До конца своих дней не помнил Кай, что произошло дальше в тот день. А в деревне говорили всякое. Много оказалось очевидцев произошедшего.

Сали припоминала, что солнце еще на вершину небосвода не взобралось, а уж Кай вернулся из леса в «Золотую кобылу». Говорила, что шел он, тряся головой, без мешка, без силков и, уж конечно, без добычи. И руки странно растопыривал перед собой — будто то ли обнять хотел кого-то, то ли схватить. Служанка харчевни, естественно, удивилась: чего это такое происходит? Уж не на ведьму ли пацан нарвался в лесу? Окликнула его, даже метлой шлепнула по затылку, когда он, не поглядев на нее, мимо прошел. Кай не отозвался. Будто и не услышал, и не почувствовал ничего. Она за ним хотела пойти, да тут Шарли ее окликнула — надо было кур щипать. А после курятника закрутилась и уж думать забыла про сироту-приблуду.

А Лыбка рассказала, что зашла на кухню воды испить, а там Кай сидит и здоровенный кухонный нож, которым туши разделывают перед варкой, на точильном камне точит. Ну точит и точит, делов-то. Она мимо него пошла, да, видать, не протиснулась толстой задницей, начала кричать: чего, мол, раскорячился на всю кухню! А Кай, говорит, как зыркнет на нее, а глаза у него, точно у быка, кровью налитые, страшенные. Она и выскочила из кухни, от греха подальше. И сколько ее впоследствии ни спрашивали, ничего, кроме повторений об этих страшенных бычьих глазах, от бестолковой бабы добиться не могли.

А Шарли, которая в тот день стряпала, как обычно, на кухне Кая не видела. Точильный камень — да, валялся прямо посреди кухни, она еще споткнулась об него, а Кая не было. Видать, наточил нож да и спрятался куда-то. До поры до времени.

А вот Кривой Ян и Бад Сухорукий о том дне много чего могли порассказать. Они как раз с утренней рыбалки в «Золотую кобылу» пришли. С уловом им тогда повезло, да так, что обменяли они свою рыбу на пару медных монет, да еще по кружке пива досталось обоим. Так вот сидели они, потягивая пиво и размышляя на тему: вернуться ли в деревню, где можно приобрести у Рабки кувшин-другой крепкого самогона, но есть опасность нарваться на собственных супружниц, или же шикануть и спустить весь заработок на пиво? В трапезной еще торговец, направлявшийся в Мари, жрал цельного гуся, а двое его слуг развлекались игрой в кости. Вот что Кривой Ян рассказывал:

— Мы только по второй кружке взяли, как вваливается в трапезную этот парнишка, сын Карла — Сэм. Малость его пошатывало еще, это я помню. Вваливается, озирается по сторонам и, не здороваясь ни с кем, проходит прямо за стойку, где Лыбка стояла. Лыбку он подзатыльником наградил, а сам нацедил себе кружку пива. Только из-за стойки вышел, как вдруг дверь чулана, где дорожные плащи на ночь запирают, распахивается. И пацан этот выходит. В руках — нож здоровенный! Выходит и прямиком идет к Сэму. Тот рот распахнул, кружку выронил… А этот щенок, ни слова ни говоря, как начал свой нож прямо в рожу Сэма пихать! Тут мы все обалдели. Сэм орет, визжит, на колени упал, крутится собачкой, уползти пытается, рожу локтями прикрывает, а этот… как его?.. Кай… вокруг него вьется и все норовит в рожу ударить. Кровища брызжет!.. Сами видели: не только пол и стойка — стена в кровавых пятнах была, а та стена шагах в пяти от них. Даже на потолке следы потом обнаружили! Торговец первым опамятовался. Крикнул своим слугам, а те — здоровенные такие лбы, они ж не просто на посылках, они еще охраняли его, на дорогах-то глухих мало ли чего случиться может… Да! Так вот слуги кинулись на мальчишку: один его схватил, второй Сэма оттаскивает в сторону. Сэм уж не визжал, сразу в руках слуги обмяк. А рожа у него… Это уж не человечья рожа была. Это какая-то красная маска — кожа и мясо свисали ошметьями, не поймешь, где глаза, где нос… Кай сразу нож выпустил и вроде на мгновение… как деревянный стал. Тут уж и мы с Бадом подоспели. Ну начали руки пацану крутить, Бад ему еще врезал разок — правильно, надо ж такое сотворить! Вот тут-то и началось. Как оно там дальше было, я не упомню. Последнее, что помню: слуга торговца пацана за одну руку держит, Бад за вторую, а я сзади это… шею ему обхватил, чтоб, значит, не вырывался. Тут… как будто потолок на меня рухнул. В себя я пришел, уж когда все кончено было. А нос мой — вот, гляньте! — до сих пор на сторону смотрит…

Бад Сухорукий хоть и в памяти был, но ничего толком сказать не мог. По его словам, в мальчишку будто злой дух вселился. Вроде и пацан, от горшка два вершка, а как крутанулся, так и посыпались взрослые мужики в разные стороны. У самого Бада здоровая рука в суставе так вывернулась, что только Кагара сумела ее из-за спины вывести и в нормальное положение поставить. А слугам торговца — и первому, и второму — еще пуще досталось. У первого два ребра хрустнули и нога подломилась, аж осколок кости наружу вылез. А второй и вовсе встать не смог, так на телеге его из «Золотой кобылы» и увозили. А он еще горючими слезами заливался и все твердил о том, что пацан ему хребет хотел вырвать — мало-мало не вырвал, но повредил основательно — ноги у мужика едва шевелились. А сам торговец не дрался, нет. Он под стол спрятался. А Лыбка во двор вылетела как пробка из бутылки — во дворе-то как раз мужики из Лысых Холмов телегу разгружали. Их Марал послал десяток мешков кукурузной муки Жирному Карлу отвезти.

