Александр ЛОСКУТОВ
ВЕНЕЦ ТВОРЕНИЯ
* * *
Переходим из века сего, как саранча, жизнь наша проходит в страхе и ужасе, и мы сделались недостойными милосердия.
Но что сделает Он с именем Своим, которое наречено на нас? вот о чем я вопрошал.
Он же отвечал мне: чем больше будешь испытывать, тем больше будешь удивляться; потому что быстро спешит век сей к своему исходу и не может вместить того, что обещано праведным в будущие времена, потому что век сей исполнен неправдою и немощами.
А о том, о чем ты спрашивал меня, скажу тебе: посеяно зло, а еще не пришло время искоренения его.
Посему, доколе посеянное не исторгнется, и место, на котором насеяно зло, не упразднится, — не придет место, на котором всеяно добро.
Ибо зерно злого семени посеяно в сердце Адама изначала, и сколько нечестия народило оно доселе и будет рождать до тех пор, пока не настанет молотьба!
Рассуди с собою, сколько зерно злого семени народило плодов нечестия! Когда будут пожаты бесчисленные колосья его, какое огромное понадобится для сего гумно!
Как же и когда это будет? спросил я его; почему наши лета малы и несчастны?
Не спеши подниматься, отвечал он, выше Всевышнего; ибо напрасно спешишь быть выше Его: слишком далеко заходишь.
Ветхий Завет. Третья книга Ездры: 4; 24-34
Погода сошла с ума. Сорок два градуса в тени — это уже перебор, во всяком случае, для наших отнюдь не южных широт. Тем не менее это пекло тянулось вот уже целую неделю. На небе ни единого облачка. Солнце жарит невыносимо. Над асфальтом — дрожащее марево перегретого воздуха. И даже высотные коробки домов, казалось, обмякли, сгорбились под натиском всепроникающей жары.
Случись такое до Гнева, сейчас город был бы пуст более чем наполовину. Оставив похожие на сковородку городские улицы и адские духовки тесных квартир, люди разбежались бы кто куда: на озеро, на речку, просто на природу — к воде и временному отдохновению.
Сейчас же у них не было выбора, кроме как забиться куда-нибудь в тень, медленно дуреть от жары и духоты. И мечтать хотя бы о мимолетном дождичке.
Плохо то, что на нечисть жара практически не действовала. И даже, как ни странно, словно придавала сил. Многочисленные группы мертвяков уже который день бессистемно пробовали на зубок бетонные стены периметра. У северо-западных ворот вчера видели сразу примерно три десятка оборотней — столь большой стаи в нашей области еще не бывало. Даже вампиры активизировались. Наплевав на ненавистный солнечный свет, своей цыплячьей походкой они бродили вдоль опутанных колючей проволокой стен и безнаказанно щерили клыки на шалеющих от невыносимой жары часовых.
Обитателям старого города свихнувшаяся погода нипочем. И потому, несмотря на высасывающую все соки жару, у Управления много работы.
И, значит, много работы у меня.
Я неспешно шагал по улице, обгоняя редких еще более неторопливых прохожих. Кобура размеренно хлопала по бедру. Плечо оттягивала давным-давно ставшая привычной тяжесть меча. Глухо шлепали по тротуару тяжелые армейские ботинки, слишком жаркие и неудобные для этого времени года… Но, с другой стороны, не в сандаликах же мне теперь ходить?
На меня, как всегда, оглядывались. Не слишком рьяно — всего лишь отдавая дань традиции. Каждодневная жара вытопила из голов горожан пустое любопытство, оставив лишь одно навязчивое желание: поскорее забраться куда-нибудь в тень.
Вдоль тротуара по разбитой улице, дребезжа и фыркая, прополз старенький обшарпанный автобус. За опущенными до упора стеклами — красные потные лица и выпученные глаза пассажиров. Страдальцы. В этом железном ящике пекло наверняка еще похуже, чем на уличном солнцепеке. Не знаю кто как, но я лучше пешком прогуляюсь. Тем более что идти не столь уж и далеко.
Бывшее здание Железнодорожной академии, ставшее со времен Гнева центральным штабом Управления внешней разведки и зачистки, ждало меня за поворотом. На другой стороне улицы, ровно напротив, окруженная строительными лесами, притулилась недостроенная церквушка. Маленькая совсем — куполов на шесть или семь. Вокруг с энтузиазмом приговоренных к казни на медленном огне вяло копошились строители. Работа здесь не останавливалась ни днем ни ночью. Святых отцов, наверное, поджимали сроки.
На ступеньках у входа в Управление, укрывшись в тени нависающего над дверью козырька, попыхивали самокрутками трое парней с мечами за спинами. Проходя мимо, я сдержанно кивнул. Двое, метнув в мою сторону притворно-безразличные пустые взгляды, отвернулись, так и не ответив на приветствие. Но я не удивился и уж тем более не обиделся. Приветственный жест все равно предназначался не им, а тому широкоплечему здоровяку, который тяжело поднялся мне навстречу, протягивая ладонь для рукопожатия.
— Здорово, Леха.
— И тебе того же, — отозвался я, не выпуская его руки и выворачивая ладонь так, чтобы видеть пересекающие загорелое предплечье неровные ниточки старых шрамов. Я знал, что эти белесые полосы, скрывшись под небрежно закатанным рукавом рубашки, тянутся дальше, на плечо, и оттуда на спину, переползая кое-где даже на живот. Знал и то, как это произошло.
— Как здоровьишко? На луну еще выть не тянет?
Здоровяк недовольно скривился, как всегда, когда кто-то напоминал ему об этом случае. Впрочем, напоминали ему нечасто. Не каждому это было позволено. Человек посторонний, бросив подобную шуточку, рисковал нарваться на оплеуху. А они у Митяя Водовозова о-го-го.
— Когда потянет, ты станешь первым, кто об этом узнает, — хмуро пообещал он. И сразу же, переводя тему, в лоб спросил: — Ты зачем здесь? У тебя же сегодня вроде бы выходной.
Я коротко пожал плечами.
— Вызывали.
— Угу… Понятненько… — Митька немного помялся, шмыгнул носом, после чего явно неохотно добавил: — Шеф сегодня не в настроении.
— И что? — Я приподнял бровь.
Некоторое время он исподлобья смотрел на меня, будто пытаясь отыскать в моих словах второй, скрытый смысл… который я на самом деле туда и не вкладывал. Потом неохотно кивнул.
— Действительно, и что… Ладно, бывай. Удачи.
Хлопнув меня по плечу — я аж чуть не присел, — Водовозов отошел в сторону. А я мягко толкнул ведущую внутрь здания дверь.
Меч мне пришлось оставить на посту охраны — устав предписывал… Впрочем, беззащитным я себя все равно не чувствовал: пистолет по-прежнему находился в кобуре, да и рукоять прячущегося под курткой кинжала привычно холодила бок. Так что в случае чего постоять за себя я бы сумел. Хотя, конечно, маловероятно, что здесь, в самом сердце Управления, мне пришлось бы доставать оружие ради защиты собственной жизни. Но чем черт не шутит… тем более в наше-то время, когда его существование можно считать объективной реальностью.
Шагая сразу через две ступеньки, я поднялся на третий этаж.
За диспетчера сегодня опять была Маринка. Сидя за заваленным всевозможными бумагами столом, она негромко что-то втолковывала по телефону, одновременно обмахиваясь потрепанной папкой с тревожной надписью «строго секретно». В ответ на мою вымученную улыбку она вяло кивнула и, махнув рукой в сторону сверкающей начищенной медной табличкой двери, вернулась к своему занятию.
У дверей кабинета — вот новость — неизвестно для чего торчал охранник. Сверкающие пуговицы, надраенная пряжка ремня, армейская выправка… Еще одна здешняя штабная крыса, наверняка мнящая себя неотъемлемой частью Управления и ни разу со времен ученичества не вылезавшая за периметр. Меч, наверное, уже забыл как в руках держать, даром что за спиной болтается.
— Опаздываешь, — сухо бросил охранник. — Тебя давно уже ждут.
Я безразлично пожал плечами.
— Подожди… — На дверную створку легла рука. — Оружие оставь.
Выпустив обиженно лязгнувшую дверную ручку, я медленно повернулся.
Попытка взглянуть в глаза охраннику успехом не увенчалась — он постоянно уводил взгляд, старательно избегая прямо смотреть на меня. Еще один очевидный плод моей широкой известности. Занятно, конечно. Кем они меня считают? Демоном, способным высосать душу одним только взглядом?
— По-моему, меч я уже сдал.
Охранник напрягся. Краем глаза я заметил, как его рука машинально скользнула к кобуре, и с трудом подавил точно такое же ответное движение. Не то чтобы я думал, будто в меня сейчас начнут стрелять, — просто инстинкт.
— Не меч, — поправил охранник. — Пистолет.
А вот это действительно новость. Пистолет у чистильщика обычно забирают лишь для того, чтобы арестовать или отстранить от дел — такова традиция. Я знаю. Год назад уже проходил через это.
И что, снова?..
Какую-то секунду я честно пытался припомнить свои недавние приключения. Вроде бы не было в них ничего особого… Или кто-то вновь разбередил старое болото, вытащив на свет божий мои былые грешки? Но ведь их мне, кажется, простили. За заслуги, за добровольное признание, за спасение мира, за… В общем-то я даже и не знаю за что. Мне просто отпустили грехи. Все и сразу. Даже инквизиция не особо привязывалась, хотя и имела на то право: все-таки, как ни крути, кровь их братии действительно была на моих руках. А это — уже автоматическая анафема и смертная казнь в перспективе.
И ничего. Смолчали. Спустили дело на тормозах. Возможно, потому что не в их интересах было поднимать шум. Особенно после той достопамятной радиограммы из Москвы от самого патриарха…
И что, теперь снова?..
Не. Ерунда какая-то получается.
Я поднял взгляд. Охранник по-прежнему торчал рядом, заметно нервничал и переминался с ноги на ногу. Но дверь продолжал удерживать.
— Да пожалуйста. — Щелкнув пряжкой, я сбросил кобуру прямо в руки дернувшемуся от неожиданности стражу порога. — Это тоже прикажете сдать?
Я отвел в сторону левую полу куртки, продемонстрировав укрывшийся под ней кинжал. Нарочито грубоватая рукоятка едва заметно блеснула на свету. Даже не притрагиваясь к ней, я чувствовал излучаемый матово-тусклым металлом незримый холод. Отчетливо пахнуло тьмой, в комнате будто бы сгустились незримые тучи. Вздрогнула и, несмотря на жару, зябко поежилась сидевшая за столом Маринка. Отступил на шаг и втянул голову в плечи охранник.
— Нет. Это… — он сглотнул, — можете оставить.
— Спасибо.
Я аккуратно запахнул куртку, обрезав изливающиеся в пространство тягучие волны тьмы. Казалось бы, кинжал — чистое концентрированное зло. Можно ли остановить его эманации какой-то банальной тряпкой? На первый взгляд это вопрос из категории: «Можно ли укрыться от Дьявола под одеялом, если спрятаться с головой?» Ответ кажется очевидным. Тогда как на самом деле любая плотная ткань отрезает почти все. Наружу просачиваются сущие мелочи, которые не всякий священник почуять может.
Это, кстати, основная причина, по которой я даже в эту сумасшедшую жару не вылезаю из куртки. Лучше уж преть помаленьку под плотной кожей да ловить на себе изумленные взгляды, чем фонить на всю улицу. В этом городе и так слишком много людей, которых я с полным на то правом могу назвать врагами. И пусть мне пока еще удается сохранять в целости и сохранности не только свою жизнь, но даже и этот проклятущий ножичек. Но если специально нарываться…
— Я могу войти?
— Да. — Все еще не полностью оправившийся охранник нервно кивнул. — Конечно.
Я ухмыльнулся. И под его застывшим взглядом уверенно потянул на себя украшенную медной табличкой дверь.
Ладно. Пусть так. Без пистолета я как-нибудь обойдусь, равно как и без меча. А вот если бы этот тип решил забрать еще и кинжал, тогда… Тогда бы я просто повернулся и ушел. И плевать, что потом скажет на это шеф.
Одно приятно — арестовывать меня явно никто не собирался. Иначе кинжал забрали бы в первую очередь.
* * *
Кабинет шефа за минувший год практически не изменился. Все тот же массивный дубовый стол, потертый выцветший ковер и притворно веселенькие занавесочки на окнах… Все тот же меч, пылящийся в шкафу за стеклом. Мой первый взгляд был направлен именно в его сторону. И, удостоверившись, что он по-прежнему на месте, я испытал… облегчение.
