Дом хоть и был цел, но совершенно ободран и изнутри, и снаружи.

Через приоткрытую дверь она вошла в сумрачный коридор. Переступая через остатки вешалки, через разодранные в клочья вещи, пробралась в ту большую, длинную прихожую, куда выходили почти все двери. Что за безделушки ей надо брать, она понятия не имела. Как же это Виктор сказал? «Дорогие твоему сердцу» — так, что ли? Ее сердцу был дорог сад — они так играли в саду! И дом. С каким хохотом они ужинали в потемках, как веселились перед тем, как расстаться на всю ночь! А всегда довольный жизнью и погодой Доктор! А вечно недовольный, озабоченный Юрок!.. Сувениры? Да какие же?

Она заглянула в свою комнату. В бывшую свою — там царил такой разгром, что она теперь просто не смогла бы здесь жить. Прикрыла дверь. Постояла в раздумье. И тут почувствовала запах человека. Ну, не запах… А вроде как присутствие. Вроде как рядом. Не так чтобы очень далеко… Лежит себе тихонько человек — и думает.

Неужто возвратилась ее способность читать в головах людей и видеть их глазами? Вот бы здорово!

Но нет — она только чувствовала тепло от неторопливого хода мыслей. И, как гончая, устремилась в направлении этого тепла. По коридору: одна дверь — нет, прохладно, вторая — теплее, дверь в библиотеку — горячо!

В библиотеке тоже был полный разгром: стеллажи повалены, книги раскиданы, растерзаны, вырваны из обложек. А у окна, прямо на бумажной груде, лежит Доктор.

— Доктор! — восторженно вскричала Магнолия, бросаясь напрямик, через книжные завалы.

Доктор встрепенулся, повернул голову в ее сторону и даже, возможно, улыбнулся — глазами. Улыбнуться ртом он не мог — губы и щеки были залеплены лейкопластырем.

— Доктор…

Он лежал связанный, пуговицы на его поношенном сером пиджаке были вырваны, руки заломлены за спину.

— Доктор… — растерянно повторила Магнолия и попыталась отодрать пластырь.

Доктор сдавленно замычал. Лейкопластырь отдирался прямо с кожей, с кровью. Несмотря на все попытки быть осторожной, она все-таки сделала ему больно.

Мир поплыл у Магнолии перед глазами — это зрачки заволокло слезами. Она вынуждена была на секунду остановиться — растереть эти слезинки, выдавить их из глаз.

Наконец целый пласт в несколько слоев кое-как отсоединился от верхней губы Доктора. Она отогнула его вниз и обнаружила, что полуоткрытый рот Доктора забит то ли ватой, то ли тряпкой — уже мокрой от слюны. Поспешно вынимая расползающиеся в пальцах клочья, она чувствовала, что Доктор пытается ей помочь, толкая этот мерзкий кляп изнутри языком. И когда почти все было вытащено, то первые, еще трудно разбираемые слова Доктора были:

— Что у тебя с руками?

«А ведь он, — подумала Магнолия о Викторе, — сколько говорил со мной, а даже внимания на мои руки не обратил». И удивилась. И слегка обиделась. И сказала Доктору с улыбкой:

— Да ничего, ерунда!

Тогда Доктор отвел наконец глаза от ее рук и вымолвил заплетающимся языком, все еще шепелявя:

— Скорее… помоги им…

И потыкал подбородком в боковой угол библиотеки, закрытый единственным уцелевшим стеллажом.

Кому помочь? Там никого не было — Магнолия же чувствовала.

Но Доктор торопил сквозь заворачивающийся опять лейкопластырь:

— Скорее, девочка моя, скорее…

Магнолия пожала плечами, прошла в угол, заглянула за стеллаж. Сначала ей показалось, что там и правда никого нет. Но потом она увидела — и взвизгнула от неожиданности.

Прямо под ногами, темными мешковатыми грудами, лежали два человеческих тела в пятнистой военной форме. Солдаты. Глаза обоих были открыты и смотрели вверх. Солдаты были мертвы.

Они были мертвы? Замерев, прислушавшись, Магнолия почувствовала совсем слабенький, едва уловимый запах жизни.

— Эй! — окликнула она их.

— Ну? — донеслось приглушенно со стороны Доктора.

— Тут солдаты! — сообщила Магнолия, не оборачиваясь, и окликнула их погромче:

— Э-эй!

Ответа, конечно, не было.

Доктор говорил что-то трудно разбираемое со своего места. Магнолия решилась — протянула руку и толкнула ближайшего солдата пальцем в плечо.

