5. Тропа сумасшедших

Был пятый час утра, когда он почуял какое-то неудобство. Поерзал в кресле, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Не удалось. Странно… Был бы в этом хоть какой-нибудь смысл, он помолился бы сразу всем звездам вместе взятым и сказал бы им, что на сегодня с него довольно!..

Он сидел в своем кабинете на втором этаже за рабочим столом и смотрел на большую тетрадь в черной обложке. Тетрадь, которую он никогда никому не показывал, прятал в секретном сейфе стола, и знал о ней, кроме него самого, разве только один Голиаф. Сегодня в ней появилась очередная запись…

Год назад тетрадь называлась просто — «дневник», хотя дневником в общеупотребительном смысле она не была. Скорее была каталогом всяческих проявлений уродства, которое он притащил в себе из глубин Внеземелья, и в конечном итоге вполне заслуживала названия «Черная книга». Тайком от жены он заносил в эту книгу все свои «ненормальности». И даже пытался как-то классифицировать их. Он полагал, что здесь, на Земле, дела пойдут по-другому и «ненормальностей» будет меньше. Лелеял надежду, что в земных условиях все это постепенно заглохнет. Зря он надеялся. Дела пошли не так, как он ожидал. Скверно, в общем, пошли дела…

Он захлопнул тетрадь, сжал зубы до боли в скулах. Сегодняшний блеск в гардеробной его доконал. Досада, растерянность, и никакого желания думать. Да и о чем, собственно, думать?

Блеск на ладонях он видел и раньше. Впервые — после десанта на Умбриэль, где едва не отморозил руки из-за неисправности обогревательных элементов в перчатках скафандра. Помнится, уже тогда он правильно увязал появление блеска с действием холода и к низким температурам стал относиться с опаской. Впрочем, ему там пришлось ко многому относиться с опаской. Было в Пространстве кое-что и похлестче… Стоп! Что было, то было. С тем, что было, покончено. И больше не будет. Но здесь…

Может, плюнуть на все и шагнуть наконец к мудрецам с учеными степенями? Помогите, дескать, инвалидствующему герою Внеземелья избавиться от… сам-не-знаю-чего. Сразу услышат. Обрадуются. Налетят со всех континентов. На каком-нибудь острове воздвигнут в честь твоего уродства целый научно-исследовательский комплекс НЕЗНАМЧЕГО, окружат тебя частоколом шприцов, пушками микроскопов, блоками анализаторов, прихлопнут колпаком с проводами, и превратишься ты из несчастного инвалида в лабораторную колбу с «восхитительно феноменальными свойствами». И тебе не останется ничего другого, кроме как верить во всемогущество какого-нибудь лысого институтского корифея с величественными жестами и невнятным произношением. А потом, этак лет через десять, когда его лаборантка наивно поделится радостной вестью, что корифею в конце концов удалось вытяжку из твоих гормональных желез использовать для «регуляции половых признаков плодовой мушки дрозофилы», ты все поймешь и попытаешься оттуда удрать. Тебя, конечно, поймают и будут хором стыдить. Н-да…

Он открыл стол, отодвинул фальшивую стенку, швырнул тетрадь в сейф. Большим пальцем левой руки коснулся прозрачной пластинки замыкающего устройства. Пластинка брызнула светом, щелкнул замок. Надежный замок: открыть его мог только узор кожных бороздок пальца хозяина.

Ощущение странного неудобства усилилось. Нет, пожалуй, тетрадь была ни при чем… Откинувшись в кресле, Нортон с недоумением и неудовольствием стал искать другую причину.

Сидел он мягко, удобно, в привычном кресле, за привычным столом. Было тихо. На нем были удобные шорты, пестрая тенниска из очень приятного скользкого материала, серебристые и тоже очень удобные кеды. Воздух свеж, в меру насыщен цветочным запахом. Кабинет просторный — шестигранником — в виде беседки; залитые синим свечением стены и потолок декорированы узорами черной решетки, живописно увитой комнатной зеленью. Над головой уютно сияла линза светильника. С правой стороны решетки не было — там начинался песок скрытого темнотой океанского пляжа, а в отдалении стояла подсвеченная прожекторами группа высоких пальм; лучи прожекторов озаряли шевелящиеся в дюнах панцири: армия морских черепах выползала из прибрежных вод, оставляя на песке ребристые борозды, похожие на следы вездеходов, — черепаший десант захватывал плацдарм для кладки яиц. Нортон поднялся. Ощущение неудобства переходило в тревогу… Он резко повернул регулятор громкости — в комнату ворвался грохот океанского прибоя. Тяжелые волны звучно дробились о невидимые в темноте гребня барьерного рифа и, шурша, накатывались на песок. Нортон выключил звук. Повел головой из стороны в сторону, словно принюхивался. Распахнул кабинетную дверь. У порога стоял Голиаф — пес-полукровка с внешностью пойнтера: висячие уши, пятнистые (черное с белым) бока. Пес смотрел на хозяина преданным взглядом. Нортон шагнул за порог, собака посторонилась. Прыгая через ступеньки, Нортон взлетел по внутренней лестнице на третий этаж (если можно назвать этажом верхнюю террасу под открытым небом).

На террасе царила предутренняя мгла. Томно пахли цветы неизвестных Нортону редких растений, фигурная лужа декоративного бассейна, как зеркало, отражала чуть посветлевшее небо. Все остальное тонуло в подсиненной полутьме, и нормальный глаз человека различал бы здесь только неясные пятна, силуэты и контуры. Нортон мог бы читать здесь газету. Встревоженно озираясь, он побродил между стойками, несущими раму шатрового тента. Перепрыгнул узкий участок бассейна и, растолкав по пути плетеные кресла-качалки, замер у борта восточного края террасы.

Где-то далеко занималась рассветная полоса: ее едва было видно сквозь плотный ряд пирамидальных тополей, стоящих у соседней виллы. Нортон смотрел на восток. Сосредоточиться мешали какие-то звуки. Он оглянулся. Источником звуков был Голиаф — пес лакал из бассейна. В зеркале воды дрожало отражение мраморной чаши. Нортон еще раз внимательно посмотрел на частокол тополей и направился к центру террасы, где возвышался стеклянный футляр над колодцем подъемника. Проходя мимо чаши, взглянул на торчащий из нее пышный куст — предмет садоводческого тщеславия жены, сказочно прекрасная синяя роза…

Видеотектор висел на стенке футляра подъемника. Нортон поднял прозрачную полусферу. Секунду поколебался и набрал индекс виллы соседей. Замерцал экран.

— Один момент!.. — откликнулся голос, по которому трудно было сразу понять, кто говорит — женщина или мужчина.

Экран оставался пустым.

— Да, слушаю.

Нортон знал, чей это голос. Поморщился.

— Пригласите Бена. Или Эллен. Если они, конечно, не спят.

— Бен, к сожалению, в отъезде. Эллен, к сожалению…

— Алло! — завопил женский голос. На экране возникло красивое, но заплаканное лицо подруги Сильвии Эллен. — Ты, Дэвид? Почему я не вижу тебя?

— Здесь довольно темно.

— Я сама хотела связаться с тобой. Только что. Бегаю как сумасшедшая, реву и не знаю, что делать. Ник!.. — Остальные слова утонули в рыданиях.

— Что — Ник? — резко спросил Нортон.

— Я проснулась, — заговорила, давясь слезами, Эллен, — вышла в летний холл, где любит спать Ник, и увидела, что… что его там нет!.. Я обегала весь дом, обегала сад, звала, кричала. Мальчишка как в воду канул! Вот только что Гед меня «обрадовал»: Ник угнал элекар!

— Чей элекар?

— Гед приехал вчера и бросил свою колымагу на садовой аллее… знаешь ведь ты братца моего мужа! Поленился загнать в гараж! Вот Ник и… Видно, шорох скатов меня разбудил. Мой элекар не заряжен, Бен в отъезде, и мы тут совсем без колес. Собиралась вызвать тебя и дежурного по охране порядка, но ты меня опередил. А мальчик где-то сейчас…

— Куда он мог?.. Перестань наконец реветь!

— Да откуда ж мне знать?! Просто взял и угнал!..

— Восьмилетние мальчишки элекары просто не угоняют — у мальчишек возраста Ника всегда есть дела. Он куда-нибудь вообще собирался? Чем твой малыш забивал себе голову последние дни?

— Аквалангом.

— Что?

— Гед обещал ему акваланг. Привез. Особая модель… ну, специально для детей. И съемочная камера такая… пузатая, для воды. — Всхлипывая, Эллен произносила слова машинально, как в трансе. — Вчера они полдня возились в бассейне — снимали друг друга. Слышала, Гед говорил малышу, что скоро возьмет его на какие-то Северные озера. Сочинял, будто бы в каждом из них можно увидеть чудовище — вроде морского Змея. Ник, разумеется…

Она внезапно исчезла с экрана. Нортон знал почему. Когда появилась опять, лицо ее было страшным.

— Я не… я не нашла!!! — она задыхалась. — Акваланг!..

— Ясно. Камера — тоже?

Кивнула. Говорить не могла — душили слезы.

— Слушай меня, Эллен!..

— Но… но ведь он не поехал на Север, Дэвид?!

— У нас в округе немало своих водоемов. Слушай меня. Пусть Гед мчится на виллу Генри, берет его элекар — у Генри надежная скоростная машина — и, не теряя ни минуты, прочесывает западное направление, вплоть до Бизоньих озер. А ты свяжись с главным дежурным ночных постов, коротко объясни ему положение. Пусть они поднимут поисковый «блин» — или что там будет у них под рукой — и пройдутся над южной автострадой до Соленого озера. Я беру на себя северо-запад. Гед не менял свою колымагу?

— Та же… серебристо-розовая, ты узнаешь ее. Дэвид!

— Ну!

— Ты догонишь Ника, ведь правда?!

— Успокойся, время у нас еще есть. До рассвета мальчишка в воду не сунется.

— Он так любит тебя!..

— Все! — оборвал ее Нортон. — Действуй, как я сказал.

Перемахнув увитый плющом бортик террасы, он принял в воздухе нужную позу, мягко упал на газон.

В гараже он быстро убрал дистанционные кабели, соединявшие элекар со стендом автоконтроля и щитком подзарядки. Не открывая дверцу, прыгнул за руль. Ударом ладони выключил блок «безопасной езды» и крякнул с досады: предательски вспыхнули и замигали ярко-оранжевые глазки сигналов — четыре спереди, четыре сзади, — такая иллюминация способна растормошить даже самого сонного блюстителя дорожного порядка. Нортон спрыгнул с сиденья, схватил какой-то попавшийся под руку стержень и с хрустом всадил его в первый глазок. Так же безжалостно раздавил и все остальные. Под ногами путался Голиаф. Нортон швырнул стержень в сторону, вскочил за руль и, не зажигая фар, резко тронул машину с места. Матери Ника он солгал — времени в запасе не было. Если мальчишка махнул на Старый Карьер — не было ни одной лишней секунды.

Белый элекар, прошелестев скатами, скользнул вдоль темной аллеи как призрак. Однако на выезде услужливый автомат — будь он неладен! — залил ярким светом весь участок перед воротами.

Срезая углы на пустынных перекрестках, Нортон гнал машину кратчайшим путем. С недозволенной скоростью. Городок спал. Небо светилось, но земля еще дремала в синеватой мгле. Было около половины пятого. Впервые за много дней Нортон взглянул на часы: циферблат показывал пять двадцать две… Слегка удивившись, что продолжает чувствовать живозапах собаки, он оглянулся. Голиаф лежал на заднем сиденье.

Небольшой участок окружного шоссе он проскочил, выжимая педаль скорости до упора. Мелькнул указатель поворота на северо-западную магистраль. Из поворотного виража машина, отчаянно вереща скатами, вынеслась с таким сильным креном, что какое-то время шла на двух левых колесах. Нортон вывел ее на белую линию «магистрального хода», или, как здесь говорят, на «фитиль». Теперь оставалось переключить питание мотора с аккумуляторов на питание высокочастотным током от кабеля, проложенного вдоль автострады под «фитилем». Он так и сделал — скорость ощутимо возросла.

Элекар, с гулом рассекая воздух, мчался по прямой. Автострада была совершенно пустынна. Включив блок водителя-автомата, Нортон оставил руль. Все, делать пока больше нечего… Он оглянулся: бешеный ветер согнал Голиафа на пол. Нортон окликнул его, перетянул за ошейник на переднее сиденье, рядом с собой; пес благодарно лизнул ему руку.

— Ну куда понесло твои дряхлые кости? — Он погладил собаку. — Почуял, видно, беду… Верно, дружище. Ник-непоседа опять отколол сногсшибательный номер.

Голиаф посмотрел на хозяина, привстал, потянулся мордой к ветровому стеклу.

— И все-то ты понимаешь. Да, сорванец махнул, должно быть, на Старый Карьер…

«Скверно, — подумал Нортон. — Скверно, если он махнул туда».

Справа тянулась равнина. Кое-где на равнине разбросаны горки с плоскими, как стол, вершинами. Слева по ходу мелькали идеально ровные ряды деревьев — плантации азимины. Проплыли мимо выпуклые корпуса фруктового заводика, чем-то похожие на кофейный сервиз. Потом зеленый массив повернул в сторону от автострады, мелькнула и затерялась в полях блеснувшая глянцем узкая лента канала. Дальше пошли кормовые угодья; усадьбу скотоводческого комплекса можно было угадать по торчащему над шапками зелени куполу водонапорной башни. Заря успела выкрасить купол в розовый цвет. Светало быстро. Впереди розовела гряда голых холмов.

Нортон пристально всматривался сквозь ветровое стекло. Ни одного элекара на полотне автострады он до сих пор не заметил, и это его беспокоило. Либо мальчишка успел перевалить гряду, либо гнал в другом направлении. Последнее было бы предпочтительнее, однако Нортон не сомневался, что сорванец выбрал именно Старый Карьер. Во-первых, сравнительно близко (Ник был слишком нетерпелив). Во-вторых, несравнимо страшнее (Ник был ужасно самонадеян в вопросах личной отваги). Светлая красота Бизоньих озер или, скажем, пустынная величавость Соленого озера вряд ли могли соблазнить отважного аквалангиста. Уж где и водиться подводному чудищу, как не в глубинах-мрачного водоема в Старом Карьере.

Автострада заметно пошла на подъем; залитая рассветным румянцем гряда приближалась. Нортон пытался представить себе расстояние между собой и юным искателем приключений. Три минуты, которые были потрачены в переговорах с Эллен, он наверстал за счет повышенной скорости до выхода на магистраль.

В гонке по автостраде он ничего не выигрывал. Знал: элекар Геда был точно такого типа, как и его собственный, — модель «Торнадо» последнего выпуска, — и Ник, разумеется, гнал машину тоже на «фитиле». Шустрый малец научился лихо водить элекар. Кстати, не без его, Нортона, соучастия… Малец впереди минут на десять — двенадцать как минимум, иначе его элекар удалось бы заметить на этом отрезке пути.

Двенадцать минут… Черт, много! Наверстывать их придется на старой грунтовой дороге в глубоком ущелье — скверной, по счастью, дороге, — но все равно: двенадцать минут слишком много. Этого молодца надо перехватить до выхода из ущелья в каньон. Не так это просто… Даже если выжать из машины все, на что она только способна. И даже если Ник не выключит блок «безопасной езды». Выключит — непременно куда-нибудь врежется…

Элекар стремительно брал пологий подъем. Холмы придвинулись к полотну автострады. Подъем кончился, холмы расступились, и элекар вылетел на простор каменистого плато. Затопленное утренней тенью плато неискушенному глазу могло показаться широкой равниной, и путник, едущий в этом направлении впервые, невольно хватался за рулевую баранку, когда автострада вдруг выносила-машину на виадук, повисший над пастью каньона.

Нортон смотрел вперед, томясь бездействием. Он ничего не мог предпринять. Во всяком случае, до того места, где предстояло покинуть роскошную магистраль: там, за виадуком, был очень удобный асфальтированный съезд в ущелье на очень плохую грунтовую дорогу… Городские власти специально не занимались ремонтом этой дороги, чтобы меньше было охотников ездить на элекарах в каньон. Но вряд ли в Копсфорте нашелся бы хоть один гражданин, который ни разу не побывал на Старом Карьере. Граждане Копсфорта необыкновенно любознательные люди. И безмерно отважные. Пикник под скалами, каждая из которых в любой момент может упасть тебе на голову, содержит в себе, очевидно, идею пробного камня для проверки качества «мужской закваски». При этом бессмысленный риск почитают за метод сознательного воспитания отваги. Одно из самых, пожалуй, загадочных свойств человеческой психики на современной Земле. Именно на Земле, потому что космодесантнику, всегда точно знающему, ради кого или ради чего рисковать, готовность рискнуть «вхолостую» казалась абсурдом.