Удивительная все-таки штука этот меч. Никто не знает, как он попал в наш мир и зачем. Он режет железо или камень не хуже, чем масло, и способен изменить баланс сил в нашей бесконечной войне, впервые со Дня Гнева склонив чашу весов в нашу сторону. И мало кто знает, почему клинок, вместо того чтобы стать воплощенной погибелью для нечисти, день за днем продолжает пылиться в этом шкафу.
Я знаю.
В последний раз меч шефа видел свет почти год назад. Сутки он провел вне своего стеклянного саркофага. Всего лишь сутки. После чего вернулся обратно, чтобы вновь собирать пыль вдали от тщетной суеты этого мира. И я от души надеюсь, что больше он наружу не выйдет. Слишком много бед это сулит. Причем не только мне лично… Хотя, думается, именно я пострадаю в первую очередь.
Когда-то давно, еще до того как окончательно рассориться с церковью, я все что угодно бы отдал, чтобы хотя бы раз — один только раз — взять это неведомо как попавшее на землю орудие Света в руки. Я бы заплатил любую цену, чтобы этот меч стал моим. Желание обладать им было почти сверхъестественным.
Я хотел этого больше всего на свете… По крайней мере, сейчас я могу в этом сознаться. Пусть даже и не вслух. Пусть только самому себе.
Я хотел быть героем.
Это и был тот самый крючок, благодаря которому ко мне в душу запустила щупальца тьма. С каждым прошедшим днем, с каждым часом он погружался все глубже и глубже. И теперь избавиться от него я смогу, разве что только вырвав вместе с собственными потрохами. А на это я вряд ли способен.
По крайней мере, сейчас.
Может, когда-нибудь в будущем…
Негромкое покашливание вдребезги раскололо захлестнувшую меня волну тяжелых и мрачных мыслей. Я коротко вздохнул, оторвал взгляд от застывшего за стеклом в хищном спокойствии дремлющей змеи меча. И вернулся к реальности.
— Ты опоздал, Суханов.
Я коротко кивнул, обегая глазами лица собравшихся в комнате людей. Так… Хабибуллин. Пащенко. Ветров. Данильченко. Ломакин. Ну и конечно же шеф — известный всем и каждому в этом городе знаменитый начальник Управления внешней разведки и зачистки Темников Дмитрий Анатольевич.
Итак, все начальство в сборе. Прекрасно. Надеюсь только, что они здесь не для того, чтобы спровадить меня в церковные подвалы… Впрочем, в этом случае здесь обязательно присутствовал бы кто-нибудь от инквизиторов. Так что — живем.
— Знаю, — спокойно согласился я, оставив обвиняюще-начальственные нотки чужого голоса бесполезно висеть в воздухе.
Шесть пар глаз молча смотрели на меня, словно решая: сразу пристрелить этого наглеца на месте или все же позволить ему самому выбрать способ собственной казни.
Я безмятежно повел плечами, глядя поверх голов. Сохранять скучающее выражение лица было нетрудно. Я и в самом деле испытывал скуку. Впрочем, я также знал, что долго она не продлится.
Первым не выдержал шеф. Заерзал в своем мягком и удобном кресле. Вздохнул.
— Проходи, Алексей. Садись. Времени мало, потому давайте перейдем сразу к делу.
Кивнув, я уверенно шагнул вперед, выдвинул стул. Сел. Рукоять кинжала при этом ткнулась мне в бок, стрельнула холодными, замораживающими кровь мурашками. Несмотря на удушающую жару, неприятное ощущение. Я поморщился.
Хотя вводную обычно давал шеф, сегодня говорить первым начал Пащенко. Вообще-то это вполне объяснимо — шеф за последнее время здорово сдал. Его старая рана упорно не хотела заживать. Ныла, сочилась сукровицей, пронзала болью при всяком неосторожном движении, принуждая Дмитрия Анатольевича постоянно разрываться между работой и больницей. Причем в последнее время, кажется, дела шли все хуже и хуже. Врачи настоятельно советовали шефу наконец-то уйти на пенсию. И, похоже, он внял их советам, начав постепенно передавать дела своему заместителю.
— Для тебя, Суханов, есть работа…
И это тоже вполне предсказуемо. В конце концов, не для того же они меня сюда вытащили, чтобы предложить холодненького пивка. Причем если вызвали именно меня, то работенка наверняка будет еще та… Я облокотился на стол, закинул ногу на ногу и приготовился выслушать очередные плохие новости с нашего несуществующего фронта.
— В юго-западной части города за Фимским карьером было обнаружено нечто довольно странное…
Юго-запад. Что у нас там?.. Пригороды. Полузатопленный каменный карьер. Водохранилище. Лесопарковая зона — маленький островок дикой природы в пределах городских границ. И вдобавок старое кладбище… Красная зона.
Замечательно. Просто замечательно!
Пока я морщился, Пащенко продолжал вводный инструктаж, коротко и сухо обрисовывая цели и задачи предстоящей вылазки:
— Третья группа, проводя рядовой обход периметра, обнаружила в том районе многочисленные следы зилотов. Тварей явно десятка два, не меньше. Пришли откуда-то с юга. Само по себе это уже тревожно — нам и своей нечисти по горло хватает без всяких там гастролеров. Но вдвойне плохо то, что, как выяснилось, вместе с бандой идет человек.
— Человек? — Ножки стула отрывисто грохотнули о пол, когда я рывком подался вперед. Вот уж что-что, а это я ожидал услышать в последнюю очередь. — В смысле… живой?
— Ну да. — Пащенко неожиданно зло усмехнулся. — В смысле не мертвый. Не нечисть. Самый обычный живой человек.
— А точно не мертвяк? Все-таки отличить живого человека от мертвого всего лишь по следам…
Вообще-то тут я был немного не прав. Человека от мертвяка по следам отличить все-таки можно. Ходячие трупы, особенно несвежие, при ходьбе обычно заметно подволакивают ноги, и от опытного глаза это не ускользнет.
Следовало ожидать, что именно в это меня и ткнут носом. И Пащенко открыл уже было рот. чтобы, несомненно, именно так и сделать. Но тут в разговор со свойственной ему бесцеремонностью влез Валерка Ветров — руководитель учебного подразделения, к которому по справедливости относилась и третья группа.
— Мертвые костры не жгут. — жизнерадостно сообщил он, — и со скуки художественной резьбой по дереву не занимаются.
Я нахмурился, уже начиная предчувствовать, что сегодняшний денек обещает мне неприятности куда более крупные, чем разгулявшаяся в пригороде стая ликантропов, как то было в прошлый раз.
— Что еще за резьба?
— А я почем знаю?.. Какой-то придурок сидел позавчера ночью у костра — огонек, кстати, видели со стены часовые, но значения не придали, олухи, — и на досуге занимался тем, что вырезал из обломанной ветки какую-то фигню. Когда вырезал — бросил в огонь. Только вот она не до конца сгорела. И стружки остались. Ну и следы еще — сапоги, старые уже, стоптанные и неоднократно чиненные. Короче, доказательств достаточно.
Я сидел и молчал. Думал. Представлял себя на месте того дурака, который решился заночевать прямо посреди лесопарковой зоны, практически в двух шагах от кладбища. Представлял и не мог представить… Ну ни в жизнь я не стал бы так рисковать, когда есть куда более спокойные и безопасные способы скоротать ночь. Отойди на пару километров в любую сторону, и вот тебе пожалуйста — брошенные жилые кварталы. Выбирай квартирку по вкусу и баррикадируйся на ночь. Ну а если уж так приперло ночевать на открытом месте — ищи укрытие, прячься, таись, на худой конец просто лезь на дерево. Но никогда, ни в коем случае не разжигай огонь. Эта глупость как раз из разряда тех, после которых домой уже не возвращаются.
Только в стариковских байках нечисть боится огня. Враки. Не боится она… Мертвые вообще ничего не боятся, страх — это для живых.
Костер ночью видно один только черт знает за сколько километров. И любой вампир или, если на то пошло, оборотень, увидев свет, обязательно заинтересуется: что же это там такое происходит?
Этот же человек (если только это действительно был человек) не только не побоялся посреди кишащего нечистью леса разжечь огонь, но еще и ухитрился преспокойно просидеть у него целую ночь, со скуки развлекаясь резьбой по дереву… Кстати, что он там такое вырезал?
Именно этот вопрос я и задал. Просто так, не ожидая ответа, да и не нуждаясь в нем. Только чтобы не молчать. Не говоря ни слова, Ветров наклонился в сторону, выудил откуда-то из-под стола короткий обрубок деревяшки и все так же молча перебросил мне в руки. Я машинально поймал, ощутив под пальцами липкую жирную сажу.
Большая часть резьбы была уничтожена огнем. Уцелело немногое. Но и этого хватило, чтобы я мрачно поджал губы.
Ветров довольно осклабился.
— Отличный образчик, правда?.. С первого взгляда тошнить начинает.
Я вообще-то не понимал, чему тут радоваться… Но тем не менее Валерка был прав. От одного только взгляда на грубо выстроганные узоры становилось кисло во рту. Смотрелись они действительно более чем отвратно. Это ж каким умельцем надо быть, чтобы тремя-четырьмя небрежно процарапанными простым ножом линиями превратить кусок дерева в такую мерзость, что ее и в руках-то держать противно.
А может быть, все дело в том, что от этой деревяшки буквально несло тьмой. Той же самой тьмой, какую щедро изливал из себя мой надежно спрятанный под наглухо застегнутой курткой кинжал. Такой же, но… другой.
— Священникам показывали? — перебрасывая разрисованную головню обратно в руки Ветрова, поинтересовался я.
— Да, Алексей. — Шеф неопределенно покрутил головой, словно пытаясь втянуть ее поглубже в плечи. — Показывали.
— И что?
— Да ничего, — вновь влез в разговор Ветров. Шеф метнул в его сторону хмурый недовольный взгляд, но без особого успеха. Валерка его даже не заметил. — Верещали только: «А-а! Инструмент зла, орудие Дьявола! Немедленно уничтожить»… Ну да ты понимаешь.
Я кивнул. Действительно, чего тут не понять. В свое время примерно то же самое наши святые отцы говорили относительно моего кинжала… Хотя масштабы все-таки не сравнимы. Кинжал — источник силы, тогда как эта недогоревшая деревяшка — всего лишь точка ее приложения. Кто-то просто наложил Слово на это полено, позаимствовав силы у тьмы. Но для чего? С какой целью? И чем этот кто-то заплатил за возможность одолжить ничтожный клочок могущества у владыки нижнего мира?.. Впрочем, последний вопрос снимается. Ответ на него очевиден: нижний мир давно уже установил соответствующую цену за подобные услуги — душу. И никакая иная валюта Князя Лжи не заинтересовала бы.
— И что же это такое? — Пользуясь затянувшейся паузой, я обежал взглядом всех присутствующих в этом зале, перебегая глазами с одного хмурого лица на другое.
Шеф и его заместитель высказаться не пожелали. Ветров на этот раз тоже решил промолчать. Отозвался лишь Ринат Хабибуллин — начальник аналитического отдела и лабораторных корпусов.
— Кто бы знал, — нервно ерзая в кресле, тихо пробормотал он. — Кто бы только знал… В нашем отделе нет никого, кто смог бы разобрать характер наложенных на эту деревяшку чар. У церковников есть, но их спецы с нами работать отказываются… Никакого духа сотрудничества. Как я должен работать в таких условиях?.. Говорил же Дмитрию Анатольевичу — надо было все-таки того колдунишку нанять…
— Церковь бы не утвердила. — Шеф устало вздохнул с таким видом, будто повторял эти слова уже самое меньшее в тридцатый раз. — Святые отцы такой вольности не потерпят и будут правы. Бездушный в рядах организации, борющейся с нашествием Тьмы, — это нонсенс.
— Ну Суханова-то ведь они терпят. Так почему же… — Под моим пристальным взглядом Хабибуллин смущенно замолчал и постарался как можно глубже вжаться в кресло.
— И все-таки, может быть, есть какие-нибудь предположения? Догадки?
— Догадки есть. — Шеф согласно кивнул. — Но ведь это всего лишь догадки. А вот факты предстоит добыть тебе, Алексей. Узнай: что, как, зачем и, самое главное, кто.
— И заодно, — мрачно добавил Пащенко, — попробуй разобраться, что надо в тех краях зилотам. Ведь не так просто они там толкутся… Ох, чует моя задница — где-то там у них есть алтарь.
Я сумел сдержать прямо-таки рвущийся с языка комментарий. И вместо этого предельно кротко спросил:
— Кто еще идет?
— Никто… — Под моим пристальным взглядом без пяти минут новый глава Управления извиняюще развел руками. — Ну нет у меня сейчас свободных людей. Нет. Все руки нарасхват. Время сам знаешь какое, каждый боец на вес золота.