Как туго натянутая ткань порвалась — раздался треск, руку тряхнуло, будто от удара током.

— О-ей! — вскрикнула Магнолия, отскакивая.

А солдат начал жить, зашевелился. Лениво заскреб каблуком левой ноги по доскам пола, по кистям рук его пробежала мелкая дрожь, пальцы скрючились, да так и остались.

— Ыгы-ы… — вырвался хриплый неприятный звук из приоткрывшегося рта. А глаза продолжали все так же неподвижно смотреть вверх.

Магнолия отступила еще дальше, со страхом ожидая продолжения.

Продолжение было неожиданным. Пятнистая ткань штанов солдата в районе паха быстро потемнела, и оттуда по ложбинке пола между досками потянулась лужица мочи.

Магнолия отшатнулась, обернулась, жалобно позвала:

— Доктор, Доктор!

— Живы? — едва различимо произнес Доктор, изгибаясь в своих веревках, чтобы увидеть хоть что-нибудь.

— Да, живы вроде… — Магнолия попятилась к Доктору. — Но они так странно себя ведут. Я до одного дотронулась — он не встает, дергается и смотрит вверх…

Об остальном Магнолии сказать было неловко, и она смолкла. Осторожно отвернула лейкопластырь с губ Доктора.

— Значит, все-таки поздно, — пробормотал Доктор. Слизнул кровь с верхней губы. Скривился. — Предупреждал же я его… А второй как?

Магнолия призналась, что до второго не дотронулась.

— Ну что ж ты, девочка моя, — забеспокоился Доктор. — Ну-ка, развяжи меня побыстрее.

Магнолия с готовностью схватилась за узлы, поднатужилась, потянула, выворачивая пальцы, надломила ноготь — но узлы не поддались.

— Ладно, — решил Доктор. — Иди туда, может, хоть со вторым все нормально…

Она — почему-то на цыпочках, стараясь не шуметь, — вернулась в закуток. Преодолевая дурноту, дотронулась пальчиком до второго лежащего — результат был тот же. Бабахнул разряд, человек в пятнистой форме задышал, но не встал и вообще осмысленных движений не произвел.

— Нет, он тоже… — отрицательно замотала Магнолия головой, выглядывая из-за шкафа. Доктор устало вздохнул:

— Ну ясно.

И с неожиданной яростью добавил:

— Поделом сволочам! Это им за все.

Магнолия даже замерла в страхе. Таким она Доктора еще не видела. Неужели и он бывает злым?

— Ладно, — сказал Доктор, прикрывая глаза. — Ладно… Вон там, детка, стекло разбитое. От книжного шкафа. Будь добра, возьми его, разрежь эту чертову веревку.

Он указал подбородком и грузно перевалился на бок, выставляя связанные руки, чтоб ей было удобнее резать.

— Ты предупреждал? Кого? — спросила Магнолия, осматриваясь в поисках стекла.

— Да Виктора нашего.

— Виктор и сюда приходил?

— Приходил, приходил. Поговорили.

— Он меня искал? — Магнолия наклонилась, вытащила длинный осколок стекла из-под синей книжной обложки. Книги в обложке не было.

— Нет, девочка моя. Он меня искал, — вздохнул Доктор. — Его хозяин почему то решил, что раз я вас всех спас в свое время, то теперь соглашусь участвовать в его людоедских играх. Н-да… А вот ты, девочка моя, почему не с ними? Виктор вроде говорил, что всех вас они там собрали…

— А почему же Виктор тебя не освободил? — Магнолия в недоумении остановилась над Доктором, поблескивая осколком стекла.

— Ну, немножко все-таки освободил, — усмехнулся Доктор, тут же расплатившись за свою усмешку коротким стоном — подсохшая было ранка на верхней губе треснула, и оттуда взбухла темно-бордовая капелька. Доктор лизнул ее и пробормотал: — Рот он мне все-таки отклеил. Иначе как бы мы разговаривали? А потом — когда не договорились — опять заклеил. Вернул, так сказать, все в исходную позицию. Хороший мальчик, аккуратный. Ты режь, детка, режь.

Магнолия ничего не поняла.

— Ты, может, сам попросил его сделать, как было? — предположила она, становясь коленями на мягкие книжные страницы и начиная пилить веревку на набрякших докторских руках. Осторожно, стараясь не поцарапать. Нитку за ниткой, волосок за волоском.

— Эх, нет, девонька ты моя дорогая, — закряхтел от смеха Доктор. — Это он по своей инициативе так постарался. Раз, значит, я не участвую в их общем деле, значит, и они — со своей стороны — не участвуют в моей судьбе. Умывают, так сказать, руки.

