, чтобы на полях наливалось зерно, и что следовало бы испытать на предмет всхожести ту почву, которую по понятной аналогии стали называть красноземом.
Самых рьяных на время арестовывали, но на остальных это не действовало, они так же выезжали работать, как и на Земле. Но вдруг весь этот энтузиазм кончился — стало известно, что бензина и солярки для уборочной все равно не будет. Заговорили, что топливо теперь используется только для насосов, качающих откуда-то воду. И горожанам это было понятно. В районах новостроек, где не было никаких колодцев, а жило более полста тысяч человек, без воды за неделю вспыхнула бы настоящая эпидемия.
По дислокации, которая сложилась как бы сама собой, ребята с Октябрьской и соседних улиц оказались на хуторе Бобыри. Направление считалось трудным, тут в самом деле раньше других пришлось стрелять. Командиром стал лейтенант Достальский, тот самый, кого Ростик встретил у колодца в первый день. Так уж получилось, что им сначала попробовали затыкать все дырки разом, но потом решили, что лучше будет держать его в Бобырях.
К тому же тут подъездные рельсы с вагоноремонтного завода уходили практически в степь, метров на семьдесят за колючую проволоку. И именно сюда все время кто-то шастал. Сначала это были какие-то зверушки, похожие на кабанов с жесткой щетиной на низких загривках, потом вдруг появились светло-зеленые богомолы под два метра, с крохотными головками, мощными лезвиями на трехсуставчатых лапищах и четырьмя маленькими ручками, растущими прямо из брюха, которыми они могли делать тонкую работу. Эти прогнали кабанов и принялись за дело сами.
Никто толком и разбираться не стал, чего хотели насекомые, потому что сразу пришел приказ бить на поражение, словно люди действительно находились тут на фронте, словно эти богомолы были врагами, словно весь мир за колючкой был враждебен городу.
Патронов расходовали — море. Три или четыре раза приезжали инспекторы, но посмотрев, как тут воюют, отбывали, чувствуя себя подлинными героями. После инспекций подвозили новые боеприпасы.
На их направлении этим заведовал Квадратный. Часто он сам и привозил патронные ящики на телеге. Под предлогом, что нужно дать роздых лошади, он ходил по окопам, осматривался. Парнем он оказался довольно разговорчивым.
В конце июня к ним пришел Антон. Он ушел из газеты и попросился на самый горячий участок. Теперь Ростик, Ким, Пестель и он держались вместе. Сообща ели, стояли на постах, ходили в патрули, работали в нарядах, даже спали, согревая друг друга. Оказалось, что думают они тоже почти одинаково. Хотя лучше всего по этой части получалось, конечно, у Пестеля.
Лейтенант Достальский тоже выделил этих ребят из общей массы. Сначала он придирался к ним, полагая, что это компания обычных «сынков». Но когда выяснилось, что ребята справляются с делом лучше других, размяк и все чаще стал появляться по вечерам у костерка в «их» окопчике. В темноте активность богомолов спадала, стрельба становилась редкой. Устанавливалась относительная тишина и покой, которые каждый использовал как мог. Можно было даже домой сбегать, но Достальский предупредил, что самоволки посчитает дезертирством, а это были уже не игрушки. Как-то в начале июля, когда они пережевывали первый за два дня горячий ужин — давленая картошка с огурцами и тушенкой, — появился лейтенант. Он уселся на краю окопчика, посмотрел в сторону степи и внезапно спросил:
— Интересно, что им нужно? Они толком даже не атакуют... Если бы не приказ, я бы вообще не стрелял.
Пестель, которому, несмотря на худобу, всегда хотелось есть, вытер свой котелок корочкой хлеба, сунул ее в рот и промямлил:
— Они пытаются украсть рельсы.
Достальский недоверчиво хмыкнул.
— Зачем им рельсы?
— Не знаю. Но за последнюю неделю они сообразили, что в открытую им этого не сделать, и стали рыть подкоп.