Я не стал напоминать о тех стратегических запасах драгоценного металла, что сейчас бестолково бродят по коридорам конторы, смолят на крылечке и со скуки тренируются в стрельбе по воробьям. Только хмыкнул. Не хотят давать напарника — ладно. Мне, собственно, и не надо, спросил я все равно только для проформы.
— Если хочешь, можешь пару лоботрясов у меня взять… — Скосив глаза на шефа, Ветров вздохнул. — Только они же тебе без надобности.
Я кивнул. Лоботрясы Ветрова мне действительно были без надобности. Тащить в пригороды новичков, постоянно оглядываться, следить, чтобы они (и я вместе с ними) не попали кому-нибудь на зубок… Лучше уж я один схожу. Всяко спокойнее будет.
— Еще что-нибудь?
Шеф вяло махнул рукой.
— Нет. Все свободны… А ты, Алексей, задержись на минутку.
Пожав плечами, я снова опустился на стул.
Один за другим они прошли мимо меня: недовольно прищурившийся Пащенко, откровенно ухмыляющийся Ветров, устало сгорбившийся Хабибуллин. Последними вышли так и не проронившие сегодня ни слова Данильченко и Ломакин. Негромко скрипнула закрывающаяся дверь.
Мы с шефом остались одни. Как в старые добрые времена, когда нас связывали не только холодные цепи отношений начальник — подчиненный, но еще и крепкая надежная дружба. Сейчас ее уже не было. О какой дружбе можно говорить после того, как год назад мы едва не убили друг друга? Такое не забывается.
Хорошо еще, что между нами нет ненависти. Во всяком случае, я ее не чувствовал. А шеф… Шеф — не знаю. Ему с этим труднее, чем мне. Гораздо труднее. Незаживающая рана в боку ни на минуту не дает ему забыть о том, кто и при каких обстоятельствах ее нанес.
И мое счастье, что он не держит на меня зла… Или, по крайней мере, этого не показывает.
Шеф неторопливо выбрался из своего кресла. Тяжело выпрямился, опираясь на стол. Подошел к окну. Постоял, глядя на то, как вяло копошатся на стройке рабочие.
Я молча ждал.
— Времена меняются, — после долгой паузы сказал Дмитрий Анатольевич. — Раньше все было совсем по-другому. Проще. Четче. Понятнее. Были люди, и была нечисть. Были мы, и были наши враги, наша бесконечная война, наше проклятие… Теперь все иначе. Ты заметил, Алексей?
Я промычал что-то невнятное, не имея ни малейшего понятия, к чему он клонит.
— Еще год назад добро и зло легко можно было разграничить. Можно было провести линию, сказав: по одну сторону от меня адская тьма, которая по сути своей есть чистое зло, а по другую — божественный свет, воплощение вселенского добра. Сегодня это уже не так. Мир опять изменился, Алексей. Всего лишь за год он изменился так, что я его уже не узнаю.
Я пожал плечами.
— А может быть, это мы изменились, а мир как был, так и остался прежним? Просто сменилась точка зрения, и теперь все кажется совсем другим, новым и непонятным. Страшным.
— Может быть. — Вопреки моему ожиданию шеф не стал спорить. — Может быть, и так. Но только это ведь еще хуже. Мир может измениться и помимо нашей воли. Его плоть и кровь во власти Господа. Но если изменились мы… Значит, мы этого и хотели.
— Можно оспорить.
— Можно, — вновь согласился шеф, отворачиваясь от окна. — Оспорить можно все. Но сколько бы мы ни спорили, суть останется прежней: раньше мы бились душой и телом. Добро против зла. Меч против когтя и клыка. Сила против силы. Если мы побеждали — тьма отступала, если проигрывали — шла вперед. Все было честно и просто.
— А теперь? — Я решил все-таки поддержать беседу.
— Теперь уже не так. Наши победы и поражения больше не стоят ничего. Тьма сменила тактику. Она больше не идет в прямую схватку, не выставляет своих бойцов против наших. Вместо этого зло медленно и незаметно просачивается в наши же ряды, подобно кислоте разъедает изнутри, подтачивает силы и решимость. В такой ситуации меч практически бесполезен. Сталью или даже серебром невозможно рассечь туман. А ныне тьма уподобилась именно ему. Она нигде и одновременно повсюду… И она побеждает.
Я молчал, не зная, как понимать эти слова: как завуалированное обвинение или как чистосердечное признание. Хотя, скорее всего, они не были ни тем ни другим.
— Она подобно вонючему смогу просачивается в каждую щель, душит, травит, терзает. Я чувствую ее едкое дыхание, чувствую, как она наползает на город, пожирая души и щедро разбрасывая семена грядущего зла… И уверен, что ты тоже ее чувствуешь.
— Ничего я не чувствую, — сердито буркнул я. — Ничегошеньки.
Склонив голову, шеф взглянул на меня. И в его взгляде я увидел… Что это было? Разочарование? Или смущение?
Он кивнул.
— Хотя, может быть, ты и не чувствуешь. Но разве это что-то меняет?
— Как сказал бы на моем месте любой священник, вам, Дмитрий Анатольевич, просто не хватает веры. Вот вы, заранее прошу прошения, и дергаетесь, не зная, что делать и куда податься.
— А что такое вера? — тихо спросил шеф. — Можешь ты мне, старику, инвалиду, объяснить, что такое вера и чего конкретно мне не хватает?
Я усмехнулся.
— Насчет этого вы бы лучше не у меня, а у наших святых отцов спросили. Им должно быть виднее. Вера — это в их ведомстве, не в моем.
— А разве ты сам не можешь ответить? Не знаешь?.. Как же ты тогда можешь судить о вере, если даже не знаешь, что это такое?
Мне оставалось только вздохнуть и пожать плечами.
Положительно, этот спор имел столько же смысла, как несостоявшийся дождичек в прошлый четверг.
— А зачем мне это знать? — Я растянул непослушные губы, изображая беззаботную ухмылку. Ухмылка получилась, а вот беззаботность — нет. Ну и плевать. — Что для меня вера? Весь город все равно считает меня человеком, продавшим душу в обмен на не пойми что. И, что самое плохое, я не могу утверждать, что они так уж не правы. Мне даже в церковь не войти — давит, а вы, шеф, толкуете о вере. Разве для этого вы просили меня остаться?
Довольно долго Дмитрий Анатольевич молча смотрел на меня. Потом вздохнул.
— Ты изменился, Алексей. С тех пор как… — Он недоговорил, оставив пустые слова вкупе со старыми воспоминаниями болтаться в воздухе. И просто констатировал: — Ты изменился. С каждым днем в тебе все яснее говорит тьма. Ты действительно теряешь душу, Суханов. Всюду таская с собой этот проклятый кинжал, ты медленно теряешь душу…
Я молчал, в упор глядя ему в глаза. И шеф первым отвел взгляд. Как это всегда бывало в последний год — первым.
— Если тебе так нужен напарник, — тихо сказал он, — можешь взять Водовозова. Он уже давно без дела болтается. Или еще можно Семена Лихого из отпуска отозвать… Я позвоню.
Я медленно покачал головой.
— Не нужно. Сам справлюсь. Честно говоря, мне одному будет даже проще.
Шеф не стал спорить. Просто кивнул.
— Как хочешь… Тогда иди.
Не произнеся больше ни звука, я медленно поднялся со стула. Кивнул на прощание шефу и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Эх, шеф, шеф. Как же укатал тебя прошедший год. Железный ведь был мужик. Стальной! Не боялся ни Дьявола, ни Бога… А теперь?
Или все-таки он прав и корни проблемы кроются во мне самом? В искаженном видении мира, который я вижу сквозь матовую призму овладевшей мной тьмы?..
Сквозь зубы втянув сухой душный воздух, я повернулся к переминавшемуся неподалеку охраннику. Рявкнул:
— Мой пистолет! Давай сюда! Живо!
Сидевшая за своим столом Маринка вздрогнула и сделала вид, будто полностью поглощена бумагами.
* * *
— Леха, подожди!
Я уже успел выйти из здания и спуститься с крыльца, когда меня окликнули. Я вздохнул — вести разговоры мне сейчас не очень-то хотелось, — но все же замедлил шаги, позволяя Дмитрию Водовозову пристроиться рядом.
— Ну что? — жадно спросил он. — Как побеседовали?
Я пожал плечами, машинально отметив, что наспех пристегнутая кобура все-таки немного сковывает движения. Вообще-то следовало бы поправить, но я же не собирался за периметр. А уж до дома как-нибудь дойду и так. Надеюсь, оружие мне при этом не понадобится.
— Да ничего. Нормально.
— Новое задание?
Под обреченный вздох Митяя я кивнул.
— Везет же некоторым, — обиженно проворчал он, заставив меня поперхнуться едким смешком. — А для меня, значит, опять дела нет. Сижу тут при штабе, как клоп под диваном… Куда тебя кинули?
— Юго-запад, — вяло процедил я. — Лесопарковая зона сразу же за медгородком. Помнишь еще?
Водовозов только крякнул, взлохматив пятерней затылок. Еще бы ему не помнить — после визита в те места он провалялся в больнице почти два месяца. А потом еще вдвое больше просидел в карантине, пока врачи пытались понять, почему болтающийся в крови вирус ликантропии никак не действует на этого здоровяка.
— Гадское местечко, — наконец констатировал он. — Кто еще идет?
— Никто. Я один.
— Как это никто?.. Но инструкция… Там же… — Митяй недоверчиво тряхнул головой и в упор уставился на меня. — Врешь ведь.
— Зачем? Думаешь, кому-то от этого легче станет? Один я иду. Один!
— Но почему?
— Потому что Пащенко сказал, что у него нет свободных людей, — буркнул я, пинком отшвырнув в сторону валявшуюся прямо посреди тротуара пивную бутылку. Тонкий пластик обиженно затренькал по камням.
— Нет людей, — тихо сказал Водовозов, оглядываясь в сторону уже скрывшегося за поворотом здания центрального штаба Управления. — Значит, сказал, что нет людей… Леха, подожди меня здесь — я щас быстренько к шефу сбегаю…
Я едва успел ухватить его за плечо.
— Не надо никуда бежать.
Водовозов хмуро посмотрел на меня, явно ничего не понимая. Рука застыла на полпути к кобуре. Но я проигнорировал этот инстинктивный порыв, хотя и не мог его не заметить. В конце концов, это обычная реакция чистильщика — чуть что сразу же хвататься за оружие. Служба обязывает.
— Мить, на самом деле это же просто. Поисковые миссии, дальние рейды, зачистки вампирьих гнезд. Одиночные вылазки в места, помеченные на штабных картах красным пунктиром… Почему, как ты думаешь, мне раз за разом подкидывают задания, от которых с ходу отказываются все остальные?
Он недоуменно мигнул.
— Потому что ты можешь это сделать. Потому что ты лучший.
Я позволил своим губам изогнуться в мрачной иронической ухмылке.
— Может быть… Возможно, ты прав. И Пащенко тоже прав: людей действительно не хватает. Только вот я считаю, что это не самое главное. Я, может быть, и лучший, хотя с этим тоже можно спорить, но беда в том, что я еще и ненужный. Даже более того — лишний. И в городе найдется немало людей, которые будут очень довольны, если однажды я не вернусь с задания.
Водовозов молчал целую минуту, недоверчиво глядя на меня, прежде чем его наконец прорвало:
— Леха, ты что, хочешь сказать, будто они пытаются тебя угробить?! Да ты с ума сошел!
В ответ на этот вопль души я только вяло передернул плечами. Может быть, и сошел. А может быть, и нет. В любом случае тот факт, что в этом городе у меня найдется немало врагов, сомнению не подлежал. И не то чтобы я был уверен, что в их рядах состоит также и Пащенко, но возможности такой все же не отметал.
— Не… Не, Алексей, это все ерунда. Не верю я, чтобы шеф мог на такое пойти. Ну не верю!
— А при чем тут шеф? — Я едва удержался от презрительного фырканья. — Много он сейчас решает, когда Управление фактически целиком под церковью… И, кстати, ты не забывай, что именно я наградил его той раной. Так что не будь таким уверенным. — Заметив, что Водовозов уже открыл рот, я махнул рукой, заранее отметая все возражения. — Год назад, поутру входя вместе с Ириной в город, я думал, что все закончилось, что самое худшее уже позади. Нового Дня Гнева не будет, и отныне мы будем свободны. От света, от тьмы ли — не важно. Свободными… Но, знаешь, в последнее время я все чаще ловлю себя на том, что начинаю думать: а так ли уж я был прав тогда? В конце концов, заслуживаем ли мы той свободы, за которую столь упорно боремся? И так ли уж не правы те, кто считает, что, несмотря на повсеместное засилье Тьмы, именно человек является самым опасным врагом для себя самого?
