ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГОРЯЩЕЕ КОЛЕСО
Всю ночь я провел в моем потайном месте, завернувшись в одеяло, а на следующее утро проснулся поздно и обнаружил, что тело мое затекло и свилось в один тугой узел боли. Поскольку у меня еще оставалась еда и немного вина, я решил сидеть в своем убежище — просто боялся, что свалюсь при спуске на улицу.
Был серый пасмурный день; сырой ветер, казалось, никогда не прекратится. Мокрый снег забивался под козырек нависающей крыши. Труба за моей спиной была теплой, но не настолько, чтобы высушить одеяло или выгнать сырость, пропитавшую мою одежду.
Я быстро прикончил вино и хлеб, а потом провел немало времени, разгрызая и обсасывая косточки индейки и пытаясь растопить немного снега в пустую винную фляжку, чтобы напиться. Ни то ни другое мне особенно не удалось, и в конце концов пришлось есть пригоршнями талый снег, содрогаясь от привкуса дегтя во рту.
После полудня, несмотря на раны, я заснул и поздно ночью проснулся: меня переполняло чудесное тепло. Я сбросил одеяло и откатился от разогревшейся трубы, чтобы потом проснуться на рассвете дрожащим и промокшим до костей. Чувствовал я себя странно: слегка пьяно и дурновато. Я снова подкатился к трубе и провел остаток дня, то впадая в беспокойный лихорадочный сон, то выпадая из него.
Память не сохранила, как мне — почти калеке, в бреду и лихорадке — удалось слезть с крыши. Я не помню, как прошел больше километра по Сальникам и Ящикам. Помню только, что упал на ступеньках, ведущих в подвал Траписа, крепко сжимая в руке кошелек с деньгами. Дрожащий, весь в поту, я лежал там, пока не услышал тихое шлепанье его босых ног по камню.
— Что-что, — ласково сказал он, поднимая меня. — Тс-тс.
Трапис ухаживал за мной все долгие дни моей болезни. Он заворачивал меня в одеяла, кормил и, поскольку лихорадка не прекращалась, купил какое-то горько-сладкое лекарство на деньги, которые я принес. Он обтирал мне лицо и руки, бормоча свое терпеливое тихое «что-что, тс-тс», когда я кричал в бесконечном бреду о мертвых родителях, чандрианах и человеке с пустыми глазами.
Наконец однажды я проснулся с ясной головой и без жара.
— О-о-охри-и-и, — громко заявил со своей койки привязанный Тани.
— Что-что, тс-тс, Тани, — ответил Трапис, укладывая одного младенца и забирая другого. Ребенок по-совиному озирался большими темными глазами, но сам, похоже, головку держать не мог. В комнате стояла тишина.
— О-о-охри-и-и, — повторил Тани.
Я кашлянул, пытаясь прочистить горло.
— На полу рядом с тобой чашка, — сказал Трапис, гладя ребенка по головке.
— О-о-ох о-охррри-и и-и-иххя-а-а! — проревел Тани, странные полувздохи рвали его крик.
Шум взволновал остальных, и они беспокойно завозились на койках. Сидевший в углу мальчик постарше закрыл уши руками и начал стонать. Он раскачивался туда-сюда, сначала слабо, а потом все более яростно, так что, когда откинулся назад, его голова ударилась о голый камень стены.
Трапис оказался рядом, прежде чем мальчик успел себе серьезно навредить, и обнял его.
— Тс-тс, Лони. Тс-тс. — Раскачивания замедлились, но не прекратились. — Тани, ты же такой умный, а так шумишь. — Его тон был серьезен, но не суров. — Зачем ты устраиваешь неприятности? Лони мог ушибиться.
— Ве-ехни-и, — тихонько протянул Тани.
Мне показалось, я услышал в его голосе нотку раскаяния.
— Я думаю, он хочет историю, — сказал я, сам удивляясь, что заговорил.
— А-а-а, — поддержал Тани.
— Ты этого хочешь, Тани?
— А-а-а-а.
Наступила тишина.
— Но я не знаю ни одной истории, — сказал Трапис.
Тани упрямо молчал.
«Одну-то историю всякий знает, — подумал я — Хоть одну — всякий».
— О-о-о-о-о-ори-и!
Трапис оглядел тихую комнату, словно ища повод избежать рассказа.
