Ночь надвигалась на старинный особняк Сарнмира, словно стая прожорливой саранчи, пожирающей солнечный свет.

Маргарита, запахнувшись в шаль, стояла на открытой террасе и вглядывалась в темнеющее небо. Ей казалось, что так и ее жизнь меркнет, теряя краски, и вслед за холодным закатом настанет непроглядная ночь.

Джулиан Сарнмир стоял почти под нею, у входа в дом. На мгновение Маргарита подумала о том, что он как влюбленный, коротающий ночь у балкона своей единственной, чтобы петь ей серенады.

«Мой Ромео», — подумала она с горькой усмешкой.

Женщина вспоминала любовь, что связывала их совсем недавно, казалось, так крепко — куда все ушло? Возраст наложил на ее лицо дымку серых морщин, и каждая все дальше отделяла ее от мужа.

Она видела перед собой Марьяну, вспоминала их взгляды, перехваченные украдкой, думала о себе, старой и никому не нужной.

Ей нравилось любоваться своим несчастьем, и, как многие жены богатых мужей, она только этим и занималась.

Человек, к которому были обращены ее мысли, тоже думал о ней. Одна цель — спасти жену от власти Алеганда — засела в его мозгу, застряла, словно осколок снаряда, который невозможно извлечь, не убив человека.

Заботился ли он о Маргарите? Или хотел освободиться сам, смелым широким жестом избавиться наконец от опостылевшей жены, зажить в свое удовольствие — с Марьяной или любой другой красивой мордашкой, которая клюнет на его богатство и при этом не будет слишком докучать своими капризами?

Они делали друг друга несчастными. Прекратить все это было целиком в их власти — но именно боль, терзавшая обоих, объединяла двух человек, не давая освободиться. Она требовала то мести, то благородной жертвы, то ответа на бьющийся в висках вопрос «почему». Забыть о ней, перечеркнуть потерянное зря прошлое, чтобы спасти будущее, — в этом спасение, но человек всегда поступает иначе. Он отказывается от своего «завтра» ради того, чтобы оправдать «вчера».

Именно этим и занимался сейчас Джулиан Сарнмир. Напряжение, терзавшее его, было так велико, что требовало разрядки. Обычно люди в таком состоянии нервно ходят из стороны в сторону, но банкир уже давно, резким усилием воли, отучил себя от этой привычки, считая ее нелепой. И теперь он медленно сжигал себя изнутри, оставаясь внешне спокойным и неподвижным.

Вдалеке послышался шум автомобиля, и Джулиан, почти сам того не осознавая, взмолился — пусть это будет Тиндол. Рядом с Тиндолом Сарнмир всегда чувствовал себя уверенным, словно со старым, потертым чемоданчиком-дипломатом, который из простой вещи давно превратился в талисман удачи.

Банкир не замечал, как помощник подстраховывает его, берет на себя все маленькие ошибки, которые неизбежны в любой работе, — и уступает шефу свои победы. Сарнмир привык к этому, как привыкают к восходу солнца, и если бы все вдруг кончилось, он удивился бы так же искренне, как человек, не увидевший утром светила на небосклоне.

Вот и сейчас он ждал, что приедет Пелатар и, словно губка, впитает в себя все неприятности, его волнение, скажет пару негромких, но внушающих доверие слов, — и жизнь вновь покатится по наезженной колее, которая всегда вела банкира к успеху.

Короля играет свита — и без своей свиты Сарнмир переставал чувствовать себя королем.

Вскоре появилась машина, но еще раньше, по звуку мотора, Джулиан с неудовольствием понял — Гонролд.

«Не терпится старому дураку сунуть пальцы в волшебный горшочек, — змеей проползла в голове ядовитая мысль. — А ведь придется иметь с ним дело. Нет, надо все же как-то избавиться от него. Глупо — с братками в бомонд, но главное — и опасно. Волка в дом приведешь, так он тобой же и отобедает».

Хейрод Гонролд, потирая крупные сухие ладони, уже выбирался из автомобиля. Шофер остался за рулем. Два телохранителя попытались было выбраться вслед за шефом, но тот кивком головы велел им сидеть.

«Так доволен, словно к девкам в веселый дом прикатил», — с раздражением подумал Сарнмир.

Мелькнуло и пропало мальчишеское желание как-нибудь исхитриться, да не пожать гостю руки — пусть знает свое место. Однако банкир тут же подавил свой глупый порыв — время расквитаться с зарвавшимся бандитом еще придет.

Надо нанести Гонролду один удар, после которого он уже не поднимется, а раздражать его мелкими комариными укусами и опасно, и просто глупо.

Хейрод приветствовал его с радостью, которая плеснула в лицо хозяину, словно запах крепкого перегара. Гость был в превосходном расположении духа, и причина этого веселья, узнай о ней банкир, рассердила бы его еще больше.

«Экую же домину себе отгрохал, счетоводишко», — размышлял Гонролд, оглядывая фасад особняка.

Он всегда думал о других в уничижительном тоне и в каждом мог найти нечто мерзкое, гаденькое, недостойное. Подобные мысли всякий раз возвышали Гонролда в собственных глазах. Приятно ходить в кипенно-белом фраке, когда у остальных подмечаешь грязь.