Мало того, риск (как, впрочем, и все остальное здесь, на уютной Земле) подвержен влиянию моды. Удивительно видеть все это свежему глазу. Риск, который сам по себе прост и суров, как обнаженный клинок, зачем-то стараются прицепить к бутафорским перевязям в духе традиций, «старых добрых времен». Модным стало, к примеру, устраивать мрачные пикники в штольнях давно заброшенных шахт, где все держится на одном честном слове. Или испытывать крепость собственных нервов и мышц, разгуливая по гнилым этажам отживших свой век небоскребов, которые еще не успели снести. Проникать в обомшелые лабиринты забытых, а часто и полузатопленных сооружений военного назначения, порой нашпигованных всякими подлыми штуками сверх всякой меры. Бывало, любители проржавленных сувениров украшали свои гостиные такими «коллекциями», что приходилось вызывать десант саперов или команду специалистов-дезактиваторов. В лучшем случае отделывались испугом. В худшем — взлетали на воздух целыми семьями, иногда прихватывая с собой и ни в чем не повинных соседей. Или смертельно травились какой-нибудь дрянью, повергая в трепет кошмарного ожидания жителей близлежащих кварталов.

Просто диву даешься, сколько всевозможной пакости было настряпано в «старые добрые времена» с единственной целью: угробить достаточно рациональным путем как можно больше народу. Высший распорядительный орган объединенных наций до сих пор вынужден содержать специализированные отряды десантников «Вэри дейнджроуз!» — «Очень опасно!». Молодцы из ВДОО — в серебристой форме с эмблемой «Веселого Роджера» на рукавах — уже давно занимаются розыском и ликвидацией тайных хранилищ на территориях бывших очагов секретного изобретательства и производства оружия самого разного типа. Давно и усердно, а конца этому что-то еще не видно. Лет пять назад в одном из выпусков телевизионных последних известий был показан телерепортаж со спутника «Порт-1» о конечном этапе ликвидации найденных запасов какого-то адского вещества под кодовым названием «заливное тетушки Мэри», созданного в некогда существовавшей сверхсекретной лаборатории военно-морских исследований «Эйч-Сэпрайз». От причалов «Порта-1» в безвозвратный полет в сторону Солнца отправился дряхлый танкер «Амалия». С великими предосторожностями, под конвоем кораблей-барражировщиков ВДОО. Трюмы и танки «Амалии» были набиты контейнерами, похожими на автоклавы. Двухсот автоклавов-контейнеров с буквами ЗТМ на лоснящихся желтых боках было достаточно, чтобы превратить всю воду таких водоемов, как Мексиканский залив или Черное море, в студень. Полного груза «Амалии» хватило бы на Атлантический океан… А недавно с еще большими предосторожностями в безответные глубины Солнца сбросили какую-то другую смертельно опасную пакость под названием «табачок дядюшки Джона». Сбросили вместе со всей эскадрильей транспортных кораблей, принимавших участие в этой, говорят, сложнейшей операции.

Н-да, с какой только мерзостью не пришлось иметь дело парням из ВДОО! «Молоко гуннов», «перцовый дым», «нейтронный подкидыш», «крылатые стрелы», «глаз Сатаны», «меч Израиля», «преторианские колокольчики», «мяо хэньхао», «тосигами-но дза»… Остатки бывших арсеналов человеконенавистничества сплошь и рядом обезвреживались ценою жизни. Но чистка планеты продолжается; есть основания думать, что не все еще тайные гнойники обнаружены и должным образом обработаны. К сожалению, часто бывает: находят их первыми те, кто к такого рода находкам совершенно не подготовлен. Любителей совать нос в затхлые щели не убавилось даже после нескольких предупредительно-разъяснительных кампаний. Но хоть перестали трогать руками всякие штуки сомнительного происхождения и об особо подозрительных находках торопились уведомить органы ВДОО. Выработалась некая форма корректного поведения: просто лазили, наслаждаясь риском, глазели, устраивали пикники, но ничего не трогали. Словом, «посещали».

На общем фоне повального увлечения риском визиты в Старый Карьер выглядели сравнительно безобидно, однако в принципе это было явление того же порядка: граждане Копсфорта не отставали от моды. А кое-кто из тщеславных отцов, страдавших гипертрофированным чадолюбием, вроде Бена, считали чуть ли не отцовским долгом хоть раз показать своему малолетнему отпрыску эту дыру в самой что ни на есть опасной близости. И отпрыски, еще более тщеславные и любознательные, чем их отцы, отлично запоминали дорогу. Правда, соваться в каньон в одиночку до сих пор отваживались мальчишки не младше двенадцати лет. Ник рисковал установить абсолютный рекорд нижней возрастной границы для одиночных посетителей карьера. Папа — известный специалист по производству кисломолочных продуктов, обожавший молоть всякий вздор о «штаммах мужской закваски» и непременно со ссылками на историю, — рехнулся бы с перепугу, узнав, куда потянула сегодня «закваска» его восьмилетнего сына…

Каньон, как и всегда, возник неожиданно. Элекар вылетел на виадук: замелькали, сливаясь в полосы, розовые блики отражателей на парапетах — в свете утра виадук выглядел как сиреневая линейка с поблескивающими краями, повисшая над фиолетово-синей пропастью.

Перемахнув каньон, Нортон выждал немного и взял управление на себя. Время бездействия кончилось: приближался поворот в ущелье. Вот он, асфальтированный съезд. И щит с надписью: «Не съезжайте вниз, если не хотите попасть в аварийную ситуацию!»

Нортон поставил ногу на тормозную педаль. Но не нажал — внезапно принял другое решение. Элекар, не сбавив скорости, промчался мимо; Нортон посмотрел в ущелье: петляя по склону, вниз уходила дорога на Старый Карьер. Обозримый участок дороги был пуст, но едва уловимо припудренный пылью воздух сказал Нортону все…

Показался следующий поворот. Нортон вошел в него почти на полном ходу, чуть не задев накренившейся машиной стойку рекламного щита, и сразу выжал педаль скорости до упора. Шоссе капризно извивалось между скалами, но это было превосходное шоссе. Пока мальчишка петляет внизу по ухабам, на хорошем шоссе можно выиграть время. Правда, попасть отсюда в каньон — проблема. Неподалеку от смотровой площадки (куда, собственно, и проложено это шоссе) есть очень рискованная дорога в ущелье. Вернее, нет там никакой дороги. Просто каскад горных спусков, который вполне справедливо называли «тропой сумасшедших». Несмотря на строгий запрет, по «тропе» иногда съезжали наиболее отчаянные из мотоциклистов-лихачей.

Последний изгиб — и лента шоссе вынырнула на пологий спуск вдоль скалистого гребня. Смотровая площадка как на ладони. Полукруглая, с поручнями. Коттедж механика и мачта-опора подвесной канатной дороги. На канатах — разноцветные котелки-кабинки для любителей прогуливаться над каньоном. Сам каньон открывался гораздо ниже, в полутора километрах отсюда, и все еще утопал в фиолетово-синей мгле…

Спуск на «тропу» был перекрыт огромной катушкой из-под кабеля. Нортон подъехал, сдвинул препятствие передним бампером — катушка с треском перевернулась, гулко покатилась вниз. Элекар, поскрипывая, переваливаясь с боку на бок, сполз по склону в засыпанную щебнем ложбину. Потревоженный щебень пришел в движение, и элекар заскользил к обрыву в потоке мелких камней.

В опасной близости от обрыва Нортон вывел машину из русла осыпи, свернул на лепившийся вдоль расселины узкий карниз. До того узкий, что левый борт элекара со скрежетом чиркал о выступ скал. Нортона это не беспокоило — был уверен: проехать здесь можно. Его беспокоила переправа. Впереди, где обрывистые края расселины сближались, виднелся пешеходный мостик, сооруженный монтажниками подвесной дороги для своего удобства, но для езды на четырех колесах отнюдь не приспособленный. Две плотно подогнанные друг к другу железобетонные балки — вот все, что там было. Узковато для элекара…

Карниз пошел под уклон. И весьма кстати — мостик виден теперь замечательно. Надо брать его с ходу. Мало кто из лихачей-мотоциклистов решался на это — обычно переводили машину руками. И ничего удивительного: загреметь оттуда в расселину проще простого… Перед мостиком небольшая площадка. Ровная, к счастью, как стол, но почти такая же по размерам. Вся надежда на точный прицел, крутой поворот и хорошую скорость. Карниз стал пошире, можно начинать разгон. Да, отсюда будет в самый раз… Нортон мысленно отрепетировал предстоящий маневр, столкнул собаку с сиденья на пол, увеличил скорость.

— Зря ты ввязался в эту историю, Голиаф…

Слившись с баранкой руля, он вел машину к заранее выбранной точке в центре площадки. Старался ни о чем не думать — действовал на уровне инстинкта, автоматизма, чутья. Площадка стремительно приближалась… Резкий поворот вправо — сильный крен, пронзительный визг амортизаторов, выход на два колеса. Нортон успел ощутить, как вздрогнула железобетонная балка. Спасибо, проехали… Элекар грохнулся брюхом на другой берег расселины, лихо подпрыгнул. Заставив машину выровняться, Нортон бросил ее вниз по склону.

Склон гладок и крут. Пожалуй, это был самый гладкий участок на пути в ущелье (не считая лысой макушки лежащего ниже базальтового купола). Но это был островок, со всех сторон окруженный обрывами, диким нагромождением скал, и съехать отсюда можно разве только по воздуху — никаких иных, даже самых плюгавеньких мостиков нет.

Скорость росла.

— Приготовимся, Голиаф!.. — крикнул Нортон. Голос его утонул в шуме встречного ветра.

Элекар взвился в воздух с уступа скалы, как с трамплина, и на несколько долгих мгновений Нортон попал в объятия невесомости.

Приземление состоялось на скате каменного горба. Удар был скользящим, однако тяжелым, заскулил Голиаф. Нортон едва не вышиб лицом ветровое стекло. «В прошлом году здесь разбился мотоциклист, — подумал он, яростно действуя тормозом и рулем. — Но никто еще не пробовал разбиться здесь на элекаре». Машину так занесло, что какое-то время она с отвратительным визгом скользила по склону боком, точно склон был покрыт слоем льда, присыпанного шлаком.

Снова скорость и снова шум встречного ветра. Спуск вел в неглубокую седловину. Брызнув щебнем из-под колес, элекар вылетел на покатую, голую, всю в мелких трещинах поверхность базальтового купола. Нортон мельком взглянул вверх, на освещенные первыми лучами солнца зубцы вздыбленных скал. Нити канатов с кабинами-котелками пересекали пространство над головой наискось и уходили в синюю мглу. Какие-нибудь минуты назад он был на том уровне, где высилась мачта-опора, и это ему самому казалось невероятным…

Нортон безжалостно гнал машину вперед. Обилие крупных камней раздражало — падала скорость. Но другого пути просто нет. Проникнуть в ущелье можно было только через заброшенный рудник…

Преодолев головокружительный спуск, он выбрался наконец к руднику. По уплотненному временем отвалу породы съехал в овраг — рудничного, видимо, происхождения. Овраг брал начало от полуобвалившегося входа в штольню, расширялся к отвалам, а ниже по склону суживался до размеров транспортной траншеи, круто сбегавшей в расселину, которая (Нортон знал это) выходила прямо в ущелье. Дно оврага усыпано щебнем и кучками хрусткого мусора цвета ржавчины. Судя по некоторых признакам, когда-то здесь был фуникулер — вагонетки с рудой, очевидно, сползали от штольни к дороге в глубине ущелья. Нортон уверенно бросил машину в каменный желоб траншеи — именно этим путем недавно вывезли в местный музей какой-то рудничный механизм столетнего возраста.

Элекар, подпрыгивая, как норовистый конь, нырками скатывался по горбатому склону. Нортон с опаской оглядывал почти отвесные стены расселины, покрытые сетью трещин. Прочность стен не внушала ему никакого доверия. Вдруг он резко затормозил и выпрыгнул из машины. Следом выпрыгнул Голиаф. Уже синел поблизости выход в ущелье — тянуло сыростью, долетали журчащие звуки ручья. И на полпути к подножию ската — последнего ската к старой дороге! — громоздился завал. Пропади оно пропадом!..

По левую сторону лежал у стены обломок скалы, похожий на перевернутую кверху днищем длинную лодку, по правую — просто массивная круглая глыба и осколки поменьше. Завал, в общем-то, невелик. Быстро его осмотрев, Нортон решил брать препятствие с ходу. Обломок отлично пройдет под колесами слева. Но глыба… Не теряя времени, Нортон поддел руками крупный осколок, крякнул, придвинул к глыбе вплотную. Наскоро соорудив из камней нечто вроде въездного пандуса для правых колес, он смахнул пот с лица и уже было намерился кинуться вверх по склону к машине, как вдруг залаял Голиаф. Нортон взглянул на собаку. Перевел взгляд в ущелье — и на секунду застыл. Он опоздал!.. Дорога внизу отражала пляшущий свет, — несомненно, свет фар приближающегося элекара!..

6. Старый карьер

Розовый элекар промелькнул мимо расселины. Нортон взбежал вверх по склону, прыгнул за руль. Поймал за ошейник Голиафа и, швырнув его на пол, рывком убрал тормоз и с разгона бросил машину через завал. Мгновение судорожного взлета, крен в полете, сильный удар и грохот в момент приземления — он едва почувствовал это. Элекар вынесло в прозрачную синеву ущелья. Крутой поворот влево перед обрывом. Тормоз, отчаянный скрежет колес. На повороте он так рванул машину об угол бетонированной платформы, что с треском проломился борт, — все это слепо скользнуло мимо сознания — лишь бы выдержали колеса и вынес мотор.

Дорога была отвратительная, но это была дорога. Расчетливо, хладнокровно он вел с ней поединок за скорость. Ему казалось, будто он не видит ничего, кроме размашистого мелькания световых миражей от фар ушедшего вперед элекара, хотя видел и чувствовал многое: каждый ухаб, летящие под колеса спуски и повороты, громады утесов, глубокий и пугающе близкий уже срез ущелья — выход в каньон. Расстояние между элекарами сокращалось медленнее, чем он ожидал, и это стало внушать ему подозрения. Он понимал: мальчишка не мог отключить блок «безопасной езды» (без помощи автомата восьмилетний лихач давно бы сверзился на дно ущелья), но, с другой стороны, блок не позволил бы развить такую скорость при таких дорожных условиях — нажал бы на тормоза. Да и сам мальчишка нажал бы, он не дурак — видит, конечно: дорога идет под уклон и успела уже «накатить» элекару опасную скорость. Выходит, просто нечего нажимать?.. Нортон представил себе судорожно вцепившегося в баранку руля насмерть перепуганного ребенка…

Скалы внезапно раздвинулись — открылся каньон. Дорога вывернула на прямолинейный спуск, и Нортон впился взглядом в розовый элекар, стремительно выходивший к подножию склона. Ник рулил стоя. Было видно, как трясутся на быстром ходу его плечи, темноволосая голова и тонкие локти, завихрения воздуха теребили подол голубой рубашонки. Сжав зубы, Нортон гнал вниз в совершенном отчаянии. Предпринять что-либо он был бессилен: розовый элекар с опережением в сотню метров уже выкатывался на Губу — плоский мыс, выпяченный в пространство каньона, будто оттопыренная губа великана, окунувшего каменный подбородок в озеро. Подозрение насчет тормозов оправдалось. Машина неслась вдоль Губы, виляя на прямой дороге: мальчишка знает, что надо остановиться (ведь это место служило стоянкой для транспорта и дальше ходили только пешком), но катит вперед — не может решить, как ему быть со своей разогнавшейся колымагой. Действительно — как? Хоть бы мотор выключить догадался!.. Нортон гнал на пределе, выигрывая метры, буквально физически ощущая страх и беспомощность малыша. Справа — ровная площадка и обрыв к воде. Слева — тоже площадка, но в окружении скал, и вдобавок на ней рытвины, россыпь крупных обломков и даже брошенный кем-то колесный домик-прицеп с разбитым окном. А впереди, где кончалась Губа, огромный щит люминесцировал предупреждением: «Дороги нет. Очень опасно!» — и красно-белые трубы шлагбаума перекрывали выезд на дорогу в Старый Карьер. Черт, ведь никакого шлагбаума раньше здесь не было!

— В воду, малыш, в воду!!! — заорал Нортон, осознав наконец, что это единственный, хотя и крохотный, шанс. — Руль вправо!

Мальчишка, панически озираясь по сторонам, мчался к шлагбауму, словно собрался брать его на таран. Нортон вдавил ободок звукового сигнала — отвратительный хрип. Удар кулаком — напрасно, сигнал не работал. Да что там сигнал — шлагбаум в нескольких метрах! Острое чувство вины резануло как лезвием; Нортон сжался, оцепенев за рулем, и готов был зажмуриться — не мог на это смотреть!..