— Ну, — неохотно сказал он. — Прошло много времени с тех пор, как мы слушали историю. — Он посмотрел на мальчика, которого обнимал. — А ты хочешь историю, Лони?
Лони яростно и утвердительно закивал, чуть не попав Трапису по щеке головой.
— Будешь хорошим мальчиком, посидишь сам, чтобы я мог рассказать?
Лони перестал раскачиваться почти сразу. Трапис медленно отпустил руки и отошел от него. Понаблюдав и убедившись, что мальчик не повредит себе, старик осторожно проковылял к своему стулу.
— Та-ак, — тихонько бормотал он под нос, наклоняясь, чтобы снова подобрать малыша. — Есть у меня история? — Он говорил очень тихо, прямо в широко раскрытые глаза младенца. — Нет. Нет, нету. Помню ли я какую-нибудь? Тут уж лучше припомнить…
Он посидел пару минут, задумчиво баюкая ребенка.
— Да, конечно. — Он выпрямился на стуле. — Вы готовы?
Эта история о далеких временах. Раньше, чем родился любой из нас. И раньше, чем родились наши отцы. Это было давным-давно. Может быть… может быть, четыреста лет назад. Нет, больше. Наверное, тысячу лет. Но может быть, и не настолько давно.
Были плохие времена. Люди болели и голодали, случалось и худшее. Много войн и других несчастий происходило в то время, потому что не было никого, кто мог бы их остановить.
Но хуже всего в те далекие времена было то, что по земле ходили демоны. Некоторые, мелкие и проказливые, портили лошадей и молоко, но многие причиняли куда больше вреда.
Одни демоны прятались в человеческих телах и делали людей больными или безумными, но они не были самыми страшными. Другие демоны, похожие на огромных чудищ, ловили и пожирали людей живьем, но и эти не были такие страшные. Некоторые демоны крали человеческую кожу и носили ее как одежду, но даже они не были самыми ужасными.
Над всеми стоял демон Энканис — тьма поглощающая. Тень скрывала его лицо, где бы ни шел он. Даже скорпионы, жалившие его, умирали от скверны, которой коснулись.
А Тейлу, создатель мира и Господь, смотрел на человеческий мир. Он видел, что демоны сделали из нас забаву, и убивают нас, и пожирают наши тела. Некоторых людей он спасал, но лишь немногих. Потому что Тейлу справедлив и спасает только достойных, а в те времена очень мало людей творили благо даже самим себе, не говоря уж о других.
Поэтому Тейлу пребывал в печали, ибо сотворил мир, чтобы в нем жили люди, и сотворил его хорошим. Но церковь погрязла в разврате и пороке: священники крали у бедных и перестали жить по законам, которые Тейлу им заповедал…
Нет, погодите. Тогда еще не было церкви, и священников тоже не было — только обычные мужчины и женщины. Некоторые из них знали, кто такой Тейлу, но даже они были порочны, и, когда взывали к Господу Тейлу о помощи, он не хотел помогать им.
Но вот после многих лет ожидания Тейлу увидел женщину, чистую сердцем и духом. Звали ее Периаль. Мать воспитала ее в знании о Тейлу, и она чтила его так, как позволяли ей убогие средства. Хотя жизнь ее была тяжела, Периаль молилась только за других и никогда за себя.
Тейлу наблюдал за ней многие годы. Он видел, что ее жизнь трудна, полна несчастий и страданий от демонов и злых людей. Но Периаль никогда не проклинала имя Тейлу, не прекращала молитв и всегда по-доброму, с уважением относилась к людям.
И однажды ночью Тейлу пришел к ней во сне. Он явился перед нею во всей славе, словно сотканный целиком из огня или солнечного света, и спросил, знает ли она, кто он.
— Конечно, знаю, — ответила Периаль.
Понимаете, она очень спокойно к этому отнеслась: думала, что просто видит удивительный сон.
— Ты — Господь Тейлу, — сказала она.
Он кивнул и спросил, знает ли она, почему он пришел к ней.
— Наверное, ты хочешь сделать что-нибудь для моей соседки Деборы, — ответила Периаль, потому что молилась за нее, прежде чем заснуть. — Ты возложишь руку на ее мужа Лозеля и сделаешь его лучше? Он нехорошо с ней обращается. Мужчина не должен поднимать руку на женщину, кроме как в любви.
