ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
ВЯЗ, РЯБИНА, ЯСЕНЬ…
Я проснулся в постели. В комнате. В трактире. Остальное прояснилось не сразу: я чувствовал себя так, как будто кто-то шарахнул меня по голове всей церковью.
Я был вымыт и перевязан. Очень тщательно перевязан. Кто-то счел необходимым позаботиться обо всех моих ранах — не важно, насколько серьезных. Белый лен охватывал мою голову, грудь, колено и одну ступню. Кто-то даже промыл и перевязал царапины на руках и ножевую рану, полученную три дня назад, когда Амброзовы наймиты пытались меня убить.
Шишка на голове, похоже, была худшим из всех повреждений: она пульсировала и не давала поднять голову, заставляя мир кружиться перед глазами. Каждое мое движение оказывалось принудительным уроком по анатомии. Я спустил ноги с кровати и поморщился: «Травма глубоких тканей медиально-полонной части правой ноги». Сел: «Сильное сдавление хрящей нижних ребер». Встал: «Небольшое растяжение суб… транс… демоны, как там это называется?» Я представил себе нахмуренные брови Арвила за круглыми очками.
Моя одежда оказалась выстирана и зачинена. Я натянул ее, двигаясь как можно медленнее, чтобы не пропустить ни одного возмущенного сообщения из тех, что посылаю мне тело. Порадовался, что в комнате нет зеркала, подозревая, что выгляжу совершенным калекой. Повязка вокруг головы сильно меня раздражала, но я решил ее не снимать. Судя по ощущениям, она единственная была способна удержать мою голову от рассыпания на части.
Потом я подошел к окну. Небо было затянуто облаками, и в сером свете город выглядел ужасно — все покрывали сажа и пепел. Лавка через дорогу походила на кукольный домик, растоптанный солдатским сапогом. Люди передвигались медленно, осторожно пробираясь между обломками. Облака висели так плотно, что я не мог понять, какое сейчас время суток.
Я почувствовал слабое движение воздуха — открылась дверь — и повернулся. В проеме появилась женщина, молодая, миловидная, скромная, — такие девушки всегда работают в небольших трактирах вроде этого, и их всех хочется называть Нелли, Нелл. Они живут, постоянно вздрагивая, потому что трактирщики, нередко обладающие дурным нравом и острым языком, не стесняются поколачивать служанок. При виде меня девушка разинула рот, явно удивленная тем, что я не в постели.
— Кто-нибудь погиб? — спросил я.
Она покачала головой.
— Лирамову парнишке руку размозжило. Да еще кой-кто обжегся и всякое такое…
Я почувствовал, как напряжение уходит из меня.
— Вам нельзя вставать, сэр. Доктор сказал, что вы можете и вовсе не очнуться. Вам надо отдыхать.
— А… моя кузина вернулась в город? — спросил я. — Девушка, которая была на ферме Маутенов. Она тоже здесь?
Девушка покачала головой:
— Только вы, сэр.
— Который час?
— Ужин еще не совсем готов, сэр. Но я могу принести вам что-нибудь, если хотите.
Моя сумка лежала у кровати. Я закинул ее на плечо — странное ощущение, когда в сумке нет ничего, кроме чешуйки и лоденника, — поискал глазами башмаки, но тут же вспомнил, что сбросил их для лучшего сцепления с крышами вчера ночью.
Я вышел из комнаты — девушка поплелась за мной — и направился вниз, в общий зал. За стойкой стоял тот же парень, что и прежде, все с той же хмурой миной.
Я подошел к нему.
— Моя кузина, — сказал я. — Она в городе?
Бармен обратил угрюмую физиономию к двери за моей спиной, где как раз возникла девушка.
— Нелл, во имя ада господня, чем ты думаешь, когда позволяешь ему вставать? Клянусь, у тебя нет и тех мозгов, что бог дал собаке.
Так ее и вправду зовут Нелл. При других обстоятельствах я нашел бы это весьма забавным.
Он повернулся ко мне и изобразил улыбку, которая на самом деле представляла собой другую разновидность хмурости.
— Что, парень, болит лицо-то? Я прям весь истревожился. — Он хохотнул над собственной шуткой.
Я бросил на него испепеляющий взгляд.
— Я спрашивал о моей кузине.
Трактирщик покачал головой.
— Она не возвращалась. И скатертью дорожка дурным гостям, вот что я скажу.
— Принеси мне хлеба, фруктов и любого готового мяса из кладовки, — сказал я. — И бутылку авеннийского фруктового вина. Земляничного, если есть.