Неожиданно розовый элекар шарахнулся влево — Нортон расширил глаза: Ник опасно повис на баранке. В каком-то немыслимом вираже элекар обогнул полосатые трубы (силой инерции Ника сбросило на пол), накренясь, почти на боку, скользнул по стене пешеходного лаза и, завершая зигзаг крутым поворотом, с грохотом вылетел на дорогу. Нырнул под уклон и пропал. «Вот это логика!..» — опомнившись, успел подумать Нортон, притормозил и в последний момент повторил маневр автомата. Бешеный рывок, треск раздираемого борта.

Вывернув под уклон, Нортон молниеносно оценил обстановку. Огибая стену утеса, дорога шла вдоль обрыва, совершенно отвесного, и была на этом участке широкой — вполне могли б разминуться два тяжелых грузовика. Но щит не лгал, у поворота на Старый Карьер дороги действительно не было — полгода назад обвал буквально срезал дорожный уступ. Остался, правда, узкий карниз, который все же давал возможность туристам пройти над обрывом за поворот. Пройти! Мальчишку несло туда на колесах… Вот он снова медленно выползает к рулю, — должно быть, его слегка оглушило. Ну сорванец!..

С быстродействием автомата Нортон сортировал в уме детали происходящего. Ника он превосходит в скорости вдвое — мало. Борт дребезжит — ерунда. Что-то колотит в днище машины на уровне шасси — опасно, однако рулю она подчиняется — огромное ей за это спасибо. У мальчишки он на хвосте — догнать успевает. Но объехать…

Откинувшись за рулем, Нортон вышиб ногой ветровое стекло, прицелился в хвостовые огни элекара. Пять метров… четыре, три с половиной… пора! Он вскочил на капот и с наклоном к потоку воздуха прыгнул вперед. Падая в отделение кузова за спиной Ника, увидел летящий навстречу обрез дороги. Ник тоже увидел — бросил руль, заметался; Нортон одной рукой поймал его за рубашку, другой крутнул баранку руля вправо. Задняя машина с лязгом соприкоснулась с передней, толчок — Нортон едва устоял на ногах и в этот момент ощутил разверзшуюся пустоту под колесами. Сдавленный крик ребенка…

Медленно (как Нортону показалось), постепенно увеличивая крен, машина стала валиться с обрыва. Хладнокровно определив направление для броска, он с силой вышвырнул Ника из кузова элекара — подальше от берега — и мгновение спустя выпрыгнул сам. Привычным движением ног (как в условиях невесомости) развернулся вниз головой, поймал взглядом Ника, крикнул:

— Сожмись!..

Тельце мальчишки, летящего в воздухе «крабом», неуверенно съежилось, и Нортон увидел его отражение в глянцево-черной воде.

Грохот тяжкого всплеска рухнувших элекаров. Вздыбленная — точно во время подводного взрыва — волна встретила Нортона хлестким ударом и, утопив, завертела. Кружась в кипящем котле побелевшей до молочного цвета воды, он пытался представить себе, насколько удачно финишировал Ник. Всплыл, осмотрелся. Снова нырнул. Сквозь быстро тающий слой пузырьков опустился пониже и наконец разглядел голубое пятно…

На поверхности он поднял мальчишку над головой, встряхнул — руки и ноги Ника безвольно мотнулись. Сжав зубами подол голубой рубахи, Нортон забросил легкое тельце на спину и на гребне поднятой перед собой волны устремился к внутреннему берегу залива — ему казалось, что еще никогда он так не спешил.

Огромная полость полузатопленного карьера. Неровные стены этой чудовищной ямы ниспадали к заливу амфитеатром ступеней-террас. Нортон нащупал руками край берега, покрытого слоем воды, выбрался, перевернул Ника вниз головой и энергично потряс за ноги. Мальчишка пошевелился. «Все в порядке, — думал Нортон, укладывая его на обломок скалы. — Легкий шок. Как-никак, а высота обрыва метров двадцать…» Ник приподнялся, ошалело повращал глазами, сел. Глаза у него были синие, с длинными, как у девчонки, ресницами. Очень похож на мать.

— Привет, аквалангист, — сказал Нортон, вытирая лицо ладонью.

— Салют, Дэв… — глухо произнес Ник и тяжело закашлялся.

— Не ушибся?

— Нет.

— Полежи, — посоветовал Нортон. — Голову вниз.

Он отвернулся и посмотрел на обрыв. Представил себе траектории падения элекаров. Машина Ника упала в воду удачно — в стороне от того опасного места, где обвалился дорожный карниз. Вторая рухнула у самого подножия обвала: над водой светлел застрявший на клыке скалы белый обломок задней части кузова. Могила старика Голиафа… Нортон почувствовал в горле тугой ком. Надо же было так растеряться, чтобы совсем забыть про собаку! Ну что мешало выбросить пса из машины в воду где-нибудь по дороге! М-да, год безделья — и вот результат: утратил способность быстро и правильно соображать в критических ситуациях…

Кашляя, Ник пояснил:

— Это потому, что я немного напился холодной воды.

«Он немного напился!» — подумал Нортон. Стянул через голову мокрую тенниску.

— А где Голиаф? — неожиданно спросил Ник. Нортон выронил тенниску. — Я слышал, он лаял там, на дороге. Может, мне показалось…

— Нет, тебе не показалось. Голиаф был со мной в машине. Видишь тот белый кусок элекара?

Мальчишка заплакал. Нортон смотрел на него, выжимая воду из тенниски.

— Довольно реветь. Будь мужчиной.

— Мне-е… жа-а-алко… — сипел Ник, размазывая слезы.

— Мне тоже. — Нортон надел тенниску. — Ладно… успокойся. Голиаф погиб нормально — выручая друга из беды. Такой поступок достоин уважения, но не слез. Понял?

— По… понял…

— Вот и отлично. Разденься, я помогу тебе выжать одежду. Ты, видать, продрог.

— Н-нет… — Ник стал раздеваться. Вид у него был хмурый, брови насуплены.

Нортон взял его себе под мышку и перенес с мелководья на берег. Сбросил кеды, вытряхнул из них воду, обулся. Было совсем светло. Солнце озаряло верхние утесы карьера.

— Ты кем будешь, когда вырастешь, Ник?

Тот взглянул на него исподлобья.

— Я ведь уже говорил тебе, Дэв! Буду космодесантником.

— Да, это я слышал. Но разве мало других интересных профессий у нас на Земле?

— Десантники ВДОО? — Ник вздохнул. Серьезно сказал: — Нет, с этим у меня ничего не выйдет. Пока я вырасту, все тайники пооткрывают.

— Не отчаивайся. Мальчишкам всегда почему-то казалось, что ничего такого… героического им уже не достанется.

— А потом?

— Что потом?

— Ну… им всегда доставалось?

— Доставалось. Всегда. И еще как!.. Ну вот, все почти сухое, одевайся, и пошли.

— Куда? — спросил Ник.

— Что значит — куда? Наверх, разумеется. И вот что, парень… Твоей матери совсем не обязательно знать, как мы с тобой летели с обрыва.

Нортон поднял голову: кабинки канатной дороги двигались. Некоторое время он молча следил за бегущими в лазурном небе разноцветными котелками.

— Готов держать пари, — пробормотал он, — к нам в гости едет старина Берт.

— Это у которого изо рта вылетает огонь? — возбужденно полюбопытствовал Ник.

— Гм… Насчет огня я не уверен. А вот то, что у него иногда вылетают крепкие выражения, мне известно… Но ты его не бойся, он человек справедливый.

— Я никого не боюсь, — насупившись, заявил Ник.

— Правильно, — одобрил Нортон. — Чего ради ты должен кого-то бояться.

— Эй, бродяги! — гулко пророкотал сверху голос, усиленный радиомегафоном. Канатная дорога остановилась. Красная с белыми пятнами, как перевернутая шляпка мухомора, кабинка пошла вниз, разматывая подвесные тросы. Повисла метрах в пяти над землей. Человек в белой панаме и в солнцезащитных очках, опершись руками о край своего «мухомора», хрипло выкрикнул уже без усилителя: — Какого дьявола вы притащились сюда?! В такую рань!

— Сними очки, Берт, — откликнулся Нортон. — Они мешают тебе узнавать старых приятелей.

— Дэв? Семь тысяч чертей!.. — Берт снял светофильтры. — Клянусь ареной Большого родео, уж тебя-то я меньше всего ожидал встретить в этой дыре!.. А это что за микроб рядом с тобой?

— Отважный парень. Ему надо было проверить, какая живность здесь водится.

— Ах, чтоб мне треснуть! — изумился Берт. — Живность! Да какая тут живность, в этой помойной яме? Тут даже змеи давно с тоски передохли. Однако, я вижу, вы успели добавить мусора в мое хозяйство…

— Извини, — сказал Нортон, — так у нас вышло. — Он пожалел, что не столкнул обломок элекара в воду. Теперь эта история выплывет наружу как пить дать.

— Ладно, туристы, — прохрипел Берт, — поднимайтесь сюда, я опущу вам другую кабину. Никак я не думал, что в день Большого родео кому-нибудь вообще придет в голову лазить в каньон!

— И я удивлен, что сегодня ты не в Копсфорте.

— Черта с два! Механиков на канатке трое, а дежурить выпало мне. С тех пор как здесь гробанулся тот ненормальный мотоциклист, власти города учредили дежурство даже по праздникам. Эти умники полагают, будто мне под силу угнаться на своей хромой ноге за мотокретинами!

Берт был явно не в духе, и Нортон решил промолчать.

Он и Ник осторожно взобрались по доломитовым глыбам на полуразрушенную террасу, прошли под «канатку» и влезли в спущенную для них кабину. Кабина взлетела вверх и пошла, поскрипывая, вдоль каната. Ник восторженно вертел головой. Нортон разглядывал с высоты путь, которым съехал сюда, чтобы выручить малыша и убить Голиафа…

— Дэв, ты будешь выступать на родео? — спросил Ник.

— Нет.

— Почему? Ты бы их всех запросто победил.

— Вот поэтому мне и нельзя. Если мы заранее знаем, что я могу их запросто победить, то моя победа будет нечестной. Ведь правда?

— Правда… Но очень хочется, чтобы ты стал чемпионом Большого родео.

— Зачем? Чтобы тебе можно было хвастать перед мальчишками, что с чемпионом Большого родео ты на короткой ноге? Обойдешься.

— Обойдусь. — Ник тяжело вздохнул. — А ты подаришь мне еще одну поющую палочку?

— А где та, которую я тебе… на прошлой неделе?

— У меня взял ее Гед.

— А зачем ты отдал?

— Он мне обещал подарить акваланг.

— Ясно… И больше ты палочку эту не видел?

— Нет. Он сказал, что берет ее на не… неопределенный срок. Это на сколько, значит?

— Это значит — почти насовсем.

— Плохо… — проговорил Ник. — Ты не обижайся, Дэв. Я, конечно, виноват. Ведь ты говорил, чтобы я этой палочкой перед взрослыми не хвастался… А я опять похвастался. Я и сам не знаю, почему у меня так всегда получается…

— Хвастовство — самый большой твой недостаток. А кому еще, кроме Геда, ты хвастался? Отцу? Матери?

— Да… Но мама не захотела смотреть и сказала, чтобы я не лез к ней со всякой чепухой. Папа посмотрел и сказал, что всякие такие штуки ему давно уже знакомы. Что ему приходилось видеть телеприемники даже в собачьих ошейниках. А Гед когда посмотрел, то сказал, что подарит мне акваланг, если я ему расскажу, как ты сумел это сделать. Но я ведь не знаю, что ты с ней сделал. Когда я принес тебе палочку, ты просто покрутил ее в руках, потер ладонями, и она стала петь и показывать… Ты не обижайся, Дэв, ладно? Мне очень хотелось акваланг. Теперь вот ни палочки, ни акваланга.

— Понятно… Ладно, ты не горюй. Будет тебе акваланг. Но с одним условием… Впрочем, с двумя. Плавать только со взрослыми. Элекаров не угонять. Слово даешь?

— Честное космодесантское!

— И хвастать больше не будешь?

— Я постараюсь…

— Постарайся. Ну вот и приехали. Вылезай.

Смотровую площадку заливало солнце. Здесь было тепло. Нортон, щурясь, взглянул на шоссе, увидел вынырнувшую на спуск лимонно-желтую машину и узнал элекар Генри… Так, значит, Гед пораскинул мозгами и догадался, что на Бизоньи озера Ник не поедет. У этого малыша догадливый дядюшка…

— Ну, чего стоишь? — сказал он Нику. — Беги встречай дядю.

Ник побрел. С оглядками, неуверенно.

— Беги, беги! Пусть дядя видит, что с тобой ничего не случилось, и хоть немного убавит скорость.

Ник побежал.

Звеня ключами, прихрамывая, подошел Берт. Рубаха небрежно распахнута на загорелой костистой груди. Лицо у него было крупное, мятое и небритое. Серебрилась щетина. Он посмотрел на шоссе, кивнул и спросил:

— Вроде бы Генри несется?

— Нет. Машина его, но едет не он.

— Нервное сегодня утро… Малец-то чей?

— Сын Бена. А в машине — дядя мальца, брат Бена по имени Гед.

— Приезжий, значит? Что-то не знаю такого… — Берт снова взглянул на шоссе и кивнул: — Встретились родственнички, разговаривают.

— Пусть поговорят. Им есть о чем… Малыш угробил дядин элекар.

— Шустрый малец!

— Хороший мальчишка. Но чересчур отважный.

— Пороть надо, — заявил Берт. — Не мальчишку пороть, а мать его. Да и отцу не мешало бы всыпать. Знаю я эту семейку…

Нортон не стал возражать. Берт посмотрел на него и сказал:

— А ты меня сегодня здорово пугнул. Гляжу в окно и гадаю: кого это черти несут сюда на белом элекаре? Из дома вышел — исчез элекар!.. Но слышу: треск стоит на тропе сумасшедших. А катушки на месте не видно, только пыль вьется. У меня все внутри так и оборвалось. Ну, думаю, кто-то в расселину ухнулся… Поковылял туда, спустился к самой расселине — нет нигде элекара!.. Я прямо обалдел. Ты что, по воздуху ее перепрыгнул, щель эту?

— Почему же по воздуху. А мост?

— Но ведь там на четырех колесах не…

— На четырех, конечно, нельзя, на двух можно.

— С ума сойти!.. А дальше?

— Дальше… Да, пришлось и по воздуху. Когда выбора нет, и по воздуху прыгнешь.

— Ловок… Рассказать кому — не поверят.

— А ты не рассказывай, — посоветовал Нортон.

— И в мыслях не было. Мне моя репутация дороже. — Берт поковылял к дому. Приостановился, бросил через плечо: — Кофе готов. Заходи, позавтракаем.

— Спасибо, зайду.

Нортон снял кед, вытряхнул из него мешавший ноге острый осколок доломита. Заметил, как дядя Ника, оставив мальчишку в машине, засеменил на смотровую площадку. Фигура у него была несуразная. В костюме ковбоя с эмблемой спортивного клуба на рукаве он выглядел нелепо. Точно лимон, напяливший на себя ковбойскую шляпу. Он был моложе своего брата, но раза в два шире в объеме: над туго затянутым ремнем выдавался отнюдь не спортивный живот. Лицо круглое, несколько одутловатое, глазки водянисто-светлые, быстрые. Нортон обратил внимание: Гед, приближаясь, обошел его тень, словно боялся на нее наступить.

— Я даже не знаю, какими словами выразить вам свою благодарность!.. — смущенно заговорил Гед. Держался он робко, руки его двигались — он не знал, куда их девать. — Тем более что чувствую себя до некоторой степени виноватым в этих событиях…

Нортон обулся, пошевелил ногой, проверяя, нет ли еще чего-нибудь твердого. Недовольно поморщился — от этого человека исходил пренеприятнейший живозапах. Почему они всегда так омерзительно «пахнут» — Бен и его братец?..

— Вы не ранены? — участливо спросил Гед. — Могу ли я что-нибудь для вас сделать?

— Да. Оставить меня в покое.

Нортон потер испачканное пылью колено и побрел к открытой двери дома, откуда несло запахом кофе. Гед, словно загипнотизированный, двинулся за ним. А мальчишка, позабыв все свои неприятности, стоял за рулем неподвижного элекара, как за штурвалом, и орал какую-то маршевую песню.

Семенивший сзади Гед торопливо забормотал:

— Я хотел бы… Нортон, послушайте!.. У вас разбилась машина, и я… Мне вас подождать?

— Не советую, — тихо сказал Нортон. — Вы меня не дождетесь.

