Глава 13
ГАНК

Лук пришел в себя только перед закатом. Жажда подсушила горло, голод слепил живот. Однако первым делом он осмотрел раны. Плоть вокруг них была воспалена, но ни почернения, ни нагноения вроде бы не началось. Хотя идти было больно. Когда Лук добрался до воды, чтобы напиться, из раны на бедре вновь потекла кровь. К счастью, удалось не только напиться, но и перекусить, хотя еда оставляла желать лучшего, тем более что не было ни огня, ни соли. И все-таки речные ракушки позволили хоть чем-то набить живот. Впрочем, тот же Курант говорил, что с точки зрения пользы и силы такая еда как раз лучшая.

— Ага, — пробормотал Лук, с трудом подавляя рвоту, — а еще старик хвалил кузнечиков и личинок короедов. Хорошо хоть личинок мух не распробовал.

Уже в темноте Лук выстирал одежду, привел в порядок сапоги, постарался речной глиной смыть с себя не только грязь, но и пропитавшую тело вонь. Пытаясь промыть голову, подумал об умелом цирюльнике, который смог бы сделать из его нарождающейся шевелюры подобие прически, но тут же отметил про себя, что с радостью предпочел бы любому цирюльнику сестренку с ножницами. Впрочем, можно было бы помечтать и о лекаре, и о горячей воде, и о мягкой постели. О мягкой постели мечтать Луку понравилось больше всего. Разложив одежду на песке и насадив сапоги на воткнутые в песок речные коряги, Лук снова провалился в сон. Среди ночи он слышал где-то недалеко блеяние овец и даже как будто скрип тележных осей, но ни желания, ни сил выбираться на высокий берег не было. Рано утром Лук почувствовал, что тяжело, медленно, но идти он все-таки может. Одежда еще не просохла, но в летний день должна была высохнуть за считаные часы прямо на теле. Жаль, что пропал вместе с мешком колпак — без головного убора арува не считался за арува. А луззи, да не просто луззи, а бродягой, Луку быть не хотелось. Впрочем, приобретение колпака было не самой трудной задачей.

Лук разрыл песок под приметным кустом и извлек из временного тайника все, что сумел уберечь после речного путешествия. К счастью, главное не пропало. Меч остался при нем и никак не пострадал от воды, даже ножны почти не впитали в себя сырости. Ярлык арува, который был укреплен на плотном шнурке, вернулся на свое место на шее рядом с таинственной глинкой от черного сиуна. Широкий нож в ножнах занял место на поясе напротив меча. Каменный нож некуманза, к которому Лук теперь прикасался с опаской, отправился в один из не успевших просохнуть сапог. Десяток метательных ножей, которыми с Луком поделилась Нега, вернулись в прорези на втором поясе, который скрывался под одеждой. Три кошеля, между которыми Лук поделил золотые и серебряные монеты, тоже нашли себе место в сапогах, впрочем, один из них, с тремя белыми кругляшками, остался на поясе, хотя лучше бы в нем оказалась горсть меди. Теперь еще моток веревки и сведения об укрытиях Куранта. Последние Нега заставила Лука вызубрить наизусть. Осталось только решить, воспользоваться ли укрытием в Зене, или оставить его на самый крайний случай?

Лук с сомнением оглядел самого себя. Нет, теперь он никак не походил даже на обедневшего арува. Рабом он тоже не был, все-таки ни на одном из запястий не имелось ни тавра, ни подозрительного шрама от выведения рабской метки. Зато оставался аккуратный, но все-таки приметный шрам на лбу. На палец спускался к переносице. Эх, волосы были пока коротковаты, дать бы им еще месяц роста, челка бы спрятала отметину, а так…

Лук подумал, выдернул из портов рубаху и аккуратно оторвал от подола полосу шириной в ладонь. Сложил ее пару раз и перехватил голову повязкой. Ювелиры с такими лентами на лбах ходили в Хилане, чтобы случайный волос с головы не упал в жидкую эмаль, да и подмастерья, чуть ли не все поголовно, лепили на лоб платки. Для форсу, конечно, не для пользы. Бисером старались их расшить или вовсе принимали в подарок вязаные украшения от невест, но удивить такая тряпка на лбу не должна была никого. Значит, пока подмастерье? Немало их брело по дорогам Текана, готовых наняться за мелкую монету, а то и за прокорм и крышу к любому ремесленнику, лишь бы учил понемногу мастерству. Учение, правда, чаще всего затягивалось на годы, вместо него приходилось тянуть всю работу по дому и двору, но это уж как водится. Зато сколько шуток и баек перекидывалось с уст на уста о таких вот подмастерьях и хозяйских женушках и дочках!

