Глава 2. Прибытие

Привет. Я — Юджин Уэллс. Помните меня? Я тот самый пилот. Капитан в отставке. Почему в отставке? Ну, как же, я ведь рассказывал. Меня выставили с Флота по состоянию здоровья. Так это в моих бумагах называется. Приставили приходящего врача и пару уборщиц. До той поры, пока мой биочип в загривке не рассосется. На самом деле, после того случая, ну, когда я с небес в море сковырнулся, я просто с катушек слетел. Так все вокруг говорили. Да и неудивительно это после пары недель болтания на плотике. Б-р-р-р! До сих пор помню горький вкус океанской воды. И летучих рыб. Я их ловил растянутой рубахой и ел сырыми. Такие дурищи: прыг — и мчатся, куда глаза глядят. А тут я ее — хлоп! И уже жую. А вкус у этих созданий такой, будто холодную резину в рот сунул. А дальше все как в тумане. Как сказано в заключении — дегидратация организма и, как следствие, повреждение мозговой ткани и нарушение высшей нервной деятельности. Слишком долго я болтался в море и пил забортную воду. Честно говоря, если бы не счастливый случай, я бы вам и этого не рассказал. Я теперь не помню даже того, как в детстве в школу ходил. И того, что со мной пару минут назад происходило — тоже не помню. Забываю напрочь. Котелок мой — как дырявое решето стал. Сколько ни лей в него — все обратно на землю вытекает. Но когда Триста двадцатый влез в меня без спроса — все пошло на лад. Пожалуй, он — единственное существо, которое мне как брат. Моя половинка. Пусть он всего лишь программная оболочка боевого робота — ни о ком, кроме него, я так тепло не думаю.

Я стою во весь рост в кабине оператора оружия старенькой спарки «Москито». Физиономия моя почернела от въевшейся сажи. Черная бородища промокла от земного ливня и спуталась. Грязный летный скафандр весь покрыт заплатами. Ботинки заляпаны грязью. Настоящее чудище из каменного века. Таким я вернулся с веселой прогулки на древнюю Землю. Рядом извлекают из пилотской кабины моего спасителя — Милана. Я не обращаю на него внимания. Как и на людей внизу, что уставились на меня, побросав дела. Я спускаюсь на палубу, поддерживаемый Ченгом, своим техником. Он говорит что-то ободряющее. А я киваю в ответ. Но глаза мои обращены только туда, вперед. На нее. Кроме нее, я никого сейчас не вижу. Кажется, она тоже.

— Ты меня напугал, Юджин! — говорит она, и мы крепко обнимаемся. Стоим на виду у всех посреди огромного ангара. Сажа с моего скафандра пачкает щеку Мишель. Она опускает голову, чтобы я не видел, как она плачет. Она считает себя очень сильной. И никому на свете не позволит сомневаться в этом. Никто не в силах заставить ее лить слезы. Баронессу Радецки фон Роденштайн. Тем более, такой недоумок, как я. Поэтому она прижимается ко мне все крепче, и слезинки скатываются по резине моего скафандра, оставляя на нем мокрые дорожки. Мишель никак не хочет поднять голову. Не желает, чтобы я увидел ее такой. Плачущей. Только я все равно заставляю ее сделать это. Легонько приподнимаю голову за подбородок. Тогда Мишель упрямо закрывает глаза. Она очень смешная, с пятном сажи на щеке, с мокрыми ресницами и хлюпающим носом. Зачем-то вырядилась в синий технический комбинезон. Такой чистенький на фоне неряшливых палубников.

— Что мне сделается, — бормочу невпопад. И еще добавляю какую-то глупость про то, что все будет хорошо. Хотя как тут будет хорошо, когда в моей голове все в узел заплелось. От того, что я рад видеть Мишель. И от того, что понять не могу, как она тут очутилась. В дикой дали. В дыре под названием Солнечная система. На базе «Будущее Земли». Это ведь только в сказках дураки влюбляются в принцесс, а те отвечают им взаимностью. Не настолько я глуп, чтобы в эти бредни верить. Одно дело — ее письма. И то, какой я ее помнил. Как мы играли в пару на дурацком корабле любви. И совсем другое — когда вот так, на самом деле. Раз — и она уже тут. Во плоти. А я не знаю, что и сказать. Точно, дурак и есть.