Перейдя на другую сторону улицы, я свернул под арку — во дворы. Митяй беззвучно шел рядом — угрюмая, молчаливая, думающая о чем-то своем тень, от которой почти ощутимо веяло спокойной дремлющей силой.
Расстегнув куртку, я стиснул потертую рукоять кинжала, чувствуя, как сотни ледяных игл одновременно впиваются в мою ладонь. Где-то далеко-далеко зашевелилась Тьма, безмолвно уставясь на меня мириадами слепых невидящих глаз.
Холодно-холодно-холодно. Темно и тихо. Лишь только колол душу изнутри безжалостный черный лед. Я не знал, виден ли он сейчас в моих глазах. Не знал — и больше всего на свете боялся узнать… Настолько боялся, что в такие моменты всегда прятал взгляд…
Я отвернулся, притворившись, будто мне до ужаса интересно, что происходит в дальнем конце улицы.
— Люди увлеченно грызлись между собой до Дня Гнева. С не меньшим усердием они грызутся и после него. И пусть даже время больших и малых войн ушло навсегда, внутренние свары и интриги пребудут всегда. Ну или хотя бы до тех пор, пока на земле окончательно не воцарится Свет… Впрочем, я искренне сомневаюсь, что это случится в ближайшие лет сто. И нам самим, и нашим потомкам еще досыта хватит теней, как тех, что пришли извне, так и тех, что порождены нами самими.
Идущий рядом Водовозов шумно, с присвистом выдохнул:
— Ладно… Ладно. Предположим, это действительно так. И что ты собираешься делать?
Я вяло повел плечами.
— Идти на задание.
Он удивленно вытаращил глаза. Даже не поворачиваясь к нему, я знал это. Понял по тому, как изменился его голос:
— После того, что ты мне сейчас сказал?
— А что я такого сказал? — Чувствуя, как медленно крошатся глыбы переполняющего меня льда, я повернул голову и сквозь полуприкрытые веки посмотрел на своего коллегу. — Что добрая половина города только обрадуется, услышав о моей смерти?
— Ну… да.
Я позволил себе кривую усмешку.
— И что? Означает ли это, что я должен забиться в темный угол и трястись от страха? Или, может, мне удариться в бега? Ха!.. Да стоит мне сделать это, как на каждом углу только и будет слышно: «Ату его! Ату!»
— Но ведь необязательно бежать. Можно просто отказаться от задания.
— Потому что оно опасно? Так это не ново. Всем нам приходится рисковать, кому-то больше, а кому-то — меньше. Жизнь сама по себе опасна, и нужно просто быть настороже… — Резким движением руки я выхватил из воздуха пролетающую мимо сонную муху. Сжал кулак. — Всегда и во всем нужно быть настороже.
Водовозов кисло поморщился, будто я сказал это ему в упрек. Зря. И не думал даже.
— Не понимаю я тебя, Суханов, — после долгого насупленного молчания проворчал он. — Ты ведь у нас семейный человек… Неужели твоя жена согласна, чтобы ты целыми днями бегал по старому городу, рискуя в один прекрасный день свернуть шею?
Я промолчал и, стиснув зубы, отвел взгляд. Сам того не ведая, Митяй ухитрился ткнуть прямо в больную точку. Когда после окончания предпринятого по мою душу церковного расследования я решил вернуться на работу в Управление, мы с Ириной уже обсуждали этот вопрос. Тогда я сумел настоять на своем, и Ира больше эту тему не поднимала. Но всякий раз, когда я, отправляясь на задание, выхожу из дому, мне больно. Больно оглядываться и смотреть в эти зеленые-зеленые глаза, потому что я знаю, что слезы их не украсят. И, значит, мне нужно изо всех сил постараться, чтобы их не было.
Каждый раз, уходя в старый город, я даю слово Ирине, что вернусь… Ребячество, конечно. Но нам обоим это помогает. Немного, но помогает.
Конечно, лучше всего было бы бросить эту дурную работу. Но я не могу… Пока еще не могу. Только там, среди мертвых коробок брошенных домов и растрескавшегося асфальта, с мечом в руках я становлюсь тем, кто действительно нужен этому миру. Это странно — чувствовать себя живым исключительно в окружении мертвых. Но не более странно, чем краем глаза замечать, как украдкой крестятся соседи, когда я прохожу мимо них на лестничной площадке. И ничуть не более необычно, чем святая вода, которой на прошлой неделе в подворотне меня окатил какой-то мальчишка, пребывая в полной уверенности, что делает доброе дело — изгоняет демона.
Остаток пути мы проделали молча. Я размеренно шел, чуть опустив голову, чтобы солнце не так сильно било в глаза. Водовозов тихо шагал рядом. Наверное, для компании. До самого моего дома он больше не проронил ни слова. Лишь только напоследок пробурчал что-то невразумительное, хлопнул меня по плечу и вразвалочку скрылся за углом.
А я вошел в мутную духоту подъезда.
Лифт конечно же опять не работал, но это было не важно. Все равно я никогда им не пользовался и потому, заметив уведомляющую об этом несчастье табличку, только хмыкнул. И, перескакивая сразу через несколько ступенек, бегом побежал вверх по грязной, исшарканной лестнице.
* * *
Над головой низко-низко висят угрюмые сизые тучи. Кажется, если постараться, их можно даже достать рукой. Тяжелые капли дождя разбрызгивают воду в лужах и бьют по щекам, словно выказывая свое презрение. Но мне все это безразлично. Я давно уже знаю, что проклят. И я улыбаюсь.
Почти двести человек. Еще две сотни жизней во славу Тьмы. Мужчины, женщины, старики и дети — какая разница: их тела еще послужат Владыке. Хотя настоящую ценность имеют лишь души.
Дождь хлещет меня по лицу, пропитывает одежду. С волос на плечи стекает вода. Я смаргиваю повисшие на ресницах капли и поворачиваю голову, чтобы взглянуть на стоящее рядом чудовище. Его почти человеческое лицо с бездонными дырами глаз не выражает абсолютно ничего. Мертвым чужды эмоции. Этот получеловек-полумонстр не чувствует сейчас ничего, даже того удовлетворения, которое приносит хорошо сделанная работа.
А мы действительно сработали очень хорошо.
Мы пришли днем, когда нас никто не ждал и когда большая часть местных была на полях. Невысокий частокол и ржавые мотки самодельной колючки не стали большой проблемой. Уже через полчаса мы были внутри. Люди, конечно, пытались сопротивляться, но атака застала их врасплох… Мы победили.
Кто-то пытался бежать, кто-то сопротивлялся, кто-то, запершись в домах, тихо молил Бога о спасении…
Умерли все.
А те, кто еще не умер, умрут уже очень скоро.
Во славу Жнеца душ человеческих…
Мы победили. Из двух сотен жителей этой жалкой деревушки в живых не должно остаться никого. Те, кому не повезло погибнуть при штурме, захвачены живьем. Они своей кровью напоят Тьму. Их сердца пронзит каменный нож, а фаланги пальцев украсят наспех воздвигнутый алтарь.
Ветер несет над головой тучи. Дождь омывает мое забрызганное липкой глиной и кровью лицо.
Плачьте, небеса, плачьте. Сегодня не ваша победа, сегодня не ваш день.
Наступает новое время. Наше время! Мы пройдем по всем городам и селам этой земли, умножая смерть и страдания. Мы впустим Тьму в этот мир. Она будет править Землей. А немногие избранные, удостоившиеся прикосновения Владыки, будут править Тьмой,
Все будет нашим… Все будет моим!
Услышав пронзительный детский крик, я оборачиваюсь.
Небрежно переступая через скорчившиеся в грязи человеческие тела, один из моих рабов тащит к алтарю девочку лет десяти. Некогда опрятное цветастое платьице перепачкано грязью, руки исцарапаны, на лице синяки. Девочка кричит, изворачивается и изо всех сил молотит кулачками по груди удерживающего ее монстра. По-моему, она даже пытается кусаться. Но это конечно же бесполезно. Зилоты не чувствуют боли. Крохотные кулачки и зубки человеческого ребенка им нипочем.
Монстр бросает девочку на землю и спокойно отходит. Его дело исполнено. Теперь очередь тех двоих, что стоят по бокам окровавленной груды камней, представляющей собой временный алтарь. Один из зилотов хватает девочку поперек туловища. Другой берет жертвенный кинжал — узкий и острый как бритва кусок кремня, прикрепленный к простой деревянной рукоятке. Девочка больше не кричит. Она лишь смотрит. Испуганно и завороженно.
Она смотрит на меня…
И в этот момент словно что-то лопается в моей груди. Что-то такое, чего, я считал, во мне давно уже не должно остаться. Трескается и осыпается бессильным крошевом черный лед.
— Это неправильно, — шепчу я. — Неправильно. Так не должно быть. Только не так…
Зилот-служитель замахивается, хотя я и уверен, что он меня слышит. Эти твари понимают лишь прямой приказ.
— Стоять! — во все горло кричу я.
Жрец замирает, недоуменно повернув голову ко мне… в этот момент где-то совсем близко оглушительно жахает выстрел.
Зилоты, неподвижно застыв там, где их застал мой приказ, смотрят куда-то за мою спину. И я оборачиваюсь.
В трех метрах позади меня стоит какой-то древний старик со столь же древней двустволкой в руках. Руки эго заметно трясутся. Ружье смотрит в землю. Один его ствол помят и вкупе с ржавчиной покрыт многочисленными царапинами, но другой все еще сочится сизым дымком.
Я смотрю в застывшие глаза старика и хочу что-то сказать. Но рот почему-то заполнен кровью, а язык уже не хочет повиноваться мне.
Я опускаюсь на колени, будучи не в силах больше стоять.
Девочка выворачивается из рук держащего ее монстра и бросается бежать. На нее никто не обращает внимания. Все взгляды обращены только на меня.
Капли воды медленно стекают по моему лицу… Плачьте, небеса, плачьте. Плачьте обо всех нас.
Уже лежа на теплой и мягкой земле, сквозь затягивающую зрение красноватую пелену я вижу, как один из зилотов сходит с места и, подойдя к даже не пытающемуся убежать или как-то защититься старику, одним легким движением сворачивает ему шею. Потом не-мертвые рабы обступают меня со всех сторон. Смотрят… И словно чего-то ждут.
Все закрывает липкая густая тьма. Еще одна душа во славу тебе, Владыка. Прими ее…
* * *
Я резко сел, невидяще уставившись в стену напротив. Дышать было невероятно трудно, словно на грудь мне положили каменную плиту. Сердце колотилось как сумасшедшее. Под веки будто сыпанули по горсти песка.
Да-а… Давненько со мной такого не было… Вот с тех пор, как год назад закончилась эта круговерть с апокалипсисом, новым Днем Гнева и явлением мессии, такого и не было.
А теперь, значит, снова?..
Почему? Что такого случилось, что мне вновь пришел указующий сон? Тем более столь мерзкий… Зачем? Как намек? Или как предостережение?..
Рядом сонно зашевелилась Ирина, потревоженная моим резким движением.
— Мм… Алеша… Что случилось?
— Ничего. — Я бросил быстрый взгляд на слабо подсвеченный циферблат часов. Половина пятого. — Все нормально, Ириша. Спи… Все нормально.
Ирина промычала что-то невразумительное и повернулась к стене, совершенно по-детски подтянув колени к животу. Потянувшись, я поправил практически сползшую на пол простыню. Потом осторожно встал и подошел к распахнутому настежь окну. Полной грудью вдохнул теплый, все еще помнивший дневную жару воздух.
Может быть, это просто от духоты? Может, это все-таки был самый обычный сон, а все остальное — лишь только моя фантазия? Может быть, это вовсе ничего не значит?.. Нет, я лишь пытаюсь обмануть сам себя. Этот сон не мог ничего не значить. То, что на меня вновь обратили внимание высшие силы, не могло ничего не значить. Вопрос лишь в том, что именно хотел сказать мне отправитель этого послания… Кстати, насчет его личности у меня не было никаких сомнений. Такая откровенная дрянь могла прийти только из нижнего мира…
Оглянувшись на тихо посапывающую Ирину, я осторожно вышел на кухню. Присел у окна. Не зажигая света, практически на ощупь отыскал кисет. Закурил. Табак был ерундовый — не столько табак, сколько опилки, но сейчас мне было наплевать. Я даже не пытался почувствовать его вкус.
Я думал… Вернее, я пытался думать, но в голову почему-то не являлось ни одной толковой мысли. Только поселившееся в груди предчувствие чего-то неприятного упорно грызло душу изнутри. Но это было вполне понятно, после такого-то сна…
Вышвырнув в окно окурок, я сходил в спальню, прихватил стоявший у кровати меч. Вернулся в кухню, достал точильный камень и устроился прямо на полу у окна. Ирина, конечно, мне потом еще припомнит ту грязь, которую я здесь собираюсь развести. Но это — потом. Сейчас же мне больше всего требовалось успокоиться. А что может вернуть равновесие лучше, чем тихое, монотонно повторяющееся «вш-шш-шир» точильного бруска по холодной тускло поблескивающей стали?