— Тактику сменили? — заинтересовался Антон.
— Я заметил, тактику они сменили еще недели две назад, когда стали трупы уносить, — отозвался лейтенант, закуривая горькую, дешевую папиросу «Север». Ким лениво сказал, поглядывая в небо:
— Трупы они уносили с самого начала, потому что в них застревают наши пули.
Лейтенант чуть не поперхнулся дымом.
— Что?
— Моя гипотеза звучит так, — сказал Пестель, наконец прожевав свой хлеб. — Тут очень мало металлов, вот они и посылают наименее ценных членов общины...
— Животных, — поправил его Ростик. — Ты забыл про хрюшек, которые раньше всех появились.
— Их же богомолы прогнали? — спросил лейтенант.
— Хрюшки принадлежали богомолам, когда они кончились, богомолам пришлось самим ходить.
— Посылают членов общины, — продолжил Пестель, — чтобы добывать из них металл.
Лейтенант поднялся в полный рост и попытался хоть что-нибудь рассмотреть в темноте. Ничего он, конечно, не увидел, но какие-то новые идеи у него в голове определенно завелись.
— Значит, чем больше мы стреляем...
— Тем вернее привлекаем их к себе, — подтвердил Ким. — А началось все, безусловно, с их попыток раскрутить рельсы.
— Не сразу же они сообразили...
— Похоже, они не знали принципа болта и гайки, — пояснил Пестель. — Нам кажется, что это просто, а на самом деле это целый принцип — вращательное движение, разъемное соединение, да еще необходимость гаечного ключа, которого у них не было...
— Да, проржавели они там, наверное, будь здоров, — подал голос Антон.
— Но ведь не только рельсы, но и колючая проволока, и часть самих укреплений по периметру сделаны из металла, — гнул свое Достальский. — Что же, эта война вообще никогда не кончится? Мы так и будем?..
Пестель вздохнул, собирая котелки в кучку, чтобы было удобнее нести на мойку.
— Я думаю, дело тут не в металле. А в войне. Мы каким-то образом противопоставили себя здешним зверям. И перевели мирное соседство в вооруженный конфликт.
— А как бы ты сделал? — спросил Антон. Собственно, ни для кого, кроме лейтенанта, этот разговор новым не был. С вариациями он повторялся раз в три-четыре дня.
— Нужно не противостоять этому миру, а включиться в него. Попытаться торговать, может быть, даже платить дань.
— Глупо, — отозвался лейтенант и нахмурился. — Мы не знаем, какую дань с нас потребуют. А вдруг?..
— Вот с этого обсуждения мы бы и стали узнавать законы этого мира. А что сейчас — глухая оборона? Потеря всех возможностей развития?.. Сейчас умнеет только наш противник. Мы же деградируем, и чем дальше, тем вернее.
— Ты, кажется, ведешь пораженческие разговоры?
Вдруг Антон так неприлично заржал, что даже Достальский, похоже, смутился. Все-таки Ким не мог не использовать момент:
— Верно, командир. Он спит и видит, как бы ему перебежать к насекомым. Я бы выяснил, нет ли в его сидоре пачки долларов, полученных за предательство.
— У него тяга к их красоткам, — вмешался Антон.
— Я тоже за ним наблюдаю... Мне кажется, ему обещали полпроцента от захваченного тут металла, — поддержал приятелей Ростик. — По здешним масштабам это настоящее состояние!
Отсмеявшись, стали спокойнее. Пестель опять заговорил:
— А дело серьезнее, чем кажется. Неправильная стратегия приведет нас...
Вдруг слева раздался хлопок, потом в небе с шипением загорелась осветительная ракета. И тут же кто-то завопил простуженным голосом:
— Тревога! Они атакуют!