Тейлу знал ее соседей. Он видел, что они порочные люди и совершают злые дела. Все в деревне были порочны, кроме Периаль. Все в мире. Так он ей и сказал.
— Дебора всегда очень добра и мила со мной, — возразила Периаль. — И даже Лозель, о котором я не молюсь, все равно мой сосед.
Тейлу сказал ей, что Дебора часто проводит время в постели с разными мужчинами, а Лозель напивается каждый день, даже в скорбенье. Нет, погодите, тогда еще не было скорбенья. Ну все равно, он ужасно много пил. Иногда он становился таким злым, что бил свою жену до тех пор, пока у нее не оставалось сил ни стоять, ни кричать.
Периаль долго молчала. Она знала, что Тейлу говорит правду. Хотя Периаль была чиста сердцем, дурой она не была и давно подозревала, что ее соседи делают все то, о чем говорил Тейлу. Но даже теперь, зная точно, Периаль все равно заботилась о своих соседях.
— Ты не поможешь ей?
Тейлу ответил, что эти мужчина и женщина — подходящее наказание друг для друга. Они порочны, а порок должен быть наказан.
Периаль честно сказала — возможно, она думала, что просто спит, а может, сказала бы то же самое и наяву, ибо это было в ее сердце:
— Не их вина, что мир полон трудного выбора, голода и одиночества. Чего ты ждешь от людей, если их соседи — демоны?
Но хотя Тейлу услышал ее мудрые слова, он ответил, что человечество погрязло в пороке, а порок должен быть наказан.
— Ты просто не знаешь, каково это — быть человеком, — возразила Периаль и решительно добавила: — Я все равно буду помогать им, пока смогу.
— Да будет так, — рек Тейлу и возложил руку ей на сердце.
Когда он коснулся Периаль, она почувствовала себя огромным золотым колоколом, который только что издал свой первый звук. Она открыла глаза и поняла, что это не был обычный сон.
Поэтому Периаль не слишком удивилась, обнаружив вскоре, что беременна. Через три месяца она родила прекрасного темноглазого мальчика и назвала его Менд. На следующий день после рождения он уже ползал, через два дня начал ходить. Периаль удивилась, но не обеспокоилась, потому что знала: ребенок этот — дар Господа.
Тем не менее Периаль была мудра. Она знала, что люди могут многого не понять. Поэтому она не отпускала Менда далеко от себя, и когда друзья и соседи приходили ее навестить, отсылала их прочь.
Но так не могло продолжаться долго, в маленьком городке секретов нет. Люди знали, что Периаль не замужем. И хотя дети, рожденные вне брака, были в то время обычным делом, дети, взрослеющие за два месяца, встречались не так часто. Люди стали подозревать, что Периаль переспала с демоном и ребенок ее — от демона. Разные слухи ходили тогда, и люди всего боялись.
Поэтому в первый день седьмого оборота все собрались и пришли к маленькой хижине, где жила Периаль с сыном. Их привел городской кузнец по имени Ренген.
— Покажи нам мальчика, — закричал он, но в доме никто не ответил. — Выведи мальчика и покажи нам, чтоб мы увидели, что он — обычный ребенок!
Дом хранил молчание, и хотя в толпе было много мужчин, ни один не хотел заходить в дом, где мог скрываться сын демона.
Поэтому кузнец снова закричал:
— Периаль, выведи своего Менда, или мы подожжем дом вместе с тобой.
Дверь открылась, и вышел человек. Никто из горожан не понял, кто это, потому что Менд семи оборотов от роду выглядел как семнадцатилетний юноша. Он стоял перед ними, гордый и высокий, с угольно-черными глазами и волосами.
— Я тот, кого вы считаете Мендом, — произнес он глубоким и исполненным силы голосом. — Чего вы хотите от меня?
От звука его голоса Периаль в хижине ахнула. Это были первые слова Менда, и она узнала тот самый голос, который говорил с ней во сне несколько месяцев назад.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что мы считаем тебя Мендом? — спросил кузнец, поудобней перехватывая молот.
Он знал, что бывают демоны, которые выглядят как люди или носят человеческую кожу, словно костюм, — так человек может спрятаться под овечьей шкурой.
Ребенок, который не был ребенком, снова заговорил:
— Я сын Периаль, но я не Менд. И я не демон.