— Вот точно так же и в ту ночь было, — неизменно добавлял шепотом Бад в конце своего рассказа, — когда мы Танка хотели на поле голым пустить. Еще бы силенок щенку побольше, и живыми мы бы не ушли…

Мужики подоспели, когда все было кончено. Трое валялись посреди опрокинутых столов, корчась и воя. Кривой Ян лежал как мертвый. А в луже крови, рядом со стойкой, закрыв изуродованное лицо окровавленными руками, скрючился бесчувственный Сэм. Такова кровавая лужа была, что, когда парня поднимали, один из мужиков поскользнулся и грохнулся на пол. А Кай стоял посреди трапезы, ссутулившись, поводил невидящими глазами вокруг, точно не помнил, что произошло и как он здесь оказался. Окровавленный нож валялся у его ног. Мальчика повалили, стали вязать веревками — он не сопротивлялся. И не говорил ничего. Тут на крики спустился со второго этажа харчевни сам Жирный Карл, прилегший после сытного обеда вздремнуть. Кая, связанного, отволокли и бросили в погреб, на крышку которого для пущей безопасности водрузили здоровенный камень. А Жирный Карл лично кинулся в Лысые Холмы за Кагарой — даже коня не оседлал, так без седла и скакал.

Уже ночью того же дня видела Лыбка, как спускался Карл в погреб. Пробыл он там около часа и вышел, тяжело дыша и устало потряхивая здоровенными волосатыми кулаками, костяшки которых были сбиты.

Наутро созвали судебный сход.

Из деревни на телеге, запряженной могучим рыжим мерином, приехал Марал. Сам староста правил, а в телеге на охапке кукурузных листьев сидел старикашка Наги, да валялся, как обычно пьяненький, графский мытарь господин Симон. Мужики, те пятеро, что вязали Кая, уже ожидали во дворе харчевни. Еще несколько человек деревенских топтались у ворот — весть о произошедшем молниеносно разнеслась по Лысым Холмам. Но Карл распорядился, кроме свидетелей, никого не пускать. Бада Сухорукого и Кривого Яна не было. Они отлеживались в деревне в своих хижинах. Не было и торговца. Жирный Карл, поразмыслив, отправил его ранним утром, наградив немалым кошелем серебра и наказом: чтобы тот никому ничего никогда…

Мужиков оставили во дворе, а старосту, жреца и мытаря Карл первым делом отвел наверх, в ту комнату, где в постели, обложенный подушками, лежал Сэм. Голова парня была плотно обмотана чистыми тряпками, открытым оставался лишь правый глаз — вытаращенный и слезящийся. Тут же находилась и Кагара, она собирала расставленные по углам комнаты медные плошки, в которых еще курился серый пепел. Под потолком комнаты влажно поблескивали, перекатываясь, волны какого-то странно плотного дыма. Дряхлый подслеповатый Наги начал тревожно принюхиваться, а господин Симон сморщил нос и полез за пазуху за глиняной фляжкой.

— Ну? — коротко спросил Карл.

— Не помрет, — прошамкала Кагара.

— Только-то? — горько скрипнул зубами хозяин таверны. — Это я и без тебя знал. Выйди отсюда!

Когда Кагара удалилась со своими плошками, Жирный Карл обернулся к сопровождающим.

— Одно ухо напрочь отрезано, — сказал он, щуря глазки, которые начали наполняться слезами, — глаз вытек. Половина зубов выбита, и губы лохмотьями висят, а щеки… Дыры такие, что видно, как язык ворочается. И неизвестно, затянутся они или нет. Эх-х!.. Марла едва не померла, как узнала… Щ-щенок паршивый!

Сэм что-то промычал сквозь тряпки. Карл кликнул Лыбку, и четверо покинули комнату.

— Обычной мальчишеской дракой это не назовешь, — спокойно молвил Марал. — Ты говорил с… этим?

Хозяин «Золотой кобылы» понимающе кивнул.

— Молчит, псенок! Все руки об него отмолотил. Раз только заорал, будто снова взбесился, а потом опять замолчал.

— Судить надо, — сказал Марал. — Только… — Он опять пытливо взглянул на Жирного Карла. — Вначале свидетелей не зови.

Тот снова кивнул.

— Сам бы догадался, — буркнул он. — Пойдемте со мной. В комнату Марлы.

Господин Симон, опрокинув фляжку над пастью, вытряс последние капли и, икнув, вмешался разговор:

— Прикажи, чтоб это… Чтоб принесли…

— Не время сейчас, господин графский мытарь, — сдержался Карл.

Кая приволокли волоком, не потрудившись развязать даже ноги. Приволокли и поставили на колени в центре комнаты. Мужики поддерживали его так, чтобы лицо мальчика было видно Марле. Марла сидела в своем кресле, не шевелясь, уперев подбородок почерневшего от страшной новости лица в кривую рукоять своей палки-дубины. Марал и Карл, стулья которых стояли близко друг к другу, о чем-то тихо-тихо шептались, Наги величественно глядел в никуда.

Карл мотнул головой, приказывая мужикам удалиться. Когда они покинули комнату, Кай продержался на коленях всего несколько мгновений. Затем повалился набок.

— С-сучье отродье!.. — прошипела Марла.

Одежда Кая была изодрана — меж веревочных петель торчали грязные тряпичные клочья. Но лицо, опухшее от побоев, было неожиданно бело. И широко открытые глаза были спокойны. По очереди мальчик оглядел присутствующих — лежа, он мог видеть всех. И все, кроме Марлы и Наги, опустили глаза. Первым к Каю обратился Жирный Карл:

— Скажи, зачем ты напал на моего сына?

— Потому что хотел убить его, — чисто и просто, будто давно дожидался этого вопроса, ответил мальчик.

— Выродок! — рявкнула Марла и грохнула палкой о пол.

— Почему ты хотел убить его? — стараясь оставаться спокойным, задал новый вопрос Карл. Ему вдруг стало не по себе от этого мальчишки. Теперь он совсем не был похож на того пацана, которого Карл вечно шпынял по разным хозяйственным делам. Словно за несколько часов Кай повзрослел на двадцать лет.

— Потому что он убил мою мать, — так же ровно ответил Кай.

— Но если тебе стало известно подобное… — монотонно заговорил Марал.

— Потому что он убил мою мать, и вы все знали об этом, — договорил Кай. — Потому что он не понес никакого наказания…

— Ах ты!.. Да кто тебе про моего мальчика такое?.. — взвилась Марла, но Карл, чувствуя, что мальчишка сказал не все, остановил ее:

— Погоди-ка… Ты же понимаешь: то, что ты сейчас сказал, очень серьезное обвинение. С чего ты взял, что кто-то убил твою мать, а не сама она расшиблась о камни по собственной неосторожности?