Глава 6
В неровном свете ракеты Ростик в самом деле увидел, как по полю двигались огромные, словно колхозные амбары, существа. Тени делали их еще больше. Шагали они не очень быстро, но так внушительно, словно ничто на свете не могло их остановить.
Достальский оглядел окопы в обе стороны и помчался назад, выкрикивая команды на ходу. Пестель со вздохом поставил котелки в небольшую нишу позади себя, взялся за автомат.
— Огонь одиночными, по команде! — надрывался командир отделения метрах в пятидесяти от них. Ростик достал отцовский бинокль, который захватил из дома. Это был мощный, дальнозоркий прибор, поэтому смотреть через него с рук было очень трудно — все дрожало. Чтобы что-то разглядеть, требовалось изрядно сосредоточиться. Ростик все время ломал себе голову: как морякам в волнение или даже в шторм удавалось хоть что-то высматривать через эти окуляры?
Ракета погасла прежде, чем он успел что-то понять, но тотчас взлетела следующая, а потом еще одна.
— Кто-то нервничает, — буднично, почти заунывно произнес Пестель.
— А ты? — спросил Антон.
Он деловито щелкал скобой автомата, словно радовался, что его придется сейчас опробовать. Пестель не ответил. Ростик поставил локти на край, окопа, сразу все стало понятнее.
Это были огромные черепахи на высоких ногах, с бронированными головами и длинным, свисающим почти до земли хвостом. По бокам каждой из них шли богомолы-погонщики. Они укрывались за ногами чудовищ, перебегая следом за каждым движением. От головы черепах в их маленькие лапки тянулись какие-то веревки. Без сомнения, это была узда. Потом что-то мелькнуло...
— Ну, что там? — спросил Антон. Он нащелкался и теперь ждал своей очереди посмотреть в бинокль, дыша Ростику в ухо.
— Что-то... непонятное.
В самом деле, сбоку от черепах мелькали какие-то прозрачные силуэты, и было их очень много. Наконец, когда догорела четвертая, кажется, ракета, Ростику удалось поймать в поле зрения такое вот существо... Это были богомолы, с теми же выставленными вперед мощными руками-саблями, с крохотными головками на длинных, хрупких шеях. Но они были прозрачны и почти не оставляли теней. Ростик отдал бинокль Антону.
— Мы такого еще не видели, — сказал Ростик.
Когда бинокль завершил круг и все поняли ситуацию, Пестель чуть заволновался. Он вдруг предложил:
— Может, лейтенанту доложим?
Антон решительно ответил:
— Ему сейчас не до нас.
В самом деле, метрах в двухстах, сразу у домов, на взгорок вдруг выкатил «ЗИЛ» с зенитной скорострелкой, укрепленной в кузове. Лейтенант сидел за наводчика.
— Нужно огнеметом, — проговорил Пестель, — иначе они не остановятся.
— А так ли прочны их черепушки? — азартно спросил Антон, он ждал, и не напрасно.
Крупнокалиберный пулемет ударил с грохотом, от которого Ростик даже поежился. Уж очень необычным после хлопков автоматов и карабинов показался этот звук.
— Взвод, слушай мою команду! — снова заорал сержант. — Огонь!
Выстрелы защелкали со всех сторон. Ростик снова поднял бинокль и стал следить, как поднимающая тучу пыли очередь крупнокалиберника настигла одну из черепах и стала обрабатывать ее панцирь. Черепаха раскрыла рот, вероятно, заверещала от боли, но ее было не слышно. Потом она повернулась боком, втянула голову и присела, чуть не раздавив своих погонщиков, но те, не выпуская поводьев, вовремя отбежали.
Остальные черепахи шагали дальше. Ростик пересчитал их. Пять черепах и неизвестное количество богомолов нового вида.
Внезапно в круг его зрения попал один из этих прозрачных. Он крался по земному еще чернозему, но вдруг оказался на более светлом песке. И тут же его силуэт, какое-то время сохраняющий почти графическую четкость, расплылся, голова и лапы стали светлеть, а спустя десять секунд он снова стал почти невидимым даже в свете ракеты.