— Тогда прикоснись к железу моего молота, — сказал Ренген, ибо знал, что демоны боятся двух вещей: холодного железа и чистого пламени.
Он протянул свой тяжелый кузнечный молот. Руки его дрожали, но никто не подумал о нем плохо.
Тот, кто не был Мендом, сделал шаг вперед и положил обе руки на железный молот — ничего не произошло. Периаль, стоявшая в дверях своего дома, разразилась слезами, ибо, хотя она и доверяла Тейлу, ее сердце исходило материнской тревогой за сына.
— Я не Менд, хотя так назвала меня мать. Я Тейлу, Господь над всем. Я пришел избавить вас от демонов и порочности ваших сердец. Я Тейлу, свой собственный сын. Пусть все злые и порочные услышат мой голос и вострепещут.
И они вострепетали. Но некоторые из них отказались верить. Они обзывали его демоном и угрожали ему, они говорили грубые слова. Некоторые бросали камни, и проклинали его, и плевали на него и мать его.
Тогда Тейлу пришел в ярость и наверняка убил бы всех, но Периаль бросилась вперед и опустила руку ему на плечо.
— Чего ты ждал, — кротко сказала она, — от людей, которые живут рядом с демонами? Даже самый лучший пес будет кусаться, если его долго бить.
Тейлу услышал ее слова и внял ее мудрости. Он посмотрел на Ренгена и, заглянув в самую глубь его сердца, сказал:
— Ренген, сын Энгена, у тебя есть любовница, которой ты платишь, чтобы она спала с тобой. Люди приходят к тебе за работой, а ты обманываешь и обкрадываешь их. И хотя ты громко молишься, ты не веришь, что я, Тейлу, создал мир и наблюдаю за всеми, кто живет здесь.
Услышав это, Ренген побледнел и уронил свой молот на землю. Ибо то, что сказал ему Тейлу, было правдой. А Господь посмотрел на всех мужчин и женщин, собравшихся здесь, и, заглянув в их сердца, рассказал о том, что увидел. Все они были порочны настолько, что Ренген среди них оказался лучшим.
Тогда Тейлу прочертил в дорожной грязи черту, так чтобы она пролегла между ним и пришедшими.
— Эта дорога подобна извилистой тропе жизни. Можно выбрать один из двух путей, они идут бок о бок. Все вы уже изведали ту сторону и теперь должны выбрать. Оставайтесь на своем пути или придите ко мне.
— Но дорога ведь одна и та же? — спросил кто-то. — Она все равно ведет в одно и то же место.
— Да.
— А куда ведет эта дорога?
— К смерти. Все жизни заканчиваются смертью, кроме одной. Таков порядок вещей.
— Тогда какая разница, по какой стороне идет человек? — продолжал спрашивать Ренген.
Крупный мужчина, он один из немногих был выше темноглазого Тейлу. Однако его совершенно потрясло то, что он увидел и услышал.
— Что на нашей стороне дороги?
— Боль, — ответил Тейлу голосом жестким и холодным, как камень. — И наказание.
— А на твоей?
— Тоже боль, — тем же тоном отозвался Тейлу. — И тоже наказание — за все, что вы уже совершили. Его нельзя избежать. Но есть я, и это мой путь.
— Как мне перейти к тебе?
— Исполнись сожаления, раскайся и иди ко мне.
Ренген переступил черту и встал рядом со своим Господом. Тогда Тейлу наклонился и подобрал молот, который уронил кузнец, — но не отдал Ренгену, а ударил того молотом, будто хлыстом: раз, другой, третий. Третий удар заставил Ренгена, плачущего и стенающего от боли, упасть на колени. Но после третьего удара Тейлу отложил молот, опустился на колени рядом с кузнецом и заглянул ему в лицо.
— Ты перешел первым, — сказал он так тихо, что его слышал только кузнец. — Это был храбрый поступок и очень трудный. Я горжусь тобой. Больше ты не Ренген, теперь ты Верет, Кузнец Пути.
Потом Тейлу обнял кузнеца, и от его прикосновения большая часть боли Ренгена, который теперь был Веретом, исчезла. Но ушла не вся боль, ибо Тейлу говорил правду: наказания нельзя избежать.
