11

Алистра, сколько ни билась, не смогла вытянуть из Хедрона дальнейших объяснений. Шут быстро пришел в себя от шока и панического бегства обратно к поверхности после того, как он остался один в подземельях Гробницы. Он стыдился своего трусливого поведения и сомневался, хватит ли у него смелости вернуться обратно в зал движущихся дорог, к разбегавшейся оттуда по миру сети туннелей. Считая Элвина по меньшей мере нетерпеливым, а может быть и вовсе безрассудным авантюристом, он все же не верил всерьез, что тот может нарваться на опасность. Рано или поздно он возвратится. Хедрон был уверен в этом. Ну, почти уверен: сомнений было как раз столько, чтобы сохранять осторожность. Разумнее будет, решил он, пока говорить об этом как можно меньше и постараться обратить все происшедшее в шутку.

Успех этого намерения оказался под угрозой после того, как, наткнувшись при выходе на Алистру, Хедрон не сумел скрыть своих чувств. Она увидела страх, столь отчетливо написанный у него на лице, и тут же решила, что Элвин находится в опасности. Все заверения Хедрона были тщетны, и, пока они шли через парк, Алистра злилась все больше и больше. Сперва она хотела остаться у Гробницы, чтобы дождаться, пока Элвин возвратится тем же таинственным путем, каким исчез. Хедрон смог убедить ее, что это будет пустой тратой времени, и успокоился, когда она последовала за ним в город. Существовала ведь возможность, что Элвин вернется почти сразу, а он не желал, чтобы секрет Ярлана Зея стал известен посторонним.

К тому времени, когда они добрались до города, Хедрону стало ясно, что его уклончивая тактика потерпела полный провал и ситуация основательно вышла из-под контроля. Впервые в жизни он проигрывал и не ощущал в себе способности справиться с возникающими проблемами. Его внезапный, иррациональный страх постепенно уступил место более глубокой и основательной тревоге. До этого момента Хедрон мало думал о последствиях своих деяний. Собственные интересы и мягкая, но подлинная симпатия к Элвину были достаточными мотивами. Хотя Хедрон поощрял Элвина и помогал ему, он никогда не верил, что подобное произойдет на самом деле.

Несмотря на разделявшую их пропасть лет и жизненного опыта, воля Элвина всегда была сильнее его собственной. Теперь было поздно что-либо предпринимать. Хедрон чувствовал, что события мчат его к развязке, совершенно выйдя из-под его власти.

Видя в Хедроне злого гения Элвина и явно стремясь обвинить во всем происшедшем именно его, Алистра была несправедлива. Не будучи по-настоящему мстительной, она была глубоко обеспокоена, и значительная доля ее раздражения сосредоточилась на Хедроне. Если бы Шуту довелось претерпеть по вине Алистры те или иные неудобства, она не испытала бы в связи с этим ни малейшего сожаления.

Достигнув большой кольцевой дороги, опоясавшей парк, они расстались в гробовом молчании. Наблюдая, как Алистра исчезает вдали, Хедрон устало пытался разгадать планы, зреющие в ее голове.

Сейчас он мог быть уверен только в одном. Еще долгое время ему не придется опасаться скуки.

Алистра действовала решительно и рассудительно. Она не собиралась связываться с Эристоном и Этанией: родители Элвина были приятными ничтожествами, к которым она чувствовала скорее некоторую привязанность, чем уважение. Они только потратили бы зря время в бесплодных разговорах, а затем поступили бы точно так же, как сейчас Алистра.

Джезерак выслушал ее рассказ без видимых эмоций. Если он и был встревожен или удивлен, то умело скрыл это — так умело, что Алистра была несколько разочарована. Ей-то представлялось, что ничего более необычного и важного никогда не происходило, и безучастное поведение Джезерака ее обескуражило. Когда она завершила рассказ, он расспросил ее о некоторых подробностях и намекнул, что она могла и ошибиться. Какие причины были предполагать, что Элвин действительно покинул город? Возможно, над ней просто подшутили; участие Хедрона, казалось бы, только подтверждало эту догадку. Может быть, именно в этот самый момент Элвин смеется над ней, скрываясь где-нибудь в Диаспаре.