Уперев острие меча в стену и тем самым безбожно попортив обои, я продолжал монотонно водить бруском по тихо поскрипывающему металлу до тех пор, пока небо за окном заметно не посветлело и пока на кухню не зашла широко зевающая Ирина. Только тогда я встал, машинально отметив, что вожделенное спокойствие так и не пришло. Внутренняя тревога всего лишь сменилась гложущей пустотой где-то под сердцем и далеким неясным раздражением.
Ирина коротко взглянула на присыпанный грязно-серой пылью пол, на обнаженный меч в моих руках, на меня самого. Едва слышно вздохнула, уже шагнув вперед. Оттолкнула в сторону холодную, безжизненную сталь. Я послушно разжал пальцы, заставив меч обиженно звякнуть о пол, и вместо мертвой рукояти сжал в ладони теплые пальцы Ирины.
Я смотрел в ее зеленые-зеленые глаза и видел в них… Любовь видел, обиду, настороженность, даже страх немного — за меня, дурака, страх. А вот льда я не видел. Не было льда в ее глазах… Это хорошо. Это правильно — никакого льда.
— Алеша, что с тобой?
— Все нормально, Ира. Поверь мне — все нормально. Просто я немного… — Я проглотил застрявший в горле ком. — Ну ты же знаешь, что мне сегодня на задание.
Она вздохнула.
— Алеша… это опасно?
— Да.
Я не стал врать. А и захотел бы, так не смог — она бы все равно поняла. Если у Ирины что и осталось от ее былых сверхспособностей, так это умение мгновенно различать правду и ложь… Хотя, может быть, в этом умении и нет ничего сверхъестественного — обычная проницательность и отточенная до бритвенной остроты интуиция. Я не знаю. И никогда не спрошу, потому что не уверен, хочу ли это знать.
В любом случае обмануть Ирину практически невозможно… Да мне и незачем врать. Нечего скрывать. Когда-то она уже смотрела мне в душу, видела все — и хорошее, и плохое. И если она до сих пор остается рядом со мной, значит, принимает таким, какой я есть. Со всеми преимуществами и недостатками.
Ирина медленно кивнула.
— Алеша, может быть, тебе стоит отказаться от этого задания? Ты же можешь. Имеешь такое право.
— Нет…
— Тебе нужен отдых. Хотя бы несколько дней, может быть — неделю. Возьми отпуск. Отдохни. Походи по улице, посиди с друзьями, потренируйся — просто в спортзале. Без всяких вылазок, экстремальных зачисток и зубовного скрежета.
— Все нормально, Ира. — Я помотал головой, чувствуя, как дрогнул мой голос. — Мне не нужен отдых. Я в норме.
— Нет, нужен. Я же вижу. Я чувствую. Алеша, ты — на грани. Еще немного, и… — Ирина выдернула руку из моей ладони и отвернулась. Плечи заметно дрогнули. — Алеша, что-то случится сегодня…
Я шагнул вперед, чуть не наступив при этом на валяющуюся под ногами дурацкую заточенную железку, и снова взял ее за руку.
— Нет, Ира. Ничего не случится. Я вернусь. Клянусь тебе именем Господа нашего: я вернусь. Ты же знаешь, что я всегда возвращаюсь.
Она кивнула, не оборачиваясь.
— Знаю… Я верю тебе. Иди, Алеша. Иди и возвращайся.
— Я всегда возвращаюсь, — тупо повторил я, подбирая меч и вкладывая его в ножны. — Всегда.
Я не видел стоящую за спиной Ирину, но знал, что она сейчас смотрит на меня. Я чувствовал ее взгляд.
Так… Рубашка, джинсы, куртка. Пояс… Кармашек с освященной солью практически пуст — в следующий раз, когда явлюсь в контору, надо будет пополнить запас. А пока обойдусь обычной столовой. Это, конечно, не совсем то, что нужно, но тоже сгодится, если не забывать, что для мертвяка стандартная доза теперь должна быть втрое больше. Колышков осиновых осталось только два… Ладно, не на вампиров же я сегодня иду.
Кобура. Затянув ремень, я достал пистолет из-под подушки. Старые привычки не умирают — ложась спать, я все еще кладу под голову пистолет, хотя Ирине это пристрастие не очень-то нравится. Она говорит, что пятна оружейного масла очень трудно отстирываются.
Перевязь. Меч. Кинжал… Ничего не забыл?.. Я присел, завязывая шнурки. Ирина молча стояла рядом. Я поймал себя на том, что упорно стараюсь не поднимать взгляд, что боюсь посмотреть ей в лицо, боюсь увидеть застывшую в этих прекрасных зеленых глазах боль.
Я медленно встал. Подпрыгнул на месте, повел плечами, проверяя, не сковывает ли движения навьюченная на меня амуниция. И, собравшись с духом, поднял-таки глаза.
Я был не прав. Боли в ее глазах не было. Была обреченность. Тихая и оттого гораздо более страшная обреченность, с которой тысячелетиями жены провожали своих мужей на бой.
На бесконечно долгий миг мне стало страшно.
Зачем я это делаю?.. Ведь это не моя война. Вот уже год, как эта война — не моя. Я уже сделал все, что мог, для этого мира. Прав я тогда был или не прав — это уже не важно. Я свое дело сделал.
Я больше ничего не должен этому городу и этому миру. Я никому больше ничего не должен.
Так зачем же я снова иду туда?.. Ради недостижимой победы Света? Ради плотным кольцом обступающей город Тьмы?
Или ради себя самого?..
— Алеша…
Я замер, до хруста стиснув в ладони ни в чем не повинную дверную ручку. Я знал, что, если Ирина меня сейчас попросит… если только попросит, — я плюну на все, переломлю меч, вышвырну в окно пистолет, утоплю в речке кинжал. Я уйду из Управления. Может быть, я буду сожалеть об этом всю свою жизнь, но я это сделаю… Если она попросит.
А еще я понимал, что Ирина это тоже знает. И, не поворачиваясь, даже не видя ее лица, чувствовал, как она колеблется.
Она не попросила. Сказала только:
— Пожалуйста, Алеша… Будь осторожен.
Я вздрогнул. И мягко прикрыл за собой дверь.
* * *
Юго-западные ворота Челябинска самые мощные, надежные и хорошо защищенные из всех. И они же самые малоиспользуемые. С той стороны приходит мало караванов и еще меньше путников. А те, что все-таки ходят — преимущественно из Златоуста и Миасса, — чаще всего предпочитают заранее описать дугу и войти в город с юго-востока, по Копейскому шоссе.
Объясняется это просто: к юго-западу от периметра находятся наиболее неприятные районы старого города, густо заселенные самой опасной нечистью. Вампиры, оборотни, навьи, мертвяки — эти твари подчас совершенно открыто бродят по мертвым улицам и проспектам… Теперь к ним добавились еще и зилоты.
И люди…
Пока я шел к воротам, в голове у меня вертелась одна пренеприятнейшая мыслишка. Я гнал ее, но она упорно возвращалась, заставляя меня снова и снова перебирать в уме детали сегодняшнего сна и гадать, на что намекает его посланец. И не должен ли я…
Нет. К черту все! С такими мыслями вообще нельзя выходить за периметр. Там не прощаются ошибки и вцепившаяся в горло нечисть не приемлет объяснений и оправданий. Отвлекся, задумался, позволил какой-нибудь твари подкрасться незаметно — чья в этом вина? Я взъерошил волосы и постарался сосредоточиться на предстоящей работе. Получалось, впрочем, довольно слабо. Возможно, Ирина права, и я действительно потерял форму. Быть может, мне действительно не помешал бы отпуск.
Только сейчас уже поздно об этом думать. С полдороги не возвращаются, особенно когда идут на кладбище… Даже если забыть про кресты и могилы, кладбищем можно считать весь старый город. Могильные курганы человеческих мечтаний и надежд.
Городские ворота были закрыты наглухо. И иного трудно было ожидать. Оставить вход открытым и без присмотра хотя бы на полчаса означает запустить в город такую порцию ночных кошмаров, которая будет нам всем, аукаться еще много лет. При малейших признаках и не только признаках — даже намеках на подобное пренебрежение обязанностями — командующему сектором грозит, самое меньшее, инквизиторский подвал. И то же самое — его заместителям за то, что не доложили вовремя о сумасшествии начальника.
Волочить в подвалы было некого. На периметре все в полном порядке. Ворота заперты. На вышках несли службу бдительно вглядывающиеся в даль часовые. Вдоль стены, с интервалом в две-три минуты, не больше, ходили патрули.
Армейцы несли службу на совесть. Может быть, потому, что новый командующий челябинской дивизией все еще не бросил ненавистную простым солдатам привычку — неожиданно наезжать с инспекцией. А может быть, сыграли свою роль недавние новости из соседнего Кургана, где прямо средь бела дня за периметр прорвалась стая оборотней. По официальным сводкам, потери среди населения составили без малого шестьдесят человек… Это если не считать раненых и возможно зараженных вирусом ликантропии, которых после выявления болезни также можно будет с чистой совестью приравнять к покойникам.
В любом случае бдительность местных вояк была на высоте. У меня не только проверили документы, но даже заставили расписаться в вахтенном журнале как виновника внепланового открытия ворот. Впрочем, открытием это можно назвать только технически. На деле тяжелые стальные створки под истошный визг захлебывающихся от натуги электродвигателей разошлись ровно настолько, чтобы мне, едва не обрывая пуговицы, удалось протиснуться. И тут же с глухим чмоканьем снова сомкнулись позади, отрезав меня от всего цивилизованного мира.
Я остался один на один с тенями погибшего тридцать лет назад города. Один, несмотря на мелькающие на вышках лица и напряженные взгляды всматривающихся в даль часовых. Они, если что, может быть, и поддержат меня огнем. Но за стену не выйдут никогда, что бы ни случилось.
Так требует устав. И это вполне разумная и оправданная мера. Армия сильна только на стенах, там она превращается в несокрушимый заслон, с успехом сдерживающий постоянный неослабевающий напор нечисти. За городом же все иначе. Большие группы, как бы хорошо обучены и вооружены они ни были, вне защиты стен бесполезны. Они только притянут, к себе всех окрестных тварей. И в итоге полягут до последнего человека, лишь пополнив ряды осаждающего город легиона Тьмы. Но там, где не пройдет ощетинившаяся начиненными серебром стволами армия, вполне способна пробраться маленькая сплоченная группа, умеющая хорошо прятаться и уходить от ненужных столкновений. Вне периметра — территория одиночек. Таких, как я…
Спиной ощущая нависающую надо мной массивную громаду ворот, я торопливо осмотрелся. И, не заметив ничего на первый взгляд опасного, скользнул в ближайший же переулок, торопясь как можно скорее убраться из поля зрения дежуривших на вышках пулеметчиков и обходящих стену патрулей.
Еще одна вполне разумная мера предосторожности. Если сейчас из-за соседнего угла на меня выскочит, к примеру, оголодавший оборотень — часовые, несомненно, начнут стрельбу. И в этом случае находиться в простреливаемой зоне мне очень-очень не хотелось бы, потому как пули не всегда летят туда, куда целится держащий в руках оружие солдат.
Глупо было бы попасть под выстрел своих же. Глупее не бывает.
С одиноким же ликантропом, вампиром или тем более мертвяком я вполне способен справиться и собственными силами. Сторонняя помощь мне в этом не нужна.
Осторожно ступая по растрескавшемуся асфальту, я прокрался вдоль кирпичной стены слепо таращившегося пустыми глазницами окон дома. Пересек заваленный слежавшимся мусором двор. И вышел на узкую параллельную основному проспекту улочку.
Держа меч наготове, я прислушался. Понюхал пахнувший сухой пылью воздух… Откуда-то издалека едва ощутимо несло дымом. Нехорошо.
В такую жару даже самая слабая искорка легко могла обернуться стихийным бедствием. Если начнется пожар… Я помнил, что творилось на северо-западе среди садовых домиков и дачных участков три года назад, когда горел лес. Пламя обошло чуть ли не половину района, выгорело все, что только могло гореть. И что не могло — тоже сгорело.
Одно хорошо — в тех местах, где недавно побывал огонь, избегала появляться нечисть. Не знаю почему, но факт остается фактом: мертвяки, вампиры, оборотни — все они одинаково обходили стороной свежие пожарища.