Кай минуту помедлил. Натужно покривил губы в подобие ухмылки. Потом медленно и отчетливо назвал имена тех четверых, которых видел вчера с Сэмом на опушке леса.

— Сэм… сам рассказал им об этом. Я слышал. Спросите их.

— Спросим, — зловеще севшим голосом пообещала Марла, — спросим, дорогой мой, не сомневайся. Врет он! — вдруг закричала она. — Врет он все! Он завидовал моему мальчику, потому и напал на него!

Но Кай больше ничего не сказал. Глаза его потухли. Всем сразу стало ясно, что от него ничего не добиться.

— Эти четверо… — повернулся Карл к Маралу.

— У ворот стоят, — ответил староста. — С самого утра. Придется их позвать. Как и пятерых мужиков, которые вязали мальца.

— И Кривого Яна с Бадом Сухоруким, — угрюмо произнес Карл.

— Плюнь на них, — посоветовал староста тоном, по которому можно было понять, что он давно уже все обдумал. — Малец изувечил четверых взрослых здоровых мужиков. Кто этому поверит? Это только запутает дело, которое и без того…

— Говорят, приблуда с Танком-кузнецом крутился, — сказал Жирный Карл. — Этого душегуба чокнутого надо было из деревни гнать в три шеи еще пять лет назад! Говорил я тогда тебе…

— Зовите свидетелей! — громогласно распорядилась Марла. — Сначала пацанов!

Староста посмотрел на Карла. Тот согласно кивнул и добавил:

— А этого опять надо в погреб спустить. Эй, где вы там? Тащите псенка обратно!

Когда уволокли Кая и привели испуганно переглядывающихся пацанов, Марла рыкнула:

— Дайте мне с ними наедине поговорить!

Карл нахмурился, но Марал быстро поднялся и, запустив в бороду пятерню, сказал:

— Все правильно. Пусть поболтают по душам. Пойдем, — и, взяв под локоток, вывел успевшего задремать Наги. Господин Симон сбежал еще раньше. Воспользовавшись требованием Марлы, он спустился в трапезную и утвердился возле стойки, откуда больше никуда не желал отлучаться.

За закрытой дверью перекатывался голос Марлы. То, наливаясь силой, гремел вовсю, то снижался до совсем неслышного шепота. Жирный Карл и староста Лысых Холмов разговаривали без свидетелей — старенького Наги пришлось отвести в одну из комнат харчевни.

— До окрестных деревень слух докатится, это уж как пить дать, — говорил Марал. — Через пару дней все будут судачить о мальчишке и его мамаше.

— Да, — угрюмо подтвердил Карл. — Народ, чтоб его!.. Всем рты не заткнешь. Ведь думал же: дело кончено. Старики, родственники этих городских, серебром получили, мальчишка в харчевню взят.

— Ты все правильно сделал, — положил руку на плечо хозяину «Золотой кобылы» Марал. — Только вот сынку своему надо было в первую очередь язык укоротить.

Жирный Карл сжал и разжал кулаки.

— А если он одержим демонами? — с надеждой вдруг предположил он. — Таких ведь закон велит на костре сжигать?

— К смертной казни может лишь граф приговорить, — напомнил Марал. — Я бы очень не хотел, чтобы до его сиятельства дошел этот случай. Ты, я думаю, тоже. Ты его видел? Непохоже, чтобы парень был одержим. Да и любой, самый слабый маг скажет тебе, что это не так. Вот что надо сделать: за нападение с целью убийства преступник карается полусотней ударов плетью прилюдно.

— Да знаю я! — отмахнулся Карл. — Влепим ему плетей — и что? Думаешь, это его угомонит? Отлежится и снова за нож возьмется. Опять все сначала? Ежели такая канитель завяжется, точно до графа слухи доползут. Удавить бы его по-тихому!.. Но уже не получится. Разговоры пойдут. Эх, раньше надо было!..

— Дослушай! Выпороть мальца надо. Только вот пороть-то можно по-разному. Можно и две сотни выписать, а человек на второй день встанет. А можно и с трех ударов шкуру спустить. Понимаешь? Настоящие мастера этого дела есть. Я знаю. За день отыщу. Не из нашей деревни, но это даже и лучше.

Жирный Карл сообразил быстро.

— Я серебра не пожалею, — затараторил он. — Пусть сучонок сорок ударов помучится, как сынок мой мучился, а на пятом десятке сдохнет! Пусть он… А свидетели? — вдруг осекся хозяин таверны. — Эти пацанята? Староста Лысых Холмов усмехнулся:

— Со свидетелями дело, я думаю, уже решено.

Не успел он закончить, как приоткрылась дверь, и из комнаты просунулась лохматая голова.

— Господин Карл, — прерывающимся голосом позвал Гилль, на щеках которого цвели пунцовые пятна, — господин Марал… Тетушка Марла просит вас к себе…

Как и рассчитывали Жирный Карл и Марал, дело решили очень быстро.

Через несколько минут комната Марлы была забита народом так плотно, что, когда вносили связанного Кая, мужикам, столпившимся у порога, пришлось потесниться. Из комнаты вынесли всю мебель, кроме, конечно, кресла Марлы. У стен стояли пятеро мужиков, связавших Кая в тот злополучный день, и четверо деревенских пацанов. Сам Жирный Карл, староста Лысых Холмов Марал и жрец Наги разместились у кресла. Причем Марал, учтиво поддерживающий Наги под руку, вполголоса напоминал старикану, который по причине старческого маразма успел все забыть, суть дела. Притащили даже и прислонили к стене наклюкавшегося до полной невменяемости господина графского мытаря Симона. Кроме них умудрились втиснуться три служанки: Шарли, Сали и Лыбка.

Кая держали двое. Он обвис в их руках, полуприкрыв глаза, точно впавший в забытье.

— Как говорит преступник, — прокашлявшись, начал Карл, — он напал на моего сына, потому что тот, дескать, виновен в гибели его матери, которая, как все знают, расшиблась в прошлом году, упав в ручей. Якобы он слышал, как Сэм признавался в этом чудовищном злодеянии мальчишкам из деревни Лысые Холмы. Я попрошу свидетелей ответить: все было так, как говорит преступник? Гилль?..