Единственное, чего Алистра добилась от Джезерака — обещания сделать необходимые запросы и снова связаться с ней в течение суток. В то же время ей не следовало беспокоиться и говорить обо всей этой истории кому бы то ни было. Не нужно сеять тревогу по случаю инцидента, который, вероятно, разъяснится в ближайшие часы.

Алистра покинула Джезерака в расстроенных чувствах. Но она была бы довольна, если б могла увидеть его поступки, последовавшие непосредственно за ее уходом.

Джезерак имел друзей в Совете; за свою долгую жизнь он и сам бывал его членом, и, в случае невезения, мог войти в него вновь. Он соединился с тремя наиболее влиятельными коллегами и осторожно попытался заинтересовать их. Как наставник Элвина, он сознавал свое двусмысленное положение и торопился обезопасить себя. Впрочем, в происшедшее стоило посвятить лишь немногих.

Все немедленно пришли к выводу, что первым делом надо связаться с Хедроном и потребовать разъяснений. Но превосходное намерение не могло быть выполнено. Хедрон предусмотрительно скрылся из пределов досягаемости.

Хозяева очень тактично не напоминали Элвину о двусмысленности его положения. Он мог бывать во всех уголках деревушки Эрли, которой управляла Серанис — хотя слово «управлять» было, пожалуй, слишком сильным. Иногда она казалась Элвину благосклонным диктатором, иногда же представлялось, что она вообще не располагает никакой властью. Пока ему совершенно не удавалось понять общественное устройство Лиса — то ли оно было слишком простым, то ли настолько сложным, что все хитросплетения ускользали от его взгляда. Удалось выяснить лишь то, что Лис делился на многочисленные поселки; Эрли могла служить типичным примером. Но, в сущности, типичных примеров не было вообще, поскольку Элвина убеждали, что каждый поселок стремится как можно больше отличаться от соседей. Все это было предельно запутанно.

Несмотря на небольшие размеры и малочисленность населения, не превышавшего тысячу человек, Эрли была полна сюрпризов. Здешняя жизнь отличалась от диаспарской едва ли не во всех отношениях. Расхождения касались даже столь фундаментальных вещей, как речь. Голос для нормального общения использовался разве что детьми; взрослые редко произносили хоть слово, и Элвин в конце концов решил, что и это они делают только из вежливости к нему. Странно и неловко было сознавать себя опутанным сетью беззвучных и неощутимых слов, но Элвин в итоге привык к этому. Он удивлялся тому, как устная речь вообще выжила, не находя себе употребления, но позднее обнаружил, что люди Лиса очень любили пение и вообще все виды музыки. Без этой побудительной причины они, вероятно, давным-давно стали бы совершенно немыми.

Они были всегда при деле, занимаясь задачами, для Элвина обычно непостижимыми. Когда же он понимал, что они делают, их работа почти всегда представлялась совершенно ненужной. К примеру, немалая часть пищи жителей Лиса выращивалась, а не синтезировалась по разработанным миллионы лет назад прообразам. Когда Элвин указал на это, ему терпеливо объяснили, что народ Лиса любит наблюдать за ростом разных организмов, проводить сложные генетические эксперименты и разрабатывать все более изысканные вкусы и запахи. Эрли славилась своими фруктами, но когда он съел несколько отборных плодов, они не показались ему лучше тех, которые он мог сотворить в Диаспаре одним лишь мановением пальца.

Вначале ему казалось, что люди Лиса, быть может, успели утратить власть над некогда известными им силами и машинами, которые Элвин принимал как должное и на которых основывалась вся жизнь Диаспара. Но вскоре он понял, что дело не в этом. Знания и орудия имелись, но применялись только в самых важных случаях. Наиболее впечатляющим примером была система транспорта, если ее можно было так назвать. На короткие расстояния люди шли пешком, находя в этом удовольствие. Если они спешили или нуждались в перемещении небольших грузов, то использовали специально выращенных животных. Существо для перевозки грузов было невысоким шестиногим зверем, очень послушным и сильным, но туповатым. Гоночные животные были совсем другой породы: обычно они ходили на четырех ногах, но когда нужно было набрать скорость по-настоящему, они использовали только могучие задние конечности. Такие животные могли пересечь весь Лис за несколько часов, пассажир же восседал на шарнирном сиденье, пристегнутом к спине существа. Наверное, ничто на свете не подвигло бы Элвина отважиться на подобную скачку, но среди юношей Лиса она была популярным спортом. Породистые рысаки были аристократами животного мира и прекрасно знали об этом. Они располагали довольно обширным запасом слов, и до Элвина часто доносились их хвастливые разговоры о прошлых и будущих победах. Когда он пытался проявить дружелюбие и принять участие в беседе, животные изображали непонимание, а если он был настойчив, то они галопом мчались прочь с видом оскорбленного достоинства.

