ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
СТРАННОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ
Тремя минутами позже я подошел к дверям ближайших конюшен. Хорошо одетый сильдиец улыбнулся и сделал шаг вперед, приветствуя меня.
— О, юный сэр, — сказал он, протягивая мне руку. — Мое имя Каэрва. Могу я спросить…
— Мне нужна лошадь, — сказал я, быстро пожимая его руку. — Здоровая, отдохнувшая и накормленная. Такая, которая осилит шесть часов тяжелой скачки.
— Конечно, конечно, — сказал Каэрва, потирая руки и кивая. — Все возможно по воле божьей. Я был бы рад…
— Послушайте, — снова перебил его я. — Я спешу, так что нам придется пропустить церемонии. Я надеюсь, вы не будете терять мое время демонстрацией кляч и пони. Если я не куплю лошадь в течение десяти минут, я уйду и куплю ее в другом месте. — Я поймал его взгляд: — Лхинсатва?
Сильдиец пришел в ужас.
— Сэр, но покупка лошади никогда не совершается столь поспешно. Вы даже жену за десять минут не выберете, а в дороге лошадь куда важнее жены. — Он конфузливо улыбнулся. — Даже сам господь не…
Я снова оборвал его:
— Он сегодня лошадь не покупает. Покупаю я.
Тощий сильдиец замолчал и попытался собраться с мыслями.
— Ладно, — сказал он мягко, больше себе, чем мне. — Лхин, пойдемте и посмотрим, что у нас есть.
Он провел меня вокруг стойл в маленький загон и показал в направлении ограды:
— Вот эта кобылка в яблоках столь надежна, что на лучшую и надеяться нельзя. Она отвезет вас…
Я проигнорировал его и оглядел полдесятка кляч, понуро стоящих у ограды. Хотя у меня не было ни средств, ни причины держать лошадь, я мог отличить хорошую от плохой. Ни одна из тех, что я там увидел, даже не приближалась к моим требованиям.
Понимаете, бродячие артисты живут и умирают рядом с лошадьми, которые тянут их фургоны, и родители не пренебрегали моим образованием в этой области. Уже к восьми годам я мог оценить лошадь и узнать хорошую. Горожане регулярно пытались сбыть нам полудохлую или загнанную клячу, зная, что к тому времени, как мы обнаружим ошибку, мы будем в километрах и днях пути от них. Уйма неприятностей ожидала человека, продавшего соседу больную хромоногую клячу, но что за беда обдурить одного из этих грязных вороватых руэ?
Я повернулся к лошаднику и нахмурился:
— Вы только что потеряли две драгоценные минуты моего времени, полагаю, вы все еще не понимаете ситуацию. Я буду предельно ясен: мне нужна быстрая лошадь, готовая к тяжелой поездке сегодня. За это я заплачу быстро, твердой монетой и без жалоб. — Я вытащил свой снова потяжелевший кошелек и потряс его, давая хозяину послушать звон чистого сильдийского серебра внутри. — Если вы продадите мне лошадь, которая потеряет подкову и захромает или пугается теней, я упущу важную возможность. Практически неповторимую. Если это произойдет, я не стану возвращаться и требовать назад деньги. Я приду пешком в Имре этой же ночью и подожгу ваш дом. И когда вы выбежите из передней двери в ночной рубашке и колпаке, я вас убью, зажарю и съем. Прямо здесь, на вашем газоне, под взглядами соседей.
Я смерил его смертельно серьезным взглядом.
— Вот такое у меня к вам деловое предложение, Каэрва. Если вам оно не нравится, скажите, и я пойду куда-нибудь в другое место. В противном случае прекращайте этот парад кляч и покажите мне настоящую лошадь.
Маленький сильдиец посмотрел на меня больше ошарашенно, чем испуганно. Я видел, как он пытается на ходу разобраться в ситуации. Он наверняка решил, что я либо сумасшедший и брежу, либо я сын какого-нибудь важного вельможи. Либо и то и другое.
— Очень хорошо, — сказал он, убирая из голоса льстивость и подобострастие. — Когда вы сказали «тяжелая поездка», насколько тяжелую вы имели в виду?
— Очень тяжелую, — ответил я. — Мне надо проехать за сегодня сто километров. По грунтовым дорогам.
— Седло и сбруя вам тоже понадобятся?
Я кивнул.
— Никакой роскоши, ничего нового.
Он глубоко вздохнул:
— Ладно, и как много вы готовы потратить?
Я покачал головой и изобразил суровую улыбку.
— Покажите мне лошадь и назовите цену. Вольдер прекрасно подойдет. Пусть даже он будет немного диковатым, если это просто от избытка энергии. Хорошая вольдерская помесь может подойти или кхершаенская дальнобежная.