— Они мимикрируют, — проговорил Ростик.
— Кто? — спросил Антон. И вдруг рассвирепел: — Слушай, ты будешь стрелять?
Но Ростик ему даже не ответил. За спиной атакующих существ он увидел совершенно новых насекомых, похожих даже не на богомолов, а на кузнечиков, около метра длиной. Эти кузнецы, не обращая внимания на стрельбу, рылись в песке, а когда падал кто-то из сраженных, они подхватывали его и уносили с поля боя. Добыча металла из раненных стала куда организованнее.
— Опять что-то новое, — произнес Ростик. — Кузнецы с очень большими и яркими глазами.
— Дай посмотреть, — попросил Пестель.
— А воевать кто будет? — проворчал на этот раз даже Ким.
Чтобы его успокоить, Ростик взял автомат и выпулил целый рожок, целясь в слабые тени, остающиеся от мимикрирующих солдат. Когда он взялся за следующий магазин, слева раздались крики и прогремел взрыв гранаты.
Ростик пробежал по окопу в соседнюю ячейку, откуда был лучше виден тот угол, и только тогда понял, что прозрачные, на которых тут не обратили внимания, подошли очень близко. До них осталось метров тридцать, если не меньше. Они бы даже ворвались в окопы, если бы... Если бы не наткнулись на колючую проволоку. Тут они попытались ее сматывать, прямо под убийственным огнем, теряя своих пачками... Ростик вернулся, стало ясно, что главное направление атаки все-таки определяют черепахи. Тем временем, заставляя приседать то одну из них, то другую, Достальский остановил их. Ту, что шагала в центре, даже удалось завалить из бронебойного ружья. Она ворочалась огромной грудой метрах в трехстах перед окопами...
Вдруг бой угас. Из пяти черепах три просто повернулись и убежали, в прямом смысле поджимая хвосты. Ту, которую ранили, богомолы очень хладнокровно прикончили, потом опутали веревками и стали утаскивать, как обычно, в свой тыл. Последней черепахе в последний момент удалось перебить задние ноги. Она ползла на передних, воя писклявым голоском.
К утру совсем успокоилось, кое-кто даже улучил время поспать. Зато едва с той стороны, которую теперь решено было считать востоком, хотя на Земле восток был совсем иной, приползло пятно света, в часть прикатил Борщагов. Он был на своей черной «Волге». Она поурчала холеным мотором у командирской землянки, а потом ее от греха закатили в какой-то сарай.
Борщагов выслушал Достальского, приказал построить батальон и вытянулся перед строем, чтобы проорать благодарность за службу. В этот момент его круглая, лоснящаяся физиономия излучала такой свет, что становилось ясно — он видит себя если не Суворовым, то уж Жуковым точно.
Рядом с ним в капитанской полевой форме, очень спокойно, даже, пожалуй, со скукой, осматривался по сторонам Дондик. Ростику это не понравилось, но что означало, он еще не знал.
С начальством прибыл и Эдик, этот просто цвел. Когда строй наконец распустили, он заметил ребят, подошел к ним и, с интересом осмотрев, вдруг сказал:
— Знаете, я решил, что все нужно зафиксировать.
— Что все? — не понял Антон.
— Все это, — журналист обвел рукой поле, с которого кузнечики уже убрали большую часть трупов погибших ночью. — И вас тоже. — Он помолчал, чтобы все прониклись, а потом выпалил: — Я начал писать книгу.
— Книга — это хорошо, — отметил Пестель. — Если она честная, конечно.
Но Эдик и не думал обижаться. Вдруг он засуетился.
— Ох, что же это, я ведь газеты привез.
— Действительно, что же это ты? — отозвался Ростик. — Давай скорее!
Эдик сбегал к начальственной машине и приволок кипу листков серой бумаги. Они мигом разлетелись по рукам.
