Эпилог

Квен проснулся в своей постели. Протянул руку, нащупал рукоять меча, медленно потянул его из ножен. Все так же, не открывая глаз, провел пальцами по лезвию. Нет, оно вовсе не было похоже на смятую поделку из олова. Значит, все было сном.

Он открыл глаза. И Сиват был сном. И девочка, танцующая в коридоре дворца иши в Хурнае, тоже была сном. За окном начинался новый день, с моря тянуло свежестью как будто с легкой примесью гари. Квен вспомнил то, что он сотворил вчера с Аси, с досадой поморщился — вот ведь, не сдержался, — но почти сразу успокоился. Теплая вода, стекающая по его крепкому телу, подтвердила, что чудодейственное снадобье Харавы все еще действует. Что дальше? Придется налаживать отношения с Кинуном, Мелитом и Этри? Да и с Тупи? Глупости. Это они будут налаживать отношения с Квеном, а не он с ними. И все-таки Тупи… Бросить все и помчаться в Хилан, пока Мелит не вернулся домой? Да хоть бы и вернулся!

— Еда! — рыкнул Квен, завязывая исподнее. Вот уж чего никогда не будет, так это толпы служек, которые станут его одевать, подтирать, подбривать, обрезать ногти. Воин остается воином до конца своих дней. Пустота его задери, а сказал ли он Тарпу, что уши наглому мальчишке надо отрезать? Ладно, сам догадается. А если мальчишку убьет Хантежиджа, то и ушей не понадобится. И так все будет ясно.

Еду принес постельничий. Руки старика тряслись, глаза слезились. Водружая на столик поднос с яствами, он едва не уронил его.

— Старик… — Квен поморщился, вспоминая имя постельничего, но махнул рукой. — Не пора ли тебе на покой? И где прекрасные девчонки, что еще вчера бегали по коридорам?

— Они боятся, — прошептал старик. — Там, на портовой площади, творится страшное. Нечисть из Пустоты чертит линии, убивает людей.

— Успокойся, — усмехнулся Квен. — Мои гвардейцы на месте?

— Да, — кивнул постельничий. — Все распределены по постам. В коридоре тут четверо, на этажах, на лестницах, в галерее. Хартага ждет приема, повелитель.

— Успокойся, — повторил Квен и похлопал старика по плечу. — Скоро все закончится. Позаботься о том, чтобы у меня был резвый парень для исполнения указаний, десяток девчонок для услужения, четверка расторопных слуг для мелкой надобности. Пусть всех проверит Ашу, опять же Тарп на них посмотрит, но окончательное решение я приму сам. Особенно по девчонкам. Да, сегодня я никого видеть не хочу.

— Хартагу отпустить? — спросил постельничий.

— Нет, — махнул рукой Квен. — Пусть зайдет, но без оружия. Проследи, чтобы все оставил в коридоре, даже нож, если у него есть. Только сначала пусть зайдут стражники.

Гвардейцы, каждого из которых Квен знал по имени, а с некоторыми и черпал кашу из одного котла, вошли в покои властителя. Поклонившись ему, они встали с двух сторон от его кресла. Если бы Хартага решился напасть на Квена, ему пришлось бы пройти через коридор первоклассных воинов. Даже наглому мальчишке Киру Харти вряд ли бы это удалось.

Затем в покои вошел Хартага. Квен прищурился. Он так привык видеть этого хурнайского воина за спиной Вавы, что воспринимал его чем-то вроде тени прошлого правителя. Хартага никогда ничего не говорил, как выяснилось, вследствие своей немоты, но он вроде бы слышал. Этот найденыш и в самом деле ничем не напоминал южанина — волос у него был скорее пепельный, и цвет кожи был слегка сероватый, словно просыпанный пеплом. И глаза были серыми. Да и одежда всегда была серой. Странно, но он никогда не надевал доспехов, даже обычного для Кессара жилета с бронзовыми кругляшами не видел на нем Квен. Неужели так был уверен в своем мастерстве? Что он делал, когда горло иши перегрызал обезумевший Паш? Стоял, скрестив руки на груди? Даже ресницы не дрогнули на его лице. И это телохранитель? Мог бы хотя бы рвануться вперед, попытаться разогнуть прутья решетки, выбить дверь. Почему Квену показалось, что Хартага знал, что должно произойти?

— Послушай меня, Хартага, — отправил в рот кусок тушенной в сладком соусе птицы Квен. — У меня нет никаких оснований считать, что ты был недостаточно хорошим телохранителем своего повелителя, но мне не нужен отдельный телохранитель. Меня вполне устраивают воины, которым я доверяю.