Каэрва кивнул и повел меня обратно, к широким дверям конюшен.
— У меня есть кхершаенец. Только чистокровный. — Он указал на одно из стойл. — Выведи нашего черного красавца, быстро-быстро.
Мальчик бросился исполнять.
Лошадник повернулся ко мне:
— Роскошное животное. Я его погонял, прежде чем купить, просто чтобы удостовериться. Скакал галопом больше километра и даже не вспотел, аллюр самый гладкий, какой я вообще видел, и я не лгу вашей светлости на этот счет.
Я кивнул: чистокровный кхершаенец великолепно подходил для моих нужд. Они обладают легендарной выносливостью, но и от цены никуда не уйдешь. Хорошо обученная дальнобежная лошадь стоила десяток талантов.
— Сколько ты просишь за него?
— Я хочу две полные марки, — ответил он без тени смущения или подобострастия в голосе.
Тейлу милосердный, двадцать талантов. Подковы у него, что ли, серебряные, раз он столько стоит?
— Я не в настроении долго торговаться, Каэрва, — коротко сказал я.
— Вы прекрасно донесли эту мысль, милорд, — сказал он. — Я говорю честную цену. Вот сейчас увидите почему.
Мальчик поспешно вывел громадного лоснящегося жеребца: по меньшей мере восемнадцать ладоней в холке, с гордо посаженной головой и черного от носа до кончика хвоста.
— Он любит бегать, — сказал Каэрва с искренним восхищением и провел рукой по гладкой черной шее. — И посмотрите на масть. Ни одного светлого волоска не найдете. Вот почему он стоит двадцатку, а не шима.
— Мне масть не важна, — рассеянно сказал я, оглядывая жеребца на предмет повреждений или признаков старости. Ничего такого не нашлось: он был молодой, сильный и весь лоснился. — Мне просто надо быстро ехать.
— Я понимаю, — извиняющимся тоном сказал лошадник. — Но я-то не могу не обращать внимания на масть. Если я подожду оборот-другой, какой-нибудь юный лорд заплатит за один только его шикарный вид.
Я понимал, что это правда.
— У него есть имя? — спросил я, медленно подходя к черному коню и позволяя ему обнюхать мои руки, привыкнуть ко мне. В сделке можно торопиться, но в знакомстве с лошадью — никогда. Только дурак портит первое впечатление от знакомства у горячего молодого кхершаенца.
— Такого, чтобы пристало к нему, нет.
— Как же тебя зовут, мальчик? — мягко спросил я, просто чтобы он привык к звуку моего голоса. Жеребец изящно обнюхал мою руку, внимательно рассматривая меня большим умным глазом. Он не отпрянул, но и не расслабился. Я продолжал говорить, подходя все ближе, надеясь, что он успокоится от звука моего голоса. — Ты заслуживаешь хорошего имени. Не хотел бы я, чтобы какой-нибудь лордик, заблуждающийся насчет своего ума, повесил на тебя дурацкую кличку вроде Полночь, Сажа или Новичок.
Я подошел еще ближе и положил руку жеребцу на шею. Его шкура дернулась, но руку он не сбросил. Мне нужно было прочувствовать его характер не меньше, чем энергию и выносливость. Я не мог позволить себе риск упасть с норовистой лошади.
— Кто-нибудь поумнее нарек бы тебя Смолой или Угольком — невзрачные, скучные имена. Или Графитом — малоподвижное имя. Сами небеса против того, чтобы ты получил кличку Черныш — совершенно неподходящее имечко для такого принца, как ты.
Мой отец всегда разговаривал с лошадьми таким образом: постоянной успокаивающей литанией. Я гладил коня по шее и продолжал говорить, совершенно не заботясь о том, что именно говорю. Слова для лошади ничего не значат — важен тон вашего голоса.
— Ты проделал долгий путь. У тебя должно быть гордое имя, чтобы народ не считал тебя обычной лошадью. Твой предыдущий хозяин был сильдийцем? — спросил я. — Be ваналои. Ту териам кета. Палан те?
Я почувствовал, как конь успокаивается от звуков знакомого языка. Я обошел его с другой стороны, так же тщательно оглядывая и давая ему привыкнуть к моему присутствию.
— Ту Кетха? — спросил я его. «Ты Уголь?» — Ту Махне? — «Ты Тень?»
Я хотел сказать «Сумрак», но не смог припомнить сиарского слова. Но я не запнулся и просто продолжал болтать, говоря что попало и осматривая его копыта: нет ли трещин или сколов.