Лук вспомнил взгляд Неги, с которым она провожала названого брата в плавание до Текана, и вздохнул. Вот ведь глупая девчонка — «не называй меня сестренкой». А как ее тогда называть? Просто Нега? А сама-то как только не называла Лука! И «лучок», и «лучик», и «братишка — глиняная крышка», и «обормотик — прожорливый животик», и «травяной глаз», и «мечник-запечник», и «суженый-простуженный», тьфу!

Лук отчего-то обозлился и принялся стягивать с плеч ставшую заскорузлой и свалявшейся овчинную куртку. Ну конечно, только не хватало ему показаться на тракте в одежде оборванца с мечом на поясе. Спустившись к воде, он собрал охапку почерневших от воды сучьев, вывернул куртку наизнанку, положил на нее сомнительные дровишки, внутрь сунул меч и перетянул получившуюся вязанку веревкой. На веревке же повесил на шею и сапоги. Так и надо. Лето, дорога устлана пылью, нечего обувку портить, пусть арува ее портят, а луззи да безчинные, к коим решил себя причислить Лук, и босиком обойдутся. Осталось только отломить от оставшегося у Лука весла лопасть да с получившимся посохом вскарабкаться на крутой берег.

Сомнений не осталось, когда Лук разглядел травяные косогоры, первые летние копны сена и силуэты ветряных мельниц: он выбрался из воды примерно в полусотне лиг южнее Зены. Не раз повозка Куранта проезжала по пыльному тракту, который тянулся от города клана Солнца к городу клана Руки, то приближаясь вплотную к берегу величественной реки, то уходя вместе с проселком в светлые южные леса, в которых имелись и густая трава, и сытные ягоды, и потайные ручьи. Деревеньки тут попадались не в пример чаще, чем где-нибудь под Гиеной, да и народ был зажиточнее, но на пришлых смотрели с подозрением, хотя нанимать молодых бедолаг для работы в поле, в огороде, на мельнице, по дому не чурались. Впрочем, не все бедолаги рвались тянуть спины за мелкую монету и еду в деревнях, каждому хотелось не только найти временное пристанище, но и овладеть каким-нибудь ремеслом. В начале лета подобные искатели с большей охотой отправлялись за удачей к Хилану, к его богатым слободкам. Кроме именно таких охотников, которых Лук с известкового косогора разглядел не меньше десятка, на тракте обнаружился обоз, шедший на юг, явно из числа участников водяной ярмарки, да несколько крестьянских телег с зевающими возницами, которые волоклись за унылыми конягами неизвестно по какой надобности, а судя по тому, что ехали они навстречу друг другу, то и вовсе без оной. Лук сделал вид, что поправляет порты, и, прихрамывая и морщась от боли в бедре, пересек узкую полоску луговины и тоже побрел в сторону Зены. Странно было бы идти в другую сторону, и уж тем более навстречу молодцам, которые, с учетом обветшалой одежды, походили на Лука чуть ли не как братья.

Не прошло и пары часов, как он уже вышагивал в компании двух долговязых пареньков из Ака, которые втемяшили себе в голову, что нет ничего выгоднее, чем наняться учениками к хорошему сапожнику. Вероятно, подтверждением их мыслей служили их собственные сапоги, которые хоть и висели у них на груди точно так же, как и сапоги Лука, но с таким же успехом могли валяться на ближайшей помойке. Лук не стал разубеждать новых знакомцев в полезности сапожного ремесла. Вспомнил рассказ Куранта о деревеньке за Туварсой, все жители которой несколько лет назад умерли от осенней лихорадки, да и назвался безродным из той самой деревни именем Кай и даже позволил себе отпустить пару привычных шуточек про клан Тьмы, которые заключались в вопросе: правда ли, что днем в Аке нет ни одного жителя, потому что все они спят, а бодрствуют по ночам?