— Черт возьми, Юджин, — говорит она, отворачиваясь и растирая сажу пополам со слезами. — Не смотри на меня. Дай в себя прийти.

— Не смотрю, — я послушно зажмуриваюсь.

— У тебя просто способности в истории влипать, — жалуется она. Вытирает глаза. Разглядывает меня жадно. Я с закрытыми глазами ее взгляд чувствую. И то, что у нее внутри. Тревогу, радость. И ожидание. Все вместе.

— Это просто борода. И сажа, — успокаиваю я. — Там, внизу, все черное. Даже дожди. В жизни такой дыры не видел.

Она улыбается. Тянет меня за собой. Я топаю следом на деревянных ногах. И только тут замечаю, сколько людей на меня смотрит. Кажется, все свободные от вахты палубники тут собрались. Хлопают меня по плечам. Тормошат. Жмут руку, оглядываясь на Мишель. Отовсюду несутся приветственные возгласы.

— Привет, Юджин! Как там Земля? Отдохнул на природе? Петь не разучился? А бабы там есть? Красивые? Где ты прятался-то? Мы тебя искать замучились. Заходи вечером, пропустим по стаканчику…

А я только киваю. И улыбаюсь. Все-таки здорово снова дома оказаться. Словно в другом мире. И Мишель тащит меня прочь под шипение и визг механизмов. А все я никак не могу привыкнуть, что дождя нет.

— Сэр, что с этим делать? — кричит мне вслед один из техников, вытаскивая из кабины мокрый мешок.

— Оставь, после заберу! — кричу в ответ.

База сильно изменилась за время моего отсутствия. Я глазам своим не верю — охрана снова появилась. Сразу у переходного люка торчит парочка типов с внимательными взглядами. Разве что без брони. А так — все при них. Дубинки, пистолеты. Кислородные маски на шеях болтаются. Народу в коридорах прибавилось. Много новых лиц. На меня и на Мишель таращатся с любопытством. Есть на что глянуть. Бородатый детина в перепачканном рванье и весь в саже. И красивая женщина с размазанным по щеке грязным пятном и в новеньком, подчеркивающем все ее соблазнительные выпуклости, комбинезоне. Оба — как только что родились. Сияют. Больше всего удивляет то, что праздношатающихся стало больше. Пару месяцев назад в коридорах можно было встретить разве что торопящихся на вахту. Или с вахты. Вся жизнь наша была: вахта — обед — короткий сон — вахта. Не до прогулок нам было. И еще наш списанный авианосец, как никогда раньше, стал похож на гражданскую базу. Именно на гражданскую. Потому что некоторые болтали, не спеша, на перекрестках и у лифтов. Вроде бы им делать больше нечего. И кое от кого ощутимо спиртным попахивало. А в одном месте вентиляция вообще донесла до меня запах травки. На каждом шагу отличия от прежней жизни. Из санблока через полураскрытый люк несет аммиаком. Робот-уборщик, путаясь под ногами, деловито подвывает, приводя в порядок затоптанную серую палубу. Только вот моющий раствор в него залить забыли. Или кончился он. И, по-видимому, отключили у бедняги контрольный блок. Глупая машина старательно шипит соплами и раз за разом пытается стереть несуществующую пенную лужицу. Да так и не может сдвинуться с места, потому что палуба под ней остается грязной, и программа не позволяет перейти дальше. Из кают-компании доносятся громкие голоса и грубая брань. Кто-то с кем-то крепко спорит. Не стесняясь в выражениях. Глядя на эти изменения, я почему-то сразу вспоминаю таверну «Обожженные барды» на Йорке. Ту самую, где я познакомился с вербовщиком. Жуткий вертеп. Разве что здесь опилок на палубе нет. И мне становится неловко за свой дом. За «Будущее Земли». Волшебный мир, куда я мечтал вырваться из ада, как-то вдруг резко краски потерял. Тусклым стал, как древнее фото. Когда тебе плохо, всегда представляешь места, где ты был раньше, лучше, чем они есть на самом деле.