— Ту Кетх-Селхан? — «Ты Начало Ночи?»
Огромный черный жеребец наклонил голову и обнюхал меня.
— Похоже, тебе понравилось? — сказал я со смешком, зная, что на самом деле конь учуял запах мешочка с сушеными яблоками, лежащего в одном из карманов моего плаща. Важно, что теперь он признал меня за своего. Если он достаточно освоился, чтобы обнюхивать меня в поисках еды, мы сможем хорошо поладить в тяжелой дневной поездке.
— Кетх-Селхан, кажется, ему подходит, — сказал я, снова поворачиваясь к Каэрве. — Еще что-нибудь, что мне нужно знать?
Каэрва вроде бы отчего-то смутился.
— Он немного пуглив с правой стороны.
— Немного?
— Совсем немного. Он может быть склонен шарахаться с этой стороны, но я никогда не видел, чтобы он это делал.
— Как он обучен? Короткие поводья или бродячий стиль?
— Короткие.
— Отлично. У вас есть еще минута, чтобы завершить эту сделку. Это хорошее животное, но я не стану платить за него двадцать талантов.
Я говорил с уверенностью в голосе, но без всякой надежды в сердце. Конь был роскошный, и масть делала его достойным по меньшей мере двадцати талантов. Однако надо было попытаться сбить цену хотя бы до девятнадцати — тогда у меня останутся деньги на еду и жилье в Требоне.
— Ладно, — сказал Каэрва. — Шестнадцать.
Только годы сценической подготовки не позволили мне разинуть рот от его внезапной скидки.
— Пятнадцать. — Я изобразил раздражение. — И это включая седло, упряжь и суму овса.
Я начал доставать деньги из кошелька, словно сделка уже совершилась.
Невероятно, но Каэрва кивнул и велел одному из мальчиков принести седло и упряжь.
Я отсчитывал деньги в его ладонь, пока помощник седлал черного великана. Сильдиец неловко отводил глаза.
Если б я не знал лошадей так хорошо, то подумал бы, что меня пытаются надуть. Возможно, лошадь краденая или торговец отчаянно нуждался в деньгах.
Мне было все равно, в чем причина, — мне просто перепала удача. К тому же это значило, что я могу продать коня с некоторой выгодой, после того как доеду до Требона. Честно говоря, мне все равно придется продать его при первой возможности, даже если я потеряю деньги на сделке. Конюшня, еда и уход для такого коня стоили бы мне пенни в день. Я не мог себе позволить содержать его.
Я сунул свою сумку в седельную суму, проверил подпругу и стремена, потом вскочил на спину Кетх-Селхана. Он немного протанцевал вправо, готовый двинуться в путь. Так мы с ним и поступили: я тряхнул поводьями, и мы отправились в дорогу.
Большинство проблем с лошадьми никак с ними самими не связаны — они растут из невежества всадника. Люди плохо подковывают своих лошадей, неправильно седлают, мало кормят, а потом жалуются, что им втюхали хромоногую клячу с провислой спиной и дурным нравом.
Я в этом деле разбирался. Родители научили меня ездить верхом и ухаживать за лошадьми. Хотя большая часть моего опыта относилась к более крепким породам, выведенным скорее для таскания повозок, чем для скачки, я хорошо представлял, как быстро покрыть большое расстояние.
Многие люди, торопясь, сами осложняют себе путешествие. Они с самого начала срываются в смертельный галоп, а потом обнаруживают, что их лошадь захромала или вообще едва жива после часа езды. Чистой воды идиотизм. Только дюжинноцветный гад может так обращаться с лошадью.
Но если быть полностью честным, я бы заездил Кетх-Селхана до смерти — лишь бы он вовремя довез меня до Требона. Бывают времена, когда мне хочется быть идиотом. Я бы целый десяток лошадей загнал, если бы это помогло мне собрать больше информации о чандрианах и о том, почему они убили моих родителей.
Но в конце концов, не было никакого смысла думать об этом. Мертвая лошадь не довезет меня до Требона — только живая.
Поэтому я для разогрева пустил Кетх-Селхана неторопливым шагом. Он был готов бежать быстрее, возможно, чуя мое собственное нетерпение, и это было бы прекрасно, если бы мне был нужен километр-другой. Но он был нужен мне на сто, а то и на все сто двадцать километров, а это означало терпение. Мне приходилось дважды возвращать его на шаг, прежде чем он с этим согласился.
После полутора километров я ненадолго пустил коня рысью. Его аллюр был ровен даже для кхершаенца, но на рыси всегда трясет, а мои свежие швы на боку нещадно дергало. Еще через полтора километра я пустил его легким галопом. Только когда мы отъехали от Имре на пять или шесть километров и вышли на ровный прямой участок дороги, я позволил ему скакать галопом.