Этих двух видов животных было достаточно для всех обычных нужд. К тому же они доставляли своим владельцам немало удовольствия, которого не могли дать механические агрегаты. Но когда требовалась предельная скорость или необходимо было переместить большие грузы, то для этого без колебаний использовались специальные машины.

Несмотря на изобилие сюрпризов, которыми животный мир Лиса одарил Элвина, его значительно больше поразили предельные состояния человеческой жизни. Самые юные и самые старые — и тех, и других он видел впервые и не скрывал своего изумления. Самый пожилой житель Эрли едва достиг своего второго столетия, и ему оставалось лишь несколько лет жизни. Когда он сам достигнет такого возраста, думал о себе Элвин, его тело едва изменится, а этот старик, не имеющий к тому же в качестве компенсации череды будущих воплощений, уже почти исчерпал свои физические силы. Его волосы были совершенно белыми, лицо было покрыто неправдоподобно мелкой сеткой морщин. Казалось, что большую часть времени он проводит, сидя на солнце или неспешно гуляя по селу и обмениваясь беззвучными приветствиями со всеми встречными. Насколько Элвин мог судить Элвин, старик был вполне удовлетворен и не страдал от ощущения надвигающегося необратимого конца.

Это отношение к жизни настолько отличалось от принятого в Диаспаре, что практически выходило за пределы понимания Элвина. Почему следует смиряться со смертью, когда ее можно было преодолеть, прожить тысячу лет и, перепрыгнув через века, начать все заново в мире, который был сотворен при твоем участии? Он был полон решимости прояснить эту загадку, как только у него появится шанс откровенно поговорить о ней. Элвину было трудно поверить, что Лис сделал выбор по своей воле, зная об имеющейся альтернативе.

Частичным решением загадки для него явились дети, эти маленькие существа, бывшие для него столь же незнакомыми, как и прочие животные Лиса. Немало времени провел он среди детей, наблюдая за их играми, и наконец был принят ими как друг. Иногда ему казалось, что они вообще не люди — так чужды были ему их поведение, их логика и даже их язык. Не веря своим глазам, он смотрел на взрослых и спрашивал себя: возможно ли, чтоб они развились из этих необычайных существ, проводивших большую часть жизни в своем собственном мире.

И тем не менее, озадачивая его, дети пробуждали в его сердце никогда не изведанное ранее ощущение. Когда они — впрочем, довольно редко — разражались слезами полной безнадежности и отчаяния, их крошечные горести казались ему более трагичными, чем долгое отступление Человека после утраты Галактической Империи. Это было нечто слишком грандиозное и удаленное для того, чтобы вызвать сопереживание, а хныканье ребенка пронзало самое его сердце.

Элвин познал в Диаспаре любовь; но здесь он постиг нечто равно драгоценное, без чего сама любовь не могла бы придти к своему высшему итогу, вечно оставаясь незавершенной. Он постиг нежность.

Если Элвин изучал Лис, то и Лис изучал его и не был им разочарован. На третий день его пребывания в Эрли Серанис предложила Элвину отправиться в глубь страны, чтобы увидеть и другие ее части. Это предложение он принял сразу

— но с условием, что не будет ехать верхом на одном из животных-скакунов.

— Могу заверить тебя, — сказала Серанис с необычным для ее речей проблеском шутливости, — что здесь никто и в мыслях не имеет рискнуть одним из своих драгоценных животных. Поскольку это исключительный случай, я организую транспорт, в котором ты будешь чувствовать себя по-домашнему. Твоим проводником будет Хилвар. Но, конечно, ты можешь отправиться куда пожелаешь.

Элвин засомневался, так ли это на самом деле. Ему казалось, что если он попытается вернуться к холмику, с вершины которого он шагнул в Лис, то возникнут какие-нибудь возражения. Однако сейчас это его не беспокоило, — он не торопился вернуться в Диаспар и, в сущности, мало размышлял на эту тему после первой встречи с Серанис. Жизнь здесь была так интересна и необычна, что он был ею пока вполне доволен.