7. Запретный сыск

Прислонив мопед к дереву, Фрэнк сдвинул на затылок широкополый стетсон и обвел взглядом увитый зеленью дом. Было тихо и солнечно. В садовом парке по-утреннему хлопотливо щебетали птицы. Дом молчал. Фрэнк, взявшись руками за поясной ремень (как шериф из старого фильма), побрел в обход — по кромке газона. Было странно, что его не встречал, как обычно, приветливый Голиаф.

Никогда он не чувствовал себя на этой вилле уютно. Сегодня тем более. Сегодня вдобавок он ощущал себя так, словно ему предстояло пройти здесь каверзный полигон, необычность которого усугубляется тем, что под мышкой нет бластера и надо следить за выражением своего лица. Ни Вебер и никто другой не учили его следить за выражением своего лица. А зря. Полигон под названием «Оперативная мимика» был бы кстати…

Не доходя до бетонированной щели гаража, он заметил две отчетливо видимые на зеленом ковре газона вмятины, остановился. Осмотрел заросшую плющом декоративно-дырчатую стену дома и, придержав шляпу рукой, поднял глаза на огражденный бортиком козырек верхней террасы.

По наклонному пандусу он спустился в гараж. Машины Дэвида не было. Золотистый элекар Сильвии был на месте. Под ногами хрустело стекло. Фрэнк представил себе, как стоял элекар, и понял происхождение двух удлиненных россыпей стеклянных осколков. Помятый газон, разбитые глазки сигнальной системы блока «безопасной езды», в беспорядке брошенные кабели… Фрэнк рванул одну из боковых дверей гаража, взлетел по внутренней лестнице на второй этаж дома. Обегал все помещения, заглянул в распахнутую дверь кабинета, выскочил на террасу, спустился на первый этаж и обошел летние холлы. Везде был порядок. В вазах стояли свежие цветы; огромный букет белых и розовых гладиолусов был еще мокрый… Успокоившись, Фрэнк отправился на кухню, приоткрыл дверь и увидел сестру.

Сильвия, что-то бормоча себе под нос, священнодействовала у кухонного агрегата. На столе в расписном фарфоровом блюде уже высилась горка вафельных трубочек с кремом. Агрегат мигал кружками и полосками световых сигналов, шелестел и периодически щелкал чем-то похожим на блестящие челюсти тостера.

— О, беби! Какой ты красивый! Этот костюм тебе очень идет. — Она улыбнулась. — Настоящий ковбой!..

Он молча смотрел на нее. Она заметно осунулась, постарела. Рыжая, руки в веснушках… Сделал усилие над собой, улыбнулся:

— Привет, мом! Как поживаешь?

— По-старому, беби, по-старому. Все у нас как и прежде, без изменений. — Она подошла и ласково потрепала его по щеке. Ей очень нравилось, когда он называл ее «мом». — Ты такой красивый и представительный! Но мрачный… Нет? Значит, мне показалось. Ты просто, наверное, озабоченный. Трудно тебе в твоем Управлении, беби?..

Он успел затолкать в рот вафельную трубочку и теперь на все ее вопросы отвечал только мычанием и неопределенными жестами.

Счастливо улыбаясь, она упрекнула его:

— Беби, ты как ребенок! Тебе полагается снять шляпу и пойти вымыть руки. Любой воспитанный человек на твоем месте давно уже сделал бы это. — Она включила какие-то кнопки, агрегат ухнул и тонко завыл. — Я очень рада твоему приезду. Я знала, что в день Большого родео непременно увижу тебя, и решила приготовить на сладкое к завтраку твои любимые «фафлики»… В последнее время я редко стряпаю сама — обычно мы пользуемся доставкой горячих блюд на дом, сервис у нас в этом смысле выше похвал. Но сегодня решила тряхнуть стариной и поспорить с искусством дипломированных кулинаров… Ты намерен участвовать в скачках?

— Да. В качестве созерцателя.

Не снимая шляпы, он таскал «фафлики», слушал ее болтовню и сообразно обстоятельствам кивал или пожимал плечами. И внимательно разглядывал сестру, выбирая моменты, когда она на него не смотрела.

— У тебя правда все в порядке, мом? — спросил он, стараясь придать своему голосу оттенок беспечности.

— Разумеется! — она продолжала манипулировать кнопками агрегата. — Почему ты решил об этом спросить?

— Давно не видел тебя. Естественно, интересуюсь… И если когда-нибудь вдруг случится, что тебе понадобится моя помощь, ты получишь ее немедленно.

Она сделала движение головой, будто хотела взглянуть на него, но это движение осталось незавершенным.

— Ты всегда был добр ко мне и внимателен, беби, и я благодарна тебе. Но… с чего ты взял, что мне нужна будет помощь?

— Я ведь сказал: если… Жизнь штука сложная, мом. Работа в Управлении окончательно убедила меня, что современное бытие полно неожиданностей. Причем не все из них приятного или хотя бы достаточно безобидного свойства. — Он слизнул крем.

— Ты знаешь… — теперь она на него посмотрела, — мне все это как-то не очень нравится.

— Мне тоже. Но это, видимо, выше наших эмоций.

— Я не о том… Твоя работа делает тебя излишне мнительным.

— Ничего подобного. Моя работа делает меня рациональным. Дэв дома?

— Нет. Но через час будет здесь, и мы сядем завтракать. Буквально за минуту до твоего появления я говорила с ним по видеотектору. Дэв сказал, что у него испортилась машина где-то в районе смотровой площадки каньона.

— Да? Чего ради его туда понесло? Он что, каньона не видел?

— Туда зачем-то понесло соседского мальчишку, и Дэву пришлось его догонять.

— Догнал?

— Разве могло быть иначе! Правда, мне неизвестны подробности. Дэв о них умолчал. Ты ведь знаешь его…

— Я его знаю. — Фрэнк взял еще один «фафлик». — Ладно, не буду тебе мешать. Ты когда управишься со своими делами?

— Думаю, получаса мне будет достаточно. Пойди проверь, хороша ли вода в бассейне. Только не слишком перегревайся на солнце.

— Постараюсь…

Фрэнк вошел в кабинет Нортона. Дверь он оставил открытой, как было. Сел в кресло, облокотился о стол и прислушался. Дом будто вымер. Справа жирно лоснилось большое болото с зеленой водой. Фрэнк, задумавшись, остановил на нем взгляд. В отдалении — худосочные заросли. На переднем плане (едва ли не возле стола) бродили по мелководью какие-то крупные длинноногие птицы; одна из них, оттопырив крыло, усердно чесалась. «Второй канал девятой стереопрограммы, — подумал он. — Нескончаемые видеоландшафты с живностью для закоренелых меланхоликов. Неплохой антураж для запретного сыска».

Он открыл стол, покопался в нем и быстро нашел фальшивую стенку. Так, интуиция не обманула его…

Отодвинув стенку, он обнаружил сейф. Коснулся пальцем пластинки замыкающего устройства — пластинка брызнула светом, но замок не сработал. Ясно: замок типа «Дактилоцензор». Очень хороший замок. Быстродействующий, удобный. Одно неясно: почему владельцы маленьких тайников считают эти замки абсолютно надежными. Впрочем, прятать дневники от любопытного глаза домашних можно, конечно, и под такими замками. Посмотрим, что доверил «Дактилоцензору» Нортон… Вынув из кармана эластичные перчатки, Фрэнк аккуратно натянул их на руки, поднес к губам, подышал на пальцы. Эти перчатки с «пальчиками» Нортона ему за три с половиной минуты изготовили в лаборатории дактилоскопии в перерыве между двумя вчерашними заседаниями следственной группы. Втайне от шефа. Достаточно было сунуть под нос ребятам жетон, и его снабдили не только перчатками, но и съемочной камерой типа «Видеомонитор» новейшего образца — камера замаскирована в коробке карманного фонаря… Шеф узнает — позеленеет от ярости. Шеф полагает, что такого субъекта, как Нортон, можно «раскрыть», методически припирая к стене душеспасительными беседами…

Сейф находился в левой тумбе стола, Фрэнк сунул туда левую руку и открыл замок первым же прикосновением. Вынул из тайника тетрадь в черной обложке. Больше ничего там не было. Он перевернул обложку и узнал своеобразно размашистый почерк Дэва. Выбрал несколько абзацев наугад, прочел, тихо присвистнул. Два вчерашних утомительных заседания следственной группы не стоили и одной страницы этой тетради… Он выхватил из заднего кармана джинсов плоскую коробку «Видеомонитора», нажатием на торец корпуса открыл глазок объектива, вытащил из камеры три тонкие телескопические ножки и поставил трехногого «паука» объективами вниз в центр стола над тетрадью. Прислушался. В доме было по-прежнему тихо. Фрэнк включил «фонарную» кнопку — ослепительно-голубой свет вспыхнувшей линзы залил первую страницу. С этой же кнопкой связан включатель съемочного механизма…

Не снимая перчаток, Фрэнк перелистал под объективом исписанные страницы, выключил камеру, быстро привел ее в добропорядочный «фонарный» вид, сунул в карман. Затем пробежал глазами несколько страниц ошеломляющего текста. Не все понятно, но даже того, что ему удалось уяснить, было более чем достаточно. Последняя страница подействовала на него, как удар по затылку. Непослушными руками он водворил тетрадь на место. Бедная Сильвия!.. Однако держится она великолепно. Не знает?.. Вздор! Как это можно — жить рядом с чудовищем и ничего о нем не знать! Знает, все знает! А если не все, то о многом догадывается. И терпит. Любит его и на все это попросту закрывает глаза. Попросту? Может быть, в ужасе?.. Нет, она ведь с ним… добровольно. А, дьявол! Но как же все-таки быть? Попытаться уговорить ее уехать отсюда? Хотя бы на время? Но о каком, собственно, времени… Это конец! Тут такая теперь свистопляска поднимется!..

Фрэнк запер сейф, снял перчатки, взглянул на часы. Половина восьмого. Минут через тридцать Нортон должен быть здесь. Надо избавиться от «Видеомонитора». Этот дьявол в образе человека способен почувствовать даже миниатюрный аккумулятор. Не исключена возможность, что он способен и мысли угадывать. Нет, вряд ли. Это было бы слишком… Но осторожность не помешает. Ведь черт его знает, на что он еще способен!..

Чтобы не встретиться с Сильвией, Фрэнк вышел из дома через гараж, сел на мопед и, выкатив за ворота, повернул в направлении городской станции технического обслуживания элекаров. За полчаса он успеет съездить туда и обратно. Шоссе было влажным после утренней поливки; умытые кусты сирени, идущие зеленой изгородью по обеим сторонам дороги, свежо блестели. Фрэнк машинально вывел мопед на «малый фитиль» у обочины и перевел питание мотора с аккумуляторов на «даровую» энергию кабеля. У большого щита с рекламой о прелестях отдыха на Бизоньих озерах его обогнал открытый, ярко разрисованный элекар с юнцами и девушками. Молодежь невоспитанно хохотала, указывая пальцами на двухколесного ковбоя. Пока машина не скрылась, было видно, как они там падают друг на друга от хохота. Фрэнк остановил мопед и, растопырив ноги, уткнулся лицом в сложенные на руле руки. Карман чувствительно оттягивала камера «Видеомонитора». Она была тяжелая, как булыжник. По дороге туда он не чувствовал этого, но сейчас камера стала вдруг тяжелой и неудобной. И мысли стали тяжелыми и неудобными. Он не думал, что будет именно так. Он ни секунды не колебался, когда перелистывал перед объективами «Видеомонитора» записи Нортона, а теперь его угнетало мучительно-двойственное ощущение. Не надо было обладать особо развитой проницательностью, чтобы во всей полноте представить себе ценность полученной… нет, похищенной информации. Но в то же время он совершенно отчетливо сознавал, что похитил ее не к добру. Эта карманная мина способна вдребезги разнести семейный уклад четы Нортонов. Способна опрокинуть, сломать, искалечить многое из того, что людям дорого и привычно. Превратить, скажем, Копсфорт в зону СК, сестру — во врага. Какая по счету зона? Шестая? Н-да… На Памире седьмая. Восьмая на Адриатике, девятая в Калифорнии. Н-да… И суток не прошло с тех пор, как он донимал ни в чем не повинного Вебера экстраполяцией мрачных предположений…

Неожиданно для самого себя он выхватил из кармана блестящий параллелепипед «Видеомонитора», отшвырнул в кусты. Даже не посмотрел, куда улетела эта мучительно неприятная штука, только слышал, как зашуршала листва. Легче ему не стало. Он не знал, что с ним происходит. Он был холодно спокоен, но чувствовал, что где-то недалеко от границы спокойствия бродит волна сумасшедшего гнева. Слепого, безадресного. Развернув мопед на пустынном шоссе, он покатил в обратную сторону. Все, что он делал, происходило почти машинально. В голове и в кармане теперь было пусто, размышлять не хотелось. Уж раз он не в силах исполнить священный свой долг, то размышления по этому поводу тем более не имели смысла. В конце концов в его служебном задании не предусмотрена работа с «Видеомонитором». Напротив, строго запрещена. Ему вменили в обязанность выявить причастность Нортона к «черным следам» и попытаться склонить этого дьявола то ли к вынужденной исповеди, то ли к добровольному покаянию. И больше ничего. Ничего больше.

Фрэнк оставил мопед на траве и направился к летнему холлу по дорожке, пестро выложенной пластинами разноцветного туфа. Не дойдя до порога, опустился в надувное кресло. Он ощущал себя так, словно и сам был накачан холодным воздухом. Странная невесомость тела, мыслей и духа… В кронах деревьев щебетали птицы. Он сидел, надвинув шляпу на глаза. Ему не хотелось ни видеть здесь ничего, ни слышать.

В летнем холле что-то заскрежетало. Зазвенела посуда.

Голос Сильвии:

— Вода не слишком холодная, беби?

Приподняв шляпу, он огляделся. Ответил:

— Нет, мом… Вода превосходная.

8. А в это время…

— Шестнадцатый этаж, — сказал Альвен, дыша в затылок Никольскому. Вуд приглашающе кивнул на выход.

«Значит, опять в раут-холл», — покидая лифт, подумал Никольский.

— Гэлбрайт уже на месте? — полюбопытствовал он.

— Шеф на месте со вчерашнего вечера, — ответил Альвен. — Вуд не даст мне солгать.

Вуд осадил товарища взглядом. Глаза у обоих были красными от бессонницы, но лица выбриты аккуратно. У Никольского возникло ощущение, что из числа участников следствия сегодня удалось вздремнуть лишь представителю Восточного филиала.

Вуд и Альвен завели представителя в глухой коридорный тупик с черноковровым настилом.

— Шеф ожидает вас в бабл-холле, — сказал Альвен.

— Дальше вы пойдете один, — добавил Вуд, меланхолически глядя, как черноковровый настил, опускаясь в конце тупика, превращается в пандус.

— И, пожалуйста, не говорите шефу, что видели нас в Управлении, — попросил Альвен.

— Шеф будет взбешен, если узнает, что мы с Альвеном до сих пор на работе, а не на пляже, — пояснил Вуд.

— Верно, — принял игру Никольский. — Гэлбрайт терпеть не может сотрудников менее загорелых, чем он сам. Вы действительно бледно выглядите, ребята.

Парни переглянулись, Альвен многозначительно выгнул бровь. Никольский чувствовал все это за своей спиной.

Светосигнальные указатели вели его в кромешной тьме сначала вниз и прямо, затем налево и вверх. Над головой неуверенно забрезжило очень слабое сизовато-серое сияние. Полагая, что здешний бабл-холл по конструкции интерьера не должен слишком отличаться от сфероэкранных залов Восточного филиала, он сориентировал взгляд в полумраке и разглядел два низких кресла. В одном из кресел кто-то сидел.

— Я жду вас, коллега, — произнес голос Гэлбрайта. — Привет. Садитесь рядом.

— Доброе утро, Гэлбрайт. У вас новости?..

— И да, и нет. Операция «Глобус» развернута, Полинг в Копсфорте, но ожидать оттуда известий рано. Ночь я ухлопал на сепарацию фактов, которыми пренебрегла комиссия Юхансена, и, понятно, просматривал собранные ею копии видеоматериалов — о высадке группы Элдера на Оберон. Это чтобы потом не выискивать блох. Мне пришла в голову странная мысль сравнить копию главной видеозаписи с оригиналом. Я запросил седьмое хранилище Коллектора разведматериалов на Луне… И знаете, что мне ответила эта контора?..

— Что прямая видеотрансляция займет слишком много времени?

— Слишком мало, Никольский.

— Не понял…

— Вот и я тоже… сначала не понял.

— А теперь?..

— Теперь сижу в темноте, измышляю гипотезы. В общем, так… прямую видеотрансляцию оригинала я заказал и ждал вас, чтобы вместе проанализировать то, что покажет Луна.

— Я видел главную видеозапись десанта на Оберон. Правда, очень давно, и освежить ее в памяти не помешает.