Наконец дождавшись такой возможности, жеребец бросился вперед. Солнце еще только досушивало утреннюю росу, и фермеры, убиравшие пшеницу и ячмень, поднимали головы, когда мы с грохотом проносились мимо. Кетх-Селхан был быстр; настолько быстр, что ветер рвал с меня плащ и полоскал его за моей спиной, как флаг. Я знал, что наверняка выгляжу сейчас весьма театрально и внушительно, но быстро устал от напряжения в шее и снял плащ, запихав его в седельную суму.
Когда мы проезжали через рощицу, я притормозил Селхана до рыси. Так он мог немного отдохнуть, и мы не рисковали, завернув за угол, наткнуться на поваленное дерево или медленно двигающуюся телегу. Когда мы снова выехали на открытое пространство и смогли ясно видеть дорогу впереди, я снова дал коню волю, и мы почти полетели.
После полутора часов Селхан вспотел и стал тяжело дышать, но все же чувствовал себя лучше, чем я, совершенно стерший ноги. Я был молод и в хорошей форме, но не сидел в седле много лет. Верховая езда задействует иные мышцы, чем ходьба, а скакать галопом почти так же тяжело, как бежать, если только вы не хотите заставить лошадь работать вдвое больше.
Сказать, что я обрадовался следующей роще, будет некоторым преуменьшением. Я соскочил с седла и прошелся, давая нам обоим честно заслуженный отдых. Я разрезал одно яблоко и отдал большую часть коню. По моим подсчетам, мы проехали около пятидесяти километров, а солнце еще даже не подошло к зениту.
— Это легкая часть, — сказал я Селхану, любовно гладя его по шее. — Господи, да ты великолепен. Ты ведь еще и наполовину не выдохся.
Мы прошли около десяти минут, а потом нам посчастливилось наткнуться на небольшой ручей под деревянным мостом. Я дал коню попить, а потом увел прочь, пока он не выпил слишком много.
Затем снова сел в седло и постепенно разогнал коня до галопа. Мои ноги горели и болели, когда я склонялся над его шеей. Барабанная дробь копыт вторила бесконечной песне ветра, обжигающего мне уши.
Первое препятствие возникло около часа спустя: нам пришлось переходить широкий ручей. Он никак не был коварным, но мне пришлось расседлать коня и перенести все через поток, чтобы случайно не намочить. При мокрой сбруе я не смог бы проскакать еще несколько часов.
По другую сторону ручья я обтер Селхана своим одеялом и заново оседлал. Это заняло где-то с полчаса, а значит, он не только отдохнул, но и остыл. Так что мне опять пришлось его медленно разогревать: шаг, рысь и легкий галоп. В целом этот ручей стоил мне часа времени. Я тревожно думал, не будет ли еще одного — холод может проникнуть в мышцы Селхана, и, если это случится, сам Тейлу не сможет снова разогнать его до галопа.
Час спустя я проехал через маленький городок — едва ли больше, чем церковь да таверна, случайно оказавшиеся бок о бок. Здесь я остановился, только чтобы дать Селхану напиться из корыта. Я размял свои затекшие ноги и обеспокоенно посмотрел на солнце.
После этого поля и фермы встречались реже и располагались дальше друг от друга. Деревья стали гуще и толще. Сузившаяся дорога оказалась не в лучшем состоянии: местами она была усыпана камнями, местами размыта. Это заставляло ехать все медленнее и медленнее. Но, по правде говоря, ни в Селхане, ни во мне не осталось больше задора для галопа.
Наконец мы подошли к еще одному ручью, пересекавшему дорогу, — небольшому, не более тридцати сантиметров в самом глубоком месте. Вода имела острый неприятный запах, сказавший мне, что выше по течению стоит дубильня или очистительный заводик. Моста не было, и Кетх-Селхан медленно перешел ручей, осторожно ставя копыта на каменистое дно. Я мельком подумал, как ему, должно быть, приятно погружать ноги в воду после дневного перехода.
Ручей не слишком нас задержал, но в следующие полчаса пришлось пересекать его еще три раза, поскольку он извивался туда-сюда поперек дороги. Впрочем, это было не более чем неудобство — ручей нигде не бывал глубже полуметра. Каждый раз, как мы переходили его, едкий запах становился сильнее. Растворители и кислоты — если не очистительный завод, то по меньшей мере шахта. Я держал поводья в руках, готовый поднять голову Селхана, если он вдруг вздумает попить, но он был для этого слишком умен.
