Глава двадцать девятая
Метафизика Мирзозы.
Души

Пока Мангогул выспрашивал сокровища Гарии, вдов и Фатимы, у Мирзозы было достаточно времени подготовиться к лекции по философии. Однажды вечером, когда Манимонбанда молилась, и у нее не было ни карточной игры, ни приема, и фаворитка была почти уверена в посещении султана, – она взяла две черных юбки, одну надела, как обычно, а другую на плечи, просунув руки в прорехи, потом напялила парик сенешала и четырехугольную шапочку капеллана и, нарядившись летучей мышью, решила, что одета, как философ.

В таком обмундировании она расхаживала взад и вперед по своим апартаментам, подобно профессору Королевского колледжа, поджидающему своих слушателей. Она старалась даже придать своему лицу мрачное и сосредоточенное выражение погруженного в размышления ученого. Однако Мирзоза недолго сохраняла напускную серьезность. Вошел султан с несколькими придворными и отвесил глубокий поклон новоявленному философу; его серьезность вмиг разогнала серьезное настроение аудитории, которая в свою очередь раскатами смеха заставила его выйти из роли.

– Сударыня, – сказал Мангогул, – разве вы не обладали и без того преимуществом остроумия и красоты, – к чему же вам было прибегать еще к костюму? Ваши слова и без него имели бы тот вес, который вы им хотели придать.

– Мне кажется, государь, – отвечала Мирзоза, – что вы недостаточно уважаете этот костюм и что ученик обязан оказывать большее почтение тому, что составляет, по крайней мере, половину достоинств его учителя.

– Я замечаю, – сказал султан, – что вы уже овладели умонастроением и тоном, свойственным вашему новому сану. Теперь я уже не сомневаюсь, что ваше дарование вполне отвечает достоинству вашего костюма, и с нетерпением ожидаю его проявлений…

– Вы сейчас же будете удовлетворены, – отвечала Мирзоза, садясь посередине большой софы.

Султан и придворные разместились вокруг нее, и она начала:

– Беседовали ли когда-нибудь с вашим высочеством о природе души философы Моноэмуги, руководившие вашим воспитанием?

– О, весьма часто, – ответил Мангогул, – но все их теории дали мне лишь смутное представление об этом предмете; и не будь у меня внутреннего чувства, как бы подсказывающего мне, что эта субстанция отлична от материи, я или отрицал бы ее существование, или смешивал бы ее с телом. Не возьмете ли вы на себя помочь нам разобраться в этом хаосе?

– Я не решусь на это, – отвечала Мирзоза. – Признаюсь, я не более сведуща в этом, чем ваши педагоги. Единственное различие между ними и мной состоит в том, что я предполагаю существование субстанции, отличной от материи, они же считают ее доказанной. Но эта субстанция, если она только существует, должна же где-нибудь гнездиться. Не наговорили ли они вам и на этот счет всякого рода нелепостей?

– Нет, – ответил Мангогул, – все они в общих чертах соглашались, что она обитает в голове, и это показалось мне правдоподобным. Ведь именно голова думает, соображает, размышляет, судит, распоряжается, приказывает; и о человеке, который не умеет мыслить, всегда говорят, что он безмозглый или безголовый.

– Так вот к чему свелись ваши продолжительные занятия и вся ваша философия, – подхватила султанша, – вы допускаете известный факт и подтверждаете его ходячими выражениями. Государь, что сказали бы вы о вашем географе, если бы он преподнес вашему высочеству карту вашего государства, поместив на ней восток на западе и север на юге?

– Это очень грубая ошибка, – отвечал султан, – и ни один географ не мог бы ее сделать.

– Возможно, что и так, – продолжала фаворитка, – в таком случае ваши философы хуже самого неудачного географа. Им не приходилось наносить на карту целое государство, устанавливать границы четырех стран света, – речь шла лишь о том, чтобы погрузиться в самих себя и определить подлинное местопребывание своей души. А между тем они поместили запад на востоке и юг на севере. Они заявили, что душа помещается в голове, в то время как у большинства людей она никогда там не появляется, и ее первичное обиталище – ноги.