Он оценил жест Серанис, предложившей ему в спутники своего сына. Впрочем, Хилвар, несомненно, был должным образом подготовлен к тому, чтобы предотвратить любые из подстерегавших Элвина опасностей. Надо сказать, что Элвин не сразу привык к Хилвару. И причина этого могла бы показаться последнему обидной. В Диаспаре физическое совершенство было столь всеобщим, что личная красота не имела никакой цены; люди обращали на нее внимания не более, чем на воздух, которым они дышали. Не так обстояло дело в Лисе, и для характеристики Хилвара наиболее лестным прилагательным было бы слово «симпатичный». По меркам Элвина Хилвар был откровенно некрасив, и какое-то время он сознательно избегал его. Если Хилвар и знал об этом, то не подавал виду, и вскоре его добродушное дружелюбие разрушило все преграды. Настало время, когда Элвин настолько привык к широкой, чуть скошенной улыбке Хилвара, к его силе и доброте, что не расстался бы с ним ни под каким видом. Он едва мог поверить, что некогда находил его непривлекательным.

Они покинули Эрли на заре, на небольшом глайдере, который был устроен, по-видимому, по тому же принципу, что и доставившая Элвина из Диаспара машина. Он парил в воздухе в нескольких сантиметрах от почвы и, хотя направляющий прут отсутствовал, Хилвар объяснил Элвину, что глайдеры могут перемещаться только по предписанным маршрутам. Все населенные пункты были соединены друг с другом подобным образом; но за время пребывания в Лисе Элвину не довелось видеть других глайдеров.

Хилвар затратил немало усилий на организацию этой экспедиции и, по-видимому, предвкушал ее не меньше, чем Элвин. Он спланировал маршрут в соответствии с собственными интересами. Хилвар был страстным натуралистом и надеялся обнаружить в сравнительно малонаселенных районах Лиса, которые они должны были посетить, новые виды насекомых. Он намеревался направиться к югу, насколько машина сможет их довезти, а остаток пути следовало идти пешком. Не вполне сообразив, что из этого следует, Элвин не возражал.

У них в пути был товарищ — Криф, наиболее примечательный из всех любимцев Хилвара. Когда Криф отдыхал, его шесть невесомых крыльев складывались вдоль тела, блестевшего сквозь них подобно скипетру, усыпанному самоцветами. Но стоило его побеспокоить — и он взмывал в воздух, окутанный радужными мерцаниями и слабым жужжанием невидимых крыльев. Хотя огромное насекомое подлетало на зов и иногда даже выполняло простые приказы, оно было почти лишено разума. Но все же оно, безусловно обладало собственной личностью и по какой-то причине с подозрением относилось к Элвину, чьи попытки завоевать его доверие всегда кончались ничем.

Для Элвина путешествие по Лису было воплощением иллюзорной мечты. Машина бесшумно, как призрак, скользила вдоль бескрайних равнин и петляла по лесу, нигде не сбиваясь с невидимой трассы. Она перемещалась примерно вдесятеро быстрее спокойно идущего человека: редко кому-либо из обитателей Лиса требовалась большая спешка.

Они миновали много сел, некоторые из которых размерами превосходили Эрли, но в основном были построены по тому же образцу. Элвин с интересом отмечал тонкие, но вполне заметные различия в одежде и даже в физическом облике, проявлявшиеся при переезде из одной общины в другую. Цивилизация Лиса слагалась из сотен различных культур, каждая из которых вносила в целое свой особый вклад. Глайдер был загружен изрядным количеством наиболее известного продукта Эрли — небольшими желтыми персиками, которые Хилвар раздавал на пробу и которые с благодарностью принимались. Он часто останавливался поболтать с друзьями и представить им Элвина. Тот не уставал поражаться вежливости, с которой все, узнав, кто он такой, тут же переходили на устную речь. Это должно было вызывать у них затруднения, но насколько он мог судить, они всегда подавляли искушение перескочить на телепатию, и Элвин никогда не ощущал себя вне разговора.