Шутка была заезженной, но пареньки не только посмеялись над ней, но и с подозрением поинтересовались, отчего их новый знакомец Кай, который и в самом деле черен волосом, как всякий житель Туварсы, спрашивает об Аке? Ведь дорога из Туварсы к Хурнаю идет как раз через Ак? Но запутать Лука, который за десять лет с Курантом исколесил едва ли не весь Текан, было сложно. Он тут же рассказал, как искал работу подмастерья оружейника, но ни в одной деревеньке чуть ли до самого Ламена не нашел ни одного хотя бы относительно толкового кузнеца. А в Ак не пошел, переночевал в акских слободках, потом двинулся к Хурнаю, намереваясь устроиться матросом на торговое судно. Но и матросом его не взяли, сказали, что слишком юн. Зато мудрые люди поведали ему, что оружейники из числа тех, кто делает ружья для ловчих, бывают только в Хилане. Конечно, попасть к ним в подмастерья невозможно, потому как берут они в ученики только собственных сыновей, зато можно стать самим ловчим. Каждый год в середине лета воевода устраивает смотр молодым наглецам, которые не имеют ни рода, ни племени, ни денег, зато готовы сложить голову за ишу, не отказываясь, конечно, от звонкой монеты.

— Это ты зря, Кай, — с сожалением покачал головой тот выходец из Ака, что был повыше ростом. — Нам хоть с приятелем и стукнуло уже по семнадцать, можно, как говорится, лошадь из конюшни выводить и жену в дом брать, и мы тоже думали об этом же, но подумали, да передумали. Говорят, больно злой старшина ловчих в Хилане. К нам в Ак вернулся в прошлом году один молодой парень с золотыми монетами, да без руки. По локоть была отхвачена. Говорил, что Далугаеш этот — тот, который старшина, — фехтовать с ним взялся, да случайно и отсек ему руку. Но это он по-трезвому так говорил, а вот когда выпивал, так о другом плакался. Чуть что не по его, так этот Далугаеш любого убить готов. Мимо будешь идти — нос переломит или в Пустоту отправит. Просто так, ни за монету, ни за глоток воды. Ну подбросил потом воевода калеке золотишка, а жить-то как?

— Я бы не стал терпеть, — стиснул зубы Кай. — Ответил бы.

— Ага, — скривил губы второй парень. — Чем бы ты ответил? Ты что, не понял, он руку бедолаге отсек! Стой и смотри, как твоя ответка на земле валяется. Ты, Кай, конечно, хоть и молод еще, но крепок с виду, и насчет ловчих очень сильно подумай. Да и есть ли у тебя монетка, чтобы до Хилана добраться?

— Монетки нет, — почесал голову Лук, — но ноги есть, вот прихрамываю немного, подбил ногу, но идут пока. А нужна будет монетка, хворост продам за гиенскую чешуйку, а не продастся — поймаю кролика да поджарю его на этих дровах. Вот и еда.

— Тебя как бы не поймали, — хмыкнул высокий, заставив Лука похолодеть. — Кролики в окрестностях Хурная водятся, а здесь их нет. Мы который день идем, ничего не видим. И дровишки в Хурнае ценятся, потому как там степь да море. А здесь этих дровишек и без тебя навалом. Да еще и сырые они у тебя какие-то, ты их в реке ловил, что ли?

— Ничего, — надул губы Лук. — Просохнут, еще как разгорятся. А не найду кролика, рыбу поймаю. Был бы котелок — сварил бы ушицу, а так и запечь можно. Вы лучше скажите, что делать будете, если не возьмут вас в сапожники? Я слышал, что сапожному ремеслу с пяти-шести лет начинают учить?

— Так можем мы кое-что, — заметил высокий и, поймав взгляд Лука на его разодранную обувь, вздохнул. — Эти-то сапоги чинить все равно что мертвить. Твои вот ничего еще, хотя полазил ты в них по болотам, полазил, кожа масла требует, а не воды. Так что мы уже немного сапожники. Только мы младшие в своих семьях, а младшим испокон веку положено — ноги в руки и на выселки. А какие у нас выселки в Аке? Только за стеной, а если Пагуба? Толкового оплота и то поблизости нет. Да и какая обувь в Аке? Зима короткая, сухая. Лето длинное. Половина акцев вовсе без сапог обходится, остальные надевают их на два-три месяца в году. Вот в Хилане…

— Вряд ли, — нахмурил лоб Лук, вспоминая хиланскую ярмарку. — Говорят, что много сапожников в Хилане, друг другу на пятки наступают да задники подшивать отказываются. Но я слышал, что есть места, где сапоги влет идут, правда, и жизнь там непростая.