— Вы видели копию. Сейчас нам покажут оригинал. Ваше зрение успело, наверное, адаптироваться к полумраку. Луна, мы готовы! Коллектор, седьмое, начинайте! Поторопите их, Купер!

Сверху вниз покатились, мерцая, сизые волны сияния — будто кто-то лил прозрачную жидкость на прозрачный колпак. Никольский увидел в зените красное пятнышко и машинально сосчитал слетавшие оттуда одно за другим красные кольца — индекс хранилища. Колец было семь. Издалека, словно из центра Вселенной, брызнула синяя вспышка, и вслед за этим как-то очень четко все вокруг обозначилось: и посветлевшее лицо Гэлбрайта, и два пилот-ложемента чуть впереди, и полулежащие в них фигуры в скафандрах. Сквозь совершенно прозрачный блистер кабины двухместного космодесантного катера было видно, как встает дыбом и поворачивается среди звездных россыпей огромная, удивительно плоская, освещенная солнцем равнина с глубокой дырой посредине. За мечущимися по кабине светосигналами полетной информации трудно было уследить, на уши неприятно давил свист моторов. Плоская и круглая, как блин, равнина выпрямилась, заняла приличествующее ей место внизу, свист прекратился и кто-то сказал:

— Второй тормозной импульс отработан нормально.

Гэлбрайт кивнул на того, за спиной которого сидел Никольский:

— Это говорил пилот. Купер, чей голос?

— Да, — подтвердил невидимый Купер, — это сказал пилот. Голос Мефа Аганна. А ваше кресло, шеф, за спиной Мстислава Бакулина. Их легко различать: Меф в полосатом скафандре серии «Шизеку», Мстислав — в серебристо-голубом серии «Витязь».

— Десантный катер?..

— Драккар, как их называют космодесантники, серии «Казаранг». В наше время драккары серии «Казаранг» морально устарели и сняты с эксплуатации, но в те времена группа Элдера использовала этот драккар для высадки на Оберон своего разведавангарда. Командир разведавангарда Бакулин.

— Да, помнится, они начинали с разведавангарда, — вставил Никольский. — Остальные присоединились потом на драккаре «Циклон»… Или «Буран»?..

— «Циклон», — разрешил его сомнения Купер.

Голос Мефа Аганна:

— Определялся на траектории сближения, подработал тангаж, даю еще один тормозной.

Протяжный свист. Теперь равнина имела вид гигантского, продырявленного посредине светлого диска, усеянного осколками цветного стекла. По мере снижения центральный Кратер по законам геометрической проекции принимал облик все более и более суживающегося черного эллипса и наконец в момент посадки совсем пропал где-то на левом траверзе.

Прикосновение к планетоиду было жестким: пронзительно взвизгнули амортизаторы ступоходов (Никольский и Гэлбрайт невольно стиснули руки на подлокотниках). Когти фиксаторов на ступоходах, брызнув фонтанами ледяного крошева, резко притормозили движение — машина развернулась боком, застыла.

Меф Аганн поднял стекло гермошлема:

— Приехали, командир! Оберон, Ледовая Плешь.

— Вот как? А мне показалось — Луна, Море Спокойствия. — Мстислав тоще поднял стекло и, как это делают космодесантники сразу после посадки, отстегнул ремни и защелки-фиксаторы.

Лучистая горошина миниатюрного Солнца висела в черном небе низко над горизонтом, я тени здесь были длинные, острые, очень густые, как тени на неровной местности ночью под светом прожекторов. Кинжалы теней указывали в сторону Кратера, которого не было видно отсюда, хотя с макушки ледяного нароста, где застыл «Казаранг», Ледовая Плешь просматривалась далеко.

— Замечательный ты пилот, Меф, — признал Бакулин.

— Ну и… что дальше? Куда прикажешь?

— А дальше нам следует осмотреть район А по диаметру.

— Хотел бы я знать, где тут диаметр…

— Бери правее градусов на тридцать к направлению теней.

Плавно покачиваясь на ходу, «Казаранг» зашагал под углом в частоколу теней. Выло слышно, как поскрипывают амортизаторы ступоходов и с хрустом вонзаются в лед когти фиксаторов.

Вблизи Ледовая Плешь являла собой неярко освещенные боковым светом хаотические нагромождения обломков грязного льда. За исключением смолистой черноты теней и яркой белизны небольших участков, припудренных метановым и водно-аммиачным снегом, все краски этого промерзшего насквозь ландшафта были довольно блеклыми, преобладали грязно-зеленые, серые и сизые расцветки деталей рельефа. Правда, некоторые глыбы сильно поврежденной коры ледового панциря обращали на себя внимание йодистой желтизной. Надпанцирные наледи были светлее: грязно-белые, бледно-желтые и синевато-белесые. По наледям «Казарангу» легче было шагать.

Чтобы избавиться от иллюзии непрерывного покачивания, Никольский на какое-то время закрыл глаза. Потом открыл и увидел, что характер наледей изменился: ему показалось, будто драккар забрел на зимнюю выставку ледяных и снежных сооружений развлекательного назначения. Столбы в виде оплывающих свечей, таинственные: согбенные фигуры под белыми покрывалами, гроты, раковины с шипами, арочные виадуки на тонких опорах… Как-то не верилось, что эти архитектурно-художественные шедевры — всего лишь результат оледенения выдавленных из недр Оберона фонтанов глубинной жидкости. На фоне черного неба ледяные изваяния выглядели как нечто пугающе-колдовское…

— Клянусь Ураном, «Леопард» здесь никогда не садился, — пробормотал Меф.

Мстислав промолчал. «Казаранг», монотонно поскрипывая, брал пологий подъем вдоль плоскодонной ложбинки, конец которой упирался в пушистые от инея «струны» исполинской «арфы». За «арфой» начиналась удобная для ступоходов ровная наледь, петляющая, точно дорожка, среди сосулькообразных, карикатурно тонких опор громадной «эстакады». Обход был здесь не очень удобен, и Меф направил машину сквозь «струны». Заскрежетало слева, хрустнуло справа — и путь к «эстакаде» открыт.

— Ты замечательный пилот, Меф, — повторил Бакулин. — Но ты — недесантник. Останови драккар.

— В чем дело? — Меф остановил машину.

— Сейчас увидим.

Судорога тяжелого обвала поколебала катер. Толчки сместили зеркало заднего обзора, и Никольский встретил там взгляд неприятно внимательных светлых глаз командира.

— Ты вперед смотри, — сказал Бакулин.

Никольский поежился, Гэлбрайт вздрогнул, хотя фраза Мстислава, конечно, была адресована только Аганну.

Впереди, медлительно разваливаясь на куски, оседала величественная «эстакада». Продолжительная судорога многотонного обвала, казалось, всколыхнула всю округу, по дну ложбины зазмеилась трещина.

— Ну и чего особенного? — сказал Меф. — Я двадцать раз успел бы стартовать. Да еще успел бы выспаться перед стартом.

Над местом впечатляющего крушения «эстакады» ширилось окруженное радужным гало искрящееся облако снежной пыли и ледяных кристалликов. Без «эстакады» неуютно стало под черным небом, пусто…

— Километр мы протопали, — сообщил Меф. — Дальше пойдем?

— Конечно. А почему ты об этом спросил?

— Только и развлечений что падающая с неба архитектура…

— Если десант для тебя забава — плохи наши дела. Поехали!

— Дальше будет все то же. Сам видишь, здесь «Леопард» не садился. Или не видишь?

— Странное это существо — пилот! — удивился Бакулин. — Дисциплинированное, осторожное, терпеливое.

— Я — недесантник.

— По сути. Но тебя взяли в разведавангард из-за твоей феноменальной реакции.

— Думаешь, здесь пригодится моя реакция? — Меф рассмеялся.

— Постучи о блистер, — сказал Бакулин.

— Нет. Я не суеверен. И не обязан. Я — недесантник.

— Постучи, — повторил Мстислав.

Аганн постучал.

«Казаранг» быстро шел под уклон по гладким, как замерзшие лужи, натечным складкам многоярусной наледи. В конце спуска внезапно блеснуло на солнце светлым металлом изделие рук человеческих — паукообразный кибер-разведчик.

— Призраки бродят во Оберону, — заметил Меф.

— Стой! Сбрось атмосферу! — распорядился Бакулин. Опуская стекло гермошлема, пробормотал: — Вдруг чужой!..

Гэлбрайт тронул Никольского за руку:

— Надеется встретить автомат с клеймом «Леопарда».

Меф Аганн открыл гермолюк — в кабине сгустилась морозная дымка и тут же осыпалась снежной пудрой. Мстислав наклонно прыгнул вперед и ловко приоберонился перед носом паука-автомата.

Серебристо-голубой «Витязь» с ярко-синими катафотами и пурпурными огоньками на удлиненном к затылку гермошлеме, на плечах, локтях и коленях выглядел среди экзотических нагромождений фигурного льда необычайно эффектно. И даже грозно. Как боевая машина инопланетян. Пнув кибера, он вернулся в кабину.

— Автомат с клеймом «Лунной радуги», — отметил Никольский.

— Гермолюк можно не закрывать, — бросил Аганну Бакулин.

— Без атмосферы неуютно! — запротестовал пилот.

— Атмосфера?! — В голосе командира зазвучали веселые нотки. — Ну нет! Этого я не позволю!

— Орбита приветствует экипаж «Казаранга»! — вклинился кто-то. — Что у вас происходит?

— Голос Элдера, — коротко прокомментировал Купер.

— Бунт на борту, — ответил орбите Бакулин. Коротко доложил о результатах выхода на поверхность. Добавил: — Пилоту теперь неуютно без общего контура герметизации, требует атмосферу.

— Меф, — позвал Элдер, — зачем тебе понадобилось нюхать аммиак?!

— Ты о чем? — удивился пилот. — Какой аммиак?

— Который Мстислав притащил в кабину драккара на своих башмаках. Там кругом полно замерзшего аммиака. Если в кабине растает — не продохнешь от зловония.

— Ладно, Юс, он все уже понял… — подытожил Мстислав. — Как нам быть дальше?

— А ты чего бы хотел?

— Получить разрешение на разведку Кратера.

— Нет. И Асеев против. Бесспорно, Кратер интересен во всех отношениях, во ведь «Леопард» туда не садился. Или ты считаешь Эллингхаузера идиотом?

— Я считаю его гением. Так гениально исчезнуть…

— Когда заложим фугас, по сейсмограмме Ледовой Плеши узнаем о Кратере больше, чем дал бы ваш рискованный спуск в преисподнюю. Короче, разрешаю дойти до Кратера для видеозаписи. Но соваться в кальдеру не разрешаю. И ждите нас в южной зоне района А. Перед стартом «Циклона» еще раз поговорим. Салют!

— Салют. Меф, курс на кальдеру.

— Пойдем на моторах?

— Нет, ступоходами. Может, встретим что-нибудь интересное.

По дороге к центру Ледовой Плеши разведчиков сопровождало неиссякаемое разнообразие форм монументальных украшений из льда, но вряд ли Мстислав относил к понятию «интересное» именно это.

Чем ближе драккар подбирался к воронке Кратера — тем меньше было хаотических нагромождений крупных глыб, а больше наледей и участков, заваленных щебнеобразным крошевом. «Казарангу» стало легче передвигаться. Теперь все время казалось, что машина идет под уклон. Однако истинный уклон, когда он действительно начался, не преминул заявить о себе резким снижением освещенности льда, сгущением теней и наконец их полным слиянием с разлившимся до самого горизонта морем тьмы. Пилот остановил «Казаранга», и Никольский вздохнул с облегчением.

Освещенный солнцем, точно прожектором, противоположный склон Кратера отсюда выглядел как золоченая полоска далекой песчаной косы, приподнятой над гладью ночного моря, в мертвых водах которого не отражалось ничего. Ну абсолютно ничего не отражалось на неподвижной этой аспидно-черной поверхности… Далеко вправо и далеко влево линия береговой кромки чрезвычайно контрастно была обозначена цепочкой озаренных прожектором-солнцем верхушек ледяных куполов, ровно подрезанных снизу уровнем черной воды. Эффектно смотрелись фантасмагорические фигуры заледенелых фонтанов на материке, еще эффектнее — вдоль берега; но совершенно ошеломительно выглядели эти белоснежные и полупрозрачные «столбы», «колонны», «арфы», «эстакады» в непроницаемо-темных просторах мертвого моря. Как полузатопленные фрагменты каких-то руин. Или как полуобнаженные во время отлива фрагменты скелетов неведомых колоссальных существ. И надо было сделать над собой усилие, чтобы освободиться от гипнотической власти грандиозного миража и вместо ночного мертвого моря увидеть, вернее, почувствовать затемненную до полной невидимости пустоту планетарного провала…

Очевидно, застигнутые врасплох живописными чарами Оберона, разведчики долго вглядывались в декорированную светлыми колоссами тьму. Наконец Бакулин тихо спросил:

— Меф, ближе нельзя?

— Можно. С фарами. А надо ли? Там круто, могут быть осыпи.

— Черт бы побрал Элдера и его запреты!

— Мстислав, как ты думаешь… с какой стати возникла здесь эта веселенькая пропастишка?

— Кратер — мелочь. Бери шире. Спроси, с какой стати возникла здесь Ледовая Плешь.

— Взрыв упавшего астероида.

— Взрывом такой мощности Оберон развалило бы на куски… Но как бы там ни было, Меф, у нас из-под носа целый сегмент луны увели. Событие серьезное. Даже в масштабах Солнечной системы. А ты с уважением смотришь в какую-то яму.

— Тогда почему тебя тянет к этому Кратеру?

— Потому что здесь лет другого. Смотри, Меф, наш рейдер…

На правом траверзе среди звезд медленно опускалась к горизонту светлая черточка. Изображение на сфероэкране окрасилось в блекло-зеленый цвет и постепенно истаяло. Звук тоже угас. И опять будто кто-то стал лить прозрачную жидкость на прозрачный колпак — сверху вниз потекли сизые волны пульсирующего сияния.

— Это все? — спросил Гэлбрайт.

— Да, шеф, — ответил Купер. — Луна закончила трансляцию.

— У меня такое впечатление, — сказал Никольский, — что нам показали гораздо меньше половины главной видеозаписи десанта.

— Пожалуйста, Купер, сообщите нам результат хронометража.

— По сравнению с копией оригинал сократился, увы, на порядок.

— Ничего не понимаю!.. — изумился Никольский. — Куда могла исчезнуть остальная часть оригинала?

— Лаборанты седьмого хранилища тоже в недоумении, — тихо проговорил Гэлбрайт. — Они утверждают, что запись постепенно улетучивается с информационного кристалла. Как это происходит — никто не понимает.

— Причем, в хранилище страдает только оберонский оригинал, — добавил Купер.

— Пока! — резко подчеркнул Гэлбрайт.

— Хотите провести параллель между пропавшим куском Оберона и исчезающей информацией?.. — Никольский задумался. — Адекватный процесс?..

— Может быть, следует немедленно удалить оберонские разведматериалы из хранилища? — предложил Купер. — До выяснения физических причин таинственного процесса. Как бы там другие разведматериалы не тронулись…

— Куда удалить?

— Подальше. Куда-нибудь в Дальнее Внеземелье.

— М-да-а… — протянул Никольский. — Но не в этом главное. В конце концов мы располагаем множеством копий. Гораздо больше меня волнует другое…

— Вот и меня тоже… — мрачно произнес Гэлбрайт. — Куда мы будем удалять побывавших на Обероне людей?..

9. Отчуждение

Нортон развернул элекар Берта на берегу канала, включил водитель-автомат, нажал кнопку «обратного хода» и выпрыгнул через борт. Все вокруг было тошнотворно желтым: небо, кусты и деревья, трава и вода. Вдобавок небо отливало глянцем, и этот неравномерный призрачный блеск делал небо похожим на повисший над головой океан ананасового желе… Нортон продрался сквозь придорожные кусты. Его покачивало. Сквозь просветы между деревьями блестела ядовито-желтая вода. Он лег на траву и уставился в небо. Летом такого он еще не испытывал. В апреле дьявольская желтизна мучила каждые три-четыре дня, но потом вдруг прекратилась, и, помнится, он с надеждой подумал, что это уже навсегда. С таким же успехом он мог бы надеяться, что вслед за апрелем наступит февраль.

Затылку мешало что-то колючее. Нортон сунул под голову руку, вынул засохшую ветку, отбросил в сторону. Безобидное движение вызвало тошнотворные колебания небесного глянца, и Нортон старался больше не двигаться. Желтое небо утомляло глаза, но он не позволил себе смежить веки — знал: будет хуже. Впрочем, и так было нехорошо.