— Нет, — замотал головой Гилль. — Я вчера Сэма-то и не видел. Я вот с этими… С Арком, Нилом и Лэном на Лиску ходил рыбу ловить.

— Арк?..

— Я это… — по-дурацки отвесил лошадиную челюсть Арк, — ну как ее… рыбу ловил. Тоже…

— Нил?..

— Не видал Сэма, — глядя себе под ноги, буркнул один из близнецов. — Ни Сэма, ни Ба… То есть Кая не видел.

— Лэн?..

— И я не видел, — ответил второй близнец.

— Следовательно, преступник лжет! — повысил голос Жирный Карл. — Все это слышали?

— Все… все… — вразнобой загомонили мужики.

— Ага! — подтвердила и Лыбка, лупая пустыми глазами.

— В присутствии овеянного благодатью Нэлы мудрейшего Наги, уважаемого Марала, старосты Лысых Холмов и мытаря его сиятельства графа Конрада господина Симона утверждаю, что преступник напал на моего сына безо всякой причины. Все это слышали?

Мужики многоголосо подтвердили слова Жирного Карла. Господин графский мытарь Симон, услышав свое имя, открыл один глаз и удивленно икнул. Затем слово взял Марал.

— Как староста деревни, — заговорил он, — властью, данной мне его сиятельством графом Конрадом, за беспричинное нападение с целью смертоубийства и нанесение тяжелейших увечий невинному юноше приговариваю отрока Кая, урожденного города Мари, к публичной порке… — Марал сделал паузу и закончил: — Полсотни плетей! Наказание назначаю на воскресенье на площади у храма милосердной Нэлы!

Примерно минуту стояла тишина, которую нарушил благоговейный голос одного из мужиков:

— Вот так сказанул! Ай да Марал! Я и не понял ничего…

Потом сдержанно зашумели. Кай молчал. Только полузакрытые веки его чуть подрагивали. Жирный Карл наклонился к нему:

— Благодари за столь милостливое решение!

Мальчик открыл глаза. Моментально снова воцарилась полнейшая тишина.

— Это же неправда… — бесцветно выговорил Кай.

— Заткнись, щенок! — взвизгнула Марла. — Как ты смеешь?! — Она застучала палкой. — Вон отсюда! Все вон! Вон, я сказала!!!

Толкаясь, деревенские поспешно ретировались. Жирный Карл сам вытащил Кая из комнаты и передал его мужикам, чтобы те вернули мальчика в погреб.

Несколько минут спустя хозяин таверны и староста деревни сидели в трапезной. Перед каждым стояла кружка с крепким вином.

— Мальца не корми, — негромко, хотя в зале, кроме них, никого не было, советовал Карлу староста, — чтобы у него сил не было что-нибудь вякать при людях. Но поить не забывай, а то загнется прежде времени. Два дня у нас есть. За два дня я нужного человечка отыщу. Не тревожься, все пройдет гладко. Пацанам серебром заплати. Да не им, конечно, монеты давай, а родителям.

Карл потер лоб и перегнулся через стол к старосте.

— Кузнеца отошли, — шепнул он. — Найди причину какую-нибудь и отправь его… куда-нибудь… На всякий случай. Вдруг да выкинет что?..

— Да, — согласился Марал. — Я и сам об этом думал. Ну? — Он поднял кружку. — За удачное завершение этого дела!

Кай в полной темноте холодного погреба забылся тяжелым болезненным сном. Собственная участь уже не волновала его. Страшное потрясение, голод, холод и побои почти совершенно погасили в нем огонь жизни, времени которой осталось — два дня.

Король Гаэлона его величество Ганелон был не старым еще мужчиной, с широкой окладистой бородой, которая очень шла его круглому добродушному лицу. Его величество мог позволить себе такое качество, как добродушие. Королевство Гаэл он уже вторую сотню лет не знало войн, и государств, равных ему по могуществу, поблизости не было, а значит, не было врагов.

В этот день его величество был занят поздним завтраком: в окружении министров он восседал в Западной трапезной. Сам Ганелон и прочие сиятельные особы были увлечены не столько едой и питьем, сколько освоением новинки — стол, за которым они сидели, громадный, четырехугольный, с резными золочеными ножками (если ножками можно было назвать массивные подпоры, выполненные из цельных бревен), имел в центре возвышение с круглой поверхностью, от края до края которой рослый человек сделал бы пять шагов. На этом возвышении кружились в танце три полуобнаженные танцовщицы. О таком развлечении двор Ганелона еще не слыхивал. Идею вместе с танцовщицами в дар королю привез купец из далекой восточной страны, купивший себе право доставлять в Дарбионский королевский дворец пряности и ткани — такие тонкие, что кипу, умещавшуюся в тюке, который едва могли поднять двое взрослых мужчин, без усилий можно было пропустить сквозь узкое золотое кольцо.

Придворные музыканты, взмокшие от малоуспешных попыток попасть в такт чужеземному танцу, старательно выпиливали кто во что горазд, но их никто не слушал. Ганелон меланхолично оглаживал бороду, а министры хранили на лицах непроницаемое выражение, потому что пока не могли понять: как его величество оценит это диковинное срамное действо.

— Ишь ведь ты! — крякнул наконец Ганелон в своем глубоком кресле и, усмехнувшись в бороду, прищелкнул пальцами.

Министры зашевелились на мраморных скамьях. Первый министр Гавэн, сухощавый и полностью лысый, первым негромко посмеялся и, будто уже не в силах сдерживать восторга, прихлопнул в ладоши.

Западная трапезная была заперта — не ровен час, занесет сюда ее величество королеву Ариадну или кого из ее фрейлин, а то и малолетнюю принцессу Литию. Поэтому мажордому пришлось довольно долго молотить кулаками в резную дубовую древесину массивной двустворчатой двери, прежде чем его услышали. Он спешил сообщить его величеству о том, что архимаг Сферы Жизни старик Раншаль просит аудиенции короля.

Ганелон поморщился. Вообще-то такого рода приемы полагалось проводить в тронном зале или в зале для совещаний, но… кто еще может нарушить дворцовый королевский этикет, кроме самого короля? Поэтому его величество жестом прогнал танцовщиц и музыкантов и кивнул мажордому:

— Зови!

Министры выпрямились на скамьях, умело придав физиономиям деловое выражение.