Самую длительную остановку они сделали в маленькой деревушке, почти скрытой в море высокой золотой травы; ветерок колыхал над их головами, казавшиеся живыми, кончики стеблей. Когда они зашагали через траву, то бесчисленные стебли стали одновременно клониться — точно волны накатывались на них. Сперва это даже слегка беспокоило — Элвину странным образом чудилось, будто травы сгибаются, чтобы посмотреть на него; но потом он стал находить это постоянное движение успокаивающим.

Элвин вскоре обнаружил причину остановки. В небольшой компании, собравшейся еще перед тем, как глайдер въехал в село, находилась застенчивая смуглая девушка — Ньяра, как ее представил Элвину Хилвар. Юноша и девушка явно были очень рады увидеться вновь, и Элвин ощутил зависть к их счастью. Хилвар откровенно разрывался между своими обязанностями сопровождающего и желанием остаться с Ньярой наедине. Элвин вскоре освободил его от этого затруднения, отправившись посмотреть окрестности. В деревушке глядеть было особенно не на что, но он не торопился.

Когда они снова двинулись в путь, Элвин не замедлил задать Хилвару множество вопросов. Он не мог представить себе природу любви в телепатическом обществе, и, выждав для приличия, затронул эту тему. Хилвар охотно пустился в объяснения, хотя Элвин подозревал, что заданный им вопрос заставил его друга прервать долгое и нежное мысленное прощание.

В Лисе, судя по всему, любовь начиналась с мысленного контакта; могли пройти месяцы и годы прежде чем пары встречались в действительности. Таким образом, не оставалось места для ложных впечатлений и обоюдных обольщений. Двое, сознания которых были взаимно открыты, не могли иметь тайн друг от друга. При попытке скрыть что-либо партнер сразу узнал бы об этом.

Только весьма зрелый и уравновешенный рассудок мог позволить себе такую честность; только любовь, основанная на абсолютном бескорыстии, могла ее выдержать. Элвин понимал, что подобная любовь глубже и богаче, чем та, которая была доступна его народу; Элвин с трудом верил в саму возможность такого идеального чувства.

Тем не менее Хилвар убеждал его, что все, сказанное им — правда, а когда Элвин начал настаивать на большей определенности, он с заблестевшими глазами погрузился в собственные воспоминания. Существовали вещи, которых нельзя было передать: либо ты знал их, либо нет. Элвин с грустью решил, что он никогда не достигнет того уровня взаимопонимания, который был самой основой жизни этих счастливых людей.

Когда глайдер вырвался из саванны, обрывавшейся столь резко, как будто трава не смела переступить прочерченной кем-то границы, впереди показалась гряда низких холмов, густо поросших лесом. Как пояснил Хилвар, это был первый уступ основного защитного вала, ограждавшего Лис. Настоящие горы находились впереди, но для Элвина даже эти холмики были зрелищем впечатляющим и внушавшим благоговение.

Машина замерла в узкой, укромной долине, все еще залитой теплом и светом заходящего солнца. Хилвар посмотрел на Элвина так открыто и чистосердечно, что в его взгляде при всем желании нельзя было отыскать и следа лукавства или неискренности.

— Отсюда мы двинемся пешком, — сказал он ободряюще и начал доставать из машины снаряжение. — Дальше ехать нельзя.

Элвин окинул взглядом окружающие холмы и комфортабельное кресло, в котором он сидел во время поездки.

— Разве нет обходного пути? — спросил он без особой надежды.

— Конечно, есть, — ответил Хилвар. — Но мы не пойдем в обход. Мы пойдем к вершине, что куда интереснее. Я поставлю машину на автоматику, и она будет ждать нас, когда мы спустимся с той стороны.

Решившись не сдаваться без боя, Элвин сделал последнюю попытку.

— Скоро стемнеет, — запротестовал он. — Мы не сможем пройти весь этот путь до заката.

— Ну да, — сказал Хилвар, с невероятной быстротой разбирая припасы и снаряжение. — Мы заночуем на вершине и закончим путешествие утром.

Теперь Элвин понял, что потерпел поражение.

Поклажа, которую они несли, выглядела очень внушительно, но несмотря на массивность была почти невесомой. Вся она была уложена в поляризующие тяжесть контейнеры, так что оставалось довольствоваться лишь инерцией. Пока Элвин двигался по прямой, он не ощущал, что вообще что-то несет. Управиться с контейнерами, однако, удалось лишь после некоторой практики: как только он пробовал круто сменить направление, его груз, казалось, заражался упрямством и изо всех сил старался вернуть Элвина к начальному курсу, пока тот не преодолевал его момент инерции.