— Где же так? — сразу заинтересовались странствующие сапожники.

— За перевалом, — объяснил Лук. — За перевалом через Западные Ребра. Сразу за крепостью Парнс в паре десятков лиг есть поселок. Хастерза называется. Там крепостишка маленькая, отряд ловчих да поселок горняков. Торжище, а за торжищем сразу начинаются Гиблые земли. Только там жизнь трудная, могут и голову с плеч снести, если высунешься не там, где надо. Зато когда горняк или старатель получает монетку за работу, то первым делом он покупает новые сапоги. И чтобы скрипели!

— Чтоб скрипели, конечно, хорошо, — поскреб затылок высокий и с сомнением посмотрел на собрата. — Но туда только в крайнем случае. О том поселке я тоже слышал.

— Лучше всего дома строить, — тут же подал голос второй акец. — Но только сразу после Пагубы. Прикинь сам: слуги Пустоты проходят по деревенькам да поселкам, уничтожают дома. Где людям жить? Пагуба кончается, они выползают из оплотов, выходят из городов, а домов-то их уже и нет!

— Так и жителей нет, — повысил голос высокий. — Кому жить-то в тех домах? Или думаешь, у каждого на примете свободный оплот есть? А не слышал, как в тех же оплотах люди от жажды и голода умирали? А как ели друг друга?

Лук слушал болтовню спутников, старательно разрабатывал ногу, боль в которой с каждым шагом становилась все ощутимее, время от времени что-то поддакивал молодым акцам, но сам ломал голову над тем, как ему поступить дальше. Было понятно, что первым делом следовало сменить одежду, да и компанию, потому как ни сапожником, ни тем более ловчим он становиться не собирался. Затем ему следовало разобраться с собственными ногой и боком, для чего требовалось несколько дней покоя. А потом? Что он будет делать потом? Разыскивать Далугаеша и второго ловчего, которых он увидел во дворе кузнеца? Для того чтобы и их лишить ушей и узнать, кто еще выжил из ворвавшихся в дом урая Сакува, кто убил его мать? Допустим, что ему это удастся, а потом? Что делать потом? Нега сказала, что Курант собирался пробиться в Хурнай, она и сама предполагала при первой возможности оказаться в Хурнае. Да, Хурнай был большим городом, тем более что там теперь и реквизит труппы находился, и имелись два укрытия, но что там будет делать Лук? Сидеть тихо, как мышь под полом, и дышать через раз?

Ответа на этот вопрос не было. Ясным оставалось одно: нынешний путь Лука лежал в сторону Хилана, потому как второй ловчий и Далугаеш остались там. Значит, следовало найти попутчиков, причем таких попутчиков, возле которых молодой арува не вызовет подозрений.

— А для этого надо тебе немного поломать голову, Луккай, — пробормотал под нос Лук.

— О чем ты бормочешь? — спросил его высокий.

— Вечер близко, — заметил Лук. — Впереди деревенька, Думаю, что и Зена уже недалече, но не собираетесь же вы идти всю ночь? Как вы собираетесь ночевать?

— Как обычно, — хмыкнул высокий. — Одну руку постелить, второй накрыться. Да вот тут и расположимся, на краю дороги.

— А как вы собираетесь ужинать? — поинтересовался Лук.

— Надеемся на тебя, — грустно улыбнулся второй акец. — Дрова твои уже слегка подсохли, со своей стороны мы можем отсыпать сколько угодно искр из огнива, осталось только поймать кролика.

— Или курицу, — вздохнул высокий. — Но в прошлый раз это кончилось не слишком хорошо, бока нам намяли знатно. Думаю, что если мы потерпим до Зены, то найдем там какую-нибудь работу. Да хоть отхожие места выгребать. Помучаемся неделю, зато хватит монеты и до Хилана добраться. Не хочешь присоединиться? Три выгребателя — уже артель, можно будет подряд какой сообразить?