– Ноги! – прервал ее султан, – вот уж, право, самая пустая мысль, какую мне приходилось слышать.

– Да, ноги, – продолжала Мирзоза, – это мнение, которое кажется вам таким глупым, надо только обосновать, и оно станет убедительным, в противоположность всем тем мнениям, которые вы принимаете за истинные и которые на проверку оказываются ложными. Ваше высочество только что согласилось со мной, что факт существования души основывается лишь на свидетельстве внутреннего чувства, в котором вы отдаете себе отчет, и вот я вам докажу, что все свидетельства чувств приводят к необходимости фиксировать душу именно в том месте, которое ей и предназначено.

– Мы этого и ждем от вас, – сказал Мангогул.

– Я не прошу снисхождения, – продолжала она, – и предлагаю вам высказывать свои возражения.

Итак, я вам говорила, что первичным обиталищем души являются ноги; что там она начинает свое существование и что именно оттуда она поднимается кверху в тело. Этот факт я хочу обосновать на опыте, и, быть может, мне удастся заложить первые основы экспериментальной метафизики.

Все мы знаем по опыту, что душа утробного младенца долгие месяцы находится в состоянии полного оцепенения. Глаза раскрыты, но не видят, уста не говорят и уши не слышат. Душа пытается распространиться и раскрыться в ином направлении; она впервые проявляется посредством других членов тела; именно движениями ног дитя заявляет о том, что оно сформировалось. Туловище, голова и руки младенца недвижно покоятся в материнском лоне, но его ноги тянутся, сгибаются и заявляют о его существовании и, быть может, даже о его потребностях. Если бы не энергия ног, что сталось бы в момент рождения с головой, туловищем и руками? Они никогда не выбрались бы из своей темницы без помощи ног, – ноги играют тут главную роль и проталкивают вперед остальное тело. Таков порядок, установленный природой, и когда другие члены вздумают взять на себя руководство и, например, голова становится на место ног, – все идет навыворот, и с матерью и ребенком иной раз случается бог знает что.

Когда ребенок родится, первые движения он делает опять-таки ногами. Приходится их обуздывать, всякий раз встречая с их стороны сопротивление. Голова – это недвижный ком, с которым можно делать, что угодно, ноги же испытывают ощущения, хотят сбросить путы и словно стремятся к свободе, которую у них отнимают.

Когда ребенок начинает самостоятельно передвигаться, ноги делают тысячи усилий, они приводят в движение все тело, они командуют остальными членами, и покорные руки упираются в стены и тянутся вперед, чтобы предотвратить падение и облегчить работу ног.

Куда обращены все помыслы ребенка и что доставляет ему радость, когда он укрепится на ногах и они привыкнут двигаться? Упражнять ноги, ходить взад-вперед, бегать, прыгать, скакать. Эта подвижность нравится нам и является для нас доказательством ума ребенка, и, наоборот, мы предсказываем, что из ребенка выйдет глупец, видя, что он вял и скучен. Если вы хотите огорчить четырехлетнего ребенка, усадите его неподвижно на четверть часа или держите его взаперти между четырех стульев, – его охватит раздражение и досада; таким образом, вы не только лишаете движения ноги, но и держите в плену душу.

Душа остается в ступнях до двух или трех лет, она распространяется на голени к четырем годам, достигает колен и бедер в пятнадцать лет. В этом возрасте любят танцы, упражнения с оружием, скачки и другие энергичные телесные упражнения. Это главная страсть всех молодых людей, которой иные предаются с безумием. Как! Неужели же душа не пребывает в тех местах, где она почти исключительно проявляется и где испытывает самые приятные ощущения? Но если она меняет свои обиталища в детстве и в юности, – почему бы ей не менять их и в течение всей жизни?