Хартага стоял, скрестив руки на груди. Точно так же, как тогда. И еще он не упал на колени, входя в покои. Квен проглотил вместе с комком пищи раздражение и хлебнул вина.

— Но это вовсе не значит, что я хочу обидеть тебя, Хартага, — продолжил новый иша. — Я узнаю, как ты содержался, и сделаю все, чтобы ты не пострадал. Но ты еще достаточно молод. Ты мог бы найти себе место среди ловчих иши или пойти служить к Ашу. Да, он стал смотрителем Текана, но пока еще остался и старшиной проездной башни Хурная. Как ты смотришь на это?

Хартага оставался недвижим.

— Послушай… — Квен поставил кубок. — Я знаю, что ты нем, но, когда с тобой говорит твой повелитель, ты мог бы хотя бы отвечать жестами! Иначе мне придется обучать тебя жестам, и мои уроки могут тебе не понравиться. Ты меня понял?

Хартага кивнул.

— Так чего же ты ждешь? — усмехнулся Квен.

— Пагубы, — холодным тоном произнес воин.

И в следующее мгновение за окном вспыхнула молния. Небо начало стремительно темнеть, наливаясь багровым, и время как будто остановилось. Для Квена остановилось, потому что он почувствовал, что может осознавать даже не каждую секунду, а и ничтожную ее часть. Такую крошечную, что он не успел бы даже сдвинуть с места собственные ресницы. Но видеть он мог.

Хартага словно обратился в зверя. Нет, он все еще оставался серым, этот цвет вдруг поглотил все, даже белки его глаз стали серыми, и язык, который он почему-то высунул между желтыми клыками и прилепил к подбородку, тоже стал серым. А потом медленно, очень медленно для Квена и очень быстро, неуловимо быстро для стражников Хартага шагнул вперед, вытянул меч из ножен одного из гвардейцев, резко провел им перед новым правителем Текана и тут же вернул меч обратно в ножны воина, не успевшего даже моргнуть, и шагнул к окну. Там он сбросил куртку, сорвал с окна тонкую прозрачную ткань и, распахнув огромные серые крылья, с громким хлопком бросился вниз, чтобы через долю секунды подняться в бордовое небо. И только тогда Квен почувствовал страшную, раздирающую его боль, поднял руки и попытался зажать рану, удержать заваливающуюся на спину почти полностью отрубленную голову. Последнее, что он услышал, был удар грома.

Данкуй гнал лошадь на север. Привычной улыбки на его губах не было. За ним держалась четверка его теней. За ночь, меняя лошадей, они успели отмерить половину пути от Хурная до Дубков. Молнии Данкуй видеть не мог, услышать гром тоже, но, когда чистое, ясное, чуть красноватое небо вдруг начало багроветь и чернеть, он поднял руку вверх. В то же мгновение четверка рассыпалась в стороны, свернув на луговины, на лесные проселки. На дороге остался один Данкуй. Он по-прежнему держал путь на север.

После удара молнии Мелит, который еще с вечера был одет по-походному, вышел в зал приема дворца урая Хурная и сказал только одно слово:

— Началось.

Этри, Кинун и приближенные к дому клана Кессар арува поднялись со скамей, на которых сидели. Ашу стянул через голову балахон.

— Ты уверен? — спросил Кинун.

— Уверен, — кивнул Ашу. — Ни одна летопись не подтверждает, что во время Пагубы смотритель сохраняет свой пост. К счастью, Пустота не убивает его, хотя какого-нибудь подвоха я бы не исключил. Когда Пагуба закончится, Пустота выберет нового надсмотрщика за Теканом. Может быть, им снова буду я.

— Ну? — Кинун посмотрел на Мелита. — Не волнуйся. Укрытие во дворце урая Хилана не хуже нашего. С Тупи и детьми ничего не случится.

— Надеюсь, — кивнул Мелит и первым шагнул к узкой двери, ступени за которой круто уходили вниз. — Надолго мы туда?

— Посмотрим, — ответил Кинун. — Вода там есть, запасов еды достаточно для уединения на несколько лет. Ни одна Пагуба пока еще не длилась более года, а многие заканчивались и того раньше.

— А если, пока мы будем прятаться, тут наверху появятся новые хозяева? — нахмурился Мелит.

— Не появятся, — усмехнулся Ашу. — Не появятся, дорогой Мелит. Я останусь наверху.