— Нет, — покачал головой Лук. — Если бы я решил выгребать ямы, я бы остался в Туварсе. Там ям много и тепло круглый год. Теплее, чем и в Аке, и в Хурнае. Я, пожалуй, схожу в деревеньку, слышал, что там трактир неплохой, да и лавка при нем есть, а мне колпак нужен.

— Колпак тебе никто не продаст за так! — воскликнули акцы едва ли не хором.

— Так я дрова продам! — отозвался Лук.

Он хорошо знал эту деревеньку — Курант останавливался пару раз на ее окраине, — и толстого хозяина трактира Лук помнил, надеялся, правда, что хозяин трактира не узнает в потрепанном черноголовом бродяге юркого белоголового подростка, и все-таки, прежде чем зайти в трактир, он прошел по деревеньке. В ней было два десятка домов, окруженных тыном, а на стороне, противоположной трактиру, торчал из бурьяна старенький оплот, возле которого паслось сразу с десяток коз. Что и говорить, возможности утащить хотя бы одну курицу не было никакой. Все куры разгуливали за тыном, и у каждого тына стояли недоброжелательного вида селянки или их дети, а возле коз таких селянок Лук насчитал сразу трех. Да, жизнь у тракта, который связывал столицу с родным для иши Хурнаем, налагала на деревенских отпечаток подозрительности и недовольства.

Лук выбрал дом побогаче, подошел к тыну, за которым, сплевывая под ноги тыквенную шелуху, околачивался здоровенный детина, и спросил его о том, за сколько медных монет тот купил бы хорошую железную лопату с острым штыком и загнутой кромкой под ногу. Детина прищурился, окинул взглядом нежданного гостя, никакой лопаты при котором не было, и сказал, что хорошую железную лопату он взял бы за десять полновесных хиланских медяков. Или за полсотни гиенских.

— А если я предложу тебе за вот ту не очень хорошую лопату, — Лук ткнул пальцем на стоявший у стены дома древний заступ, на котором заместо железа имелась только обитая жестью кромка, — десять медяков, отдашь?

— Да легко! — тут же забыл о тыкве детина.

— А девяносто медяков, чтобы развести хиланский серебряный, найдешь? — поинтересовался Лук.

— Батя! — заорал детина и бросился в дом.

Набрать всему зажиточному семейству удалось только восемьдесят медяков, часть которых заменили гиенские позвякушки. Зато на разницу Лук заполучил почти новый хурнайский колпак, полотняный мешок, зачиненный ламенский халат, ветхое войлочное одеяло и кудахчущую тощую курицу. Через пару минут он уже сидел под сенью кустов напротив трактира и тщательно закутывал в одеяло стянутые вместе веревкой рукоять лопаты, весла и меч. Опостылевшие дрова были высыпаны в бурьян, куртка заняла место на плечах, мешок, с заткнутым в него халатом и притихшей курицей, место на спине, сапоги налезли на ноги, колпак на голову, — и в таком виде Лук и направился в трактир.

Трактир был почти полон. Впрочем, Лук должен был догадаться об этом по количеству коней у коновязи, двум повозкам на кругу возле трактира и шуму, который доносился из-за его стен. Хозяин покосился на парня недоверчиво, но, получив несколько гиенских чешуек, расплылся в улыбке и вскорости принес миску наваристой похлебки, половину хлеба и чашку молока. От хлеба Лук отломил внушительный ломоть, но большую часть краюхи убрал в мешок, постаравшись закутать ее в халат, да сделать так, чтобы притихшая курица не слишком сильно возмущалась подобным коварством своего нового хозяина. Затем Лук приступил к еде, изо всех сил сдерживая себя и прислушиваясь к тому, о чем говорили в трактире.