После долгого легкого галопа я выехал на холм и увидел внизу, в маленькой, заросшей травой долине, перекресток. Прямо под указательным столбом сидел лудильщик. Один из двух его ослов был так загружен тюками и сумками, что, казалось, готов откинуть копыта прямо здесь и сейчас. При этом второй, совершенно без груза, стоял у обочины грунтовой дороги и пасся, а рядом с ним громоздилась гора разнообразного хлама.
Лудильщик сидел на маленьком табурете, прямо на дороге, и выглядел удрученным. Когда он увидел, как я съезжаю по склону холма, его лицо просветлело.
Подъехав поближе, я прочитал знак. К северу лежал Требон, к югу — Темфолз. Приблизившись к лудильщику, я натянул поводья. Мы с Селханом оба могли здесь отдохнуть, а я не настолько спешил, чтобы не пообщаться с лудильщиком. Наверняка он мне скажет, сколько осталось ехать до Требона.
— Привет! — поздоровался лудильщик, поднимая голову и прикрывая глаза рукой. — У тебя вид паренька, которому что-то нужно.
Он был пожилой, лысый, с круглым дружелюбным лицом.
Я рассмеялся.
— Мне нужна куча всего, лудилыцик, но не думаю, что у тебя что-нибудь из этого завалялось в мешках.
Он радостно улыбнулся:
— А вот не стоит прям так спешить… — и умолк, на мгновение опустив глаза и раздумывая. Когда он снова встретился со мной взглядом, его лицо было все таким же дружелюбным, но куда более серьезным. — Послушай, буду с тобой честен, сынок. Моя ослица разбила себе переднее копыто и не может везти груз. Я застрял здесь, пока не найду какой-нибудь помощи.
— В обычный день ничто не могло бы осчастливить меня больше, чем помощь тебе, лудильщик, — сказал я. — Но мне нужно как можно быстрее попасть в Требон.
— Это дело невеликое. — Он кивнул на северный холм. — Ты всего в километре от него. Если б ветер дул на юг, ты б унюхал дым.
Я посмотрел в направлении, в котором он указал, и увидел дым, поднимающийся из-за холма. Меня накрыло огромной волной облегчения: еще только час пополудни, а я уже добрался до места.
Лудильщик продолжал:
— А мне надо попасть на Ивсдаунские пристани. — Он кивнул на восток. — Я договорился с кораблем ниже по реке и очень не хочу его упустить. — Он многозначительно оглядел моего коня: — Но мне нужно новое вьючное животное, чтобы везти поклажу…
Похоже, удача повернулась наконец ко мне лицом. Селхан — великолепная лошадь, но теперь, когда я уже добрался до Требона, он будет только поглощать мои ограниченные ресурсы.
Однако, если ты хочешь что-то продать, никогда не стоит этого показывать.
— Уж больно хорошая лошадь, чтоб ее навьючивать, — заявил я, похлопывая Кетх-Селхана по шее. — Это чистокровный кхершаенец, и могу сказать, что лучшего коня я не видел за всю жизнь.
Лудильщик скептически оглядел жеребца.
— Он выдохся, вот чего, — сказал он. — У него не осталось сил даже на один километр.
Я соскочил с седла и пошатнулся: нетвердые ноги чуть не подогнулись подо мной.
— Отдай ему должное, лудильщик. Он проехал сегодня весь путь от Имре.
Лудильщик хмыкнул:
— Ты неплохой враль, парень, но тебе пора бы знать, когда остановиться. Если приманка слишком велика, рыбка не клюнет.
Мне даже не пришлось изображать ужас.
— Прости, я не представился. — Я протянул руку. — Меня зовут Квоут, я бродячий актер из эдема руэ. Даже в самый черный день я не стал бы лгать лудильщику.
Он, немного ошеломленный, пожал мою руку.
— Ну, тогда мои искренние извинения тебе и твоей семье. Редко увидишь кого из вашего народа одного на дороге. — Он критически оглядел коня. — Весь путь из Имре, ты сказал? — Я кивнул. — Это что же, около ста километров? Адская скачка… — Он посмотрел на меня и понимающе заулыбался: — Как твои ноги?
Я ухмыльнулся в ответ.
— Лучше просто сказать, что я с удовольствием снова ими похожу. Конь, пожалуй, потянет еще километров пятнадцать, а вот о себе такого сказать не могу.
Лудильщик оглядел жеребца и испустил бурный вздох.
— Ну, как я уже сказал, ты на мели меня застал. Сколько ты за него хочешь?