В какой-то неуловимый момент глянцевый блеск помутнел и рассыпался. Пошел сверкающий снег. Казалось, ветер принес откуда-то громадное облако рыбьей чешуи, разметал его наверху, а потом этот мусор стал падать на землю, сверкая под солнцем. Желтое небо сменил глубокий коричнево-йодистый фон, ничего, кроме «фона» и «снега», не было видно, и Нортон почувствовал себя совершенно беспомощным, как слепец. Он опустил усталые веки — теперь это уже не имело значения: «снегопад» продолжался.

Уши заложило чем-то непробиваемо плотным, и он, цепенея от страшного подозрения, подумал, что внезапная глухота слишком похожа на… Нет! Только не это! Он готов вытерпеть все, что угодно, только бы на Земле его не нашло то, от чего он сбежал…

Тишина звенела, странно покачиваясь, и постепенно он успокоился. Та тишина, которой он боялся, никогда не звенела. Та была абсолютно мертвой — мертвее представить себе невозможно. Да, все в порядке — сегодняшняя тишина звенит. Очень тонко, едва уловимо… И где-то в самой ее сердцевине словно бы часто-часто лопались липкие пузыри и торопливо шелестела пена. Разговорчивая такая пена, как шепоток безумца…

Сверкающие снежинки-чешуйки мягко и липко лопались над головой, засоряя пространство серыми клочьями торопливого шелеста. Разной плотности смутные тени и коричнево-йодистые пятна… И как будто бы из всего этого кристаллизуется чье-то коричнево-бронзовое лицо — в перевернутом виде, наполовину скрытое тенями, наполовину освещенное колеблющимся пламенем… Не лицо, а скорее намек на него — громоздкое, диковинно-живописное сочетание теней и отсветов бронзы. Нельзя сказать, чтобы это смутно различимое лицо было придвинуто слишком близко, но почему-то хотелось хотя бы слегка от него отстраниться. Как и тогда, в прошлый раз… Он попытался связать в один узел все свои сиюминутные чувства — томило злое желание разобраться и в конце концов подавить в себе рецидив недоверия к вещественной зримости… нет, не то слово… — ощутимости? — да, ощутимости образа. Тем более что в необычном лице было нечто обычное и даже знакомое… Он сделал попытку сосредоточить внимание только на том, что ему показалось знакомым. Эдуард Йонге? Тэдди?.. Торопливый шелест-шепоток безумного эха достаточно внятно повторил его нетвердую мысль: «Эдуард Йонге? Тэдди?..» Бронзовое лицо, кажется, дрогнуло. Нет, он не был в этом уверен. Но шелест-ответ, мгновенно распространенный ошалело качнувшимся эхом, плеснул в мозг резонансной волной: «Жан? Лорэ? Нет, ты не Жан… Кто ты, не улавливаю, не могу понять!..» Эхо было насыщено беспокойством. Тени и отсветы чуть переместились (диковинно подсвеченные куски бронзы словно бы ожили), и лишь теперь он догадался, чье это лицо. Оно отличалось своеобразием черт — смесь европейского с азиатским. Своеобразие было весьма привлекательным. Да что там — даже красивым. Среди ребят «Лунной радуги» Тимур Кизимов выделялся броской красотой…

«Извини, Тимур, сперва я принял тебя за другого…» — нерешительно подумал он. Просто так подумал, на всякий случай. И вздрогнул, захлестнутый новой волной ответного резонанса.

«Нортон?.. Вот сюрприз! Не ожидал… Но, как говорят начинающие поэты, рад эфирному свиданию с тобой».

«Я тоже. Вверх ногами, правда… Вздор какой-то…»

«Отчего же вздор? Ведь мы с тобой антиподы. Лорэ, к примеру, у меня всегда на боку…»

«Я не о том. Все это вздор вообще… Болезненные судороги мозговых извилин».

«Молодец. Очень толково все объяснил… У тебя, вероятно, это впервые? Не готов поверить в эфирную встречу?»

«Не знаю, Тим. Но это не впервые. Два раза был Йонге. Желтизна… несколько раз. Тэдди — два раза».

«Хорошо видел? Ясно?»

«Это можно назвать словом „вижу“?.. Тогда нет. Как тебя».

«Вот чудак! Откуда мне знать, как ты видишь меня!.. Тебя, например, я вижу скверно. Узнал скорее интуитивно, чем визуально… Так что у тебя с Эдуардом?»

«Да ничего… Мне кажется, Тэдди был взбешен. Ругался. По крайней мере, я это так ощутил».

«Ругался? Йонге? Невероятно… А ты?»

«Я молчал. То есть… ну… сам понимаешь».

«Диалог, значит, не состоялся… А знаешь, мой милый… ты и Йонге — два чудака! Ведь это же превосходная дальняя связь!»

«Мне и Йонге связь не нужна».

«Да? Ну прости… Я и забыл, что вы друг с другом не очень-то ладили. Еще тогда я не мог понять почему. Правда, ходила какая-то сплетня, будто бы ты оставил Йонге в хвосте своей внезапной женитьбой…»

«Мы ладили, Тим. Только нам никакая связь между собой не нужна. В сфере моего воображения ему просто нечего делать. Так же, как мне… в его…»

«Ладно, Дэв, с тобой все ясно. И меня ты, конечно, считаешь продуктом собственного воображения…»

«Но хотелось бы, Тим, чтобы это была действительно честная „дальняя связь“…»

«Кстати, Лорэ тоже не верил и недавно приехал ко мне на Памир выяснить отношения лично».

«Поверил?»

«Думаю, да. Ты бы видел, как он на меня посмотрел, когда я, словно бы мимоходом, обронил кое-какие фрагменты наших „эфирных бесед“!.. Впрочем, есть и другие способы перепроверки. Скажем, по почте. О, придумал! Я отправлю тебе карточку-квитанцию, которая удостоверит факт сверхдальней церебролюбительской связи. И знаешь, что на ней нарисую? С одной стороны, рукопожатие континентов, с другой — систему Урана. Но в образе Оберончика там будет этакий плешивый череп с дыркой на лысине и с двумя косточками крест-накрест…»

«Заткнись!»

«Это ты мне или своему воображению?»

«Заткнись, говорю!..»

«Кстати, Дэв, как будет в нашем случае правильнее: говорю или чувствую?»

«Правильнее будет: думаю, мыслю».

«Умница. Вот и давай, мыслитель, посоветуемся, как нам дальше жить…»

«Повеселее ничего придумать не мог?»

«Ах ты, телячий хвост! Повеселее!.. Не развеселит ли тебя новость, что Управление космической безопасности очень интересуется старыми оберонцами?»

«Да? Я так и думал… Все утро я только об этом и думаю».

«Понятно…»

«Что понятно?»

«Ну прежде всего то, что наши мозговые извилины неплохо настроены в унисон. Отсюда и связь… Ладно, дело в другом. Суть дела, видишь ли, в том, что нас на Земле всего четверо, но каждый из этой четверки предпочитает мыслить, упрятав голову в песок…»

«Погоди, погоди!.. Сдается мне, ты абсолютно убежден, что все четверо… одинаково…»

«Нет, ты не просто мыслитель, Дэв, ты выдающийся мастер этого дела!.. Впрочем, каждый из нас, по-видимому, воображал себе, что именно он самый феноменальный урод на планете. И каждый страдал в одиночку. Мыслители…»

«Предлагаешь страдать коллективно?»

«Я предлагаю что-то решить. Ведь так продолжаться дальше не может. Хотя бы по той весьма заурядной причине, что наше уродство уже не секрет для космической безопасности».

«А что они, собственно, знают?»

«По крайней мере, им известно даже то, чего не было известно до недавнего времени мне».

«Ты мог бы выразиться яснее?»

«Видишь ли, каждый из нас знает все о себе и ничего об остальных. Функционеры из космической безопасности знают хотя и не все, но понемногу о каждом. О тебе, правда, речь пока не идет. Но стоит ли рассчитывать на то, что там работают дураки?»

«Нет, не стоит…»

«Я тоже так думаю. Не сегодня-завтра и тебя зацепят. Просто так тебе не отсидеться в твоей коровьей крепости. Вместо того чтобы сообща обдумать свое положение, мы ломаем друг перед другом комедию. Вот ко мне приехал Лорэ… О чем, ты думаешь, мы говорили? О погоде. Об эволюции климата Средней Азии и Средиземноморья. И если не считать моего ответа на его вопрос, почему я до сих пор не женат, никакой новой информацией обо мне он не обзавелся. Я понимал, что его привело на Памир, но сам он не сказал мне об этом ни слова. Зато я очень подробно узнал, как менялся климат на Адриатике в период между палеогеном и антропогеном… А о том, что этот адриатический климатолог способен демонстрировать перед публикой великолепные образцы „черных следов“, я узнаю в Управлении космической безопасности. Кстати, Дэв, как с „черным следом“ дела обстоят у тебя?»

«Может, сначала ты объяснишь мне, что это такое?»

«Именно это я и имел в виду, когда напомнил, что мы обожаем ломать друг перед другом комедию. Но ты не смущайся и продолжай. Положение обязывает».

«А знаешь, мой дорогой, в чем разница между нами? Между парочкой „я и Лорэ“ и парочкой „ты и Йонге“?»

«Впервые ты заговорил со мной поучающим тоном…»

«Разница в том, что Йонге и ты еще не женаты, а я и Лорэ, как нарочно, до сих пор еще в состоянии брака».

«Насколько я понимаю, ты хочешь сказать, что вам искать выход труднее, чем нам?..»

«Ты очень правильно понимаешь. Для неженатого ты просто невероятно смекалист и проницателен… Ну что ж, пусть удача сопутствует тебе в поисках выхода».

«Спасибо. Но с тех пор, как мы оказались перед входом в зону СК, куда нас прижали, я утратил веру в удачу. Мы стоим у самых ворот и смотрим на них такими глазами, как будто эти ворота не имеют к нам никакого касательства. „Вы случайно не знаете, для кого приготовлена эта новая зона спецкарантина?“ Слушай, Дэвид, ты притворяешься или действительно не понимаешь, что новая зона приготовлена для тебя?».

«Говорят, поэтами рождаются, а ораторами делаются. Ты счастливый человек, Тим. И поэтом родился, и оратором сделался…»

«Шизофреником я скоро сделаюсь. И немалая заслуга в этом будет твоя и Лорэ. Эх, знать бы все это заранее!.. Я долго еще флиртовал бы с мадам Внеземелье».

«Как это делает наш упрямый и самоотверженный Золтан Симич?»

«Золтан… Золтан уже ничего не делает…»

«Шутишь?..»

«Вчера сообщил мне один мой друг… из УОКСа. И ситуация-то, в общем, была как будто нехитрая… Трехместная коробочка пошла на вынужденную в Горячих Скалах… ну выручали ее и нарвались на кольцевую могилу. В тех местах это раз плюнуть…»

«Понятно… И сколько?»

«Двое. Золтан и его напарник».

«Н-да… Тело Золтана удалось найти?»

«Там не находят, Дэв. Когда проваливается этакий серповидный участок метров пятьсот шириной, там ничего не… Кроме лавы, естественно, и перегретых газов, паров. Кислотных, серных, ртутных, рутениевых… всяких. Взрывы бухают. Видимость — ноль… Одним словом, каша. И никакими локаторами…»

«Знаю, Тим. Даже знаю, что и тебе довелось этого блюда отведать. Но ведь ты как-то выкрутился?..»

«Мне повезло — моим напарником был Йонге. Вот вдвоем мы и выкрутились… Совершенно нелепое происшествие. Едва мы вывели из опасной зоны группу афродитологов, у одного из них лопнуло что-то в системе воздушного обеспечения. Из атмосферы, видимо, кое-что просочилось в скафандр, и парень так отравился, что стал способен на мелкие чудеса. Схватил ни с того ни с сего камнерез и пропорол багажный отсек дисколета… Ну пришлось побегать за ним, и он затащил нас в „кольцо“. А там уже все шевелилось… Еле поймали! Хорошо Эдуард догадался треснуть его по затылку. Да так треснул, что бедняга только на базе очнулся. Потом медикологи говорили, что потеря сознания и спасла его. А вот как нам вообще удалось уйти оттуда живыми, этого ни один медиколог тебе не расскажет. Золтану не удалось… И сегодня я не в состоянии избавиться от мерзостного ощущения. В том смысле, что не следовало торопиться в отставку. В конце концов, будь я напарником Золтана, все сложилось бы по-другому…»

«Это тебе только кажется. Бьешь копытом о землю, забыв, что уже не рысак. Тоскуешь… А ведь, по сути дела, само Внеземелье перечеркнуло твою служебную визу на выход в Пространство. Чего же ты мечешься там, у себя на Памире, как метался некогда между „Меркьюри рэйнджерс“ и „Утренней звездой“? Не потому ли, что, получив нокаут от Внеземелья, ты еще не нашел в себе мужества это признать?»

«А вот мое мужество, Дэвид, лично тебя ни с какой стороны не касается».

«Правильно. Потому и не спрашиваю тебя, отчего это ты так поспешно удрал из Дальнего Внеземелья. И вовсе не любопытствую, много ли экранов ты перебил. Хотя бы, скажем, только на „Голубой пантере“».

«Чего ты от меня хочешь?!»

«Не волнуйся, мой милый, в твоем возрасте вредно. В нашем возрасте было бы лучше, конечно, беседовать о погоде. Однако, насколько я понял, во-первых, в тебе эта тема не вызывает ответного энтузиазма. А во-вторых… Ты так темпераментно призывал к откровенности, что рассчитывать на апатию собеседника тебе уже не приходится. Чем больший камень бросаешь в болото, тем меньше шансов уберечься от брызг».

«Мораль? Не бросай камень в болото, если там сидит Нортон?»

«Кто-то минуту назад меня информировал, что Нортон в болоте не одинок. А знаешь… мне начинает нравиться эта странная „дальняя связь“. Похоже на то, как если бы нас посадили друг перед другом на стулья, не забыв привязать одинаково прочными ремнями желтого цвета. Хочешь не хочешь — надо беседовать…»

«А… входишь во вкус. Насчет ремней это ты верно заметил. Пока нас ремни держат в узде, можно плевать друг другу в лицо без риска, что собеседник поднимется и уйдет, хлопнув дверью?»

«Ищешь ссоры?»

«Нет. Просто хочу, чтобы ты наконец изложил мне свою точку зрения. Глупо ссориться, сидя в одном болоте».

«Это, пожалуй, самое умное из того, что я от тебя сегодня услышал».

«Да? А что от тебя сегодня услышал я? Томный призыв к сохранению нашего причудливого статус-кво? Давайте, дескать, ребята, втянем конечности в панцирь, и дело с концом… Я уже не говорю о том, что это вообще никакое не решение нашей проблемы, но панцирь… покажи-ка мне его! У тебя у самого есть этот панцирь? Или ты, унаследовав вязкую англосаксонскую традиционность, инстинктивно считаешь панцирем собственный дом?!»

«Ну а в тебе, я вижу, бурлит неугомонная пылкость Востока. Панцирь — это прежде всего наше самообладание. Пора бы тебе отличать свойства десантника… бывшего, правда… от свойств черепахи».

«А тебе зону СК, будущую, правда, от безмятежного существования глубокоуважаемого ветерана».

«Стоит ли так прямолинейно, Тимур?.. Какая, собственно, надобность им изолировать нас?»

«Найдут. Если мы сами откажемся от обсуждения этой надобности».

«А, вот как! Ну, давай покопайся в нашем болоте, поищи аргументы для причин изоляции. Начинай».

«Безопасность общества — высший закон».

«Этот твой аргумент основан на доводе, который сам еще требует доказательства. Ты опасен для общества?»

«Я?.. Что за чепуха! Нисколько».

«И я неопасен. Я опасен для состояния нервной системы своей жены, но не для общества в целом. А это другое дело. Жена — самостоятельный человек и может в любой момент свободно уйти… Я не думаю, что у Лорэ и Йонге в этом смысле все обстоит по-иному».

«Но так думаем только мы — четыре жалкие единицы всего земного сообщества…»

«К счастью, не только мы. Нам выданы бессрочные пропуска на планету Земля и копии актов обязательного медосмотра для бывших работников Внеземелья. В сумме, Тим, это серьезный юридический документ. И чтобы упрятать нас в зону СК, обществу потребуется ни много ни мало — кардинально пересмотреть соответствующие законы Мировой Конституции. Это не просто…»

«Но возможно».

«А на каком основании? Мы ведь не заразные, как „резиновые паралитики“, и не чокнутые, как „синие люди“. За десять лет мы никого не заразили и никому не причинили ни малейшего вреда. Напротив, были полезны для общества. Десять лет, по-моему, вполне достаточный срок гарантии. Хотя бы просто для того, чтобы нас оставили в покое».

«А по-моему, Дэв, ты упускаешь из виду одно принципиально важное обстоятельство. Мировая Конституция как регулятор общественных правоотношений существует исключительно для людей. О нелюдях там не сказано ни единого слова. Как быть?»