Зал трактира был не слишком просторным, скорее длинным, но Лук занял место сразу у двери, и, значит, равно слышал то, о чем говорили и справа, и слева. Честно говоря, особо прислушиваться ему не приходилось. Всего в трактире было около десятка столов, подобных Луку одиночек, готовых притулиться с угла, чтобы выхлебать немудреное угощение, больше не наблюдалось, и никому никакого дела до невысокого паренька в обвислом колпаке не было. Гости предавались поглощению пищи и вина с размахом. Пили жадно, ели шумно, говорили громко. Ложка еще только начала постукивать о дно миски, а Лук уже знал, что все городские стражники из-за хиланского старшины ловчих Далугаеша и по повелению урая Зены целыми днями торчат у противоположного берега Хапы, как будто вольные должны повалить из Дикого леса валом и все они стремятся в Зену. Вдобавок в город прибыли глашатаи, которые должны уже убыть в Хурнай, но никак не убудут, поскольку их начальнику Ганку понравилась Зена, и пока он не перезнакомится со всеми зенскими шлюхами, то никуда не поедет. Но самым интересным было то, о чем говорили за каждым столом, — что все ловчие Текана разыскивают белоголового паренька возрастом около пятнадцати лет, которого зовут то ли Кир, то ли Луккай, но за которого сам иша готов отвалить из своей казны тысячу золотых монет. На этом месте разговора начинались охи и ахи, но Лук продолжал слушать и сумел услышать еще немало интересного. В том числе и то, что этот самый Ганк не раз проклинал белоголового паренька за то, что тот отрубил его приятелю то ли голову, то ли часть головы и сумел разминуться с самим Ганком каким-то необъяснимым чудом.

Когда Лук вышел на улицу, уже совсем стемнело. В животе чувствовалась приятная тяжесть, но спокойствия не было. В отдалении среди бурьяна колыхался костерок.

— А вот и наш Кай, — расплылся в улыбке высокий акец. — А мы уж думали, что решил ты с нами расстаться! Где же твои дрова? Они бы нам очень пригодились, бурьян прогорает слишком быстро.

— Дрова пришлось поменять вот на этот колпак, — вздохнул Лук. — Зато у меня есть кое-что другое. Вот. Нож найдется?

Он вытащил из мешка присмиревшую курицу.

— Зачем нам нож, почтенный Кай? — воскликнул второй акец. — Я ее зубами загрызу!

Вскоре, когда поджаренная на углях птица перекочевала в желудки всей троицы, добавив Луку к сытости ощущение некоторого переедания, высокий обратил внимание на лопату:

— А это тебе зачем?

— Я споткнулся об нее, когда ловил курицу, — зевнул Лук. — Решил, что пригодится. Мало ли, мы же вроде собирались чистить выгребные ямы?

— Да, приятель, — рассмеялся акец. — Похоже, что с ямами ты не знаком. Лопата тебе не нужна. Тут скорее пригодится ведро на веревке да тряпка на нос, чтобы не задохнуться. Так что выбрасывай свою лопату, тем более что она в таком состоянии, что ее и не хватится никто.

— Отличная лопата, — не согласился Лук. — Если не годится для выгребных ям, сгодится для обычных. Ведь придется же их копать?

— Зачем? — не понял второй акец.

— Ну ты же собирался строить дома, когда случится Пагуба? — удивился Лук. — Насчет домов не знаю, а трупов будет много. Надо же куда-то их закапывать?

— Чего бы ты понимал в Пагубе, — хмыкнул высокий и таинственно прошептал: — Моему деду рассказывал его дед, что, когда случается Пагуба, трупов бывает очень мало.

— Почему? — не понял Лук.

— Слуги Пустоты их съедают, — был ответ.