— Ну-у, — начал я, — Кетх-Селхан — чистокровный кхершаенец, прекрасной масти, и это нельзя не заметить. На нем нет и пятнышка. Ни единого белого волоска…
Лудильщик расхохотался:
— Беру свои слова назад, — сказал он. — Ты ужасный враль.
— Не вижу, что тут смешного, — слегка натянуто отозвался я.
Лудильщик странно посмотрел на меня.
— Ни единого белого волоска, ага. — Он кивнул мимо меня на зад Селхана. — Ну, если он весь черный, то я — Орен Велсайтер.
Я повернулся и увидел, что на левой задней ноге Кетх-Селхана появился отчетливый белый носок, доходящий до скакательного сустава. Пораженный, я подошел и наклонился посмотреть. Носок был не совсем чисто белый — скорее уж застиранный серый. Я принюхался и уловил слабый запах ручья, который мы пересекали на последнем отрезке нашего пути… Растворители.
— Вот ведь шимов гад, — ошарашенно протянул я. — Он продал мне крашеную лошадь.
— Разве имя не предупредило тебя? — ухмыльнулся трактирщик. — Кетх-Селхан? Господи, парень, кто-то, вспоминая тебя, сейчас здорово веселится.
— Его имя означает «сумрак», — сказал я.
Лудильщик покачал головой:
— Твой сиару порядком заржавел. «Кетх-Селем» будет «начало ночи»! «Селхан» значит «носок». Его имя — «один носок».
Я припомнил реакцию барышника, когда выбирал имя. Неудивительно, что парень так разнервничался и запросто сбросил цену. Он решил, что я разгадал его маленький секрет.
При виде моего лица лудильщик расхохотался и похлопал меня по спине.
— Да не мучайся так, парень. Это время от времени случается даже с лучшими из нас. — Он отвернулся и начат рыться в своих тюках. — Думаю, у меня есть кое-что, что тебе понравится. Позволь предложить тебе сделку.
Он снова повернулся ко мне и протянул что-то черное и скрученное, как кусок обточенного водой дерева.
Я взял это у него и осмотрел. На ощупь оно было тяжелое и холодное.
— Кусок шлака? — спросил я. — У тебя кончились волшебные бобы?
Лудильщик показал булавку, зажатую в другой руке. Он поднес ее на пол-ладони к камню и отпустил. Вместо того чтобы упасть, булавка рванулась вбок и прилипла к гладкому куску черного металла.
Я уважительно присвистнул.
— Лоденник? Я никогда их не видел.
— Формально это требонник, — просто сказал он. — Поскольку вблизи Лодена он никогда не бывал, а Требон совсем радом. В Имре этой красотой многие могут заинтересоваться…
Я рассеянно кивнул, вертя камень в руках. Мне всегда хотелось увидеть тяговик — с самого детства. Я оторвал булавку, чувствуя странное притяжение, которое влекло ее к гладкому черному металлу. Поразительно: в моей руке кусочек звездного железа.
— Сколько, ты считаешь, он стоит? — спросил я.
Лудильщик втянул воздух сквозь зубы.
— Ну, я считаю, что прямо здесь и сейчас он стоит как раз одного чистокровного кхершаенского вьючного мула…
Я повернул камень боком, оттянул булавку и позволил ей снова прилипнуть.
— Беда в том, лудильщик, что я влез в долги у опасной женщины, чтобы купить эту лошадь. Если я не продам ее хорошо, то попаду в отчаянное положение.
Он кивнул.
— Если ты возьмешь за кусок звездного железа такого размера меньше восемнадцати талантов, то прорежешь дыру в собственном кошельке. Его купят ювелиры или богатеи — как диковинку. — Он постучал себе по носу. — Но если ты отправишься в Университет, то поступишь еще лучше. Артефакторы просто обожают лоденники, и алхимики тоже. Если ты поймаешь кого-нибудь из них в хорошем настроении, получишь еще больше.
Это была хорошая сделка. Манет рассказывал, что лоденники высоко ценятся и их трудно достать. Не только из-за их гальванических свойств, но и потому, что кусочки небесного железа часто содержат примеси редких металлов. Я протянул руку.
— Буду рад заключить сделку.
Мы торжественно пожали руки, затем, когда лудильщик потянулся к поводьям, я спросил:
— А что ты дашь мне за седло и сбрую?
Я немного беспокоился, что лудильщик обидится на мое выманивание, но он расплылся в улыбке.
— Вот ушлый паренек, — хохотнул он. — Мне нравятся ребята, которые не боятся добиваться большего. А что ты хочешь? У меня здесь есть прекрасное шерстяное одеяло. Или хорошую веревку? — Он вытащил моток из одного из своих тюков. — Всегда полезно иметь при себе кусок веревки. Или как насчет этого? — Он повернулся ко мне с бутылкой в руках и подмигнул. — У меня есть немного великолепного авеннийского фруктового вина. Я отдам тебе все три бутылки за сбрую.