«На этот вопрос я отвечу не раньше, чем будет доказано, что я действительно нелюдь».

«Ну а если… За доказательствами далеко ходить не придется. Наши биоэнергетические параметры временами чудовищно отличаются от тех же параметров нормальных людей. Разве этого не достаточно для юридической аттестации понятия „нелюдь“? И чего в таком случае стоит вся твоя казуистика?»

«А твоя? „Чудовищно“ — сильное, конечно, слово, но это еще не критерий. Грамотная аттестация понятия — дело сложное, тонкое и трудоемкое».

«Что ж, применят критерии посолиднее».

«Но их пока нет. И вопреки твоему убеждению, Тим, за ними придется ходить далеко. А главное — долго».

«Я думаю, дождемся. Мы очень медленно стареем, Дэв. Внешне мы выглядим почти точно так, как десять лет назад. Никто не верит, что мне сорок шесть. Люди уже начинают обращать на это внимание».

«А мне каково? Жена на три года моложе меня, а выглядит старше. Кое-кто уже начинает себе позволять неуместные шутки по этому поводу».

«Долгожители… Будь оно проклято! И если бы не мальчишки, которых у меня две сотни… Устал я, Дэв. Странно как-то устал. Хотелось бы знать, сколько мне там отпущено… щедрой рукой Внеземелья».

«Может быть, много, Тим. А может быть, и с воробьиный нос. Так что не суетись. В отличие от нормальных людей мы ничего не ведаем ни о будущей жизни своей, ни о будущем своем конце. Вот это, видимо, серьезный критерий для аттестации понятия „нелюдь“… Вполне может случиться, что завтра мы протянем ноги из-за какой-нибудь ерунды. Скажем, во время магнитной бури. Или от слишком холодной воды…»

«Или от жгучего любопытства своих соплеменников. Н-да… Хорошо угадать бы ровно в тот день, когда юридически мне запретят называть себя человеком».

«Если так, жить тебе долго. Потому что, когда наконец нас раскроют, мы войдем в полосу чертовой уймы юридических казусов. Правоведы будут здесь разбираться сто лет… И знаешь, чем это может закончиться, Тим? Парадоксальным на первый взгляд и очень для нас любопытным определением!..»

«Оставят за нами Права Человека, признав, что мы безопасны для общества?»

«Мало того! Признают, что общество опасно для нас!.. Ведь если отбросить предвзятость, то, по сути дела, так оно и есть!»

«Ах, черт побери! Да не все ли равно, как нам будет предложено выйти вон из рядов человечества — шагом назад или шагом вперед! Кто мы такие без общества? Вне его? Нули. Экскременты Дальнего Внеземелья…»

«Ну хорошо… Впрочем, хорошего мало. Каковы твои намерения?»

«Еще не знаю. Вся беда в том, что я ничего еще не знаю… Одно бесспорно: жить так дальше нельзя. Я уже ощущаю потребность сделать попытку установить с обществом обоюдочестный контакт. Я плохо себе представляю, когда и с чего тут можно начать, но я подумаю… и попытаюсь».

«Попытайся. Тебя грызет ностальгия определенного рода… Полагаешь, меня она не грызет? Но между нами та разница, что ты питаешь надежду как-то избавиться от нее, а я — нет. Я вижу: тут уже ничего не поделать… Согласно каким-то законам развития общество периодически плавится, как металл, и в переплавке, естественно, отторгается шлак. Тимур, хочешь ты того или нет, но мы с тобой отработанный шлак нашего общества. Слово „тимур“ на языке одной из ветвей твоих предков, кажется, означает „железо“? Теперь твое имя звучит как насмешка…»

«Оставь мое имя в покое. Моя надежда — это все-таки надежда. А что остается тебе?»

«Я буду противиться ненужным, на мой взгляд, контактам. Независимо от того, какие общественные институты попытаются мне их навязать. Не хочу… Не верю в обоюдочестный контакт. Он просто не может быть обоюдочестным. Несложно представить себе, до какой степени здесь неравно соотношение интересов… К сожалению».

«Я хотел бы надеяться, что абсолютное тождество нравственных качеств нашей четверки и общества в целом не исключает возможности компромисса».

«Компромисс? То есть расскажешь о мелочах типа церебролюбительской связи, электромигрени и „черных следов“, утаив остальное? И при этом отчаянно попытаешься убедить сограждан планеты, что твоя откровенность по поводу неприятностей Дальнего Внеземелья в принципе бесполезна для общества, но была бы очень вредна для тебя самого? Полагаешь, это твое заявление даст тебе право остаться в рядах человечества? Черта с два, как сказал бы один мой приятель. И в конце концов, соблюдая свои интересы, общество непременно вернет тебя в Дальнее Внеземелье и вновь заставит барахтаться в жуткой трясине того состояния, выбраться из которого тебе в свое время стояло… сам знаешь чего. И когда ты там превратишься в объект бесконечных, неимоверно болезненных для тебя и, как потом выяснится, бессмысленных, никому не нужных экспериментов…»

«Поймешь наконец, что условия для обоюдочестных контактов самой природой нашего гнусного положения просто не предусмотрены. Тот редкостный случай, когда смирение равносильно сопротивлению».

«Ты думаешь, я не ломал над этим голову дни и ночи? Однако альтернативы не вижу».

«Как там записана твоя вилла в адресной книге Копсфорта? Вилла „Эдвенчер“»?

«Да. Ну и что?»

«Ничего… Назовите ее: вилла „Элиэнейшн“».

Нортон опоздал к завтраку на полтора часа.

Он кивнул, здороваясь с Фрэнком, и ничего ему не сказал. Извинялся перед Сильвией за опоздание и сказал ей, что она сегодня выглядит великолепно. Ушел в душевую, быстро вымылся, переоделся. Сел к столу.

За столом говорили мало, и почти весь завтрак прошел в молчании. Нортон похвалил еду, заметив, что на этот раз Сильвия превзошла сама себя. Ел он по своему обыкновению размеренно, как автомат, и по отсутствующему выражению его лица невозможно было понять, что же он при этом чувствует на самом деле. От него разило холодноватым запахом одеколона. «Антарктида»? — подумал Фрэнк. Надо было что-то говорить, и он спросил о программе Большого родео. Нортон ничего об этом не знал. Видимо, пытаясь поддержать разговор, Сильвия спросила брата, на чем он приехал.

— На элекаре, — ответил Фрэнк.

— Тогда откуда у тебя мопед?

— Я бросил свой элекар на станции техобслуживания. Была очередь на подзарядку, ждать не хотелось. Прокатный парк элекаров пуст — мне объяснили это большим притоком туристов и предложили взять хотя бы два колеса… Передай мне, пожалуйста, перец. Благодарю… Конечно, смешно гарцевать на мопеде в этом костюме, однако иного выхода не было.

— Ты можешь взять мою машину. Она, правда, женской модели… — Сильвия посмотрела на мужа. — Дэв, а что случилось с твоим элекаром?

Нортон промокнул губы салфеткой. Ответил:

— Надоел он мне. Заведу, пожалуй, другой. Джэга ты покормила?

— Ну разумеется. Почему не видно нигде Голиафа?

— Я оставил его там… у Берта.

— Оставил обнюхивать поломанный элекар?

— Берт жаловался, что ему на дежурстве тоскливо. Места себе не находит от злости. Такому страстному болельщику, как Берт, наблюдать родео только на экране… Да, его можно понять.

— Да, — ровным голосом сказала Сильвия. — Его понять можно.

Фрэнк и Нортон одновременно взглянули друг другу в глаза. Фрэнк перевел взгляд на сестру. Она сыпала, сыпала, сыпала перец себе в тарелку. Фрэнк опустил глаза. В голову ударила волна слепящего бешенства, и несколько секунд он ничего не видел. Первым желанием было швырнуть нож и вилку на стол, подняться, уйти. «Да, Полинг, — сказал шеф, — в таком состоянии вам лучше встать и уйти». — «Не доводите дело до крайностей, — посоветовал Никольский. — Вам действительно… гм… лучше встать и спокойно уйти». Фрэнк медленно отодвинул тарелку. Машинально взял «фафлик» и с хрустом откусил половину. Пожевал. Нортон крутил в руках салфетку и смотрел на него.

Кое-как покончив с завтраком, Фрэнк надел шляпу и побрел в парк. Надо было взять себя в руки, привести в порядок эмоции. Нортон что-то учуял… Ну разумеется. Ведь этот монстр по какому-то там живозапаху ощущает человеческую к нему неприязнь.

Фрэнк постоял у вольера, глядя сквозь прутья решетки на кугуара. Джэг спал под навесом, вытянув лапы. Умаялся за ночь, бедняга. Живая игрушка для этого дьявола…

Мимо прошел Нортон в купальном халате.

— Остановись, Дэвид.

Нортон остановился. Бросил через плечо:

— Ну?..

— Нам необходимо поговорить.

— О чем?

— О чем получится. Но хотелось бы — о смысле жизни.

— Модная тема… Что ж, начинай.

— Не здесь. Не нужно, чтобы это видела Сильвия.

— Хорошо. Тогда через час. Встретимся в моем кабинете.

Нортон ушел.

Фрэнк поднялся на верхнюю террасу дома, посмотрел на едва видимую за кронами деревьев верхушку башни телевизионного ретранслятора. Сзади прошелестел подъемник.

Голос Сильвии:

— Беби, ты обратил внимание, как расцвела наша красавица?

Фрэнк взглянул на синюю розу. Спросил:

— Ты давно никуда не ездила, мом. Хотелось бы тебе побывать… скажем, в Австралии?

— Да? А почему тебе пришла в голову мысль именно об Австралии?

— Недавно оттуда вернулся один мой приятель. Австралия произвела на него сильное впечатление. Он просто в восторге…

Сильвия задумчиво ощупывала розовый куст.

— Мне одно непонятно, — сказала она. — Если Давиду и тебе зачем-то нужно отправить меня куда-нибудь подальше, то почему не пришла вам в голову мысль об Антарктиде?

— При чем здесь Дэвид? — удивился Фрэнк. — То есть… я хочу сказать…

— Не надо, беби, я понимаю, что ты хочешь сказать. А Дэвид при том, что буквально несколько минут назад, отправляясь в бассейн, предложил мне увлекательный круиз вокруг Европы. Континент другой, но идея, видимо, та же… Беби, все это мне очень не нравится. Я чувствую, от меня что-то скрывают.

— Мом!.. — озабоченно произнес Фрэнк. — Тогда тебе просто необходимо принять предложение Дэвида. Вероятно, Дэвид знает, о чем говорит.

— Вероятно, знаешь и ты. Одна я ничего не знаю.

— Мне известно слишком мало, чтобы мы с тобой могли отчетливо поговорить на эту тему. Однако, мом, тебе не следует пренебрегать предложением Дэвида. И моим советом уехать отсюда на время. Плохих советов я никогда тебе не давал.

— Спасибо, мой мальчик, но твой совет напоминает мне кота в мешке. То же самое можно сказать о предложении Дэвида… — Сильвия вздохнула. — Только что я разговаривала со своей подругой Эллен, и она зачем-то просила меня побывать у нее. Я ненадолго… Надеюсь, за это время вы с Дэвом поссориться не успеете?

— Что за вопрос. Делить нам с Дэвидом, в сущности, нечего…

— Кроме забот о моем увлекательном отдыхе. Ладно… Прошу вас, будьте благоразумны.

Сильвия ушла. Через минуту Фрэнк увидел, как, сверкнув на солнце, нырнул в аллею золотистый элекар. Фрэнк еще раз взглянул на башню телевизионного ретранслятора, спустился с террасы. Он не знал, куда себя девать.

В назначенный час он вошел в кабинет Нортона и застал в нем стереотелевизионный ландшафт не то Гренландии, не то Антарктиды. Вздымая огромные волны, куски ледника бесшумно падали в воду. Хозяин сидел за столом. Выпростав руки из-под наброшенного на голые плечи халата, он указал визитеру на кресло, неуютно стоящее метрах в двух от стола, сухо проговорил:

— Прошу. И к делу. Я очень не расположен к долгой беседе. Нет, нет, ближе не придвигайся! Прости, разумеется, но ты сегодня невыносимо… — Нортон поморщился, — как никогда…

Фрэнк принял в кресле удобную позу, подумал, стоит ли соблюдать этикет — снимать перед хозяином шляпу, и, решив, что не стоит, сказал:

— С обонянием у тебя полный порядок.

— Ничего, — сказал Нортон, — жить тошно, но можно. — Полюбопытствовал: — А у вас там… как с обонянием?

— У нас наоборот: жить можно, но тошно. Обоняние наше, естественно, другого класса, но гораздо шире по человековедческому диапазону…

— Что еще ты мог бы к этому добавить?

— А надо ли что-то еще добавлять, уж раз я здесь… с полуофициальным визитом?

Собеседники долго смотрели друг другу в глаза. Нортон выглядел совершенно спокойным. Его спокойствие озадачило Фрэнка.

— Полу… — проговорил Нортон. — Это как понимать?

— Понимать так, что к тебе и твоей жене относятся бережно.

На мгновение глаза Нортона неприятно сузились.

Фрэнк мысленно похвалил себя и добавил:

— Кстати… ты верно решил, Дэвид: на какое-то время Сильвию надо отправить подальше. Похоже, ей не очень-то улыбается вояжировать вокруг Европы, но ты обязан настоять.

— Еще что я обязан?

— Еще ты обязан понять, что круг замкнулся. Ты и твои товарищи — знаешь, о ком идет речь, — нами полностью расшифрованы, и с этим надо считаться.

— Так уж и расшифрованы?

— Каким-то образом вам удалось обойти рогатки спецкарантина, и вы решили, что можно разыгрывать эту партию дальше. Нет, Дэвид.

— Позиция в этой партии такова, что на месте администрации вашего Управления я согласился бы на ничью.

— Ничейного результата не будет.

— Как знать…

— Не будет, Дэвид. Просто потому, что этого не может быть по всем параметрам современной жизни. В прошлом веке подобный фокус тебе, вероятно, удался бы. Но теперь общественно-политическая тактика иная.

— Многозначительная фраза.

— Но ведь по меньшей мере наивно рассчитывать, что общество равнодушно пройдет мимо такого экстравагантного факта, каким представляется ваша четверка.

— Четверка? — переспросил Нортон.

— Да. Золтан Симич погиб, а Меф Аганн для нас пока под вопросом…

— Как давно погиб Симич?

— Около шестидесяти часов назад.

— Тело найти удалось?

— Нет.

— Плохо… — пробормотал Нортон.

— Почему? — спросил Фрэнк с любопытством.

— Если бы в вашем распоряжении оказалось мертвое тело, может быть, вы оставили бы в покое живых.

— Не думаю…

— В этой ситуации меня как-то мало интересует, что думаешь ты, — заметил Нортон рассеянно. — Уж лучше придерживайся официальных рамок своей миссии. Кстати, в чем она состоит конкретно?

— Я должен предложить тебе войти с нами в контакт немедленно и на добровольных началах.

— И это все?

— Администрация считает, пока достаточно.

— Пока… Ты думаешь, такая миссия может иметь хоть какой-то шанс на успех?

— Ты уже дал мне понять, как мало интересует тебя то, о чем думаю я. Моя задача: информировать тебя о нашем открытии и сделать соответствующее предложение. Свой отрезок пути я прошел.

— Ну, положим, я согласился на добровольный контакт. Что за этим последует?

— Очевидно, здесь возможен только оптимальный вариант: тобой займется наука.

— Но ведь я не какой-нибудь механизм, чтобы меня можно было запросто разобрать на мелкие части, обследовать до молекул и собрать обратно.

— Вряд ли это будет выглядеть настолько драматически. Существуют методы иного… — Фрэнк не договорил. Подумал: «Здесь логика на его стороне…»

— Я вижу, ты в затруднении? — сказал Нортон. — Не потому ли, что администрация вашего Управления внимательно изучила акты медикологической экспертизы и ничего примечательного в них не нашла? Н-да… В итоге ни ты, ни твоя администрация не вправе предвосхищать благополучные выходы из моего положения, а тем более выдавать мне успокоительные авансы.

— Тем самым, Дэвид, ты заводишь беседу в тупик. Но именно тебе предстоит из него выбираться.

— Конечно. Ведь именно надо мной нависла угроза быть разобранным на молекулы… Я намерен сделать вам контрпредложение, — Нортон посмотрел куда-то мимо собеседника. — Предлагаю джентльменский договор. Вы не досаждаете мне при жизни, а я завещаю вам свое бренное тело. Вот тогда и копайтесь в нем как хотите и чем хотите… Завещаю вместе с дневником наблюдений, в котором обязуюсь отразить все особенности своего… гм… странного бытия.