Вошел Раншаль, высокий и сухой, как старая сосна. Длинный белый балахон с глубоким капюшоном не скрывал костлявого тела. Несмотря на возраст, двигался Раншаль порывисто. Прошелестев через всю трапезную, он склонился перед королем. А выпрямившись, скрипучим голосом сообщил:

— Секретное дело.

Ганелон едва сдержался, чтобы не скривиться: вечно эти маги строят из себя!.. Не выгонять же министров, с которыми он собирался продолжить волнующее развлечение, а потом и обсудить. Его величество сделал архимагу знак, долженствующий означать: приблизься и говори шепотом, раз уж дело такое секретное.

Раншаль не выказал недовольства. Это, видимо, указывало на то, что дело и впрямь серьезное. Он почтительно наклонился к уху короля и зашуршал старческими сухими губами. Шуршал он довольно долго, а когда выпрямился, Ганелон погладил бороду и осведомился:

— И что же, можно верить этому писарю?

— Не писарю, позвольте сказать, ваше величество, — заметил Раншаль, — а старшему хранителю библиотеки.

— Как его имя? — наморщился король.

— Гархаллокс, ваше величество.

— Никогда не слышал. Это такой жирный, с масляными пятнами на мантии и вечно потеет? Нет?.. Ну да ладно. Так он говорит, что я непременно погибну на завтрашней охоте?..

Король запнулся, и по его широкому лицу пробежал целый спектр чувств: неудовольствие оттого, что проговорился, досада на себя за то, что он — повелитель могущественного королевства — вынужден осекаться в тот момент, когда ему возжелалось заговорить, раздражение против архимага, ибо тот стал причиной всех этих неудобств.

Министры начали переглядываться между собой.

— Никакого секрета я тут не вижу, — объявил Ганелон. — Какой-то придворный книжник из Сферы Жизни вычитал в каких-то свитках, что завтрашняя охота для меня может быть опасной. Каково?

Кое-кто из министров позволил себе хмыкнуть. Остальные успели соотнестись с выражением лица главного министра Гавэна, отобразившего крайнюю степень тревоги за драгоценную жизнь короля, и последовали его примеру.

— Простите, ваше величество, — проскрипел Раншаль. — Я не говорил о том, что охота может быть опасной. Я узнал, что охота непременно будет опасной, и счел своим долгом предупредить ваше величество. Главный хранитель библиотеки Гархаллокс — муж довольно сведущий и силен в предсказаниях. Еще ни одно из его пророчеств не оказалось ложным.

— Я намеревался завтрашним днем выехать в Колючие Заросли, где утром для меня обложат черного вепря, — выпрямившись, сообщил король. — И ничто этого решения не отменит.

Архимаг Раншаль всплеснул руками. А министры понимающе завздыхали. Легкая досада на главу Сферы Жизни, прервавшего развлечение, вылилась во вполне понятное королевское упрямство. Должно быть, каждый монарх, трезво осознавая, что он смертен, как и все прочие люди, в глубине души предполагал, что боги хранят его жизнь с особым тщанием.

— Я прошу ваше величество прислушаться… — снова завел свое Раншаль.

— А я прошу мне не перечить! — возвысил голос Ганелон и взмахнул рукой, что значило: аудиенция окончена.

— Ваше величество! — поднялся со своего места Гавэн. — Позвольте мне сказать.

Ганелон, поколебавшись, кивнул. Мнение первого министра он ценил — как иначе первый министр стал бы первым министром?

— Ваше величество, — в преувеличенно искреннем смущении одергивая рукава шикарного камзола, заговорил Гавэн, — бывает так, что боги открывают линии судьбы ничтожным из нас… — он коротко оглянулся на архимага и поправился, — как и самым достойным. Боги выше всякого рода предпочтений. А ваша жизнь столь важна для королевства… и для всего мира людей, что даже малейшая опасность грозит для всех неминуемыми бедами! Не убоюсь сказать: ни в коем случае нельзя выезжать вам завтра из дворца. Можете казнить меня, если таково ваше желание, но я лучше лишусь головы, чем мир лишится самого наимудрейшего и наимилостивейшего монарха. От лица всего человечества я нижайше прошу вас…

Ганелон в недоумении дернул себя за бороду, и Гавэн смолк. Министры затаили дыхание…И король вдруг расхохотался.

— Ты смотри мне! — погрозил он потупившемуся первому министру пальцем. — Если завтра на охоте, куда я, так уж и быть, не поеду, ничего не случится… Как бы и вправду твоя многомудрая голова не отделилась от тела!

— Ради безопасности вашего величества и процветания королевства я готов на все! — горячо заявил Гавэн.

…Вечером того же дня Гархаллокс в коляске, запряженной тройкой сытых коней, прибыл к башне Константина. Состоявшийся немедленно разговор оказался короток.

— Мне кажется, — молвил Гархаллокс, — что тебе не стоит беспокоиться о происшествии, которое непременно должно случиться на королевской охоте. За тебя об этом побеспокоятся другие… чтобы не лишиться многомудрой головы.

— Почему? — заинтересовался Константин. — Я подготовил довольно забавную вещь: вместе с королем и его людьми на черного вепря вздумает поохотиться залетная горгулья. И в самый последний момент она решит сменить жертву…

Старший хранитель библиотеки Сферы Жизни подробно пересказал то, о чем говорили в Западной трапезной королевского Дарбионского дворца.

— Этот Гавэн… — задумчиво проговорил Константин. — Он мне интересен. Ты говоришь, что он тщеславен, хитер, смел и умен настолько, что золоту предпочитает реальную власть?

— Так и есть.

— Посмотрим, что он предпримет завтра, — решил Константин. — Но горгулья все-таки навестит Колючие Заросли. Пусть этот первый министр постарается оправдать королевское доверие, но и тебе надо заслужить его уважение. Так ты скорее станешь советником архимага Сферы Жизни.

— Я уже думал об этом. Но… два покушения в одно время — это слишком. Как бы одно из них и вправду не удалось.

— Успокойся. Облик горгульи приму я сам. Кстати… хорошие лошади. И неплохая коляска!

Улыбнувшись немного смущенно, Гархаллокс поблагодарил мага.

— Хотя скромному книжному червю, как мне кажется, не полагается столь явно выделяться, — добавил Константин.