Еще до полудня следующего дня Лук вместе с акцами достиг окраин Зены. Лук любил этот момент: ползущая по известковым проплешинам дорога взбиралась на очередной холм, и Зена открывалась вся — невысокая, сплетенная из тысяч коротких улиц, которые соединялись друг с другом в немыслимые кружева, сплошь покрытая садами, взбирающаяся на пригорки и сползающая в ложбины, как цветастый платок, накрывший противень только что выпеченных пирожков. Город был большим, не меньше Хилана, но не имел крепостных стен. За замковыми стенами прятался только дворец урая клана Солнца, но и даже замок был каким-то ненастоящим, шутейным, невысоким, лишь бы обозначить место пребывания первого зенского арува, но снеси его стены — и не отличишь дворец урая от дома какого-нибудь торговца или богатого трактира. Зато на каждой улице имелся крепкий кирпичный оплот, да и некоторые дома не уступали крепостью самому настоящему оплоту. Поговаривали, что в седой древности случались набеги некуманза, приходивших к теканскому берегу со стороны Дикого леса. Но времена эти сгинули вместе с седой древностью, да и что говорить, всякая Пагуба резала историю Текана на части, как режет хороший булочник большой зенский пирог со сладкой начинкой. Как раз запах пирогов и заставил раздуть ноздри Лука и его спутников. Соблазнительный аромат доносился со стороны цветастых шатров, кибиток и затейливых навесов, окружавших входивший в город тракт, как осиное гнездо окружает подходящую по прочности ветку. Рынок, который шумел на южной окраине города, конечно, не мог сравниться с хиланской водяной ярмаркой, зато действовал круглый год. Лук помнил рассказы Куранта, что, по преданиям, до последней Пагубы, когда еще стоял на теканской земле город Араи, до которого, как и до Хилана, было от Зены всего лишь триста лиг, ярмарка в Зене числилась главной ярмаркой и раскидывалась во все стороны на целую лигу, не меньше. Впрочем, и теперь на ней можно было заблудиться.

У ярмарки Лук попрощался с друзьями, объяснив им, что передумал заниматься выгребными ямами и поищет другой работы для своей пока еще целой лопаты, хотя бы перекопает кому-нибудь огород в ближайшей слободке. Затем Лук, прислушиваясь к разговорам и пересудам, ощупывая ткани и одежду, похлопывая по спинам гиенских лошадок в конском ряду, с удовольствием перебирая ножи в оружейном, двинулся между лотков и прилавков в глубь ярмарки. Через три часа, обрядившись в драный хурнайский халат и надвинув на лоб колпак, с раздувшимся от покупок мешком, он снял за пару медяков грязную каморку с земляным полом на первом этаже постоялого двора. Еще через пару часов, уже в сумерках, из узкого окна каморки выбралась стройная зеленоглазая девчонка, закутанная в купленную по дешевке, зачиненную цветастую шаль работы мастериц из Туварсы, и, слегка прихрамывая, направилась к самому большому трактиру Зены. На входе девчонку остановил стражник, но она, прокашливаясь, сунула ему настоящий хиланский медяк и, прикрывая губы платком и краснея от стыда, прошептала, что у нее больна матушка и нужны деньги на лечение. Денег нет, но она слышала, что приезжий бравый ловчий именем Ганк платит девственницам по серебряному за ночь с ним.

— Дура, — прошипел стражник, с ненавистью взглянув на окно во втором этаже трактира. — Обещает — еще не значит, что заплатит. А искалечит если? Тех, которые не девственницы, может, и не калечил, зато побил каждую. Кровью умылись. Да и нажрался он уже винища, не до тебя ему теперь.

— Матушка больна, — продолжала настаивать девчонка, пихая в ладонь стражнику еще три гиенские чешуйки.

— Была бы ты моя дочь… — скрипнул зубами стражник, но внутрь трактира нырнул.

Через минуту девчонка, окинув взглядом зал, в котором сидели несколько странных человек, никак не напоминающих глашатаев, но похожих на соглядатаев, стала вслед за хозяином трактира подниматься по лестнице.

— Сколько лет-то? — проворчал он, поднимая лампу у входа в комнату ловчего.

— Шестнадцать, — прошептала девчонка.

— Замуж бы тебе, красавица, — пробормотал трактирщик, оценив зеленые глаза и зачерненные густые ресницы. — Ну да не мое дело. Вроде пьян он сегодня, может, и не покалечит. Только деньги сразу требуй, а то потом не заплатит. Да и так, не уверен, что заплатит, но уж свою голову не приставишь. И вот еще что, лучше не кричи. Тут уже кричали. Никто не подойдет. Он и сам ревет как зверь, так что мы уже тут привычные.

Дверь открылась. Девчонка вошла внутрь и увидела, что на кровати сидит полуголый седой мужик, растягивая во все лицо довольную улыбку, и сама улыбнулась, не показывая улыбку под тканью.

— Ганк? — спросила она чуть слышно.