Иногда в связи с этим у меня возникало искушение: а не поджечь ли старый город?.. Впрочем, вряд ли у меня что-нибудь получилось бы. То, что могло случиться среди тесноты большей частью деревянных садовых домиков, не прошло бы на центральных городских улицах. Здесь, среди многоэтажных бетонных и кирпичных коробок, огню просто негде разгуляться.
С одной стороны меня подпирала уныло-серая, густо опутанная колючкой, исчерченная паутиной трещинок и царапин бетонная стена периметра. С другой — уходила вдаль улица, стиснутая с боков ровными рядами брошенных зданий. Присыпанные битым стеклом грязные тротуары. Зияющие зловещей пустотой провалы подъездов. Оставленные под окнами никому не нужных квартир некогда сверкающие и дорогие автомобили. И тишина. Мертвая, давящая на нервы тишина, нарушаемая лишь тихим, едва слышным поскрипыванием какого-то насекомого и слабым шорохом едва ощутимого ветерка.
Звуки старого кладбища, размером раз в пять большего, чем заключенный в тесную кожуру стен новый Челябинск.
Я еще раз огляделся по сторонам, уделяя особое внимание темным провалам окон. Потом хмыкнул, забросил меч за спину и побежал, стараясь держаться ближе к середине улицы и огибая попадающиеся на пути ржавые останки машин.
Минут через десять, когда извилистая лента периметра вместе с неизменно сопутствующими ей пулеметными вышками скрылась за несколькими рядами уныло сгорбившихся домов, я вновь вернулся на проспект. Идти здесь было несравненно легче. И, пожалуй, немного безопаснее. Широкое открытое пространство по обеим сторонам дороги давало неплохие возможности для маневра и резко снижало шансы местной нечисти подкрасться незаметно. Но осторожность терять все равно не стоило. Хотя бы потому, что среди бесформенных груд ржавого металла, в который превратились небрежно сброшенные с дороги бульдозером старые авто, вполне мог затаиться… да мало ли кто там мог затаиться.
Миновав мертвый перекресток, над которым все еще покачивался, смотря подслеповатыми глазами на опустевшую дорогу, светофор, я остановился неподалеку от завалившегося набок автобуса. Осторожно присел на корточки. Провел ладонью по пыльному крошащемуся камню. Осторожно растер в пальцах и понюхал попавшийся под руку крохотный комочек шерсти.
Сегодня ночью. Часов пять-шесть назад, не более. Расчертившие асфальт пятью почти параллельными линиями царапины еще совсем свежие. Рыжевато-серые ворсинки шерсти маслянистые на ощупь и характерно пахнут мускусом… Все ясно.
Оборотень. Сравнительно молодой. Можно даже сказать — свеженький, не успевший еще до конца утратить те признаки человечности, что у ликантропа теряются в последнюю очередь: привычка к прямохождению и противостоящий палец на передней лапе.
Держа руку поблизости от рукояти меча, я медленно выпрямился. Внимательно обвел взглядом ближайшие дома, подъезды и переулки. Молодой свежеобращенный оборотень — это плохо. Такие редко ходят вне стаи. А стая… Стая — это не то, с чем я хотел бы повстречаться. Даже днем. И даже имея в кармане три обоймы серебряных пуль.
Оборотни — опасные противники. Они сочетают в себе одновременно человека и зверя. Привычка сбиваться в стаи, умение принимать нестандартные решения, многократно превосходящая человеческую сила и звериная реакция вкупе с безошибочным инстинктом убийцы делают их самыми опасными представителями нечисти в наших местах… Южнее, в казахстанских степях, по доходящим оттуда скупым сводкам, недавно появились еще более неприятные твари: теневики — невидимые ночные убийцы. Но до наших мест они, слава богу, пока еще не добрались. И лучше уж я буду надеяться, что не доберутся…
Порыскав вокруг, я убедился в полной правдивости своих первоначальных выводов. Здесь действительно побывали оборотни. Следы были хоть и слабые, но вполне однозначные: средних размеров стая, примерно из полудюжины когтистых монстров, сегодня ночью пересекла эту улицу и углубилась в прятавшийся за домами весьма неприглядного вида дворик.
Пожалуй, стоило бы пройти по следам и, если повезет, отыскать дневное логово этих тварей. Но я, стоя в тени старого обрюзгшего здания, медлил.
Не нравился мне этот дворик. Что-то в нем было такое… неправильное.
Сосущая пустота в груди, которой напоминал о себе инстинкт предощущения опасности, не оставляла ни на минуту. Предостерегала. Упорно требовала вернуться на относительно безопасный проспект. Рукоять кинжала холодными иглами жгла ладонь. Черными змеями ползли по улице испускаемые им щупальца тьмы.
Ладно. Хотя бы раз поступлю так, как требует здравый смысл. Хвостатых пусть ищет дежурный патруль, а у меня другое задание… В последний раз обежав взглядом убогий дворик, заваленный выброшенной из квартир еще во времена засилья мародеров истлевшей мебелью, я покачал головой и вернулся на проспект.
За следующий час, потраченный на то, чтобы добраться до старого медгородка, я еще раз убедился в том, что эта часть старого города считается самой густозаселенной не напрасно. Следов нечисти здесь было великое множество. На асфальте отчетливо виднелись царапины, оставленные когтистыми лапами оборотней. В собравшейся на тротуарах пыли остались следы по-птичьи подпрыгивающих при ходьбе вампиров. Заставленную почерневшими каркасами киосков торговую площадь облюбовали для своих прогулок едва волочащие ноги мертвяки. И — о да! — кое-где встречались похожие на разлапистые трилистники отпечатки копыт зилотов.
Свежие и не очень, отчетливые и практически неразличимые, ведущие к периметру и от него — следы были повсюду. Много следов… Достаточно много, чтобы это казалось подозрительным.
Когда я в прошлый раз — месяца два или три назад — бывал в этих местах, следов было меньше. Намного меньше. Это означало, что либо вся городская нечисть зачем-то решила собраться в одном районе, либо… Либо большинство этих тварей — пришлые. Но тогда возникает закономерный вопрос: что их притянуло сюда? И для чего?.. На ум не приходило ни одной толковой идеи.
Впрочем, собирать мысли — не моя забота. Я чистильщик, солдат несуществующего фронта, специалист по уничтожению нечисти, а не штабной аналитик. Думают пусть большеголовые ребята из ведомства Хабибуллина. А я буду делать то, что у меня получается лучше всего, — мечом махать.
Зарекся я ломать голову над проблемами мироздания. Еще в прошлом году зарекся. Неблагодарное это дело. Чреватое инквизиторскими застенками.
Обнаружив очередную неровную цепочку свежих следов, ведущих прямиком в полутьму ближайшего подъезда, я только фыркнул себе под нос. И уже прошел мимо, когда все тот же инстинкт чистильщика холодными пальцами пробежавших по спине мурашек заставил меня резко развернуться и потянуть из-за спины меч.
В темном квадрате щербатого дверного проема отчетливо промелькнула бесформенная тень. Послышались медленные шаркающие шаги и глухое невнятное урчание. Слабый ветерок, заставив поперхнуться, дохнул в лицо едко-кислым запахом разложения.
Держа меч наготове, я ждал.
Из полумрака подъезда в яркие лучи утреннего солнца тяжело вывалился мертвяк. Слепо помотал косматой головой. И с ходу попер в мою сторону, неловко загребая в воздухе руками… Вернее тем, что осталось от его рук.
Я поморщился. Ходячий труп был настолько изъеден разложением, что на него невозможно даже смотреть без содрогания. Рваные лохмотья, некогда бывшие одеждой, запятнала белесая плесень. Мертвенно-серая кожа ссохлась и полопалась, из-под нее в некоторых местах виднелась грязно-белая кость. Лицо… Я вряд ли смогу подобрать подходящие слова, чтобы его описать. Достаточно упомянуть, что глаз у мертвяка не было — вместо них в пустых глазницах скопилась какая-то студенистая неопределенного цвета слизь, при каждом шаге омерзительно подрагивающая. Как желе.
Мерзость…
Я недовольно покачал головой. Связываться с этой ходячей страхолюдиной мне не хотелось совершенно. И не потому, что она была столь опасна. — нет, справиться с таким мертвяком смог бы даже только вчера вышедший из учебки новичок. Просто слишком уж противное это дело… Меч потом чистить. Да и брызнет еще не дай бог…
В принципе мертвяка можно было и не трогать. С трудом ковыляя на подламывающихся ногах, он все равно не сможет меня догнать, если я вдруг решу отступить. И не будет никакого греха в том, что я оставлю его в покое. Все равно уже через несколько дней, максимум через неделю, тление изгложет тело настолько, что даже та призрачная не-жизнь, что наполняет его сейчас, вынуждена будет уйти. И тогда бывший ходячий труп быстро превратится в нашедший свое последнее пристанище где-нибудь под забором чистенький скелет.
В любом случае неприятностей он уже не доставит никому. Не успеет просто.
Пока я колебался, разрываясь между долгом и отвращением, мертвяк упорно ковылял в мою сторону. За неимением глаз он меня, конечно, не видел. Но чувствовал… Мертвые всегда хорошо ощущают живых. Наверное, потому что чувствуют в них то, чего лишены сами, — душу.
Я шагнул в сторону, уходя с его пути и надеясь, что мертвяк пройдет мимо. Но он повернул, упорно пытаясь заграбастать меня своими полусгнившими лапами. Я отступил снова. И вновь мертвец сменил курс, медленно надвигаясь на меня. Упрямство и чутье у него все еще были на высоте. Это означало, что оставлять его за спиной не рекомендуется. Встав на след, такой мертвяк способен тащиться за своей намеченной жертвой до последнего: пока не догонит, пока не упадет, либо — третий вариант — пока его не собьет с пути другая потенциальная добыча.
Нужен мне такой хвост?
Забросив меч в ножны, я спокойно ждал, пока кривые пальцы мертвяка не оказались в опасной близости от моей шеи. И только потом скользнул в сторону, уклоняясь и одновременно заходя мертвецу за спину…
Сухой хлопок выстрела громовым эхом промчался по пустой безжизненной улице, отразился от стен домов ушел в небо.
Обыкновенно ходячий труп не так-то просто убить с помощью огнестрельного оружия — для этого в его теле слишком мало уязвимых мест. Но выстрел в затылок с расстояния трех шагов разрывной пулей — как раз тот способ, которым это можно сделать. Вообше-то технически даже после этого мертвяк все еще остается живым. Но на самом же деле… С разваленной надвое черепушкой всего лишь встать на ноги — задача абсолютно непосильная даже для свежего трупа.
Руки и ноги мертвяка все еще слабо шевелились, но это были последние судороги.
Я спокойно вернул пистолет в кобуру. Носком ботинка легонько толкнул с веселым звоном покатившуюся по асфальту гильзу. И, поморщившись от вновь ударившего в нос запаха гнили, побежал прочь, пока на звук выстрела не решил заглянуть еще кто-нибудь из местных обитателей.
* * *
Мимо пустых больничных корпусов я прошел, соблюдая максимальную осторожность. Это не то место, к которому можно было бы отнестись легкомысленно. Окутывающую бывший медгородок тьму я почувствовал еще задолго до того, как увидел его ржавую металлическую ограду. В воздухе ощутимо пахло застарелой ненавистью и болью. Я не представлял себе, что случилось здесь тридцать лет назад сразу после Дня Гнева, но эхо прежнего зла до сих пор витало в воздухе. И, естественно, как магнитом притягивало в эти места всевозможную нечисть.
Эта часть старого города вообще была максимально загажена, если только о заражении тьмой можно так говорить. Зло человеческое смешалось здесь со злом иномировым. Обычные для любой больницы эманации человеческих страданий. Призрачная тень захлестнувшего все и вся мародерства. Первая битва скорбных остатков городской милиции и наспех собранной добровольной дружины с передовыми отрядами накатывающейся на город нечисти. Их сокрушительное поражение… Плюс еще что-то старое и непонятное.
Вдобавок здесь же находились и могилы тех несчастных, кто смог пережить Гнев Господень, но не сумел вынести сумасшедшее напряжение первых недель и месяцев после апокалипсиса. В те дни еще никто не подозревал о поразившем мир проклятии. Тела умерших, вместо того чтобы благоразумно предавать очистительному огню, по старинке хоронили в земле.
Последствия не замедлили сказаться: умножая и без того достигший небывалых величин хаос, городские улицы заполонили восставшие мертвецы. Вскоре к ним присоединились вампиры. А еще чуть позже — оборотни.
Прежде чем был найден эффективный способ защиты от нечисти и построен периметр, прореженное рукой Господа население города сократилось еще на треть. Выжил в среднем лишь каждый пятнадцатый. Но Челябинску еще повезло. В Екатеринбурге, Кургане, Уфе — во всех ближайших областях потери были гораздо больше. Некоторые города вообще обезлюдели практически полностью.