— Кровью? — заинтересовалась вспомнив Викторовы слова.

Веревка поддавалась плохо, и Магнолия закусила губку, как школьница, старательно выполняющая домашнее задание.

— Что — кровью? — переспросил Доктор.

— Руки умывают — кровью?

— Да пока нет вроде, — задумчиво пробормотал Доктор и добавил жалобно: — Ох, устал я, детка, разговаривать. Рот очень болит. Давай помолчим?

Магнолия вздрогнула. Кто-то еще был в комнате, кто-то вполголоса говорил одновременно с Доктором. Она затравленно глянула по сторонам.

— Что еще случил ось, — девочка моя? — почти спокойно поинтересовался Доктор снизу.

И чуть не одновременно с ним эту фразу произнес другой голос — глуховатый, бесцветный. Только немножко раньше.

— Кто здесь?! — вскричала Магнолия, вскакивая с колен.

Доктор тоже приподнялся, осматриваясь. Медленно произнес:

— Деточка… что, что такое?..

Магнолия вздрогнула, уставилась на него. Дело в том, что докторский вопрос был точным — как эхо! — повторением вопроса, уже произнесенного кем-то мгновение назад.

— Ты, ты слышишь? — шепнула она. «Что?» — спросил безликий голос.

— Что? — нетерпеливо уточнил Доктор.

— Чьи слова ты повторяешь? — невольно пошатываясь, опасливо спросила Магнолия.

«Ничьи не повторяю», — ответствовал негромкий тусклый голос.

— Ничьи не повторяю! — раздосадованно (насколько ему позволял изуродованный рот) воскликнул Доктор.

«Свои говорю», — подсказал безликий голос.

— Свои говорю! — запальчиво повторил Доктор.

— А ну-ка — скажи еще что-нибудь, — попросила Магнолия. Кажется, она начинала догадываться.

«Что еще за прихоти. Скажи толком — что произошло?» — произнес тусклый голос. И Доктор немедленно, хотя и более эмоционально, воспроизвел эту фразу.

Магнолия почувствовала громадное облегчение.

— Все в порядке! — весело сказала она. — Просто я слышу твои мысли, перед тем как ты их выскажешь.

Доктор выпучил глаза, замер на секунду, соображая, а потом она услышала: «И что я сейчас думаю?»

— И что я сейчас думаю? — подтвердил недоверчивый докторский голос.

— Ну, я не знаю, что ты там такое себе думаешь, — пожала плечами Магнолия. — Я слышу только то, что ты собираешься вслух сказать.

«То есть то, что уже приняло словесную форму?»

— То есть то… — начал Доктор. И смолк.

— Да, — нетерпеливо согласилась Магнолия, опять принимаясь за веревку. — Наверно. Словесную форму. Твои будущие слова.

«И сейчас слышишь?»

— Слышу. Так что можешь не напрягать свой бедный рот. Будем общаться мысленно.

«Вот какие вы, оказывается, супермены».

— Супера, — поправила Магнолия.

«Да уж — супера так супера, — все так же мысленно согласился Доктор. И добавил: — Две жертвы вашего суперства уже вол валяются. Бывшие мои тюремщики. Я, говорит, их заступорил — это Виктор наш. Не будут, говорит, мешать. И так это он горделиво…»

Тусклый голос смолк.

— Что — «горделиво»? — переспросила Магнолия.

«А? Извини. Отвлекся. Перестал словами думать. Как он тут стоял, вспомнил. Красавец наш. Виктор-победитель. Очень уж горделиво разговаривал. Не по-людски. Как полубог, которому дано карать и миловать. Паскудник… Я ведь тогда сразу спросил: хорошо, заступорил — а надолго их хватит — без дыхания лежать? Это же все равно что клиническая смерть. Через пять минут отомрет кора — и что? Считай, нет человека. „Когда надо будет — отступорю!“ Вот и весь ответ паскудника-полубога. А потом просто бросил и отбыл восвояси. Такие вот вы, девочка моя, оказывается, супера всемогущие. Небезопасно с вами простым людям дело иметь…»

Бесцветное бормотание опять стихло.

— Снова не словами думаешь, — сказала Магнолия, продолжая возить стеклом по веревке.

«Да вот, думаю, девочка моя… Не случайно создатель-то ваш ничего не рассказал тогда про ваши способности. Иначе бы вас, наверно, сразу ликвидировали… Хотя, по-моему, подозрения на ваш счет оставались. Да все без толку».

— Какой создатель? Николай Сергеевич Богоравный?