Эдик заблуждался, это были не газеты. Это были листовки. Ким вежливо повертел одну из них, потом подошел к Ростику.
— Давай махнемся, может, у тебя получше?
Ростик пожал плечами, отдал ему свой экземпляр, потом посмотрел на вновь полученный. Те же слова, только набранные в другом порядке.
«И теперь, когда в год пятидесятилетия нашего славного исторического праздника на нас обрушилось временное испытание, нам всем, как одному...»
— У тебя то же самое, — констатировал Пестель, заглянув к нему через плечо.
— М-да, — к ним подошел Антон. — Зато теперь нет сомнения, на что ее использовать. А то надоело — бумаги нет, приходится лопухами пользоваться, они же бывают такими шершавыми...
Эдик чуть побледнел и стал прямее.
— Я тебя не понимаю.
— Все ты понимаешь, — вмешался Пестель. — Бумаги мало. Лучше бы ее отдали детям в школах, а не тратили на дурацкую пропаганду.
— Но ведь людям нужна информация... — попробовал было Эдик.
— Информация — нужна. Но покажи мне — где тут информация?.. Тут ее нет и в помине.
Внезапно в их окопчик в полном составе явилось начальство. Борщагов бодренько шагал впереди, за ним следовал Достальский, потом все такой же скучающий Дондик, и замыкал шествие шофер, большой мрачный тип с черными бровями на пол-лица. Борщагов глаголил:
— Я полагаю, нужно проложить линию проводов, раз радиоволны тут не действуют. Что хотите говорите, но такой важный участок обороны нельзя оставлять без постоянной связи.
Достальский, кивнув для вежливости, стал рассказывать, что и как происходило ночью. Дондик, заметив ребят, подошел, мельком улыбнувшись.
— Старые знакомые, вот вы где служите.
Никто ему не ответил. Капитан не смутился, он твердо, уверенно посмотрел каждому в глаза. То, что он там увидел, каким-то образом его устраивало. Тем временем Достальский умолк, вероятно, иссякнув. Тогда Борщагов снова вступил:
— Да, все правильно. Следует держаться и еще раз держаться. Я полагаю...
Внезапно Дондик его прервал, и хотя голос капитана звучал негромко и даже как-то вяло, секретарь райкома мигом сбавил тон. Он и сам стал чуть более усталым, словно постоянная демонстрация энтузиазма была даже для него нешуточной работой.
— Все-таки, Савелий Прохорович, я полагаю, нужна разведка. Нужен выход за периметр. Иначе мы не сумеем вовремя подготовиться к следующим сюрпризам.
Это было продолжение разговора, в котором основные аргументы уже прозвучали. Дондик просто «дожимал» оппонента.
И дожал. Борщагов провел ладонью по лицу, по великолепно выбритым щекам.
— Ладно, попробуем. Когда?
— Как можно скорее.
— Где?
— Тут активнее всего, тут и поедем.
— Один собираешься или?..
Дондик вдруг сверкнувшими глазами оглядел Ростика и остальных, по порядку.
— Вот эти глазастые орлы мне подойдут.
Борщагов словно только сейчас заметил ребят и посмотрел на них удивленно.
— Молоды. Может, возьмешь кого повернее?
Но теперь, получив шанс, Дондик не собирался его упускать. Он посмотрел на Достальского в упор.
— Как они, лейтенант?
— Вы правы, товарищ капитан, самые глазастые из тех, с кем я тут служу.
Дондик кивнул, словно именно такого ответа и ждал. Потом посмотрел на Борщагова:
— Тогда сделаем так — пригоним БМП, и... Если вы, конечно, не возражаете?
Разумеется, Борщагов не возражал. Ростику показалось, ему было все равно. Он думал о чем-то совсем другом, далеком от реальных проблем и надобностей попавшего в непонятную ситуацию Боловска.