Мирзоза произнесла эту тираду с такой быстротой, что даже запыхалась. Селим, один из фаворитов султана, улучил момент, когда она переводила дыхание, и сказал:

– Сударыня, я воспользуюсь вашим любезным разрешением делать вам возражения. Ваша теория остроумна, и вы ее изложили так же изящно, как и четко; но я еще не настолько убежден, чтобы считать ее доказанной. Мне кажется, вам можно возразить, что уже в самом раннем детстве голова отдает приказания ногам и что жизненные силы исходят именно из нее, распространяясь посредством нервов на остальные члены, останавливают их или приводят в движение по воле души, пребывающей в шишковидной железе, подобно тому как из высокой Порты исходят приказы его высочества, которые заставляют его подданных действовать так или иначе.

– Пусть так, – отвечала Мирзоза, – но это утверждение довольно неясно, и я возражу на него, сославшись на данные опыта. В детстве у нас нет никакой уверенности в том, что голова наша мыслит, и вы сами, государь, хотя обладаете весьма светлой головой и слыли в самом нежном возрасте за чудо ума, – разве вы помните, что думали в то время? Но вы можете с уверенностью сказать, что когда вы прыгали, как чертенок, приводя в отчаяние гувернанток, – ваши ноги управляли головой.

– Отсюда еще ничего не следует, – возразил султан. – Вот Селим, например, был живым ребенком, таковы же и тысячи ребят. Они не рассуждают, но все же они думают; время проходит, память о вещах стирается, и они не помнят, что думали раньше.

– Но чем они мыслили? – возразила Мирзоза. – Вот в чем вопрос.

– Головой, – отвечал Селим.

– Опять эта голова, где ни зги не видать, – возразила султанша. – Бросьте вы ваш китайский фонарь, в котором вы предполагаете наличие света, видимого лишь тому, кто его несет. Выслушайте мои доказательства, основанные на опыте, и признайте истинность моей гипотезы. Что душа начинает с ног свое продвижение в теле – явление настолько постоянное, что существуют мужчины и женщины, у которых она никогда не поднималась выше. Государь, вы тысячи раз восхищались легкостью Нини и прыжками Салиго. Ответьте же мне искренно: неужели вы думаете, что у этих созданий душа помещается не в ногах? И не замечали ли вы, что у Волюсера и Зелиндора душа подчиняется ногам? Танцор испытывает постоянный соблазн смотреть на свои ноги. Какие бы па он ни выделывал, внимательный взор прикован к ногам, и голова почтительно склоняется перед ними, как перед вашим высочеством непобедимые паши.

– Ваше наблюдение верно, – заметил Селим, – но нельзя делать из него решающих выводов.

– Я и не говорю, – возразила Мирзоза, – что душа всегда помещается в ногах; она продвигается, путешествует, оставляет одну часть тела, возвращается в нее, чтобы снова ее покинуть, – но я утверждаю, что остальные члены всегда подчинены тому, в котором она обитает. Местопребывание ее бывает различным, в зависимости от возраста, темперамента, обстоятельств, – отсюда возникают и различия во вкусах, наклонностях и характерах. Неужели вас не восхищает плодотворность моего принципа? И не доказывается ли его истинность множеством феноменов, на которые он распространяется?

– Сударыня, – сказал Селим, – если вы покажете нам его действие в некоторых случаях, мы, может быть, получим те доказательства, которых еще ожидаем от вас.

– Весьма охотно, – отвечала Мирзоза, начинавшая чувствовать перевес на своей стороне. – Вы будете удовлетворены, следите только за нитью моих мыслей. Я не претендую на аргументацию. Я говорю, основываясь на свидетельствах чувств, это наша женская философия, и вы ее понимаете немногим хуже нас. Весьма правдоподобно, – прибавила она, – что до восьми – десяти лет душа занимает ступни и голени, но в этом возрасте или даже немного позже она покидает эту квартиру по собственному побуждению или против воли. Против воли, когда педагог применяет известные орудия, чтобы изгнать ее из родного края и направить в мозг, где она обычно превращается в память, и лишь в редчайших случаях в суждение. Такова участь детей школьного возраста Равным образом, если глупая гувернантка, стремясь воспитать молодую особу, пичкает знаниями ее голову, пренебрегая сердцем и моралью, – душа быстро устремляется к голове, останавливается на языке или помещается в глазах, и ее ученица становится докучной болтуньей или кокеткой. Подобным же образом, сладострастная женщина – это та, у которой душа обретается в сокровище, никогда его не покидая.