Гонролд оглядел дом и сад банкира — не как гость, но скорее как кредитор, приехавший описывать имущество. Он нашел, что у банкира вкус не отличается изысканностью, и это привело его в хорошее настроение — выйдя из грязи в князи, Хейрод болезненно боялся обвинений в вульгарности и очень радовался, когда мог подловить на этом других.

Сарнмир говорил мало, опасаясь, что, раскрыв рот, скажет такое, о чем потом придется жалеть. Его гость весь отдался радостному предвкушению, поэтому тоже не был расположен к разговору. Какое-то время они стояли в молчании, чем вызвали глухое раздражение Маргариты, надеявшейся что-нибудь подслушать.

Вскоре вновь послышался шум машины, и новый автомобиль подъехал к дому — не такой броский и дорогой, как у Гонролда. Вышел Тиндол, как всегда, уставивший глаза в землю, и покатился вперед, словно шар для боулинга.

Уперся в Хейрода, остановился («Не узнал туфли и брюки, вот-вот начнет обнюхивать», — мимоходом подумал Сарнмир), потом поднял голову и встретился взглядом с Гонролдом.

Тому не понравилось то, что он увидел в глазах Тиндола. Это был не страх, не уважение, даже не осторожное чувство разумного человека, встретившегося с опасностью.

«Словно таракана под подушкой увидел», — холодной каплей упало в голове Гонролда.

Обращать на это внимание сейчас не стоило, да и радости своей портить не хотелось, но темную, глухую злобу он затаил. Открыл толстый гроссбух на странице с черным списком и внес туда Тиндола одним из первых.

Тот уже снова глядел вниз, просеменил к хозяину, поздоровался, бросил быстрый взгляд на Гонролда, потом сказал скороговоркой, как нередко делают толстенькие, маленькие люди:

— Мистер Сарнмир, поговорить надо.

Джулиан поморщился. В большом банке всегда есть дела, о которых следует позаботиться, но сейчас он мог думать только о предстоящем ритуале — и Тиндол это хорошо знал.

Банкир извинился перед Гонролдом, тот, впрочем, и не нарывался в слушатели — чужие проблемы его интересовали мало, всегда хватало собственных. Он даже был доволен, что все немного задерживается — ему отчего-то казалось, что для важного дела нужны долгие приготовления. Случись все быстро и сразу, он бы почувствовал себя обманутым.

Телохранитель начал вылезать из автомобиля — решил, будто Тиндол угрожает патрону. Гонролд отправил его обратно коротким движением головы, словно вышколенную собаку. Про себя отметил, что парня с собой больше брать не стоит — глуповат.

Тиндол бросил еще один взгляд на Гонролда, для чего пришлось заглянуть из-за плеча Сарнмира, и заметил:

— А вы уверены, что надо его брать? Пусть внизу посидит, ваша супруга ему чаю нальет.

Он переминался с ноги на ногу и громко сопел, словно человек, пытающийся пройти через невидимую стену.

Эти слова озадачили Сарнмира. Тиндол всегда открыто высказывал свои мысли — тихо, вкрадчиво, но в то же время настойчиво. Банкир доверял его мнению и обычно следовал советам помощника. Однако Тиндол ни разу не вмешивался в дела Ордена.

Джулиан понимал, что и дел-то, строго говоря, никаких не было, и все же вмешательство Тиндола неприятно его задело, словно тот стал указывать шефу, какой галстук носить или в какой ресторан пригласить сегодня жену.

Тиндол переступил грань установившихся отношений, и это сразу насторожило Сарнмира. Уж не собралась ли серая мышь вырасти в серого волка? Однако он тут же отбросил эти мысли, отложив их на будущее, — следовало думать о другом.

Сарнмир пригласил гостей в дом, и Гонролд, оказавшийся ближе всех к дверям, бесцеремонно вошел в них первым.

— Наверх, да? — спросил он и, не дожидаясь ответа, застучал ботинками по мраморной лестнице.

Маргарита стояла в раскрытых дверях и смотрела, как они поднимаются. Гонролд глянул в ее сторону, не зная, как поступить — подойти поздороваться, или это будет выглядеть невежливо, ведь хозяйка могла сама встретить гостей у входа, если бы захотела.

Подобные сложности этикета всегда ставили его в тупик, но тем упорнее Гонролд старался соблюдать их, считая, что именно воспитание делает его джентльменом. Когда их глаза встретились, он поежился, словно его обдало резким порывом ветра. Ее отстраненность, холодная задумчивость, написанное на лице ощущение темной обреченности — все это было неправильным, ведь ритуал проводили, чтобы освободить ее от власти Алеганда.

Гонролд жил в мире, где редко говорят правду и никогда — всю до крупинки, поэтому он давно научился читать мысли по лицам. Он не увидел в Маргарите ни надежды на близкое спасение, ни страха, что ее мечты окажутся призрачными.

В ее глазах была лишь холодная пустота, словно он заглянул в ледяное ущелье.