Лохматые концы веревки наконец-то разлетелись в стороны.

— Молодцом, девчушечка, — похвалил Доктор вслух. И добавил мысленно: «Чему, говоришь, равный?»

Взявшись за концы разрезанных веревок, Магнолия начала осторожно сматывать их с отекших докторских рук.

— Богоравный. Николай Сергеевич.

Веревка упала вниз бессмысленной, безопасной кучей. Доктор бережно достал руки из-под спины, принялся слегка поглаживать их одну о другую. Онемевшие пальцы никак не хотели распрямляться.

«Никаких Богоравных я не знаю, детка. Вас соорудил в своей засекреченной лаборатории Петька Горищук. Петр Викторович. Работал он на Калюжного. Кстати, Николая Сергеевича».

Пальцы вроде начали отходить, двигаться немножко.

«А Петьку Горищука я, как ни странно, знал довольно хорошо. Учился с ним в институте на одном курсе. Так что не зря вояки меня по мордасам били. С их, конечно, точки зрения, не зря. Помнишь ли, девочка, Петра Викторовича-то?»

Взяв из рук Магнолии осколок, Доктор занялся своими связанными ногами.

«На ваших глазах, можно сказать, порешил себя Петруша-то».

— Так это — он был? — выдохнула Магнолия.

Она помнила. Еще бы! Она помнила каждую его черточку, каждый его жест. Она хорошо помнила: он любил их.

— Никто нас не будет любить так, как он… — прошептала Магнолия убежденно.

«Наверно, — согласился Доктор, освобождая щиколотки от веревок. — Насколько я его знал, он не способен был полюбить никого, кроме себя. А вы — это был он. Он в вас вложил столько ума, сил… таланта — и таланта, наверно… что не обожать вас он просто не мог».

Это было ужасно! Докторские слова были такими презрительными, такими гадкими!

— Доктор, миленький — не надо… — срывающимся от слез голосом попросила Магнолия.

И Доктор осекся. Неловко встал, оскальзываясь на разъезжающихся страницах. Обнял ее за плечи, мысленно сказал: «Извини».

Погладил по волосам:

— Извини.

«Это я немного перележал связанным. Болтаю невесть что. А еще — мне до этого слишком умело насовали под ребра пятнистые молодцы. Двоих из которых Виктор декортицировал. Юрку нашего вон вообще в невменяемом состоянии в госпиталь отправили… И еще я, наверно, просто вас к нему ревную, вы же его все до сих пор любите. За ним бы вы пошли. А мое слово для вас — тьфу…»

— Не все любят, — горько сказала Магнолия. — Виктор вот сказал, что его совершенно не интересует человек, ожививший нас в госпитале.

«Ну, это он так говорит — пока Программа действует, — утешил Доктор. — И то неизвестно еще, насколько он даже сейчас говорит правду. Петр Викторович был, конечно, не дурак. И не растленный человеконенавистник, как его сейчас выставляют. Он прекрасно видел, какая сила, какая организация создает ему условия для работы. И он пытался… — Но он был идеалист. Он пытался обмануть организацию. Что совершенно невозможно. Организацию можно обмануть только в одном случае: если станешь во главе ее. А он ведь был в самых ее недрах. Сколько-то сотрудников его секретной лаборатории, наверно, сочувствовали ему — в одиночку-то он уж точно б не смог заложить к вам сюда (Доктор ласково потрепал Магнолию по макушке) те механизмы любви, что в вас действуют до сих пор. Но ведь сколько-то его сотрудников в это же время создавали пульт управления, который посильнее любой любви…»

Доктор глянул на угол, отгороженный стеллажом. Шаркая все еще негнущимися ногами, проковылял туда.

— Да уж. Теперь, конечно… — донеслось от туда его бормотание.

Загребая носками ботинок по разбросанным книжным страницам и приговаривая: «Вот оно, девочка, как получается…» — он вернулся к Магнолии, присел устало на книжную кучу.

— Доктор, — наконец решилась Магнолия, вытирая кулачками глаза насухо, — теперь нет секретов? Теперь ты можешь рассказать все про нас?

Доктор тяжко вздохнул, не поднимая головы: «Да уж какие теперь секреты, девочка моя…»

Попробовал рукой пластырь, все еще залепляющий низ лица, поднатужился — и оторвал-таки. Бросил под ноги. Достал из кармана кусочек бинта, промокнул подбородок, обильно усеянный капельками крови. Проговорил задумчиво:

— Расскажу, что могу.

«Другое дело, что и я всего не знаю. Меня, понимаешь ли, тоже не очень допускали до информации».