Женщина легкомысленная – та, душа которой находится то в сокровище, то в глазах.

Добродетельная женщина – та, чья душа – то в голове, то в сердце и больше нигде.

Если душа сосредоточена в сердце, она созидает характеры чувствительные, сострадательные, правдивые, великодушные. Если она безвозвратно покинет сердце, она поднимается в голову и создает людей, которых мы называем черствыми, неблагодарными, лукавыми и жестокими.

Весьма обширна категория людей, у которых душа посещает голову лишь как загородную виллу, не заживаясь там подолгу. Это петиметры, кокетки, музыканты, поэты, романисты, придворные и все так называемые хорошенькие женщины. Послушайте, как рассуждает такое создание, и вы тотчас же узнаете в нем бродячую душу, страдающую от постоянных перемен климата.

– Если это так, – заметил Селим, – то природа должна была создать много бесполезного. Однако наши мудрецы утверждают, что она ничего не производит бесцельно.

– Оставьте в покое ваших мудрецов с их высокими словами, – ответила Мирзоза, – что касается природы, будем смотреть на нее лишь с точки зрения опыта, и мы увидим, что она поместила душу в тело человека как в обширный дворец, в котором она не всегда занимает лучшее помещение. Голова и сердце специально ей предназначены как центр добродетелей и местопребывание истины, но чаще всего она останавливается на пути и предпочитает им чердак, подозрительную трущобу, жалкий постоялый двор, где она дремлет в постоянном опьянении. О, если бы мне было дано хотя бы на одни сутки распоряжаться вселенной по своему усмотрению, поверьте, я бы вам доставила весьма занятное зрелище: в один миг я отняла бы у всех душ те части их обиталища, которые им не нужны, и каждую личность охарактеризовало бы то, что выпало бы ей на долю. Таким образом, от танцовщиков остались бы ступни или самое большее – голени, от певцов – горло, от большинства женщин – сокровище, от героев и драчунов – вооруженный кулак, от иных ученых – безмозглый череп, у картежницы остались бы лишь кисти рук, беспрестанно перебирающие карты, у обжоры – вечно жующие челюсти, у кокетки – глаза, у развратника – лишь орудие его страсти; невежды и лентяи обратились бы в ничто.

– Если только вы оставите женщинам руки, – прервал ее султан, – они будут преследовать тех, кому вы дадите лишь орудие их страсти. Это будет презабавная охота, и если бы повсюду гонялись за этими птицами так же, как в Конго, – их порода скоро бы прекратилась.

– Но чем вы представили бы женщин нежных и чувствительных, любовников постоянных и верных? – спросил Селим фаворитку.

– Сердцем, – отвечала Мирзоза, – и я знаю, – добавила она, нежно взглянув на Мангогула, – с чьим сердцем стремилось бы соединиться мое.

Султан не устоял против этой речи; он вскочил с кресла и бросился к фаворитке; придворные исчезли, и кафедра новоявленного философа сделалась ареной их наслаждений; он доказал ей неоднократно, что был не менее очарован ее чувствами, чем ее речью, – и философское обмундирование пришло в беспорядок. Мирзоза вернула своим горничным черные юбки, отослала господину сенешалу его огромный парик и господину аббату – его четырехугольную шапочку вместе с запиской, где обещала включить его в число кандидатов при ближайших назначениях. Чего только бы он не достиг, если бы был остроумцем. Место в Академии было наименьшей наградой, на какую он мог рассчитывать, но, к несчастью, он знал всего каких-нибудь двести – триста слов, и ему никогда не удалось сочинить даже пары ритурнелей.