— Верю тебе только потому, что ты мой сводный брат! — прошипел Мелит и шагнул вниз.

Лук очнулся от прикосновения. Лала гладила его лицо. Он глубоко вздохнул, почувствовал разламывающую все тело боль, встал сначала на четвереньки, потом на колени. Сдвинул на живот поясную сумку, выудил из нее глинку, торопливо нацепил ее на шею. Нашел рукоять меча.

— Я вставила его в ножны, — прошептала Лала. — А меч этой гадости рассыпался пеплом. И у тебя на лбу опять виден шрам.

Лук поднялся на ноги, удивляясь тому, что еще может двигаться. Одежда его была разодрана в клочья, обожжена. Кажется, друзьям пришлось заливать его водой. Рядом с ним стоял с обнаженным мечом Харас, Харк все с тем же мечом Игая. Напротив, вдоль дымящегося круга, стояли какие-то воины, рассматривать которых Лук не стал. И груду отвратительно воняющей плоти в шаге от себя он тоже рассматривать не стал. И почти черное, с багровыми отсветами небо, вдруг превратившее южный розовый город в серый, с багровыми тенями, тоже не стал. Он бросился к женщине. Она уже была накрыта какой-то одеждой, Хасми держала ее голову на коленях, смачивала ей губы влажным платком, осторожно стирала с разбитого лица сгустки крови.

— Жива? — замирая, прошептал Лук.

— Да, — ответила Хасми. — Пока жива, но это ненадолго. Она умирает. Слишком много крови потеряла.

— Кто она? — спросил Лук. Теперь, когда разбитое лицо было очищено от крови, он ясно понимал, что не знает этой женщины. — Лала! Она приходила к твоему отцу?

— Не знаю, — покачала головой девчонка. — Она всегда была закутана с головы до ног.

— Это Аси, — раздался знакомый голос.

Лук поднял голову. В десяти шагах от него остановился Тарп. За ним стояли старшина хиланской стражи и два его помощника. Лица всех четверых были покрыты копотью и кровью.

— Это Аси, — повторил Тарп. — Эпп, — он обернулся к старшине, — подтверди хотя бы ты.

— Это Аси, предпоследняя ишка, — прогудел Эпп, с интересом рассматривая Лука. — Даже последняя, ведь у иши жены не было. И не будет уже никогда. Пагуба, парень, Пагуба.

— Что с нею? — не понял Лук.

— Вот. — Тарп нервно хмыкнул, вдвинул меч в ножны. — Квен позабавился. Мстил ей за тебя, за твой меч, за ярлык, который она сделала для тебя.

— Но я вижу ее впервые! — воскликнул Лук.

— Что тут скажешь? — Эпп с тревогой покосился на черное небо. — Я тоже на нее не заглядывался, а стою тут и, если ты заметил, даже отдал свою куртку, чтобы прикрыть ее наготу.

— Это все? — спросил Лук. — Все закончилось? Пагуба? Вы убьете меня?

— Нет, — буркнул Тарп. — Хотя я бы не советовал тебе задерживаться здесь. Пагуба Пагубой, а главу хурнайских воров ты все-таки убил. Да и клан Смерти не привык сносить оскорбления. Понятно, что сейчас у них там самая заварушка, но рано или поздно они выберутся наружу и постараются тебя достать.

— И я не скажу, что завидую им в этой охоте, — хмыкнул Эпп. — Мы не будем тебя убивать, Лук. Тех, кто приказывал тебя убить, больше нет, а лишать жизни того, кто способен противостоять Пустоте, — что может быть глупее? Это же все равно что грызть руку, которая тебя кормит.

— Я тут рассказал Эппу кое-что, — вздохнул Тарп. — То, что говорил тебе Харава. Твой отец. Знаешь, и ведь он проникся даже быстрее меня.

— Отец? — поразился Лук.

— А то кто же? — хмыкнул Тарп. — Или ты думаешь, что, если я не смог рассмотреть его глаза, так я и поверил тому мороку, что он раз за разом накатывал на меня? Так что, если свидишься, передавай ему привет. А вот это привет от меня. — Тарп вытащил из поясной сумки браслет. — Я снял его с трупа Паша. Это твой? — Он бросил его Хасми, пожал плечами. — Ну что ж…

Он не договорил. Глаза Тарпа остекленели, он пошатнулся, упал на руки Эппа, а потом они вместе рухнули там, где стояли. Повалились наземь два стражника Эппа. Вслед за ними попадали воины, стоявшие в отдалении. Обрушились Харк и Харас. Откинулась назад Хасми, успевшая натянуть на запястье браслет Намувая и облиться слезами. Ткнулась носом в живот Аси Лала. Вся площадь — вместе с обугленными трупами, дымящимися бороздами в камне, столбом со щитом Сакува — начала вращаться вокруг Лука. Ноздри его стала заполнять едва различимая, сладкая, но отвратительная взвесь. Но он устоял. Он остался стоять, хотя тяжелый, непобедимый сон смеживал ему веки, слабил колени, прихватывал холодной рукой за горло. Он остался стоять. И вскоре услышал тяжелый топот.