Он навалился на стойку и поднял бровь. Его хмурая мина преобразовалась в покровительственную улыбку.
— Не стоит так спешить, сынок. Констебль захочет поговорить с тобой, раз уж ты очухался.
Я стиснул зубы, не выпуская первые слова, и сделал глубокий вдох.
— Послушайте, у меня было несколько исключительно трудных дней, моя голова болит так, что вам ума не хватит это представить, да еще мой друг может попасть в беду. — Я смерил его взглядом, исполненным ледяного спокойствия. — У меня нет никакого желания причинять вам неприятности. Так что любезно прошу вас: дайте мне то, о чем я прошу. — Я вытащил кошелек. — Пожалуйста.
Трактирщик уставился на меня, на его лице медленно проступала злость.
— Больно нагло говоришь. Побольше уважения, не то я тебя усажу и к стулу привяжу, пока констебль не придет.
Я бросил на стойку железный драб, а второй крепко зажал в кулаке.
Он нахмурился сильнее.
— Что это?
Я сконцентрировался и почувствовал, как по рукам бежит холодок.
— Это ваши чаевые, — сказал я, когда от драба потянулась тонкая струйка дыма. — За быстрое и любезное обслуживание.
Лак вокруг драба запузырился и почернел. Трактирщик ошарашенно и перепуганно воззрился на монету.
— Теперь дайте мне то, о чем я просил, — сказал я, глядя ему в глаза. — И еще флягу воды. Или я сожгу это заведение дотла и спляшу на развалинах и ваших обгорелых костях.
На вершину холма с серовиками я пришел с полной сумкой. Я был бос и тяжело дышал, а голова моя раскапывалась от боли. Денны нигде не было видно.
Быстро обыскав вершину, я обнаружил все свои разбросанные пожитки там же, где их оставил. Фляга была почти пуста, но все остальное лежало здесь. Денна, наверное, отошла по зову природы.
Я подождал — куда дольше, чем имело смысл. Потом позвал ее, сначала негромко, потом все громче, хотя от крика моя голова едва не рассыпалась на части. Наконец я просто сел и вздохнул. Все, о чем я мог думать, это Денна: вот она проснулась, одна, больная, умирая от жажды и плохо понимая, что происходит. Что она подумала?
Я немного поел, пытаясь придумать, что делать дальше. Поразмыслив, не открыть ли бутылку вина, я решил, что это плохая идея, поскольку у меня, без сомнения, было легкое сотрясение мозга. Я поборол неосознанный страх, что Денна, возможно, бродит по лесам в бреду и мне нужно идти ее искать. Я раздумывал, не разжечь ли костер, чтобы она увидела его и вернулась…
Но нет. Я понимал, она просто ушла. Проснулась, увидела, что меня нет, и ушла. Она сама сказала, когда мы покидали трактир в Требоне: «Я ухожу оттуда, где мне не рады. Все остальное можно добыть по пути». Решила ли она, что я бросил ее?
В любом случае, я нутром чуял, что Денна ушла отсюда давно. Я упаковал сумку, потом, просто на всякий случай, написал записку, объясняющую все происшедшее и говорящую, что я буду ждать ее в Требоне еще сутки. Я написал угольком ее имя на одном из серовиков, потом нарисовал стрелку вниз — туда, где я оставил всю принесенную с собой еду, бутылку воды и одно одеяло.
Потом я ушел. Настроение было не из лучших. Мои мысли отнюдь не блистали добротой и кротостью.
Когда я вернулся в Требон, над городом сгущались сумерки. Я пробрался на крыши с чуть большей осторожностью, чем обычно. Похоже, чувству равновесия я не смогу доверять еще несколько дней, пока голова не придет в норму.
Однако залезть на крышу трактира, где я нашел свои башмаки, было невеликим подвигом. Отсюда, при тусклом вечернем свете, город выглядел невесело. Передняя стена церкви полностью обрушилась, и почти треть города носила отметины огня. Некоторые здания были только опалены, но от других остались лишь пепел да зола. Несмотря на мои усилия, пожар, видимо, вышел из-под контроля, когда я потерял сознание.
Я посмотрел на север, на вершину серовикового холма, надеясь увидеть там искорку огня, но ничего такого, конечно же, не было.