Один за другим люди переступали черту, и одного за другим Тейлу повергал молотом наземь. Но когда мужчина или женщина падали, Тейлу вставал рядом с ними на колени и говорил с ними, давая им новые имена и снимая часть их боли.
У многих мужчин и женщин внутри прятались демоны, с визгом убегавшие, когда молот касался их. С этими людьми Тейлу говорил дольше, обнимая их в конце, и все были ему благодарны. Некоторые из этих людей плясали от радости, что освободились от столь ужасных существ, живших внутри их.
В конце концов на другой стороне остались только семеро. Тейлу три раза спросил, хотят ли они перейти к нему, и три раза они отказались. После третьего отказа Тейлу перескочил через черту и сильнейшим ударом поверг их на землю.
Оказалось, что не все они были людьми. Когда Тейлу ударил четвертого, послышалось шипение раскаленного железа и разнесся запах паленого волоса. Ибо четвертый был вовсе не человеком, а демоном в человеческой шкуре. Когда это открылось, Тейлу схватил демона и переломил его в руках, прокляв имя его и отослав обратно во внешнюю тьму, в обиталище ему подобных.
Оставшиеся трое позволили сбить себя с ног. Ни один из них не был демоном, хотя демоны убегали из тел некоторых упавших. Закончив, Тейлу не стал говорить с этими шестью, не перешедшими к нему. Не стал он и преклонять колени, обнимать их и облегчать боль.
На следующий день Тейлу пустился в путь, чтобы завершить начатое. Он шел из города в город, предлагая в каждом селении такой же выбор. И всегда результат был тот же: одни переходили к нему, другие оставались, а третьи были не людьми, но демонами, и их Тейлу уничтожал.
Но один демон все время ускользал от Тейлу: Энканис, чье лицо было скрыто тенями. Энканис, чей голос, словно нож, проникал в умы людей.
Где бы Тейлу ни останавливался, чтобы предложить выбор пути, Энканис опережал его, уничтожая урожай и отравляя колодцы. Энканис заставлял людей убивать друг друга и крал детей из кроваток по ночам.
К концу седьмого года Тейлу обошел весь мир. Он изгнал демонов, мучивших нас, — всех, кроме одного. Энканис продолжал ускользать от него, творя зло за тысячу демонов, неся гибель и разорение повсюду.
Так и было все время: Тейлу преследовал, Энканис убегал. Но скоро Тейлу оказался всего в одном обороте позади демона, затем в двух днях, затем в полудне. Наконец он подобрался так близко, что чувствовал холод присутствия Энканиса и мог опознать места, куда тот ступал и где возлагал руки, ибо места те были покрыты холодным черным инеем.
Зная, что за ним гонятся, Энканис пошел в большой город. Князь демонов призвал всю свою силу, и город превратился в руины. Он сделал так в надежде, что Тейлу задержится там, а сам он сможет ускользнуть, но Идущий Бог остановился, только чтобы назначить священников, которые позаботились бы о людях в разрушенном городе.
Шесть дней бежал Энканис, и шесть больших городов разрушил он.
Но на седьмой день Тейлу нагнал его раньше, чем Энканис успел дать волю своей силе, и седьмой город был спасен. Вот почему семь — счастливое число и вот почему мы празднуем Каэнин. Теперь Энканису дышали в спину, и все его мысли были только о спасении. Но на восьмой день Тейлу не остановился даже поспать и поесть и потому в конце поверженья догнал Энканиса. Он прыгнул на демона и ударил его кузнечным молотом. Энканис упал, словно камень, но молот Тейлу рассыпался в прах и смешался с дорожной пылью.
Тейлу нес обмякшее тело демона всю долгую ночь и утром девятого дня пришел в город Атур. Когда люди увидели Тейлу, несущего бесчувственного демона, они решили, что Энканис мертв. Но Тейлу знал, что это не так. Ни один простой клинок не мог убить демона. Ни одна темница с тяжелыми засовами не могла удержать его.
Поэтому Тейлу принес Энканиса в кузницу. Он потребовал железа, и люди принесли все, что у них было. Хотя Тейлу почти не ел, весь девятый день он трудился. Десять человек раздували меха, а Тейлу ковал огромное железное колесо.