Суппариджа выехала на площадь не спеша. Остановила коня-зверя у груды уснувших воинов, предоставив ему возможность выбрать любого и начать пожирать его. Спрыгнула с коня и пошла к Луку. Удивленно покачала огромной, покрытой пылью и паутиной головой, глядя, как он пытается не только справиться со сном, но и сладить с внезапным столбняком, силясь овладеть онемевшими руками, дотянуться до рукояти меча. Повернулась к лежавшей на земле Аси, смахнула в сторону безвольную Лалу, сдернула с пояса желтый череп и накрыла им окровавленное лицо несчастной. Потом выпрямилась, растянула синеватые, как будто мертвые губы в улыбке, обнажив острые зубы, и прошептала или выдохнула с гнилостным запахом:

— Мать… сын…

Подняла голову вверх, выпустила на мгновение серый пласт языка и так же натужно вышептала:

— Пагуба.

И схватила Лука за плечи. Ее руки показались ему неожиданно длинными, а пальцы, которыми она его стиснула, стальными. С удивлением он понял, что, несмотря на охвативший его столбняк, он может думать, понимать, чувствовать. Куда-то делся страх, ужас, осталось только омерзение к этому ужасному зубастому рту, к которому порождение Пустоты медленно тянуло беспомощную жертву. Когда до острых зубов и серого языка остался один локоть, Лук наконец сумел сморщиться от брезгливости и посмотрел через плечо чудовища. То, что он увидел, повергло его в изумление, хотя какое уж он мог испытывать изумление, находясь на локоть от смерти, но он ощутил и изумление, и озарение, и досаду, и еще что-то, и даже сумел не подать вида, что видит что-то за спиной Суппариджи.

Из тела Аси поднялся черный сиун. Он сгустился над прикрытым черепом лицом, грудью и животом как тень. Выпрямился, принял облик укутанного в черное человека и метнулся в спину Суппариджи.

Аси обмякла, как тряпка, а ловчая Пустоты вдруг затряслась, отбросила в сторону Лука, припала к копоти и лужам крови и завыла, заскребла когтями камень, пока не обратилась в безвольную огромную тушу и пока над площадью не восстановилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием спящих и похрустыванием человеческих костей в челюстях коня-зверя.

Туша шевельнулась.

Лук медленно, с трудом поднялся на ноги, вытянул из ножен меч, но не шагнул вперед, ждал.

Суппариджа оперлась на руку. Не на свою руку. Рука по-прежнему оставалась гигантской, но пальцы ее вытянулись, стали тоньше, когти исчезли. Суппариджа подняла голову, и Лук отшатнулся. На него смотрела неизвестная ему женщина, которую, если бы не плоть, послужившая материалом для ее лица, он бы назвал ослепительной красавицей.

— Эшар? — хрипло произнес он.

— У меня минута. — Она свистнула, и зверь, бросив недогрызенный труп, побежал к хозяйке. — В этот раз, кажется, получилось. Теперь один из двенадцати — ты. Недоумок, неумеха, слабак, но ты. Равновесие восстановлено. Правда, тебе придется обойтись без сиуна, но, поверь мне, ничего приятного в обладании им нет. В лучшем случае тебе пришлось бы прятаться от него, как твоему отцу, который не слишком желал становиться чьим-либо отцом. Прощай, Кир. Рано или поздно Пагуба закончится. Сможешь — выживешь. Только не лезь наверх, Пустота не любит, когда кто-либо из двенадцати поднимается высоко. Их удел — безволие и слабость, тщета и прозябание на вечные времена. Конечно, если не захочется чего-то иного. Очень не захочется.

Она взлетела в седло, обернулась, прежде чем пришпорить зверя:

— Ты бы собрал друзей, погрузил в лодку да отплывал куда подальше. Через пару часов проснутся не только они, но и твои недоброжелатели. Да и Пагуба уже катится от границ Текана к его центру. Поспеши.