Вообще чем больше город — тем сильнее по нему ударил День Гнева и его последствия. Население Москвы, к примеру, сократилось чуть ли не в тридцать раз. Это по слухам. Каковы были потери на самом деле, не знает никто. Достоверной информации нет даже у официальных властей бывшей столицы… Или же они ее скрывают, что тоже наводит на печальные мысли.
В любом случае известно, что столица пострадала очень сильно. Зато жители какого-нибудь затерянного в лесу хутора Малые Мытищи о случившемся конце света узнали, лишь когда перестало работать радио и не пришла в срок машина с продуктами.
Вот и гадай после этого: то ли Господь Бог обладает столь изощренным чувством юмора, то ли корни случившегося все-таки следует искать среди людей.
Как бы то ни было, такой, какой была раньше, жизнь людей больше не будет никогда. И дело не в том, что сегодня человечеству приходится отгораживаться от внешнего мира железобетонными стенами, километрами колючей проволоки и стволами заряженных серебром автоматов. И даже не в том, что существование Бога со всеми вытекающими из этого последствиями вот уже три десятка лет считается непреложно доказанным фактом.
Просто добро и зло перестали быть некими абстрактными категориями. Свет и Тьма вошли в реальную жизнь. И хотя для обычного среднего человека Свет не всегда является добром, а Тьма — злом, он все равно может, не покривив душой, сказать: «Да, добро существует. Да, и зло существует тоже. Я уверен. Я знаю точно».
А тот, кто видел их воочию, тот, кто смотрел в глаза воплощенной Тьме и сподобился чести узреть истинный Свет, может добавить к этому, что именно их вечная борьба и есть то, что люди называют жизнью. И что избыток одного из начал — не важно какого — неизбежно приведет к ее гибели…
Сейчас вокруг, несомненно, ощущался избыток тьмы. И это мне не нравилось. Обыкновенно, ходя по старому городу, все время чувствуешь ее мягкое щекочущее дыхание. К нему привыкаешь, сживаешься, принимаешь как должное. Но сейчас в этом месте мрака что-то слишком уж много. Даже по моим меркам — много.
Что за дела здесь творятся? Откуда столько зла?
Заранее расстегнув куртку, чтобы в случае чего легче было выхватить кинжал, я медленно скользнул вдоль выщербленной кирпичной стены брошенного больничного корпуса. Держа руку на рукояти меча, заглянул за угол.
Грязные стены приемного отделения. Угрюмая пустота окон. Многолетний слой грязи на ступенях лестницы, ведущей к выбитым дверям. Мертвая — ни единой травинки — земля. Стоящая у стены машина с практически неразличимым красным крестом на насквозь проржавевшем боку.
Никого… Ничего… Только ощущение впившегося в спину взгляда, ни на секунду не покидавшее меня с тех пор, как я перелез через ржавые прутья забора.
Чуть опустив меч, я, наверное, уже в двадцатый раз крутанулся на месте, пытаясь засечь неуловимого наблюдателя… Нет. Никого. А между тем лопатки у меня буквально свербели от чужого, холодного, щедро наполненного ненавистью взгляда.
Ох, нехорошее это место… И предчувствие у меня тоже нехорошее.
Как бы не влипнуть во что-нибудь.
Отделившись от стены, я осторожно вышел на открытое место. Присел, рассматривая отпечатавшиеся в пыли следы.
Зилоты. Много. И совсем недавно… Что там говорил Пащенко? Поищи алтарь?.. Умник хренов. Тебя самого бы сюда. Посмотрел бы я на твои подвиги.
Но, скорее всего, он прав. В том месте, где собралось столько зилотов, наверняка должен быть алтарь. Вот только где его искать?.. Правильно — в эпицентре заполнившей все вокруг тьмы. А где этот эпицентр находится?.. Тоже верно — где-то здесь, внутри больничных корпусов.
Только вот я почему-то не имею ни малейшего желания лезть внутрь этого многоэтажного лабиринта коридоров, палат и переходов. В подобных местах драться сложнее всего, это я не понаслышке знаю. Там, внутри, у меня не будет ни пространства для маневра, ни пути для отступления. А уж лезть на рожон без карты внутренних помещений и схемы переходов… Форменное самоубийство.
Впрочем, алтарь зилотов — это не самое главное в моей сегодняшней вылазке. Я, конечно, поищу его, но не сейчас. И не в ущерб основной цели. Шеф сказал: найти человека. Вот с этого я и начну… Хотя, если подумать, живой человек в этих местах— это нечто абсолютно невозможное. Ночью, когда нечисть наиболее активна, этот район становится абсолютной душегубкой. Никакой даже самый лучший боец, кем бы он ни был, здесь не выживет. Хорошо сработавшаяся, сплоченная группа профессионалов, если повезет, продержится пару ночей. Но одиночка — нет.
Если только он не в союзе с нечистью… Я покачал головой, отметая эту мысль. Сама идея заключить союз с не-мертвыми казалась столь дикой, что не укладывалась в голове… Она была настолько безумной, что в нашем окончательно слетевшем с катушек мире просто не могла не найти своего почитателя. Всегда найдутся предатели, готовые ради сиюминутной выгоды поставить на кон не только собственную душу, но и само существование человечества. Это старо, как мир.
Главный вопрос: что выигрывает Тьма от подобной сделки? Не только душу вступившего с ней в сговор глупца. Уверен, не только.
Ничего. Если сегодня мне повезет, разузнаем. Повторно перемахнув металлическую ограду, отделяющую территорию вымершей больницы от бывшего лесопарка, я поежился. Неизвестный наблюдатель продолжал упорно сверлить мою спину тяжелым взглядом. Но теперь в нем кроме откровенной злобы и ненависти появился еще и интерес.
Осторожно ступая по опавшей хвое, я вошел в пределы лесопарковой зоны.
Хвойный лес изначально кажется зловещим. Темный, мрачный, высокомерный, он с первого взгляда принуждает относиться к себе со всей возможной серьезностью. А когда известно, что этот лес буквально кишит нечистью, осторожность и внимательность становятся средством выживания. Малейшая ошибка неизбежно приведет к смерти — это если повезет. А если нет… Что ж, существует великое множество гораздо более неприятных вещей, чем смерть от когтей и клыков местной нечисти.
Возможно, в дни до Гнева этот парк был ухоженным и чистым. Но сейчас, спустя три десятилетия после того, как из этого района исчез последний дворник, он выглядел предельно запущенным. Всюду валялись обломанные сучья. Поваленные стволы преграждали путь. Дорожки, если они и были, давно уже скрылись под слоем опавшей хвои. Добрая половина сосен засохла и теперь лишь бессильно тянулась к небу мертвыми искореженными ветками, а на остальных хвоя сморщилась и приобрела какой-то нездоровый цвет. Деревья умирали.
Осторожно продвигаясь вперед, я все время оглядывался, стараясь подловить того невидимого наблюдателя, чей взгляд упорно царапал мне спину. Бесполезно — я так и не смог заметить ничего подозрительного. Именно это и не нравилось мне больше всего.
В памяти сами собой всплывали воспоминания о событиях годичной давности. Тогда тоже, шатаясь по старому городу, я все время чувствовал неотрывно скребущий спину взгляд… Впрочем, в те дни на то была причина: я был слишком ценен и за мной… приглядывали.
Но ведь сейчас все иначе…
Но так ли уж я уверен в этом?..
Я почувствовал, как, словно прочитав мои мысли, незримо усмехнулся неведомый наблюдатель. И поежился, перехватывая поудобнее меч.
Как ни странно, среди деревьев следов нечисти было заметно меньше, чем на улицах. И влияние тьмы здесь чувствовалось намного слабее. Лес, даже измученный и умирающий, упорно отторгал наплывающее извне зло.
Но все-таки твари проникали и сюда. Оставшиеся в пыли следы, расшвырянная хвоя, следы зубов на старых повалившихся деревьях ясно говорили об этом. Причем, судя по следам, порой сюда забредали весьма неординарные экземпляры. На одном из стволов отчетливо красовались длинные и глубокие царапины — какой-то оборотень развлекался здесь, когтями сдирая кору. Я напряженно сжал губы: судя по тому, на какой высоте дерево украсили эти шрамы, проклятая тварь была ростом метра под два с половиной. Рекорд в своем роде. До сих пор самый крупный ликантроп, когда-либо виденный на улицах старого города, был на добрых полметра ниже.
Прорезиненная рукоять меча едва ощутимо скользила в мокрых от пота ладонях.
Чуть в стороне от моего пути, там, где старый лес сменялся чахлой молодой порослью, сквозь буро-зеленое переплетение веток виднелась неуклюжая, насквозь проржавевшая и наполовину развалившаяся ограда. За ней — многочисленные покосившиеся кресты и редкие бетонные столбики, венчающие безымянные братские могилы времен сразу после Гнева.
Хотя выглядело кладбище на удивление мирно, заходить на его землю я не стал. Вообще постарался даже не приближаться. Делать там все равно особо нечего, а зря нарываться на неприятности не хотелось. Хотя, конечно, переступи я через поваленную ограду, из земли не полезли бы полусгнившие мертвецы (все, что могло оттуда вылезти, уже давно вылезло), но риск все равно существовал.
Даже самые зеленые новички среди чистильщиков знают, что следует держаться подальше от старых кладбищ. Ведь именно там чаше всего появляются призраки. Далеко не каждый призрак может причинить человеку реальный физический вред. Но даже без этого он способен доставить массу неприятностей. Например, прилипнуть к кому-нибудь и часами упрямо таскаться следом… Мало кому понравится, когда за ним по пятам всюду следует этакий сгусток непонятно чего. Ужасно раздражает и действует на нервы. И, мало того, он ведь еще и все время завывает. А на вой, естественно, сбегается вся окрестная нечисть…
Вдобавок от призрака очень трудно отделаться. И еще труднее его уничтожить. Ни сталь, ни серебро, ни свинец неэффективны. Немного помогает святая вода, но именно что немного. Неплох экзорцизм, если кто умеет его творить. Но по-настоящему действенного средства не существует. Именно поэтому с блуждающими духами предпочитают без нужды не связываться даже чистильщики.
Кладбище я обошел стороной, стараясь держаться подальше от старых, густо заросших полынью могил. А еще через полчаса я вышел к водохранилищу. Мне всегда нравились озера. Наверное, потому что они не мешают смотреть вдаль, не закрывают поле зрения, не прячут от глаз горизонт. Или, может быть, потому что они до сих пор практически не затронуты тьмой. В них нет того зла, которое непрестанно кружит вокруг всех нас, старательно отыскивая мельчайшую щелочку в броне, чтобы тут же запустить в нее свои неистребимые корни. Наша бесконечная война их не касается.
Они свободны…
Опустив меч, я немного постоял на берегу. Прищурившись от нестерпимого блеска, полюбовался сверкающей водной гладью. Дувший с утра слабый ветерок утих полностью, и поверхность воды была прямо-таки зеркальной. Ни единой морщинки. Жара сегодня ничуть не меньшая, чем вчера. Бродя в тени среди деревьев, я ее почти не замечал, а вот сейчас, стоя перед мягкой водной гладью, вдруг почувствовал. И понял, что очень-очень хочу искупаться.
Вот только это было бы самой большой глупостью в моей жизни. И поэтому, воткнув острие меча в песок, я просто стоял и смотрел.
Озера свободны. Но даже эта их свобода ограничена. Потому что существует берег. И на нем уже действуют другие правила…
Что-то я совсем разнюнился сегодня… Плохо. Бродить по пригородам, мечтая о красотах природы, — верный способ остаться среди этих красот навсегда. Соберись, Суханов. Помни, нельзя расслабляться… Никогда и нигде нельзя расслабляться, И особенно — в таких вот внешне красивых и живых, но на самом деле выеденных изнутри тьмой местах.
Тряхнув головой, я сплюнул в мягко колышущуюся у ног волну. Потом поднял меч и, повернувшись спиной к двумстам миллионам кубометров воды, пошел обратно к лесу. Солнце палило вовсю. Я чувствовал, как под рубашкой ползут по телу теплые капли пота.
Проклятая жара. Что случилось с этой погодой?
* * *
Был уже почти вечер, когда я закончил наконец прочесывать заданный район. Это оказалось не столь уж и сложно, но тем не менее вымотался я до крайности.
Несмотря на великое изобилие следов, во плоти мне попалось не так уж много тварей. Всего пятеро: три мертвяка, вампир и чешуйник. Восставшие мертвецы вовсе не составили никакой проблемы, на всех троих я затратил совокупно не больше минуты. Вампир же то ли угорел на солнышке до полной невменяемости, то ли вообще по жизни был полным дурачком. Я сумел подобраться к нему практически вплотную и успел вытащить из кармашка на поясе колышек, прежде чем он опомнился и зашевелился. Только было уже поздно.
