ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
О том, что лучшее оружие — это всего лишь то, что попалось тебе под руку. Если ничего не попалось, то твоё оружие — это ты!

— Юбовник, книхатей и фоин, поя фставать!..

Кто-то сухо и методично нахлёстывал по щекам господина Кочуева, пока тот всё-таки не пришёл в себя.

— Вариантов не было, — развёл руками седовласый эльф, — челофека приводят в чувство фетром фоты, насатыём в нос или фот так, по сёцкам, по сёцкам…

— Упью!

— А они спрятались вон там, — сразу же указал пальчиком Миллавеллор, делая вид, что отнёс данную угрозу к другому адресату. — Я помогу их упить… Побезали?

— Во-пейвых, съезь с меня, — неторопливо начал заводиться казак — время от времени он позволял себе такую роскошь. — Во-вторих, кде это там они спрятались?

По идее должно было бы иметь место и «в-третих», то есть логичный вопрос на тему: ну, прибежали, а дальше что? Их оружие бессильно, а физически одолеть громадного маньяка вообще нет никакой возможности. Они против него как дети. А Рахиль…

Что Рахиль? Мы обещали вернуться к тому гремучему клубку мыслевыражений, эмоциональному торнадо, можно даже сказать, противоестественному вулкану чувств, кипящему в её девичьем сердце. Тот случай с вампирами в баре, когда она хладнокровно расстреляла их в упор практически в момент мирных переговоров, и тот телефонный звонок от «и. о. Вельзевула» почти перевернули мировоззрение военнослужащей израильтянки.

Не вдаваясь в глубины психоанализа (да и кто мы такие, чтобы лезть туда и обратно с описаниями?!), скажем коротко: она решила стать мученицей. Да-да! Именно она, та самая Рахиль Файнзильберминц, отважная и решительная еврейка, никогда не сдающаяся и умеющая прямо смотреть в глаза всему: страху, предательству, смерти…

— Ваня, Ванечка, простите меня и помяните, когда на сто грамм доберётесь до водки, — тихо, почти беззвучно, одними губами (а потому без сюсюканья) бормотала она себе под нос, когда дурно пахнущий маньяк тащил её под мышкой по длинному тёмному коридору… — А ведь я жила на земле и не ценила восхода солнца. Меня определили в Золотой Иерусалим на небесах — так я оттуда сбежала. Передо мной открывал ворота Рая сам апостол Пётр, и шо? Мы с одним знакомым казаком сыграли в «поцелуй навылет», и вылетели оба! Таки я жуткая грешница, а оно мне ещё надо?!

Громадный мужчина остановился. Повернул бритую голову, к чему-то принюхался, удовлетворённо заурчал и прибавил скорость. Пару минут спустя он толкнул коленом едва различимую дверь и шагнул в совсем уж непроницаемую мглу. Рахиль почувствовала, как её грубо бросили спиной на что-то плоское, вроде стола или жертвенного камня, её руки и ноги были мгновенно затянуты заранее приготовленными верёвками. Щелчок зажигалки, и помещение постепенно осветилось огоньками шести квадратных свечей…

— Моя девочка, — хрипло протянул похититель, впервые произнеся нечто членораздельное.

Юная еврейка бегло огляделась по сторонам и спокойно закрыла глаза — её самые худшие подозрения оправдывались сверх меры.

Это был старый склеп с большим каменным саркофагом посередине, на стенах рельефные изображения демонов и бесов, потолок закоптелый до крайности, а сам воздух пахнет какой-то тёплой затхлостью и… болью. Такие вещи почти невозможно внятно объяснить, как и понять до конца, пока не почувствуешь на собственной шкуре. Но Рахиль всей кожей ощущала мощное, едва ли не физическое давление на веки, словно нечеловеческий крик сотен замученных душ пытался предупредить её об опасности. Или хотя бы оплакать её участь…

— Моя… хорошая-а… моя… — Негодяй, тяжело дыша, опустил руку в карман, вытаскивая тяжёлый нож с широким тусклым лезвием.

Мысли бывшей израильской военнослужащей были очень далеко. Она даже не вздрогнула, когда жадная потная ладонь нетерпеливо облапала её грудь, а гнилостное дыхание ударило в ноздри.

— Тойко тронь её! — Звенящий от ярости голос Ивана Кочуева раздался так близко, что одна из свечей потухла.

— Нас твое, и мы пойны плохо сдейживаемого гнева! — почти с той же степенью накала добавил тонкий голос гордого Миллавеллора.

«Таки не бросили, догнали, нашли!» — с неизъяснимой теплотой в сердце подумала Рахиль и резко открыла глаза. Злобный маньяк повернулся к ней спиной, уставившись на вооружённого пластмассовой сабелькой казака и безобидной самокруткой эльфа.

