Магнолия невольно оглянулась в сторону стеллажа. Все-таки они бедные, эти солдаты… Представить только — лежишь без дыхания, в клинической смерти — и то мороз по коже продирает. Как же Виктор бросил их в таком состоянии?..

— Я, Доктор, вот что хочу понять… — начала Магнолия и осеклась.

Доктор лежал перед ней, спиной привалившись к куче книг, голова его была запрокинута, как у спящего, рот приоткрыт — но глаза распахнуты.

— Доктор, миленький, не надо… — ужасаясь, попросила она.

Доктор не слышал. Она попробовала потрясти его за плечо. Раздался треск, разряд стукнул руку — и Доктор очнулся.

Очумело потер глаза, выпрямился, спросил:

— Что случилось, девочка моя, что произошло?

— Я, кажется, тебя… заступорила, — промямлила Магнолия. Доктор хмыкнул.

— И зачем, девонька? Кстати, надолго ли? Чего мне теперь от себя ждать? Скорой деменции, ретроградной амнезии — чего, радость моя? — Доктор проговаривал свои мысли вслух, и Магнолии приходилось дважды выслушивать каждое его слово.

— Я не знаю… — сказала она, совсем запуганная незнакомыми медицинскими терминами, — я не хотела… Я только подумала: как трудно бездыханным лежать и… ой!!

Доктор медленно, как тряпичная кукла, повалился навзничь.

После секундной беспомощности она сообразила подхватить его под плечи. И хотя не удержала — стукнувший по рукам разряд заставил разжать пальцы — но Доктор ожил… Вскочил, неловко опираясь ладонями о расползающиеся книги, с некоторой натугой раздышался, яростно потер переносицу щепотью и удивленно спросил:

— Ты что же это творишь, девонька-подруженька?

— Не знаю я… — чуть не плача, воскликнула Магнолия. — Я только…

— Сто-оп! — рявкнул Доктор. И добавил чуть тише: — Вот объяснять — не надо. А то ты только начинаешь свои объяснения — так мне сразу конец приходит. Лучше вот что скажи, чтобы вывести из этого состояния — ну, расступорить, — ты прикасаешься рукой?

— Да, — поспешно кивнула Магнолия.

— Ну так мы вот что сделаем. Держи руку, — он протянул Магнолии свою пухлую ладошку, как для рукопожатия. — Крепче держи. И не отпускай. А теперь можешь начинать рассказывать.

— Что рассказывать? — оторопело глядя на их черно-белое рукопожатие, спросила Магнолия. И неуверенно подергала руку к себе.

— Нет уж, — Доктор не выпустил ее руку и даже придержал локоть. — Ты это… давай пока что так постоим. Я попробую тебя как громоотвод использовать.

— Чего-чего? — переспросила Магнолия.

— А того. Очень уж это как-то неорганизованно у тебя получается. Собралась вроде рассказывать, а вместо этого — единственного слушателя ступоришь. Виктор, конечно, пацан жестокий, но он хотя бы свое дело знал. Меня во время беседы, во всяком случае, не вырубал вот так — ни с того ни с сего. Так что давай-ка примем хоть какие-то меры безопасности. Оно, может, правда, и без толку будет… Ну-ну-ну, девочка, это еще что такое?

Магнолия отвернулась, ссутулившись, прикрыв свободной рукой глаза. Губы предательски дрожали.

— Ничего, — буркнула она, отворачиваясь еще больше, поспешно растирая по щекам теплые потеки. Ей не хотелось обижать Доктора, но она чувствовала себя такой беспросветно-беспомощной и неумелой, что только и оставалось — расплакаться. Жуткой завистью завидовала она Доктору — мог спокойно, достойно разговаривать, еще и ее успокаивал. И это стоя на краю клинической смерти. Какую это волю надо иметь. А она — ни богу свечка, ни черту кочерга. Гонялись военные за ней, под замок посадили, обманула она их, выбралась — а зачем? Чтоб попасть в Викторову организацию — людей запугивать — простых, обычных, таких, как Доктор? И всякий от нее хочет чего-то, всякий делает на нее ставку — а она не знает даже, что в следующую секунду натворить может… Да ей бы сначала от себя самой защититься! Спрятаться бы… Да куда ж от себя, от дурехи такой, спрячешься?..

… Она давилась слезами и говорила, рассказывала о своих мытарствах — а Доктор слушал и молчал.

«А чего я, собственно, жду от него? — спохватилась наконец Магнолия. — Он хороший человек, добрый — но что он может?» И запнулась. И смолкла.