Помолчали. Нортон спокойно спросил:

— Ты не слишком разочарован?

— Дело не во мне, — ответил Фрэнк. — Я подумал о разочаровании, которое постигнет тебя.

— Когда мое предложение будет отвергнуто? Ты за меня не волнуйся.

— Я за тебя не волнуюсь.

— За Сильвию?

— Кроме Сильвии, есть планета Земля…

— Для планеты я неопасен.

— Готов поверить. Но ты почему-то не хочешь этого доказать.

— Право что-либо доказывать предоставлено вам. В конце концов это ваша служебная обязанность.

— Здесь надо добавить: и человеческий долг. Именно в этом плане я был намерен говорить с тобой. Как личность с личностью.

— Такая дискуссия заведет нас в тупик. Ситуация, в которой оказались мы с тобой и распорядительные органы твоего Управления, выходит за рамки ныне существующей морали. Это нас удручает, но не должно удивлять. Предусматривать такого рода ситуации разуму человека было пока несвойственно.

— Верно, — согласился Фрэнк. — Однако разуму человека также несвойственна и бездеятельность в любых ситуациях.

Нортон угрюмо взглянул на него. Процедил:

— Во всяком случае, на вашу бездеятельность мне рассчитывать не приходится.

— Вот поэтому твое контрпредложение не имеет практической ценности. И если каждый из вашей феноменальной четверки изберет для себя ту же позицию… Что получится, Дэвид?

— За каждого из четверки я не ручаюсь. Контрпредложение я сделал только от своего имени.

— Одного себя пытаешься противопоставить всему человечеству? Надеешься выстоять в этой борьбе?

— Я предлагаю мир, а ты говоришь о борьбе… Кстати, само человечество не готово к этой, с позволения сказать, борьбе.

— Даже так?.. А на чем основан этот твой, с позволения сказать, оптимизм?

— Для борьбы нужен повод. Общество не может бороться со мной без всякого повода. Я полноправный член общества, уважаю его законы и обоснованно считаю, что законы должны меня, полноправного, защищать. Я выражаюсь достаточно ясно?

«Полноправного… — подумал Фрэнк. — Вот в чем тут соль!..»

— Твое юридическое полноправие ни у кого не вызывает сомнений, — ответил он. — Но вот биологическое…

— О юридическом праве я знаю, — перебил Нортон, — а вот о биологическом впервые слышу. Я рожден на Земле и от земных отца и матери. Так что катитесь вы от меня со своими сомнениями…

— А если вдруг выяснится, что твоя природная сущность не адекватна биологической сущности человека? Допустим. И что тогда?..

— Тогда мне ничего другого не останется, как предъявить обществу свои претензии по самому большому счету! — подхватил Нортон. — Ведь это оно послало меня за пределы родной планеты. Ведь это для его благополучия мне приходилось трудиться во Внеземелье, рискуя собственной головой. Вдобавок ваше Управление как общественный институт не сумело обеспечить мне космическую безопасность. Так кто же будет в конце концов виноват, если обнаружится моя биологическая неадекватность?!

— Никто, естественно. Однако все мы будем виноваты, если не сумеем оградить людей от угрозы изменения природной сущности человека.

— Ограждайте. Разве я против? Но лично себя я не позволю считать нелюдью. Независимо от того, нравится вам такая моя позиция или не нравится. Для человечества и для планеты в целом я абсолютно безопасен. Не будь у меня такой уверенности, я никогда не решился бы вернуться на Землю. То же самое можно сказать и о каждом из нашей четверки. И в этом смысле я готов поручиться за каждого хоть головой. Впрочем, довольно. Я тебя честно предупреждал: дискуссия заведет нас в тупик. Нет, нет, довольно! К тому же ты интервьюируешь меня, в сущности, не имея на это права.

— То есть как?.. — Фрэнк слегка растерялся.

— А вот так. Сначала нужно предъявить мне свидетельства моей биологической неадекватности, а уж потом затевать разговор.

— Они у нас есть.

— Палочка, которую вам удалось выманить у мальчишки?

— Хотя бы. Она побывала у тебя в руках, и отсюда ее совершенно необъяснимые свойства.

— Опасные для человечества?

— Вероятность этого исключать мы не вправе…

Нортон демонстративно перевел взгляд на телевизионный стереоландшафт. Почти у самого стола неслышно суетились передние ряды колонии пингвинов. «Первый раунд закончился с преимуществом Нортона», — мысленно прикинул Фрэнк.

— Я вижу, — сказал он, — ты не равнодушен к зрелищам на экране? Но не вижу, как это можно было бы совместить с дикой вспышкой твоего экраноненавистничества во Внеземелье…

— О чем речь? — спросил Нортон, не повернув головы.

— Хочешь сказать, что об этом ты не имеешь понятия… Ладно. А о «черных следах» ты имеешь понятие?

— «Черные следы»? — Нортон искоса взглянул на Фрэнка. — Это что за диковина?

— Это такая диковина, которая… В общем, да, ты можешь отвертеться от любых улик. В том числе от поющей деревяшки. Но есть, по крайней мере, одно свидетельство твоей биологической неадекватности, от которого тебе не уйти, сам знаешь. Я имею в виду «черный след».

Обратив лицо к собеседнику, Нортон сурово спросил:

— Где ты видел «черные следы»?

— Я их не видел.

— Тогда о чем разговор?

— Все о том же.

— Тема нашего разговора исчерпана. — Нортон поднялся.

Фрэнк, продолжая сидеть, кивнул на заснеженный берег с пингвиньей компанией:

— Экран менять приходилось?

— Нет, — прошипел Нортон. — Не приходилось.

— А если пощупаешь этот берег руками — придется?..

В глазах Нортона — где-то в самых зрачках — застыло холодное пламя.

— Я доставлю тебе удовольствие, — тихо сказал он, — пощупаю этот берег руками. Но потом уходи.

Нортон вышел из-за стола и, погрузившись в толпу пингвинов по грудь, подступил к телевизионной стене вплотную. Халат, соскользнув у него с одного плеча, остался висеть на другом, и сквозь призрачно-трепетный слой розового с голубым ореолом свечения, порожденного потревоженным стереоэффектом, Фрэнк мог разглядеть левую половину мускулистого загорелого тела и пестрые плавки. Было слышно, как Нортон демонстративно похлопал по стене ладонью. «До чего же часто подводит людей излишняя самоуверенность», — подумал Фрэнк.

Оставляя за собой тающий шлейф розово-голубых ореолов, Нортон выплыл из зоны действия стереоэффекта. Натянул на плечи сползший халат, резко спросил:

— Ну и что?

Фрэнк молча смотрел на заснеженный берег, на белые купола антарктических гор.

— Я спрашиваю: что?

— Ничего, — вяло отозвался Фрэнк. — По-видимому, ошибка…

— Если вы приходите ко мне с ошибками, то я не слишком высокого мнения о работе вашей организации.

— Я тоже, правда, по другому поводу.

— Желаю тебе приятного времяпрепровождения. — Нортон вернулся за стол. — Говорят, Большое родео в этом году будет на редкость помпезным, не пропусти чего-нибудь интересного.

— Постараюсь… Будь добр, запроси станцию техобслуживания. Прошел ли там подзарядку мой элекар?

— Запрашивай сам. — Нортон переключил клавиши.

С потолка бесшумно опустилась изогнутая штанга и повернулась конусным наконечником в сторону Фрэнка. По штанге соскользнула сверху коробка видеотектора. Фрэнк набрал индекс, и на экранчике появилась смуглая женщина с оранжевыми волосами и сильно накрашенными оранжевой помадой губами.

Блеснув белками глаз, женщина неожиданно произнесла густым баритоном:

— Справочный пункт. Слушаю вас.

— Добрый день, — сказал Фрэнк. — Я оставил вам на подзарядку свой элекар.

— Пожалуйста, назовите номер машины, серию.

Фрэнк назвал.

— Даю диспетчера сектора подзарядки.

На экране возникла потная физиономия Лангера.

— Элекар модели «Юпитер»? — осведомился «диспетчер».

— Да.

— Великолепная у вас машина! — рявкнул Лангер. — Предлагаю обмен на «Кентавра». Соглашайтесь!

— Нет, — сказал Фрэнк и подумал: «Ну артист!..»

— Что ж, забирайте, готов ваш «Юпитер».

— Прошу прислать машину по адресу: Дубовая роща, первая линия, вилла «Эдвенчер»… Впрочем, этот маршрут есть в блоке памяти элекара. Нажмите пятую клавишу, и все дела.

— Пятую? Сделаем. Встречайте машину.

— Благодарю вас.

Откинувшись в кресле, Фрэнк наблюдал, как штанга втягивается в потолочный люк, и живо представлял себе, как действует в эту минуту Лангер. Вот он отправляет «Юпитер» на виллу. Вот связывается по видеотектору с операторским постом местного телетранслятора, и на экранчике появляется физиономия Кьюсака со следами неудачного визита к Йонге. Лангер коротко бросает напарнику: «Раздевай!..» Кьюсак едва уловимо кивает, подает команду диспетчеру телетранслятора убрать стереоэффект, и теперь в любое мгновение…

С телевизионной стеной что-то произошло. Фрэнк вскочил. Нортон тоже вскочил, халат слетел с плеч. Стереоизображение словно бы съежилось, утратило глубину, экран превратился в стеклянную плоскость, и на белом от снега антарктическом берегу точно в том месте, где Нортон хлопал ладонью, контрастно выступили угольно-черные отпечатки левой пятерни…

— Любопытно, — сказал Фрэнк, встретившись глазами с Нортоном. — Знаешь, я ведь впервые вижу «черные следы» в натуре.

Нортон молча выпрыгнул из-за стола. Оттолкнул Фрэнка, схватил кресло и, размахнувшись, с силой всадил его в экран. Посыпалось стеклянное крошево.

— На «Лунной радуге» ты разбивал экраны деликатнее, — заметил Фрэнк.

— Вон! — яростно прошептал Нортон и сделал руками что-то вроде отталкивающего жеста. — И чтоб никогда!.. Ни ногой!..

Фрэнк обомлел: под мышками у Нортона непонятно блеснуло. И во рту тоже почудился металлический блеск. Искаженное гневом и блеском лицо… Фрэнк невольно попятился.

На нетвердых ногах он сошел в летний холл. Непослушными пальцами набросал для Сильвии записку какого-то душераздирающего содержания. Скомкал, сунул в карман. Кое-как взял себя в руки и торопливо написал другую. Умолял сестру немедленно покинуть Копсфорт, приглашал к себе. Сунул записку под вазу с гладиолусами. Вышел из дома, сел на мопед и, не разбирая дороги, покатил на выезд. У ворот наткнулся на длинный, оливкового цвета элекар и не сразу сообразил, что это «Юпитер». Завалил мопед в заднее отделение кузова, опустился в кресло водителя, тронул машину с места.

Зеленый коридор шоссе. Ветер с шорохом обтекал ветровое стекло, монотонно шелестели скаты.

Промелькнул мимо памятный щит с рекламой о прелестях отдыха на Бизоньих озерах. Фрэнк резко затормозил, дал задний ход. Не открывая дверцу, выпрыгнул из машины, полез в кусты. Под кустами было сумрачно, грязно от размокшей земли. Он весь перепачкался, пока нашел коробку «Видеомонитора».

Лангер и Кьюсак ждали его, как и было условлено, у видеотекторного павильона станции техобслуживания. Ждали порознь. Кьюсак любезничал с двумя дамами под белым тентом кафетерия. Лангер стоял на тротуаре под солнцем, и в руках у него поблескивали бутылки. Заметив подъезжающий «Юпитер», он поставил бутылки у ног и подпер кулаками бока. В пестрой рубахе навыпуск и в светлых шортах он выглядел как боксер тяжелого веса, напяливший на себя одежду подростка; пот лил с него в три ручья.

— Жарища!.. — сказал он Фрэнку. — Ну… как дела?

Фрэнк молча перебросил «Видеомонитор» Лангеру, закрыл глаза и обессиленно откинулся на сиденье.

— Эта «корзина» с уловом? — тихо поинтересовался Лангер.

— Спрячь в карман, — не открывая глаз, пробормотал Фрэнк, — и не отдавай мне эту штуку, даже если я захочу отобрать ее у тебя.

— Понято. Значит, не зря…

Фрэнк слышал, как Лангер выволок из кузова мопед и сказал Кьюсаку: «Отведи коня нашего чемпиона в стойло». Потом услышал, как забулькала вода. Усилием воли он открыл дверцу, вышел из элекара. В ногах не было привычной твердости.

Лангер, запрокинув голову, опоражнивал бутылку из горлышка. Взглянул на товарища, поперхнулся.

— Ах, чтоб мне лопнуть!.. — проговорил он. — Хаста спустили с лестницы, а тебя, похоже, прямо через мусоропровод!..

— Что у тебя в бутылке? — спросил Фрэнк.

— Холодная минеральная.

— Полей мне на руки.

Лангер взял вторую бутылку, полил. Остаток вылил себе за пазуху, рыча от удовольствия. Фрэнк стряхнул воду с рук вялым движением и вдруг замер, уставясь на них, словно впервые видел. Лангер внимательно посмотрел на него. Фрэнк пошел в обход элекара. Машинально обогнул распахнутую дверцу, сел на край проема в кабине — между пультом и сиденьем водителя, — нажатием кнопки вскрыл дохнувшую холодом полость походного бара, вынул салфетку. Вытирая испачканные на коленях джинсы, он слышал, как вернувшийся Кьюсак сказал что-то Лангеру тихо и неразборчиво. Но ответ Лангера он разобрал:

— Оставь его в покое. Ему не до этого. Кстати, нам тоже… Ты, красавчик, и так слишком заметен в среде мирных граждан Копсфорта.

— Не остри, — отозвался Кьюсак. — В этот раз работа проделана, я бы сказал, на редкость элегантно… Ладно, поехали. Кто за рулем?

— Я за рулем. Чемпион сядет рядом со мной, ты сзади… Сели? Поехали!

Элекар набрал скорость, нырнул в тенистый радиус городского шоссе. По ветровому стеклу побежали отблески.

На окраине Копсфорта Лангер круто взял вправо, лихо прошел поворот. Мелькнул указатель: «Аэропорт 15 км».

«Юпитер» помирал шоссейное полотно со скоростью авиетки.

«Работа была элегантной, — сжав зубы, думал Фрэнк. — На редкость».

— Ты чего приуныл? — Лангер подмигнул Фрэнку. — Взгляни на своего коллегу… — Он указал кивком на Кьюсака. — Шар земной катится в новую эру, а для этого субъекта жизнь продолжается в старом темпе.

Тронув несколько клавишей в нужной последовательности, Лангер выхватил из-под пульта зажим с бородавками ларингофонов, нацепил себе на шею. Перед ветровым стеклом вырос блестящий стержень антенны и, покачиваясь, засвистел в потоке встречного воздуха.

— Улей, улей, я пчела! Как прием?

— Как у невропатолога, — недовольно ответил голос Гейнца из пультового чрева. — Раздевайся быстрее!

— Ты, Задира, с нами поласковей. Мы на обратном пути, так что готовьте свою колымагу к старту.

— Это сделаем. Ты лучше скажи, что мне домой передать. Носорог и восточный Журавль там от нетерпения уже по потолку вышагивают.

— Передай: болото прошли, хвосты не намокли, никто не простудился. Чемпион в седле. Домой везем корзину лягушек. У меня все. Конец.

— Понял тебя, пчелка, понял! Поздравляю! Конец.

Лангер выключил связь. Фрэнк покосился на исчезающий стержень антенны, сказал:

— Насчет корзины ты, наверное, зря… А впрочем, ладно. Пусть шеф переварит это заранее.

— Что он должен переварить?

— Я пустил камеру в дело без его ведома.

— Без его ведома… — Лангер бросил на Фрэнка сочувственный взгляд. — При мне Носорог разрешил ребятам технической службы соорудить для тебя спецперчатки и выдать «Видеомонитор».

— Шутишь?..

— Напротив. Потому и сказал тебе откровенно, чтобы ты избавился наконец от иллюзий насчет вероятности шуток в нашей системе.

Фрэнк промолчал.

— Нортон не только личная твоя забота. Нортон — забота теперь всего земного сообщества. Вот и веди себя соответственно. Не надо все взваливать на свои могучие плечи. В том числе и нагрузку нравственных отношений. Эх, молодость!..

— Ничего, — сказал Фрэнк. — Говорят, это быстро проходит.

…Впереди, грациозно закинув искрящиеся рога на спину, с легкостью призрака мчался Звездный олень. Ветер донес его крик:

— Блеск Вселенной! Океаны Пространства!.. Когда тебя ждать на звездной дороге, товарищ?..

Фрэнк угрюмо смотрел сквозь ветровое стекло.

Назад: Часть II

Дальше: Мягкие зеркала