Всю ночь он работал, и, когда первый свет десятого утра коснулся его, Тейлу ударил по колесу в последний раз, завершив дело. Выкованное из черного железа, колесо имело шесть спиц толщиной в рукоять кузнечного молота и обод шириной в ладонь, а в высоту превосходило человеческий рост. Оно весило как сорок мужчин и холодило руки. Звучание его имени было ужасно, и никто не мог произнести его.
Тейлу собрал людей, которые наблюдали за всем этим, и выбрал из них священника. Затем он отправил их копать огромную яму в центре города: шириной четыре с половиной метра и глубиной — шесть.
Когда поднялось солнце, Тейлу положил тело демона на колесо. При первом прикосновении железа Энканис начал метаться во сне. Но Тейлу крепко приковал его к колесу цепью, склепав звенья и закрепив надежнее, чем любой замок.
Тогда Тейлу отступил, и все увидели, как Энканис дернулся снова, словно потревоженный дурным сном. Потом он весь содрогнулся и полностью пробудился. Демон напрягся в цепях, и его тело выгнулось дугой. Когда железо касалось кожи Энканиса, это было для него как вонзающиеся ножи, как обжигающая боль мороза, как укус сотни ядовитых пчел. Энканис заметался на колесе и завыл, ибо железо обжигало, жалило, морозило его.
Но для Тейлу этот вой звучал прекраснейшей музыкой. Он лег на землю рядом с колесом и погрузился в глубокий сон, ибо очень устал.
Когда он проснулся, был вечер десятого дня. Энканис все так же лежал, прикованный к колесу, но уже не выл и не бился, будто зверь в капкане. Тейлу наклонился и с трудом поднял край колеса, прислонив его к дереву, что росло неподалеку. Когда он подошел ближе, Энканис стал проклинать его на неизвестных никому языках, скрежеща когтями, щелкая зубами.
— Ты сам навлек на себя беду, — возвестил Тейлу.
Той ночью был великий праздник. Тейлу послал людей срубить дюжину вечнозелей и развел из них огромный костер на дне выкопанной ямы.
Всю ночь горожане плясали и пели вокруг горящего огня, радуясь, что последний и самый опасный из демонов мира наконец пойман.
И всю ночь Энканис висел на своем колесе и наблюдал за ними, неподвижный, как мертвая змея.
Когда пришло утро одиннадцатого дня, Тейлу подошел к Энканису в третий и последний раз. Демон выглядел изнуренным и поникшим. Кожа его стала землистого цвета, под ней проступили кости. Но сила все еще теплилась в демоне, словно черная мантия, скрывая его лицо тенями.
— Энканис, — рек Тейлу. — У тебя есть последняя возможность что-нибудь сказать. Сделай это, ибо я знаю, что это в твоих силах.
— Господь Тейлу, я не Энканис. — На какое-то мгновение голос демона стал жалостным, и все, кто его слышал, опечалились.
Но потом раздалось шипение, будто вода пролилась на раскаленное железо, и колесо зазвенело, как колокол. Тело Энканиса мучительно выгнулось и бессильно обвисло на прикованных запястьях, а звон стих.
— Оставь свои хитрости, темный. Не лги мне, — сурово произнес Тейлу, его взгляд был черен и тверд, как железо колеса.
— А что будет? — прошипел Энканис, будто камень проскрежетал по камню. — Что? Чтоб тебя распяли да сломали, чего ты хочешь от меня?
— Твой путь короток, Энканис. Но ты все еще вправе выбрать сторону, но которой идти.
Энканис расхохотался.
— Ты дашь мне тот же выбор, что и этим скотам? Тогда да, я перейду на твою сторону пути. Я сожалею и рас…
Колесо вновь зазвенело, как огромный гулкий колокол. Энканис снова выгнулся на цепях, и звук его вопля сотряс землю и раздробил камни на километр вокруг.
Когда звон колеса стих, Энканис повис на цепях, задыхаясь и дрожа.
— Ведь я велел тебе не лгать, Энканис, — сочувственно сказал Тейлу.
— Я выбираю свой путь! — завопил Энканис. — И ни о чем не сожалею! Если бы у меня снова был выбор, я увеличил бы только скорость бегства. Твои люди — скот, которым питается мой народ! Чтоб тебя ужалило да скрючило! Если б ты дал мне всего полчаса, я бы сотворил такое, что эти убогие лупоглазые крестьяне тут же свихнулись бы от ужаса. Я бы выпил кровь их детей, купался бы в слезах их женщин. — Он хотел сказать больше, но задохнулся, пытаясь вырваться из цепей.