— Мне бы не помешало запасное одеяло, — признался я. Но тут мне пришла в голову мысль. — У тебя есть одежда примерно моего размера? За последнее время я поистратил кучу рубашек.
Старик помедлил, держа веревку и бутылку вина, потом пожал плечами и начал рыться в тюках.
— А ты слышал что-нибудь про свадьбу в этих краях? — спросил я. Лудильщики всегда в курсе всех событий.
— Про маутеновскую-то? — Он завязал один тюк и начал рыться в другом. — Не хочу тебя огорчать, но ты ее пропустил. Вчера была.
Мой желудок сжался от его небрежного тона. Если там случилось побоище, то лудильщик наверняка должен был об этом слышать. Я оцепенел от ужасной мысли: я влез в долги и проехал полпути до гор, гоняясь за призраками.
— А ты там был? Ничего странного не случилось?
— Ага, вот оно! — Лудильщик повернулся и протянул мне рубаху из простого домотканого холста. — Боюсь, не особенно роскошная, зато новая. Ну, почти.
Он приложил рубашку к моей груди, чтобы проверить, подходит ли она.
— Свадьба-то? — подсказал я.
— Что? А, нет, я там не был. Хотя вполне себе событие, насколько я понимаю. Единственная дочь Маутенов, и они хорошо ее провожали. Несколько месяцев планировали.
— Так ты не слышал, чтобы там произошло что-нибудь странное? — спросил я, чувствуя, как сердце мое падает.
Он пожал плечами.
— Да я уж сказал, что там не был. Я был около литейных заводов последнюю пару дней. — Он кивнул на запад. — Торговал с промывщиками и народом высоко в горах. — Он постучал себя по виску, словно вспомнив что-то. — Это напомнило мне: я нашел кое-что в холмах. — Он снова покопался в вещах и вытащил плоскую бутыль толстого стекла. — Если не хочешь вина, может, чего-нибудь покрепче?
Я начал было качать головой, но тут понял, что домашним брендом можно промыть бок сегодня вечером.
— А что… — сказал я. — Смотря по остальному предложению.
— Вот это серьезный юный джентльмен, — торжественно провозгласил он. — Я отдам тебе одеяло, обе бутылки и моток веревки.
— Ты щедр, лудильщик. Но я лучше возьму рубашку вместо веревки и вина. Они будут просто мертвым грузом в моей сумке, а мне еще надо много пройти.
Лудильщик немного скис, но пожал плечами.
— Твой выбор, конечно. Одеяло, рубашка, бренд и три йоты.
Мы пожали руки, и я помог ему загрузить Кетх-Селхана, смутно чувствуя, что обидел его, отвергнув предыдущее предложение. Десятью минутами позже лудильщик направился на восток, а я на север, через зеленые холмы — к Требону.
Я был рад пройти последние полкилометра пешком, разминая затекшие ноги и спину. Перевалив через холм, я увидел Требон, раскинувшийся внизу, зажатый в глубокой чаше между холмами. Городок оказался невелик по любым меркам — пожалуй, не больше сотни строений, раскиданных по сторонам десятка петляющих утоптанных земляных улочек.
Еще в детстве, в труппе, я научился оценивать города. Это очень похоже на «просчитывание» публики, когда играешь в таверне. Ставки, конечно, повыше: сыграй в таверне не ту песню, и тебя освищут, но недооцени целый город — и все может пойти куда хуже.
Итак, я оценивал Требон. Стоит в стороне от наезженных дорог, примерно посередине между фермерским и шахтерским городками. Вряд ли люди здесь сразу подозрительно относятся к незнакомцам, но город достаточно мал, поэтому все с первого взгляда поймут, что ты не из местных.
Я удивился, увидев, что люди выставляют у своих домов соломенные пугала. Это означало, что, несмотря на близость к Имре и Университету, Требон — действительно отсталая и захолустная община. В каждом городе есть какой-нибудь свой праздник урожая, но в наши дни большинство довольствуется зажиганием костра и обжираловкой. То, что здесь, в Требоне, люди следовали старой народной традиции, значило, что они более суеверны, чем я предположил поначалу.
Но все равно мне было приятно увидеть соломенные пугала. Я питаю склонность к традиционным праздникам урожая, суевериям и всему такому — это немного смахивает на театр.