— Мои доходы позволяют иметь коляску, — возразил Гархаллокс— И… ведя жизнь аскета при дворе, я выделяюсь еще больше.

— Пожалуй, ты прав, — подумав, проговорил Константин. — Присмотрись к этому Гавэну. Но осторожно! Потому что после сегодняшнего дня, я уверен, он будет присматриваться к тебе сам. Постарайся понравиться ему — то бишь стань полезным. И еще… я знаю, что ты все же продолжаешь поиски Цитадели Надежды.

— Но не в ущерб общему делу.

— Могут пойти слухи. Легенда о Цитадели Надежды еще весьма популярна в Гаэлоне. Впрочем, я тебе доверяю… О чем еще говорят при дворе?

— На севере Скалистых гор пало подряд несколько мелких княжеств…

— Снова Ухрам?

— Да. Этот молодой князек последователен и амбициозен много больше, чем мы предполагали. Он не остановится, пока не завоюет все Скалистые горы.

— А что намерен предпринимать его сиятельный сосед — Ганелон?

— Ничего, — пожал плечами Гархаллокс— Что могут значить дрязги грязных варваров для просвещенного повелителя могущественного государства?

— В Скалистых горах не менее десятка княжеств. Объединившись под началом одного правителя, они будут представлять серьезную опасность для приграничных королевств К тому же… они могут обратить внимание на эту ситуацию.

Гархаллокс поднялся со стула и поклонился.

— Я займусь этим, — сказал он.

Слух о готовящемся зрелище разнесся по окрестностям быстро. Развлечений в этом краю было все-таки маловато, поэтому люди, желающие посмотреть на порку, начали стекаться с близлежащих деревень и поселений уже к вечеру первого дня.

Первыми в Лысых Холмах, как водится, появились торговцы и потешники со своими балаганами и тряпичными куклами, пляшущими на нитях. Кто победнее до побережливее, заночевали близ деревни. Кто побогаче — сняли комнаты в «Золотой кобыле». Для них Жирный Карл — к большому неудовольствию Марлы — устроил показательный выход в трапезную пострадавшего Сэма. Парня выводили под руки Сали и Лыбка. Сэм тряс замотанной тряпками головой и жалобно стонал.

Этот ход себя оправдал вполне. Наутро воскресенья на втором этаже харчевни не оказалось ни одной свободной комнаты, а трапезная была забита под завязку, не успело взойти солнце. Жирный Карл втайне сожалел о том, что следы крови со стен, пола и потолка тщательно замыли, и даже ездил к Маралу с предложением отложить наказание хотя на один день. Но староста не согласился. «Барыши барышами, — сказал он, — а дело затягивать не годится. Слышал, что народ промеж себя говорит?»

Карл слышал. Пришлым преступник представлялся огромного роста злодеем со зверской физиономией, обладающим чудовищной силой. Он сам уже немного побаивался, как бы не вышло конфуза, когда на помост, который теперь на скорую руку сооружали перед храмом Нэлы, выведут избитого и заморенного двенадцатилетнего мальчишку. Но жажда наживы пересиливала этот страх. «В конце концов, — успокоил Карла Марал, — и после наказания народ на денек-другой задержится…»

К полудню площадь перед храмом (попросту — относительно ровная небольшая каменная площадка) была заполнена громогласно гомонящей толпой. Половина из пришедших полюбоваться на порку были уже пьяны. Люди толкались у торговых палаток, установленных поодаль, где продавалось или выменивалось на продукты и звериные шкуры вино по такой цене, что в другой день никто бы и не подумал ее платить. Толкались и возле балаганов, которые уже понемногу, один за другим, начинали сворачиваться — ибо наступало время главного представления.

На помосте, возвышающемся над землей на высоту человеческого роста, крепенький мужичок не из местных, облаченный лишь в короткие штаны и кожаный фартук, замачивал в деревянной бадье с рассолом с полдесятка плеток, извлекая их поочереди из большого мешка. Плетки, с короткими рукоятками и довольно длинными узкими ремешками, вовсе не выглядели устрашающими, но, когда мужичок, проверяя, резко взмахнул одной из них в воздухе, как-то по-особому захлестнув рукой, ремешок свистнул так остро-пронзительно, что ближайшие к помосту мужики невольно поежились. Мужичок, заметив это, мотнул круглой, коротко остриженной головой и засмеялся.

В «Золотой кобыле» готовили две телеги. На одной решили везти связанного Кая, на другой Сэма в сопровождении двух доброхотов, которым Карл пообещал бесплатную выпивку. В суматохе отправки процессии мало кто обратил внимание на четырех всадников, въехавших во двор харчевни. Да и сами всадники, укрытые длинными и просторными дорожными плащами, вроде бы не особенно интересовались происходящим.

Эти четверо, не торопясь, спешились с крепконогих низкорослых коней, тяжело нагруженных большими тюками. Двое — мужчины среднего возраста — занялись конями, остальные — высокий сухопарый старик с аккуратно подстриженной седой бородой и длинноволосый юноша, чьего лица, должно быть, еще никогда не касалась бритва, — перекинувшись парой слов, разошлись в разные стороны. Юноша отправился в харчевню, очевидно, распоряжаться насчет обеда и постоя, а седобородый, совсем по-стариковски крякнув, присел рядом с пьяненьким мужиком из Лысых Холмов по имени Гог, с кружкой пива в руках отдыхавшим на бревне в сторонке от шумных сборов.

Неизвестно, о чем заговорил с Гогом старик, но уже спустя минуту Гог, дружески обняв старика за плечи, что-то горячо шептал тому на ухо, а еще через пару минут принялся совать незнакомцу свою кружку.

В то же самое время юноша в трапезной харчевни, расплачиваясь с Лыбкой за постой, задержался у стойки немного дольше, чем требовалось, чтобы просто отдать деньги и обменяться необходимыми фразами.

Вернувшись во двор, юноша нашел старика. О чем-то коротко посовещавшись, они взлетели на коней, с которых их товарищи успели снять тюки, выехали за ворота и поскакали по направлению к Лысым Холмам.

Очень скоро они оказались у храма Нэлы. Толпа, сгрудившаяся на площади, возбужденно гудела, потому что до начала порки времени оставалось совсем немного. Тем не менее чужаки не кинулись в толпу отвоевывать у деревенских зевак места, с которых лучше видно помост, как, наверное, следовало бы ожидать. Старик направился к палатке, где торговали вином, приобрел целый кувшин, беспечно пристукнув по прилавку кошелем, набитым серебряными монетами, чем моментально заслужил доверие и уважение располагавшейся неподалеку подпитой компании.