Потом перелез на плоскую крышу ратуши и забрался по лестнице на цистерну. Она была почти пуста. Полметра воды поблескивало у дна, намного ниже моего ножа, пригвождающего к стенке обугленный кусок дранки. Это объясняло нынешнее состояние города. Когда уровень воды упал ниже моей кустарной сигалдри, огонь вспыхнул снова. Однако моя попытка замедлила пожар. Если бы не это, города могло не остаться вообще.
В трактире обнаружилась огромная толпа угрюмых, перемазанных сажей людей, собравшихся выпить и обменяться новостями. Моего хмурого приятеля нигде не было видно, но несколько человек сгрудились около стойки, оживленно обсуждая то, что видели там.
Мэр и констебль тоже были здесь. Едва заметив меня, они тут же поволокли меня в отдельный кабинет поговорить.
Я был суров и мрачен, а после событий последних нескольких дней высокое положение двух упитанных старичков не слишком меня устрашило. Они это поняли и занервничали. У меня болела голова, так что я был не особенно расположен объясняться и вполне комфортно чувствовал себя посреди неловкого молчания. Поэтому они заговорили первыми и своими вопросами рассказали мне большую часть того, что я хотел узнать.
Ущерб, причиненный городу, оказался благословенно мал. Поскольку шел праздник урожая, никого не застали врасплох спящим. Было множество ушибов, опаленных волос, народ надышался дымом, но, если не считать нескольких серьезных ожогов и парня, чью руку раздавило упавшим бревном, больше всех, похоже, пострадал я.
Горожане были непоколебимо уверены, что драккус — демон, огромный черный демон, извергающий огонь и яд. Если кто-то и сомневался хоть на йоту, то после того, как чудовище было убито священным железом Тейлу, в это поверили все.
Также все согласились, что демоническая тварь виновна и в побоище на ферме Маутенов — резонный вывод, хоть и абсолютно неверный. Пытаться убедить их в чем-либо другом значило бы бессмысленно тратить время.
Меня нашли без сознания на железном колесе, убившем демона. Местный костоправ заштопал меня как мог и, не зная о замечательной крепости моего черепа, выразил глубокое сомнение, что я вообще очнусь.
Поначалу все полагали, что я просто невезучий прохожий или что я как-то ухитрился выломать колесо из церковной стены, однако мое чудесное выздоровление в сочетании с дырой, прожженной в стойке, побудило людей наконец обратить внимание на то, о чем целый день талдычили мальчик и старая вдова: когда дуб вспыхнул, как факел, они увидели, что кто-то стоит на крыше церкви. Снизу фигуру озарял свет, а руки ее были воздеты, будто в молитве.
Наконец мэр и констебль исчерпали все, что могли сказать, чтобы заполнить молчание, и умолкли, взволнованно переводя взгляд друг на друга.
И тут до меня дошло, что они видят перед собой не оборванного нищего парнишку, но загадочного, покрытого ранами человека, который убил демона. Я не имел причин их разубеждать: было самое время извлечь из этого дела хоть какую-то пользу для себя. Если они считают меня героем или святым, у меня в руках есть хороший рычаг.
— Что вы сделали с телом демона? — спросил я, и старики облегченно вздохнули. До этой секунды я и десятка слов не произнес, почти на все их вопросы отвечая угрюмым молчанием.
— Не тревожьтесь об этом, сэр, — сказал констебль. — Мы сделали все, что нужно.
Мой желудок сжался, и я понял даже раньше, чем они это произнесли: драккуса сожгли и закопали. Это существо было научной диковиной, а они сожгли и закопали его, словно мусор. Я знал хранистов-натуралистов из архивов, которые бы руки дали на отсечение, чтобы изучить столь редкое животное. Я даже в глубине души надеялся, что, предоставив им такую возможность, смогу получить допуск в архивы.
А чешуя и кости! Сотни килограммов органического железа, за которое алхимики устроили бы драку…
Мэр радостно закивал и пропел:
— «Вырой яму, десять на два. Вяз в огонь, рябину, ясень…» — Он закашлялся. — Хотя тут, конечно, яма побольше была. Все в очередь копали, чтоб как можно быстрее вышло. — Он поднял руку, с гордостью показывая ряд свежих мозолей.
Я закрыл глаза и подавил порыв разнести эту комнату вдребезги и обругать их на восьми языках. Теперь понятно, почему город до сих пор в таком плачевном состоянии: все были заняты сжиганием и захоронением существа, стоящего королевских деньжищ.
Однако с этим уже ничего нельзя было поделать. Я сомневался, что моей новообретенной репутации хватит, чтобы защитить меня, если они поймают меня за выкапыванием драккуса.