Когда Хилвар подтянул все ремни и нашел, что все в порядке, путешественники медленно зашагали по долине. Оглянувшись, Элвин с грустью увидел, как их глайдер двинулся задним ходом и исчез из виду; интересно, сколько времени должно пройти, прежде чем можно будет опять расслабиться в его комфортабельном кресле.

Тем не менее восхождение было очень приятным. Солнце слегка согревало их спины, вокруг открывались все новые и новые виды. Они шли по прерывистой, время от времени вообще исчезавшей тропе. Хилвар, однако, умудрялся точно находить дорогу даже там, где Элвин совершенно терялся. Он спросил у Хилвара, кем проложена эта дорога. Оказалось, что среди холмов обитало много небольших животных; некоторые жили сами по себе, а некоторые — примитивными сообществами, во многих чертах напоминавшими человеческую цивилизацию. Некоторым из них удалось даже научиться использованию огня и орудий труда. Элвин даже не подумал, что подобные существа могут оказаться недружелюбными: и он, и Хилвар, как должное, принимали обратное

— ведь в течение столь долгих веков ничто на Земле не оспаривало верховенства Человека.

Они шли в гору уже полчаса, когда Элвин впервые услышал тихое, разносящееся по воздуху журчание. Он не мог обнаружить источник: звук, казалось, шел отовсюду и, не прерываясь, становился все громче по мере расширения горизонта вокруг. Он бы спросил Хилвара, что это такое, но надо было беречь дыхание.

Элвин был идеально здоров; в сущности, он не болел и часа за всю свою жизнь. Но одного физического здоровья, при всей его важности, недоставало для выполнения возникшей задачи. Его тело не обладало нужными навыками. Широкие шаги Хилвара, которыми тот мощно и без видимых усилий преодолевал любой склон, наполняли его завистью и решимостью не сдаваться, пока он в силах передвигать ноги. Он прекрасно понимал, что Хилвар испытывает его, и не обижался. Это было добродушной игрой; он включился в нее, несмотря на постепенно охватывавшее его ноги изнеможение.

Хилвар сжалился над Элвином, лишь когда они преодолели уже две трети склона. Они немного отдохнули, прислонившись к обращенной на запад каменной осыпи, пока нежный свет солнца ласкал их тела. Рокочущий грохот был теперь очень силен. Элвин спросил о нем у Хилвара, но тот отказался объяснить что-либо. Он только сказал, что в конце восхождения Элвина ждет сюрприз.

Они теперь двигались наперегонки с солнцем, но, к счастью, заключительный подъем не был крутым. Деревья, покрывавшие низ холма, теперь стали более редкими, словно и они устали бороться с тяжестью. На последних сотнях метров землю устилал ковер короткой, жесткой травы, ступать по которой было очень приятно. Когда показалась вершина, Хилвар вдруг энергично рванулся вверх по склону. Элвин решил проигнорировать вызов; в сущности, у него не было выбора. Его хватило лишь на то, чтобы постепенно тащиться вперед и, поравнявшись с Хилваром, в изнеможении опуститься на землю.

Лишь отдышавшись, он смог оценить пейзаж, открывшийся перед ним, и увидеть источник несмолкающего грохота. Земля по ту сторону верхушки холма стремительно переходила в почти вертикальный каменистый обрыв. С обрыва, отрываясь от него на немалое расстояние, ниспадала могучая водяная лента; плавно изгибаясь, она разбивалась о скалы в нескольких сотнях метров внизу. Там она терялась в мерцающем тумане пены, из недр которого и раздавался беспрестанно рокочущий гром, гулким эхом разносившийся по обе стороны гряды холмов.

Большая часть водопада была уже в тени, но лучи солнца, струясь между гор, все еще освещали землю внизу, сообщая пейзажу чарующее очарование. Ибо у подножия водопада трепетала в недолговечной прелести последняя радуга на Земле.

Хилвар взмахнул рукой, обводя горизонт.

— Отсюда, — сказал он громко, чтобы его было слышно в гуле водопада, — ты можешь видеть весь Лис.