— Итак, — сказал Тейлу и сделал шаг к колесу.
Мгновение казалось, что он сейчас обнимет Энканиса, но он просто взялся за спицы. Напрягшись, Тейлу поднял колесо над головой, отнес его на вытянутых руках к яме и бросил Энканиса туда.
Всю долгую предыдущую ночь там горела дюжина вечнозелей. Пламя угасло ранним утром, оставив полную яму тлеющих углей, раздуваемых дыханием ветра.
Колесо упало плашмя, Энканис оказался сверху. Раздался взрыв и взлетел сноп искр, когда колесо утонуло на несколько сантиметров в горячих углях. Железо удерживало Энканиса над углями, и оно же связывало его, жалило и жгло.
Хотя огонь не касался тела демона, жар был так силен, что одежда Энканиса обуглилась и начала осыпаться, даже не загоревшись. Демон метался в своих оковах, все плотнее вжимая колесо в угли. Энканис завопил, ибо знал, что от железа и огня любой демон может погибнуть. Он был могуч, но скован — и горел. Он чувствовал, как металл колеса накаляется под ним, обугливая плоть рук и ног. Энканис выл. Его кожа начала дымиться и чернеть, но лицо все еще скрывалось в тени, вздымавшейся, словно язык темного пламени.
Потом демон замолчал, и единственным звуком стало шипение капель пота и крови, падающих с его напряженных рук и ног. Долгий-долгий миг все было тихо. Энканис пытался вырваться из цепей, и казалось, что он будет рваться, пока не отдерет мышцы от костей и сухожилий.
И вдруг раздался резкий звук — будто разбился колокол, — и рука демона оторвалась от колеса. Звенья цепи, покрасневшие от жара огня, вылетели на дымящуюся землю, прямо под ноги тех, кто стоял около ямы. Энканис захохотал, кроша тишину, как стекло.
Через секунду высвободилась и вторая рука демона, но, прежде чем он успел сделать что-либо еще, Тейлу спрыгнул в яму, ударив ногами в дно с такой силой, что колесо зазвенело. Тейлу схватил руки демона и прижал их к железу.
Энканис завопил от ярости, не веря своим глазам: ведь хотя он снова был прижат к горящему колесу и чувствовал, что Тейлу держит его крепче, чем разорванные цепи, он видел, как Тейлу тоже горит в пламени.
— Дурак! — завыл он. — Ты умрешь здесь вместе со мной. Отпусти меня и живи. Отпусти меня, и я больше не потревожу тебя.
И колесо не зазвенело в ответ, потому что Энканис действительно испугался.
— Нет, — сказал Тейлу. — Твое наказание — смерть. И ты его примешь.
— Дурак! Безумец! — Энканис тщетно рвался из рук Тейлу. — Ты сгоришь в пламени вместе со мной и умрешь, как и я!
— Все в пепел возвращается, и эта плоть кончается. Но я — Тейлу, свой собственный сын и свой собственный отец. Я был прежде и пребуду после. Если я жертва, то только себе самому. И если возникнет нужда и меня вновь призовут, я приду судить и карать.
Тейлу держал Энканиса на горящем колесе, и никакие угрозы и вопли демона не могли поколебать его. Вот так Энканис ушел из мира, и вместе с ним ушел Тейлу, который был Мендом. Оба они сгорели дотла в той яме в Атуре. Вот почему священники Тейлу носят пепельно-серые рясы, а мы все знаем, что Тейлу заботится о нас, следит за нами и хранит нас от…
Джаспин начал выть и метаться в своих веревках, и Трапис прервал историю. Как только пропала нить рассказа, удерживавшая мое внимание, я соскользнул обратно в забытье.
После этого у меня возникло подозрение, которое никогда не покидало меня: может, Трапис — тейлинский священник? Его балахон был заношен и грязен, но когда-то давно он вполне мог иметь серый цвет. Некоторые части его истории звучали коряво и бессвязно, но другие — величественно и внушительно, словно он рассказывал наизусть что-то полузабытое. Из проповедей? Из «Книги о Пути»?
Я не спрашивал. И хотя в следующие месяцы частенько заглядывал в подвал, больше ни разу не слышал, чтобы Трапис рассказывал какую-либо историю.