— А девушка, которая выжила на свадьбе у Маутенов, — сказал я. — Кто-нибудь ее сегодня видел?
Мэр вопросительно посмотрел на констебля.
— Я вроде не слышал. Думаете, она как-то связана с чудовищем?
— Что? — Вопрос был столь абсурдным, что я поначалу его даже не понял. — Нет! Не говорите чепухи, — сурово велел им я. Вот уж последнее, что мне сейчас нужно: замешать во все это Денну. — Она помогала мне в работе, — сказал я, благоразумно избегая излишней ясности.
Мэр зыркнул на констебля, потом снова посмотрел на меня.
— А ваша… работа здесь закончена? — спросил он осторожно, словно боясь причинить мне обиду. — Я, конечно же, не собираюсь вмешиваться в ваши дела… но… — Он нервно облизнул губы. — Почему это случилось? В безопасности ли мы теперь?
— Вы в безопасности настолько, насколько я могу вам помочь, — уклончиво ответил я. Кажется, это прозвучало героически. Если единственное, что я смогу получить здесь, — некоторая репутация, стоит позаботиться о том, чтобы она была правильной.
Потом у меня родилась идея.
— Чтобы быть уверенным в вашей безопасности, мне кое-что нужно. — Я наклонился вперед в кресле и переплел пальцы. — Мне нужно знать, что Маутен выкопал на Стогробнике.
Отцы города удивленно переглянулись: «Как он об этом узнал?»
Я откинулся в кресле, подавив порыв заухмыляться, как кот, дорвавшийся до голубятни.
— Если я узнаю, что Маутен там нашел, я смогу сделать все возможное, чтобы такого больше не случилось. Я знаю, что это был секрет, но кто-то в городе наверняка знает хоть немного больше. Пустите слух и приведите ко мне всякого, кто хоть что-нибудь знает.
Я встал, легко и изящно. Потребовалось немалое сознательное усилие, чтобы не поморщиться от взрыва боли во всем теле.
— Но пусть они придут побыстрее. Я уеду завтра вечером. У меня срочные дела на юге.
И я вышел, театрально взмахнув плащом. Я актер до мозга костей и знаю, как надо уходить, когда сцена закончена.
Следующий день я провел, отъедаясь и валяясь в мягкой кровати. Я принял ванну, позаботился о своих многочисленных и многообразных ранах — в общем, насладился заслуженным отдыхом. Несколько человек зашли, чтобы рассказать мне то, что я и так уже знал: Маутен выкопал захороненные кости и нашел еще что-то зарытое. Что это было? Просто «что-то». Больше никто ничего не знал.
Я сидел у кровати, обдумывая идею написать песню о драккусе, когда услышал робкий стук в дверь — такой слабый, что я едва его заметил.
— Войдите.
Дверь приоткрылась чуть-чуть, потом шире. Девочка лет, наверное, тринадцати нервно оглядела комнату и проскользнула внутрь, тихо закрыв за собой дверь. У нее были волнистые мышасто-русые волосы и бледное личико с яркими пятнами румянца на щеках. В глазах девочки застыла темная пустота, как будто она долго не спала или много плакала — или и то и другое.
— Вы хотели знать, что Маутен раскопал? — Она посмотрела на меня и отвела взгляд.
— Как тебя зовут? — мягко спросил я.
— Вериания Грейфлок, — послушно отозвалась она. Потом испуганно присела в реверансе, не поднимая глаз.
— Прекрасное имя, — сказал я — Вериан — это такой крошечный алый цветок. — Я улыбнулся, пытаясь успокоить ее. — Ты когда-нибудь видела такой?
Девочка покачала головой, все так же глядя в пол.
— Но тебя, наверное, никто не зовет Верианией. Ты Нина?
Она подняла глаза. Слабая улыбка появилась на ее измученном личике.
— Так меня бабушка зовет.
— Давай присядем, Нина. — Я кивнул на кровать, поскольку в комнате не имелось ничего другого, на что можно было бы сесть.
Она села, нервно теребя подол.
— Я видела это. Ту штуку, что они из гробника откопали. — Нина посмотрела на меня, потом снова на свои руки. — Джимми, младшенький Маутена, он показал мне.
Мое сердце забилось быстрее.
— Что же это было?
— Большущий разукрашенный горшок, — тихонько сказала Нина. — Такой вот высоты. — Она подняла руку на метр над полом. Рука ее дрожала. — На нем всякие надписи да картинки были. Весь-весь был разукрашенный. Я таких цветов и не видела никогда. А кой-какие краски блестящие были, словно золото и серебро.