Юноша же, которого отправившийся промочить горло старик оставил присматривать за лошадьми, приказом старшего товарища пренебрег. Да и кто бы на его месте поступил иначе, если проходящая мимо девушка послала в его сторону игривый взгляд, качнув при этом не по летам налитыми бедрами?

Устремившись вслед за деревенской кокеткой, парень тут же нарвался на ее мамашу, покупавшую в одной из палаток сахарный пряник. Мамаша, отвесив расшалившейся дочери леща, обрушила на несостоявшегося ухажера гневную отповедь. И верно: кому ж понравится, когда к твоей кровинушке льнет какой-то нездешний прохвост? Но юноша, хоть и смутился сначала, не отступил. Отвесив толстозадой бабище учтивый поклон, он изъявил готовность расплатиться за пряник и, облокотившись о прилавок, завел длинную речь, по окончании которой бабища гыгыкала и стреляла глазками не хуже своей малолетней вертихвостки.

Впрочем, с крестьянкой юноша проговорил недолго. Откланявшись и украдкой послав воздушный поцелуй ее дочери, которая, разобидевшись, крутилась неподалеку, он поспешно возвратился к коням, где его уже поджидал старик с кружкой вина в руках.

Должно быть, крепкое вино ударило в голову седобородому, потому что ругаться на юношу за отлучку он не стал, а, напротив, выслушав, потрепал по плечу.

Потом над толпой пролетел зычный голос, призывающий к тишине, и все до одного зеваки обернулись к помосту, где стоял, уперев руки в бока, здоровенный чернобородый мужик, одетый в косматую куртку из шкуры черного барана и поэтому очень похожий на лесного медведя.

— Здешний деревенский староста, — шепнул юноша старику, — Маралом зовут.

Старик кивнул.

— И вот что интересно, — сказал он, погладив бороду. — Почти все знают истину, но предпочитают тот вариант, который для них более удобен. Люди… — тихо добавил он и сказал еще кое-что, предназначаемое, скорее, не юноше, а самому себе: — Впрочем, как и всегда…

— Можно мне пойти, Герб? — спросил юноша. Старик покачал головой.

— Я сам это сделаю, — проговорил он.

Кай лежал на телеге, зажмурив глаза. После долгого времени, проведенного в темном подвале, он никак не мог привыкнуть к яркому свету. Перед тем как погрузить на телегу во дворе «Золотой кобылы», его развязали, но руки и ноги мальчика еще не вполне обрели нормальную подвижность. Он даже не мог перевернуться на живот, чтобы спрятать лицо в соломе.

Вряд ли Кай понимал, что с ним делают и что ему сейчас предстоит. Марал рассчитал правильно — от длительного недоедания и вынужденной неподвижности со стянутыми конечностями сознание мальчика было затуманено.

Но сквозь этот туман просачивался шум толпы. Запахи табака, вина и поджариваемого на углях мяса вызывали тошноту. Вот кто-то совсем рядом начал говорить, и толпа смолкла — голос несся откуда-то сверху, словно говоривший стоял на возвышении. Речь была недолгой, и, когда она окончилась, толпа взревела.

Чьи-то сильные руки подняли Кая с телеги и куда-то поволокли. Вокруг мальчика шумело, но сил, чтобы поднять голову, не было. Все, что он видел, — это пробегающая внизу земля с клочками истоптанной травы. Потом трава сменилась деревянными ступенями, потом — свежеоструганными досками. В нос ударил одуряющий запах недавно срубленной сырой древесины.

Кая положили на большую колоду лицом вниз и, протянув вперед руки, крепко стянули запястья веревками. Вроде бы орудовал один человек. Это он высоким от возбуждения голосом все приговаривал:

— Та-ак, вот та-ак, еще немножко… — От этого человека резко пахло потом и еще незнакомо и неприятно, чем-то соленым.

Щекой Кай упирался в нагретую солнцем шершавую поверхность колоды. Перед его глазами мутно качались лохматые головы. Потом доски заскрипели — на помост вошел кто-то еще. Через несколько мгновений Кай услышал густой голос деревенского старосты Марала:

— Властью, данной мне его сиятельством графом Конрадом, за беспричинное нападение с целью смертоубийства и нанесение тяжелейших увечий невинному юноше приговариваю отрока Кая, урожденного города Мари, к публичной порке в пятьдесят плетей! Приговор приводится в исполнение немедленно!

Эта длинная и малопонятная фраза бессмысленным гулом отдалась в голове Кая. Он даже не сделал усилия, чтобы уяснить для себя ее значение. Над мальчиком что-то свистнуло. Солнце все еще резало глаза, поэтому Кай опустил веки.

Мужичок в кожаном фартуке, красуясь перед толпой, широко расставил ноги и еще раз взмахнул над головой плетью. Узкий кожаный ремень, смоченный в рассоле, пронзительно свистнул в горячем воздухе. На первые ряды зевак полетели соленые капли. Кто-то восхищенно цокнул языком, кто-то крикнул хриплым пьяным басом, перекрывающим шум толпы:

— Давай, ожги!

Нездешний мужичок зачем-то облизнулся, оскалился, занес плеть над привязанным к колоде мальчиком… И вдруг замер, будто заметив что-то. Кожаный ремешок бессильно опустился ему на плечо.

Толпа на мгновение затихла, не понимая, в чем дело. А к помосту, раздвигая оторопевших крестьян, пробрался старик с аккуратно подстриженной белой бородой, в длинном дорожном плаще. Неспешно поднявшись по ступенькам, он спокойно отодвинул в сторону изумленного до крайности экзекутора и принялся развязывать веревки на руках Кая. Много времени у него это не заняло — подцепив пальцем узел, он легко распустил его, будто узел был едва стянут.