Тейлинская церковь оказалась самым красивым зданием в городке; в три этажа высотой, она была сложена из блоков тесаного камня. Ничего странного, но такого огромного железного колеса, как прибитое над парадным входом высоко над землей, я, пожалуй, никогда раньше не видел. Кроме того, оно было из настоящего железа, а не из раскрашенного дерева, и при высоте в три метра наверняка весило не меньше тонны. В любом другом месте такая нарочитость встревожила бы меня, но, поскольку Требон был шахтерским городком, я предположил, что колесо является скорее городской гордостью, чем символом фанатичной веры.
Почти все прочие дома в городе — построенные из грубой древесины, с крышами из кедровой дранки — жались поближе к земле. Трактир, однако, выглядел весьма респектабельно: высотой в два этажа, с оштукатуренными стенами и красной глиняной черепицей на крыше. Там просто обязан был найтись кто-то, побольше знающий о свадьбе.
В трактире сидела лишь горстка людей — неудивительно, ведь страда была в самом разгаре и оставалось еще пять или шесть часов дневного света. Я напустил на лицо как можно более встревоженное выражение и направился к стойке, где был трактирщик.
— Извините, — сказал я. — Мне очень неприятно вас беспокоить, но я кое-кого ищу.
Темноволосый трактирщик отозвался привычно хмуро:
— И кого?
— Мою кузину, — объяснил я. — Она была здесь на свадьбе, и я слышал…
При слове «свадьба» хмурое лицо трактирщика совершенно закаменело. Двое мужчин, сидевших за стойкой чуть поодаль, отвернулись. Я чувствовал, как они стараются не смотреть в мою сторону. Значит, все правда: случилось что-то ужасное.
Трактирщик вытянул руку вперед и впечатал пальцы в стойку. Я целую секунду пытался понять, зачем это, пока не заметил, что он касается железной головки гвоздя, загнанного в доски стойки.
— Дурное дело, — коротко ответил он. — Больше ничего не скажу.
— Пожалуйста, — взмолился я, подпуская в голос еще тревоги. — Я навещал семью в Темфолзе, когда дошел слух о том, что случилась какая-то беда. Там все заняты уборкой последней пшеницы, так я пообещал, что схожу сюда и узнаю, что за беда такая.
Трактирщик смерил меня взглядом с ног до головы. Он мог выпроводить охотника за новостями, праздного зеваку, но не мог отказать мне в нраве узнать, что случилось с моей родственницей.
— Наверху есть одна из тех, кто там был, — коротко сказал он. — Не отсюда. Может быть, твоя кузина.
Свидетель! Я открыл рот, чтобы задать еще один вопрос, но трактирщик покачал головой.
— Я ни шиша об этом не знаю, — отрезал он. — И не собираюсь, так-то. — Он отвернулся, внезапно заинтересовавшись пробками своих пивных бочонков. — Наверху, в дальнем конце коридора, слева.
Я пересек зал и поднялся по лестнице, чувствуя, как все они отвернулись. Их молчание и тон трактирщика объяснили, что человек, сидевший наверху, был не одним из многих, а единственным. Единственным выжившим.
Я прошел в конец коридора и постучал в дверь, сначала тихо, потом громче. Затем открыл дверь — медленно, чтобы не напугать того, кто находился внутри.
Открылась узкая комната с узкой кроватью. На ней лежала женщина, одетая, с перевязанной рукой. Ее голова была повернута к окну, так что я видел только профиль.
И все же я узнал ее: Денна.
Должно быть, я издал какой-то звук, потому что она повернулась и посмотрела на меня. Ее глаза расширились, и впервые слов не нашлось у нее, а не у меня.
— Я прослышал, что ты в беде, — невозмутимо сообщил я. — И решил приехать помочь.
Глаза Денны снова расширились на мгновение, потом сузились.
— Ты лжешь, — сказала она, скривив губы.
— Да, — признал я. — Но это красивая ложь. — Я вошел в комнату и закрыл дверь. — Я бы приехал, если бы узнал.
— Всякий бы поехал, если бы услышал новости, — с облегчением ответила она. — Но только редкий человек может прийти, не зная, что случилась беда.
Денна села и повернулась ко мне, свесив ноги с кровати.
Теперь, увидев ее ближе, я заметил кровоподтек у нее на виске — вдобавок к перевязанной руке. Я сделал к ней еще шаг.
— Ты в порядке? — спросил я.
— Нет, — отрезала Денна. — Но могла быть куда в большем беспорядке. — Она медленно поднялась на ноги, словно не была уверена в своей устойчивости, сделала пару осторожных шагов и вроде бы осталась довольна. — Отлично. Я могу ходить. Давай выбираться отсюда.