— Не запугаесь, — медленно выговорил пожилой толкиенист, зачем-то заслоняя грудью подъесаула.

Маньяк без улыбки поднял лезвие ножа к собственному лицу, коснулся мешков под глазами и демонстративно облизал острую сталь…

— Я знаю, сто десять, — тихо сказал молодой человек, шагнув в сторону.

Повернув голову, Рахиль едва не закричала — у входа висел телефонный аппарат, и недрогнувшей рукой казак поднял трубку.

— Да, да, и. о. Вельзевула слушает вас, господин Кочуев, — громогласно раздалось из динамиков. — Вы хотите заключить договор?

— Да.

— Не-э-эт! — взвыла сразу всё понявшая еврейка, но ничего уже нельзя было изменить.

— Как сказано в Библии: «И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил её…» — наставительно процитировала трубка. — Семь лет! Напоминаю, вы поступили вполне логично, Господь Бог вам здесь не поможет, только мы. Итак, семь лет за полновесный златоустовский клинок? Услуга единовременная и пролонгации не подлежит… Вы хорошо подумали?

— Да.

— Не-э-эт! — уже в один голос дружно заорали Миллавеллор и Рахиль, но было поздно, с тупым хихиканьем маньяк кинулся в атаку. Его громадное тело почти накрыло собой вдвое меньшего казака…

— Договор утверждается. Ваш заказ принят. Желаем приятного времяпрепровождения! — Трубка смолкла.

Старый эльф торопливо высвобождал юную еврейку. Уже в четыре руки, удвоенными усилиями они кое-как столкнули тяжёлую тушу с придавленного подъесаула. Он всё ещё мёртвой хваткой держал верную казачью шашку, насквозь пропоровшую тело маньяка…

— Ваня, Ваня, вы живы?! — Едва не рыдая, Рахиль бросилась ему на шею, от их детского шепелявинья не осталось и следа. — Шо вы наделали? Зачем оно было надо? Вам никто не сказал, шо таки продажа души дьяволу чревата малоприятными последствиями на семь лет?!! Ваня, вы — дурак…

— Да, — так же тупо признал Иван, растирая ушибленное плечо, — я и не спорю. Дурак… заслужил… но я… люблю тебя…

— И шоб я никогда не слышала от вас этих слов! — окончательно впала в истерику эмоциональная иудейка. — На фига оно мне, когда вы продали душу?! Шо я, умоляю, шо я вся буду с вами делать, когда вы не мой, а их?! Таки давайте я тоже что-нибудь им продам, раз вы так!

Подъесаул молча обнял её, прижал к своей груди и позволил отреветься всласть. Всё, что касалось проявления чувств, героическая еврейка умела делать как никто. Из одного её рёва можно было поставить целую сцену, канонический «Плач Ярославны» отступал на заслуженный отдых… Рахиль рыдала искренне, истово, целенаправленно, на всю аудиторию и тем не менее для каждого в отдельности! Она добавляла непредсказуемую гамму вздохов, всхлипов, стонов, не произнося имён собственных, нарицательных, а также проклятий или молитв, но самое удивительное, уложившись при всём при этом в какие-то пятнадцать-шестнадцать минут!

Остроухий Миллавеллор сидел рядышком, не дерзая вмешиваться в их слезоразливную идиллию, а потому неспешно докладывая неизвестно кому непонятно что:

— Гуань Ши всегда говорил… что-то умное… Да-да, и как раз на эту тему… но что? И, главное, зачем? То есть какое вообще дело этой китаёзе узкоглазой до того, что тут у нас творится?!! С чего он, собственно, лезет куда не просят?! И ведь, главное, такого умного из себя строит, что ты…

Сложноразнотравносоставная самокрутка убеждённого жителя «страны ароматов» тихо тлела, придавая его узкому лицу романтический ореол. Иван был занят слезами Рахили, сама девушка незаметно расцеловывала руки подъесаула, так что общего перехода на иной уровень не заметил уже никто.

Неизвестная сила перенесла их обратно, к тому же забору, но теперь на нём не было знака «Внимание, дети!». Более того, из памяти наших героев были стёрты почти все воспоминания о произошедшем событии. Хотя нет, разумеется, самое главное и ключевое не смог бы стереть никто — Рахиль знала, что её похитили, пытаясь изнасиловать и убить, а Иван спас её ценой продажи собственной души на семь лет, и Миллавеллор всему свидетель. Просто воспринималось это всё теперь ровно и буднично, как свершившийся факт, роковая данность, с которой надо научиться жить, а не заострять на ней внимание, впадая в панику или в крутой депресняк…