К этому моменту очнулся мужичок с плетью. Пока старик занимался веревкой, он глядел на него во все глаза, пытаясь определить, что же за человек перед ним и по какому праву он вмешивается в процедуру публичного наказания. Запыленный дорожный плащ и выглядывающие из-под него грязные стоптанные сапоги ясно говорили о том, что их владелец небогат и путешествует довольно давно, — стало быть, родина его, скорее всего, находится далеко от этих мест. Но манера держаться и абсолютно спокойное непроницаемое лицо старика, с которым он вошел на помост, поставили экзекутора (да и наверняка всех остальных на площади) в тупик. Седобородый совершал из ряда вон выходящий и, конечно, противозаконный поступок неторопливо и безволнительно, будто делал нечто совершенно естественное.

Толпа молчала. Но кое-кто уже начинал шушукаться. Недалеко от помоста, стоя на телеге, в которой находился перевязанный тряпками Сэм, староста Марал и Жирный Карл недоуменно переглядывались.

— Эй! — окликнул старика экзекутор. — Ты чего это? Эй?

Старик не обернулся. Он снял мальчика с колоды, попробовал поставить на ноги, а когда ноги Кая подломились, осторожно поднял его и положил на плечо.

— Эй! — раздался в перешептывающейся тишине голос Марала, и множество голов повернулись к нему. — Ты кто такой? Назови свое имя, чтобы его сиятельство граф Конрад узнал, кто осмелился противиться его власти!

Старик, не удостоив старосту взглядом, держа безвольно обвисшее тело мальчика на плече, шагнул к ступенькам, ведущим вниз с помоста. Передние ряды зевак вдруг шарахнулись назад, и в толпе послышались негодующие крики тех, кому в создавшейся давке оттоптали ноги.

Тогда мужичок, обменявшись взглядом с Маралом, вдруг взмахнул своей плетью и молча ринулся на старика. Седобородый успел сделать еще один шаг, когда экзекутор настиг его. Многие в толпе так и не поняли, что же произошло в то мгновение. Старик, не поворачиваясь к нападавшему, неуловимым движением ушел чуть в сторону, одновременно резко взмахнув свободным локтем.

Экзекутор словно поскользнулся на невидимой арбузной корке. Ошеломленно вякнув, он грохнулся на спину, задрав ноги, проехал на спине несколько шагов и кувырком покатился вниз по ступенькам.

— Разбойник! — задохнулся от крика староста Лысых Холмов. — Да что ж вы смотрите, добрые люди! Вяжите его!

Старик остановился и, прищурившись, первый раз мельком глянул в сторону Марала.

— Бей его! — крикнул еще Марал, размахивая руками. — Бей! Именем его сиятельства графа Конрада!

— Пять серебряных монет тому, кто… — рыкнул Жирный Карл, но, не закончив, соскочил с телеги, одним движением выдернул оглоблю и рванулся к помосту, на ходу распихивая зевак пинками. Вторую оглоблю схватил еще кто-то из мужиков. И сразу несколько человек, торопясь, будто боясь, что драка успеет закончиться без их участия, побежали к ближайшему плетню за кольями.

Длинноволосый юноша, стоявший у коней, проводил их взглядом, вздохнул, погладил по холке своего скакуна и снова обернулся к помосту.

Старик спокойно ждал нападавших — и под его взглядом ободрившиеся было деревенские буяны несколько стушевались. Кто знает, как повернулось бы дело дальше, если бы не Жирный Карл. Рыча, хозяин «Золотой кобылы» первым вскочил на ступеньки, а уж за ним повалили мужики.

Седобородый, на чьем плече все еще лежал Кай, взмахнул свободной левой рукой. Будто черная вода плеснула с его пальцев. Но капли не слетели вниз, а, замедлившись, вытянулись дымными нитями и за доли мгновения переплелись между собой, превратившись в темное полупрозрачное подобие извивающейся плети или сотканную из черного дыма змею.

Вздох ужаса пронесся над толпой.

Подчиняясь движениям руки старика, «плеть» неимоверно удлинилась, метнулась над головами завопивших от страха крестьян и, сжавшись, точно и резко сшибла в толпу успевшего подняться на помост Карла. Те, кто шел за ним, закопошились, запутавшись друг в друге, и «плеть» пошвыряла их, одного за другим, в самую гущу людской кучи.

Один, попытавшийся спрятаться под помостом, был извлечен дымной «змеей» за ногу и, словно дохлая жаба, откинут на край площади, где и остался лежать, едва постанывая не столько от боли, сколько от страха. Нога его, в тех местах, которых коснулась жуткая колдовская «плеть», густо дымилась, но дым был не черным, а красным. Осознав, что таким образом кровоточит подранная, будто жесткой теркой, кожа, пострадавший оглушительно заорал.

— Колдун! — завопил кто-то. — Люди добрые, спасайтесь, колдун!

Марал, разинув рот, растопырил руки. То ли он попытался спрыгнуть с телеги, то ли сделать что-то еще, но ноги его подкосились, и он грузно шлепнулся задницей в ворох соломы. Староста наверняка раздавил бы несчастного Сэма, если бы тот заблаговременно — когда еще только выросла из руки старика страшная черная «змея» — не сполз под телегу.

— Колдун! — кричали в толпе.

Услышав эти крики, старик нахмурился. Он снова взмахнул рукой, «плеть», оторвавшись от его пальцев, взлетела высоко в небо и там истаяла. Вслед за этим седобородый закинул полу своего плаща на плечо, обнажив блеснувший на поясе меч. Длинную рукоять меча венчала массивная голова виверны. И так — в распахнутом плаще, неся на плече бесчувственного мальчика, — старик медленно, давая возможность крестьянам убраться со своего пути, спустился с помоста.

— Болотник! — вдруг заорал кто-то, и этот крик был подхвачен многими голосами: — Болотник! Это болотник!..

И тогда те, кто еще не разбежался с площади, кинулись в разные стороны. Мыча и встряхивая головой, полз к телеге Жирный Карл. Правая сторона его лица исходила тянущимися вверх красными тающими нитями. Пошатываясь и держась за спину, спешно ковылял в сторону, противоположную деревне, потерявший свою плетку нездешний мужичок. Староста Лысых Холмов Марал так и остался сидеть на телеге.

— Болотник… — хриплым шепотом повторял он. — Это же болотник!.. Надо же… болотник…

Старик отнес мальчика к лошадям. Юноша бережно принял обмякшее тело и, подождав, пока старик усядется на своего скакуна, передал ему мальчика. Спустя несколько мгновений два всадника направились обратно — в харчевню «Золотая кобыла».