Элвин вполне мог поверить ему. К северу на многие километры тянулся лес, там и сям прорезанный полянами, лугами и извилистыми нитями множества речушек. Где-то в этой бескрайней панораме пряталось село Эрли, но пытаться отыскать его было делом совершенно безнадежным. Элвину лишь ненадолго показалось, что он заметил озеро, мимо которого вела дорога в Лис. Еще дальше к северу деревья и поляны терялись в крапчатом зеленом ковре, морщинившемся кое-где грядами холмов. А еще дальше, на самом пределе видимости, подобно облачному валу, лежали горы, отсекавшие Лис от пустыни.

Тот же вид открывался при взгляде на восток и запад; к югу же горы были, казалось, всего в нескольких километрах. Элвин ясно разглядел их и понял, что они значительно выше пригорка, на котором он стоял. Их разделяла страна куда более дикая на вид, чем та, которую они миновали только что. Почему-то она казалась пустынной и заброшенной, словно человек не жил здесь уже очень давно.

На немой вопрос Элвина ответил Хилвар.

— Некогда эта часть Лиса была заселена, — сказал он. — Я не знаю, почему ее оставили; возможно, когда-нибудь мы снова отправимся туда. Сейчас там обитают лишь животные.

Действительно, там не было видно ни полян, ни укрощенных рек, указывающих на присутствие людей. Лишь в одном месте можно было заметить, что человек когда-то все же жил здесь: на расстоянии многих километров над крышей леса, подобно сломанному клыку, выступали одинокие белые руины. Все вокруг было поглощено джунглями.

— Нам следовало заняться этим раньше, — сказал как всегда практичный Хилвар, распаковывая снаряжение. — Через пять минут здесь будет темным-темно и к тому же холодно.

На траве появились диковинные детали какого-то аппарата. На тонком треножнике возвышался вертикальный шест с грушевидным придатком на конце. Хилвар выдвигал его до тех пор, пока груша не оказалась как раз у них над головами, и дал мысленную команду, не уловленную Элвином. Их маленький лагерь озарился ярким светом. Груша давала не только свет, но и тепло — Элвин кожей ощутил нежное, ласкающее сияние.

Держа треножник в одной руке, а свой контейнер — в другой, Хилвар стал спускаться по склону, Элвин же поспешал сзади, изо всех сил стараясь удержаться в круге света. Наконец, они разбили лагерь в небольшой ложбине в нескольких сотнях метров от вершины, и Хилвар занялся приведением в действие прочего снаряжения.

Первой появилась большая полусфера из какого-то прочного и почти невидимого материала, полностью окутавшая их, защитив от начинающегося холодного ветра. Купол, судя по всему, генерировался небольшим ящичком, который Хилвар кинул на землю, тут же полностью забыв о нем и даже забросав прочими пожитками. Возможно, из него же спроецировались комфортабельные полупрозрачные кушетки, на одной из которых Элвин с наслаждением растянулся. Впервые в Лисе он увидел материализацию мебели; дома здесь казались ему сверх меры забитыми всякой всячиной, которую было бы куда лучше убрать с дороги в Банки Памяти.

Еда, которую Хилвар достал из очередного контейнера, также оказалась первой чисто синтетической пищей, отведанной Элвином после прибытия в Лис. Когда преобразователь материи, поглотив сырье, сотворил каждодневное чудо, воздух под куполом ровно колыхнулся и просочился в отверстие где-то вверху. Вообще-то Элвин был очень рад синтезированной еде. Способы, которыми приготовлялись другие ее виды, шокировали Элвина своей пугающей негигиеничностью; кроме того, имея дело с преобразователем материи, можно было точно знать, что именно ты ешь.

Когда они расположились на ужин, ночь уже наступила и показались звезды. К концу ужина за пределами их светового круга было уже совсем темно. У его края Элвин заметил неясные силуэты вышедших из укрытия лесных обитателей. Время от времени в уставившихся на него глазах мелькали отблески света. Но какие бы звери ни глядели оттуда, ближе они не подошли, и ему не удалось их рассмотреть.

Все было очень мирно, и Элвин ощущал полное удовлетворение жизнью. Улегшись на кушетках, Элвин и Хилвар долго беседовали, обсуждая увиденное, загадки, которыми оба были заинтригованы, различия в обеих культурах. Хилвар был поражен чудесными свойствами схем вечности, поставившими Диаспар вне власти времени, и Элвину совсем непросто было ответить на некоторые его вопросы.