— Куда мы идем? — интересуюсь я у Мишель.

— Ко мне, куда же еще? — удивляется она.

— Может, лучше в кают-компанию? Поговорим как люди. Кок нам вкусность какую-нибудь сготовит. Целую вечность нормальной еды не пробовал.

— Туда? — И на лице ее явственно обозначилась брезгливость. — Ты, видимо, давно там не был. Сейчас там не поговоришь. Сидеть, слушать пьяные россказни и похабные анекдоты и ждать, когда очередной немытый герой удаль передо мной начнет показывать? Удовольствие сомнительное. Да и драки там теперь постоянно. А твой кок третий день, как в лазарете. Его супом ошпарили во время очередной свары.

— Ничего себе… — только и могу я сказать. — Что тут случилось-то? Пока я тут был, ничего такого не наблюдалось.

— Это у вашего босса спроси. У Милана. Развел демократию, — довольно жестко отвечает Мишель.

— Милан нормальный парень, — пытаюсь я защитить своего спасителя. Хотя и начинаю понимать, откуда что взялось. Синяки — они всюду синяки. Как ты им не плати и не угождай. Конченые люди. Зря мы охрану тогда поперли. Без кулака в качестве стимула, при общении с местным сбродом обойтись трудно. В чем-то Петро Крамер, отставной полковник, которого мы вышвырнули с корабля вместе с охраной, был прав.

И все же думать про Милана плохо не хочется. Даже если он и не справился. Поэтому я добавляю:

— К тому же Милан меня спас.

— Ну да. Я забыла. Извини, — вежливо говорит Мишель. И продолжает тянуть меня за собой.

Я постепенно прихожу в себя. Черт, я похож на пугало. И пахнет от меня, наверное. Отвык я от нормальных условий. Иду рядом с такой женщиной, и про все на свете забыл.

— Давай зайдем ко мне на минутку, — прошу я. — Мне бы вымыться надо. И переодеться.

— Как же, к тебе, — отвечает Мишель. — Твоя каюта давно занята. Даже вещи твои растащили.

— Занята? Почему?

И мы останавливаемся.

— Да ведь тебя уже похоронили, Юджин. Бросили. А вещички по жребию поделили. В твоем контракте наследники не обозначены.

— Мишель, что ты такое говоришь? Тут не лучшие люди, конечно. Но мы все же летали вместе. Воевали. Друг друга выручали…

— Эх ты, последний герой галактики, — грустно улыбается она. Смотрит на меня, как на несмышленого ребенка. — Похоронили тебя. Давным-давно. Все твои хваленые боевые товарищи. Слушай, пойдем ко мне, а не то я прямо тут разревусь.

— Ладно. Реветь не нужно, — машинально говорю я. И она увлекает меня за собой.

— Душ ты можешь и у меня принять, — говорит она на ходу. — И одежду тебе найдем. Ты меня не стеснишь, у меня большая каюта.

Я топаю в своих штопаных-перештопаных башмаках, заляпанных засохшей черной грязью, от которых воняет за версту и никак в себя не приду. Как это — похоронили? Чтобы парни меня бросили? Да быть такого не может! Решаю, что во всем виновата излишняя женская возбудимость. Так уж они скроены, женщины. Сначала чувства, потом, если останется — мозги. Наверное, Мишель не исключение. Она хоть не такая, как все, но все же женщина. И за меня волнуется. Оттого и глупости говорит. Так что, когда мы к ее каюте подошли, я уже был спокоен. Главное, что я жив. И снова тут. Почти дома. И Мишель рядом. Зачем бы она тут ни оказалась. Чего еще желать?