— Ганк, — расхохотался тот. — Помощник самого Далугаеша. Но не такой страшный, не бойся. Значит, говоришь, девственница? Ради такого дела не жалко и серебряный заплатить. Обманывать не буду. Ну иди сюда. Ну что смотришь? Спросить что хочешь? Иди же!

Ганк пьяно почесал отвисающий живот, рыгнул, поморщился, расставил руки, согнул их, показывая все еще крепкие мышцы.

— Видела? Рассказывать потом будешь… детям. Ну еще шаг сделай, еще. Видишь? Я совсем не страшный. Ну спрашивай, что ты хотела, спрашивай.

— Кто еще остался в живых в Харкисе в доме урая, кроме тебя, Эква и Далугаеша?

В этот вечер Ганк ревел громче, чем обычно. Но ревел недолго, да и понять нельзя было ни слова из того, что он изрыгал. Наверное, все-таки выпитое однажды должно было свалить и такого молодца. Зато девчонка вовсе не подала голос. Трактирщик даже подумал, что убил ловчий девку. Долго ли? Вроде и не совсем былинка, ступени поскрипывали, когда поднималась, а все равно дитя. Что ей надо, щелчка хватило бы, а тут здоровенный мужик, не каждая баба такого вынесет. Вон гулящие вовсе перестали появляться, некоторые, по слухам, так и совсем на время по слободкам и деревенькам разбежались.

Трактирщик решился войти в комнату Ганка только утром. Дверь оказалась не заперта, но лучше бы она была забита гвоздями. Увиденное едва не лишило трактирщика рассудка. Комната была залита кровью. Ганк сидел на полу, прихваченный веревками к кровати за шею. Суставы на ногах и левой руке его были перебиты, гортань рассечена. Уши Ганка были отрезаны и валялись тут же. На животе был вырезан ножом глаз. На полу кровью из рассеченного пальца ловчего было выведено неровными буквами имя — «Квен».

Той же ночью из Зены на крепкой гиенской лошади выехал молодой арува. Он миновал дозоры и посты стражи, что сделать было нетрудно, потому как все зенские улицы либо упирались в пристань, либо уходили в степь и перелески, к тому же большинство стражников продолжали нести дозоры в устье Натты. Молодой арува, который неплохо видел в темноте, оставил за спиной огороженные пастбища и поля и в двух лигах за последним дозором снова выбрался на дорогу в сторону Хилана. Руки его дрожали, хотя и отрезал уши, и вырезал глаз он уже на мертвом теле. И все-таки он что-то сделал не так. Хотя самообладание Луку изменило только в одно мгновение, когда, уже привязанный к кровати, с перебитыми суставами и гортанью, Ганк вдруг пьяно рассмеялся и прохрипел, что ему нечем писать. Он может написать имя еще одного уцелевшего при штурме дома урая, но ему нечем писать, может быть, парню, который переодевался девкой, достаточно знать имя? Ведь этого человека еще труднее испугать, чем Далугаеша. Лук покачал головой и протянул ему нож, и тогда ловчий с трудом поднял правую руку и провел пальцем по лезвию. Им он и вывел имя. А потом, не переставая смеяться, умер от повторного удара в горло.

Лук тяжело вздохнул, вытянул из мешка мех с водой и напился. Сейчас ему больше всего хотелось умереть. Умереть тихо и безболезненно, упасть с коня на мягкий и прохладный лесной мох, закрыть глаза и заснуть навсегда. Умереть, потому что жить и делать то, что сделал недавно, было невыносимо. Невыносимо и страшно. Страшно не только потому, что он убил еще одного человека, и не потому, что этот человек был мерзостью, а потому что оказалось, что даже мерзость может умирать достойно. Хорошо, что Нега этого не видела. И хорошо, что она не видела его с накрашенными ресницами, вдруг рассмеялся Лук, потому что подумал о том, что быть девушкой не так уж легко, как он предполагал раньше. Смех у него не получился. Лук снова глотнул воды, погладил по шее лошадку, выбор которой Курант, несомненно, одобрил бы, и тронул ее с места. За сотню шагов до перекрестка подал лошадь вправо, покидая пыльный тракт, развернул животное и послал через дорогу в прыжке. Затем поскакал мелколесьем, чтобы через половину лиги выбраться на проселок, ведущий мимо Араи к Ламену.