— А что было на картинках? — спросил я, с трудом сохраняя спокойствие.
— Люди, — ответила она. — Больше все люди. Там женщина была, она держала сломанный меч, и мужчина возле засохшего дерева, и еще один, его собака за ногу кусала… — Нина умолкла.
— Там был человек с белыми волосами и черными глазами?
Она кивнула, вытаращившись на меня во все глаза.
— Опиши мне остальных.
Девочка поежилась.
Чандрианы. Это была ваза, изображающая чандриан и их знаки.
— Ты можешь вспомнить еще что-нибудь про эти картинки? — спросил я. — Не спеши, подумай хорошенько.
Она подумала.
— Был еще один без лица — просто капюшон, а внутри ничего. Возле его ног зеркало лежало, а над ним всякие луны. Ну знаете: полная, половинка и серник. — Нина опустила глаза, припоминая. — И была еще женщина… — Она зарделась. — Не вся одетая.
— А еще что-нибудь можешь вспомнить? — спросил я.
Она покачала головой.
— А что за надписи?
Нина опять покачала головой.
— Там все по-иноземному было. Ничего не понять.
— Как думаешь, сможешь нарисовать что-нибудь из тех надписей?
Она снова потрясла головой:
— Я горшок этот всего-то полминутки видела. Мы с Джимми знали, что если евоный папаша поймает нас, то как пить дать прибьет. — Ее глаза внезапно наполнились слезами. — Раз я его видела, демоны теперь и за мной придут?
Я успокаивающе покачал головой, но она все равно расплакалась.
— Я уж так боюсь после того, как у Маутенов все так вышло, — прорыдала Нина. — И все сны снятся. Я же знаю, они и за мной придут.
Я сел рядом с ней на кровать и обнял ее, бормоча успокоительные глупости. Ее рыдания медленно утихали.
— Никто за тобой не придет.
Нина подняла на меня взгляд. Она больше не плакала, но я видел, что в глубине души она все еще боится. Никаких успокаивающих слов не хватило бы, чтобы разубедить ее.
Я встал и подошел к своему плащу.
— Давай-ка я тебе кое-что подарю, — сказал я, шаря в одном из карманов. Я вытащил деталь симпатической лампы, над которой работал в артной, — диск из светлого металла, покрытый с одной стороны сложной сигалдри.
Я вручил Нине диск.
— Я получил этот амулет, когда был в Велоране — далеко, за Штормвальскими горами. Это самый лучший амулет против демонов.
Нина посмотрела на него, потом на меня.
— А вам он разве не нужен?
Я покачал головой.
— У меня есть другие способы защиты.
Она прижала диск к груди, слезы снова заструились по ее щекам.
— О, спасибо, спасибо вам. Я его всегда буду при себе носить. — Костяшки ее пальцев побелели.
Она потеряет его. Не скоро, но через год, два или десять. Такова человеческая натура, и, когда это случится, ей будет еще хуже, чем сейчас.
— В этом нет нужды, — быстро сказал я. — Он работает вот так. — Я взял ее руку, крепко сжимавшую металлический диск, и обхватил ее ладонь своей. — Закрой глаза.
Нина закрыла глаза, и я медленно процитировал первые десять строк из «Вевалора сартане». На самом деле не слишком подходяще, но больше мне в тот момент ничего в голову не пришло. Темийский — очень впечатляющий язык, особенно если у вас хороший драматический баритон, как у меня.
Я закончил, и Нина открыла глаза. Они были полны восхищения и чуда, а не слез.
— Теперь он настроен на тебя, — сказал я. — Не важно, где он находится, он все равно будет тебя защищать и хранить. Ты можешь даже сломать его и расплавить, но чары будут держаться.
Девочка обвила меня руками и поцеловала в щеку. Потом вдруг вскочила, покраснев. Ее глаза сияли, она больше не выглядела бледной и измученной. К тому же она оказалась красавицей, а я и не заметил сперва.
Вскоре Нина ушла, а я немного посидел на кровати, размышляя.
За последний месяц я вытащил девушку из пылающего ада, призвал огонь и молнию на убийц, а сам остался невредим. Я даже убил существо, которое могло быть драконом или демоном — в зависимости от точки зрения.
Но только здесь, в этой комнате, я впервые почувствовал себя героем. Если вы ищете причину, почему я стал тем, кем стал, если вы ищете начало — загляните туда.