А Доктор медленно погладил ее черную, как горелая головешка, руку («И как он испачкаться не боится?» — мелькнуло у Магнолии). Горестно вздохнул и сказал:

— Бедная моя девочка…

Помолчал. Продолжил мысленно:

«Ничего. Прорвемся. Тебе, конечно, тяжелей. Я-то всего лишь меж двух огней оказался. Между двумя организациями попался, затеявшими свару: между вашей, суперовской, и военной машиной. А ты, похоже, со своей физиологией — меж многих огней… Значит, появление у себя новых свойств ты контролировать никак не можешь? А знаешь, детка, у меня создалось впечатление, что свойств этих у тебя побольше будет, чем у Виктора и его компании. Они, я так понял, могут в основном три вещи: мгновенно перемещаться в пространстве, принимать каким-то неведомым образом облик других и, третье — воздействовать чем-то — неким полем, что ли — и затормаживать жизнедеятельность обычных людей почти до уровня клинической смерти. Для боевой единицы и этого более чем достаточно. Но ты явно выходишь за эти пределы. Может, и правда — ты, как Виктор выразился, недоделок? Но только не в том смысле, как он это понимает. Не недоделок очередной боевой единицы, а недоделок чего-то нового? Существа более высокого порядка? А, девонька? Кто теперь скажет — что у вашего создателя на уме было? Ты ведь, кажется, не подчиняешься командам пресловутого всемогущего Пульта? Я правильно понял?»

— Да вроде… — неуверенно согласилась Магнолия. И съеживаясь, добавила: — Не знаю. Я их совсем не слышу, этих команд…

«Девонька моя! Дорогая! Это ж дает тебе шанс! А может, и не только тебе. Да — не только! Слушок был одно время, что Петька Горищук вашей пятидесяткой не ограничился, что еще одна партия была. И есть. Где-то в совсем уж секретной лаборатории. Чуть ли не в центре какой-то горы… И там-то уж настоящие волшебники. Эх, деваха дорогая! Нам бы, как говорится, только ночь простоять да день продержаться, а там, глядишь, выяснится что-нибудь пользительное. Про вас, детишки мои, или про ваш зловредный Пульт».

— Ночь и день? — с удивлением переспросила Магнолия.

— Ну это поговорка такая, — разъяснил Доктор, растягивая губы в довольной улыбке. И тут же охнул, прикрываясь рукой.

— Осторожно! — запоздало воскликнула Магнолия.

Бедный Доктор! Чтоб хоть как-то отвлечь его, она пожаловалась:

— Непонятно все-таки. Почему нас только пятьдесят? Ну или сто? Если где-то, как ты говоришь, есть еще секретная лаборатория. Почему такое ограниченное число? Почему сам-то ты не сделаешь себе тоже войско? Чтоб никакие военные тебя не могли колотить.

— Детонька, дорогая, что ты! — всплеснул ладошками Доктор (как-то так всплеснул уютно, по-домашнему, что Магнолия даже прыснула в кулачок). И мысленно продолжил:

«Да ведь такое действо еще никогда, нигде в мире, ни одному человеку не удавалось. Ваш творец первым был. И что-то мне кажется — последним. Секретность — секретностью, но, по всему видно, наши приятели в погонах так и не смогли ничего понять в его записях. А то бы, и правда, стояло б сейчас вокруг нас еще одно войско молодцов наподобие Виктора. Только под командованием золотопогонных вояк. То-то бы они славно задрались!»

И в такой восторг привела Доктора такая перспектива, что он прямо закашлялся от смеха, прижимая окровавленный бинт к губам.

Надо же — такой хороший, добрый человек — а смеется, представляя, как люди избивают друг друга… Нет, тот, кто их создал, — он бы не смеялся. Он был настоящим человеком.

А Доктор уже не смеялся — он объяснял: «В том-то и фокус, детка, что создать нечто живое из неживого при нынешнем уровне науки практически невозможно. Уже только для этого надо быть не знаю каким гением. И вдвойне гением надо быть, чтобы сделать не просто живое, но — человека. Венец природы, понимаешь! А ваш-то, Горищук — он, получается, должен был быть даже не вдвойне гением, а втройне: мало того, что вас, человеков моих разумных, насоздавал, так ведь еще и с какими-то, понимаешь, совершенно невероятными свойствами!»

— И что? — недоуменно спросила Магнолия, чувствуя подвох. — Разве он не был втройне гением?

— Не был! — сморщился Доктор.

«Не был он трижды гением, Петька Горищук! Ну не был. Он прикладник был, скорее, но не теоретик. А такую штуковину, как ты, девочка моя, просто так — за здорово живешь — конструированием, перебором вариантов — не получишь. Нет. Здесь нужно для начала разработать новую научную дисциплину — да и не одну! — новую физику, новую биологию, новую физиологию человека… И только потом уж можно приступать к технологической проверке всех этих новых наук. Да на это не одно поколение первоклассных ученых нужно! И то — неизвестно еще, получится ли… А у него — раз, понимаешь, и целое супервойско! Нет, детка, не клеится все это так».

— А как клеится?

«Как? Да вот так, что создать вас Петька мог только по чужим, уже готовым технологическим разработкам — по чертежам, образно говоря. Только в этом случае. Я много думал — и другого варианта, ты уж извини, не придумал. Хотя, конечно, при этом варианте положение только еще больше запутывается: если вас не Горищук придумал, то кто? Мы ж только что доказали, что такого человека, который мог бы подкинуть Горищуку чертежи ваши, — такого просто не может существовать в природе… Ну, в самом деле — не пришельцы же их ему подкинули? Я лично ни в каких пришельцев не верю — так что?!»

Доктор развел руками — в том числе и той, которая сжимала левую ладонь Магнолии, — и вид открывшейся этой ладони был столь неожиданным, что он даже выпустил ее из своей руки. Даже, можно сказать, отбросил подальше от себя. Испугался…

Зрелище, и правда, было малоаппетитное.