— Что мне непонятно, — сказал Хилвар, — каким это образом конструкторы Диаспара достигли уверенности в том, что в схемах памяти ничего не может испортиться. Ты сказал мне, что информация, описывающая город и всех живущих в нем, хранится в виде распределения электрических зарядов внутри кристаллов. Хорошо, ну пусть сами кристаллы вечны — но как насчет подключенных к ним схем? Неужели абсолютно никогда не происходит никаких сбоев?

— Этот же вопрос я задавал Хедрону, и он объяснил мне, что Банки Памяти на самом деле утроены. Любой из трех банков может обслуживать город, и если с одним из них что-нибудь будет не так, два других автоматически исправят его. Только если одинаковая ошибка произойдет одновременно в двух банках, ущерб окажется непоправимым — но вероятность этого бесконечно мала.

— А как осуществляется связь между образами в блоках памяти и действительными составляющими города? Между планом и вещами, которые он описывает?

Увы, Элвин полностью исчерпал свою эрудицию. Он знал, что ответ включает в себя использование технологий, основанных на манипуляции самим пространством — но как можно жестко удержать на месте атом, исходя из хранящихся где-то данных, он не мог объяснить даже в самых общих чертах. Во внезапном озарении он указал на невидимый купол, защищавший их от ночи.

— Расскажи мне, как ящик, на котором ты сидишь, создает эту крышу над нашими головами, — объявил он, — и тогда я объясню тебе, как работают схемы вечности.

Хилвар расхохотался.

— Ну что ж, полагаю, это честное сопоставление. Тебе надо будет расспросить об этом у кого-нибудь из наших специалистов по теории поля. Я, конечно, не смогу тебе ответить.

Эта реплика повергла Элвина в глубокое раздумье. Значит, в Лисе все еще были люди, понимавшие, как работают их машины; в Диаспаре же таких людей не осталось.

Они еще долго разговаривали на подобные темы, и наконец Хилвар заявил:

— Я устал. А ты — ты не собираешься спать?

Элвин потер все еще ноющие конечности.

— Возможно, я бы и захотел, — признался он, — но не уверен, что смогу. Мне это все еще кажется странной привычкой.

— Это куда больше чем привычка, — улыбнулся Хилвар. — Мне говорили, что некогда сон являлся необходимостью для всех людей. Мы все еще любим поспать по крайней мере раз в сутки, хотя бы несколько часов. За это время тело освежается, и то же происходит с рассудком. Неужели в Диаспаре никто никогда не спит?

— В очень редких случаях, — сказал Элвин. — Джезерак, мой наставник, делал это раз или два, после исключительных умственных усилий. Хорошо сконструированное тело не должно нуждаться в подобных периодах отдыха: мы покончили с ними миллионы лет назад.

Тут же действия Элвина вступили в прямое противоречие с его весьма хвастливыми словами. Он почувствовал усталость, какой прежде никогда не знал; она словно расползалась из его ног, затопляя все тело. В этом ощущении не было ничего неприятного — скорее наоборот. Хилвар с веселой усмешкой наблюдал за ним, и у Элвина достало сил подумать — не испытывает ли его спутник на нем возможности своей умственной энергии? Впрочем, он был далек от мысли протестовать по этому поводу.

Свет, исходивший от металлической груши наверху, померк до слабого сияния, но излучаемое ею тепло не убывало. В последних проблесках света затуманившийся рассудок Элвина отметил курьезное обстоятельство, о котором обязательно следовало расспросить наутро.

Когда Хилвар раздевался, Элвин впервые увидел, насколько разошлись две ветви человеческого рода. Некоторые различия касались лишь пропорций или заметности, но другие — наружные гениталии, зубы, ногти, волосы на теле

— являлись более существенными. Однако сильнее всего его поразила загадочная маленькая впадинка в центре живота Хилвара.

Когда спустя несколько дней он припомнил эту тему, потребовались долгие объяснения. Пока Хилвар разъяснял Элвину функции пупка, ему пришлось произнести тысячи слов и нарисовать с полдюжины схем.

И оба они сделали огромный шаг вперед к пониманию основ, на которых строилась каждая из двух цивилизаций.