Для него.
А вот с чешуйником пришлось повозиться чуть подольше. В отличие от вампира он заметил меня первым и вполне мог бы успеть скрыться. Но вместо этого вдруг возомнил, что сегодня ему повезло с обедом, и полез в драку… Зря. После пары минут его бесполезных наскоков и уверток я просто позволил ему проглотить флакончик с разведенным в святой воде нитратом серебра, а потом с разбегу всадил каблук прямо в бронированное и практически неуязвимое для меча и пули брюхо. После чего мне осталось лишь смотреть, как уродливая тварь корчится и пускает изо рта отвратительную зеленовато-бурую пену.
Оставив монстра умирать, я пошел дальше.
Кострище я нашел именно там, где и ожидал найти, — на небольшой полянке метрах в трехстах от старого шоссе. Вообще-то его можно было и не искать. Все, что можно было там найти и подобрать, уже нашли и подобрали ребята Ветрова. Но тем не менее я все же там побывал. Поковырялся в оставшемся на месте костра сухом жирном пепле, пошарил в кустах, пару раз прошелся до шоссе и обратно. И, естественно, не нашел ничего примечательного. Кострищу действительно было дня три или около того. И кто бы ни жег здесь огонь, сейчас он уже мог быть где угодно. Даже вообще уйти из области. Кое-какие следы, конечно, были. Но моих навыков следопыта не хватило даже для того, чтобы понять, в какую сторону этот человек ушел поутру.
Что ж, этого следовало ожидать.
Вздохнув, я продолжил прочесывать район. Не знаю, на что только при этом надеялся. На то, что не боящийся нечисти ночной разжигатель костров вырежет на стволе Дерева что-нибудь вроде «Здесь был Вася»? Но это была бы выходка, достойная разве что полного дурака, а таковые за периметром попадаются крайне редко. Они здесь просто не выживают.
Результат был вполне прогнозируемым. Ноль. Я сидел на стволе старого поваленного дерева, грыз соленый сухарь, запивая его чуть кисловатой водой из фляжки, и злился. На себя злился за то, что не смог ничего найти. На шефа — за это ненормальное задание. На того мужика в подкованных сапогах, чтоб ему провалиться. На зилотов, чьи следы попадались в этих местах чуть ли не на каждом шагу.
Поморщившись, я отшвырнул в сторону смятый пакет из-под сухого пайка. Пащенко прав. Где-то здесь действительно был алтарь. В любом месте, где эти уродцы собираются в количестве больше пяти штук, обязательно будет алтарь. А судя по следам, вокруг их шаталось не меньше полусотни.
Алтарь здесь. И, скорее всего, он спрятан где-то среди больничных корпусов… Поганое место. Совсем мне не хочется туда лезть. Но, похоже, придется, тем более что основное задание я успешно провалил.
Только это уже завтра… Я поднял голову и прищурился в сторону клонящегося к горизонту солнца. Сегодня, пожалуй, уже слишком поздно. Ночью мне там все равно ничего не светит. Да и хотелось бы сначала раздобыть план больничных этажей.
И обязательно надо будет взять с собой напарника. Хотя бы того же Водовозова — благо он сам напрашивался… Вот тогда, может быть, будет шанс. Пусть и невеликий, но будет.
Я встал, аккуратно подхватив лежащий на коленях меч. Матово блеснула отточенная сталь, сверкнули в предзакатных солнечных лучах тонкие чешуйки серебряных накладок. Хмыкнув, я одним движением закинул оружие в ножны. Повернулся. И, вздрогнув, замер.
Всего в трех-четырех метрах от меня стоял зилот — мертвый служитель, слуга Тьмы, священник нижнего мира.
Верхняя часть его тела выглядела почти по-человечески: руки, плечи, шея, голова — все, как у людей. Разве что только глаза были несоразмерно большие, да верхнюю губу чуть заметно оттягивали клыки. А вот снизу… Ниже пояса — не пойми что. Густая свалявшаяся шерсть неопределенного серо-бурого цвета. Выгибающиеся назад колени. Уродливые деформированные ступни, трехпалые, как птичьи лапы. Роговые шпоры наподобие петушиных. Короткий, раздвоенный на конце щетинистый хвостик…
Чудовище. Монстр. Воплощенный кошмар, наглядно демонстрирующий, что может сотворить с человеческим телом безраздельно овладевшая им тьма.
Зилот стоял и невозмутимо разглядывал меня. Из-под нахмуренных бровей сверкали колючим черным льдом неестественно большие глаза. Какую-то секунду мы смотрели друг на друга. Потом я резко отпрыгнул вбок, в прыжке выдергивая из-за спины холодную сталь меча.
Вновь ослепительно сверкнуло в солнечных лучах серебро…
Монстр беспокойно пошевелился, переступая с ноги на ногу. Метр отточенной стали с впаянными в нее чешуйками ненавистного серебра его нервировал. Нападать он явно опасался. Но и отступать, видя перед собой всего лишь одного человека, пусть даже вооруженного, не торопился.
Держа меч перед собой, я не переставал мысленно крыть себя самыми последними словами. Расслабился. Расселся тут, понимаешь, как в парке на скамеечке. Потерял бдительность. Позволил столь опасной твари, как зилот, подкрасться к себе сзади.
И ведь как подкрался-то: ни один сучок не хрустнул, ни один листик не зашелестел… Только это не оправдание. Я все равно должен был почувствовать — хотя бы тем внутренним чутьем, что со временем вырабатывается у каждого чистильщика, регулярно делающего вылазки в опасные районы.
Не почувствовал…
Наверное, мне действительно уже пора на пенсию. Раньше я таких глупостей не совершал.
Зилот настороженно смотрел на меня. Я же продолжал медленно смещаться влево, поворачиваясь так, чтобы солнце, находясь за моей спиной, светило прямо в эти подернутые мертвенно-черным льдом глаза.
Я не мог понять, почему он не нападает, почему просто стоит и смотрит, вместо того чтобы рвануться вперед, загребая воздух могучими — бицепс толщиной с мое бедро — лапами?.. И почему молчит мой инстинкт, доселе всегда исправно предупреждающий об опасности и никогда ранее не дававший столь позорных сбоев?..
За спиной тихо хрустнула ветка.
Не успев даже похолодеть, я резко развернулся… И оказался жертвой собственной хитрости, когда клонящееся к горизонту солнце безжалостно стегнуло меня по глазам.
Нет. Сегодня положительно не мой день…
На мгновение ослепнув, я отскочил вбок, вкруговую отмахиваясь мечом… Впустую. Только обиженно вжикнул рассекаемый воздух да упало на землю несколько пожухлых травинок. Никто из врагов под удар не попал. Никто, похоже, вообще не пытался на меня броситься, хотя момент был в высшей степени удачный.
Когда я проморгался, то заметил уже двух зилотов, невозмутимо смотрящих на меня. А чуть поодаль тихо шелестел опавшей хвоей третий.
Один зилот — легко. Два — это уже непросто. Три— драка будет более чем серьезная, и я бы не стал ставить на то, что смогу выйти из нее победителем. А если четыре?.. Или пять?..
Я медленно пятился, угрожая мечом подступающим ко мне чудовищам. А среди умирающих деревьев мелькали все новые и новые тени.
Восемь… Десять… Пятнадцать зилотов окружали меня со всех сторон. Я не переставал проклинать себя за то, что не уследил и позволил им зайти за спину.
Вспомнились сегодняшний разговор с Ириной и обещание вернуться. Но я изгнал мысль, не дав ей оформиться до конца. Нужно было сосредоточиться на предстоящей драке… Хотя какая может быть драка при соотношении один против пятнадцати? Тут возможно лишь бегство. Но и этот вариант для меня закрыт: проклятые твари уже успели окончательно замкнуть круг, отрезая мне всякий путь к отступлению. Теперь мне удалось бы сбежать, разве что отрастив крылья или научившись проваливаться сквозь землю.
Впрочем, есть еще один вариант: влезть на дерево. Я скосил глаза в сторону…
М-да. Может быть, мне и удалось бы добежать до ближайшего способного выдержать мой вес дерева раньше, чем зилоты вцепятся мне в пятки. Вот только влезть достаточно высоко, прежде чем они сдернут меня за ноги, я бы нипочем не успел. Так что…
Беззвучно вздохнув, я на полсекунды прикрыл глаза. Перебросил меч в левую руку, стиснув в мокрой от пота правой ладони неестественно холодную рукоять кинжала. Замораживая кровь, в руку вонзились иглы черного льда. Как всегда в такие моменты, мир перед глазами начал постепенно мутнеть, терять цвета, трансформироваться в плывущую р сером тумане паутину черно-белых линий. Даже время замедлило свой бег, превратившись в вязкую тугую патоку.
Будем драться…
Я шагнул вперед, выставив кинжал и держа меч чуть на отлете. Двумя руками я биться так толком и не научился, хотя собирался еще давным-давно. Но сейчас у меня не было выбора. Одним мечом я все равно много не навоюю.
Жаль, что кинжал слишком короток, чтобы использовать его в качестве основного оружия. Вот если бы это был меч… Но нет смысла мечтать о несбыточном. И нет на это времени.
— Ну давайте, — прошептал я, сам не осознавая, что говорю вслух. — Давайте. Чего вы стоите? Нападайте!
Зилоты не шевелились, неподвижными мертвыми глазами глядя мне в лицо и никак не показывая, что слышали мои слова. Но зато откуда-то сбоку донесся спокойный, чуточку ленивый голос:
— Ну и зачем же сразу нападать, разве ты пришел сюда за этим? Может быть, лучше поговорим?
Я медленно повернулся.
Картинно прислонившись к стволу старой засохшей сосны, спокойно стоял человек. Ни хвоста, ни шерсти, ни клыков, ни пятен могильной плесени на носу. Вне всяких сомнений — обычный человек. Хотя бы потому, что я до сих пор не видел ни одного представителя нечисти, способного говорить… Одно время, правда, у нас ходили слухи о говорящих мертвяках. Но, так и не получив практического подтверждения, они до сих пор все еще оставались не более чем слухами.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я отметил орлиный нос незнакомца, тонкие, насмешливо кривящиеся губы и в целом надменное выражение лица. Но первое, на что я обратил внимание, — это, конечно, глаза.
Не зря говорят, что глаза — зеркало души. Именно по глазам проще всего понять человека. И именно в глазах при некотором умении можно увидеть отблески иной, не принадлежащей нашему миру силы…
Сейчас мне хватило одного лишь беглого взгляда, чтобы понять: в сердце этого человека всецело правит тьма. Глаза его напоминали два бездонных омута, скованных по поверхности черной колючей изморозью. Чистая тьма. Зло такого уровня, что оставалось только удивляться, каким образом столь молодой человек — а он был явно не старше двадцати лет — успел принять в себя столько ненависти.
Человек тоже смотрел исключительно мне в глаза. А когда я, будучи не в силах больше терпеть терзающие тело холодные лезвия, отвел взгляд, спокойно кивнул.
— Нет смысла махать сталью, серебром и… что там у тебя еще есть… — Человек прищурился, цепко высматривая мой буквально лучащийся тьмой кинжал. — Хорошая, кстати, штука… Нам незачем выяснять отношения между собой. Это церковь все время лается сама с собой, решая, какого оттенка должен быть грядущий Свет. Тьма же едина, и ходящим под ней нечего делить. Все мы делаем одно дело. Опусти оружие, друг.
Это «друг» мне откровенно не понравилось — видывали мы таких «друзей». В некоторых даже стреляли… А вот совет, скорее всего, правильный.
В конце концов, что я теряю?
Всего лишь жизнь. И, возможно, душу… Хотя это уже вопрос спорный — ведь с точки зрения церкви того, что уже потеряно, во второй раз лишиться невозможно. Медленно-медленно, удерживая в поле зрения как можно больше врагов, я опустил меч. Потом, повинуясь уверенному жесту, неохотно вернул в прикрепленные на боку ножны кинжал. Но куртку застегивать не стал. И меч забрасывать за спину — тоже.
Стоявший под деревом человек с кривой ухмылкой следил за моими действиями.
— Пропустить! — коротко рявкнул он, когда я осторожно шагнул навстречу сомкнувшемуся передо мной строю зилотов. — Друг! Охранять! — И, повернувшись ко мне, уже спокойно добавил: — Пошли.
Зилоты расступились, освобождая мне дорогу. И я спокойно прошел мимо. Внешне спокойно, хотя один только Бог ведает, каким чудом мне удалось сдержаться и, проходя всего в двух шагах от замершего в абсолютной неподвижности монстра, не рубануть мечом по этим застывшим в холодной ненависти ко всему живому глазам.
Ну не привык я расходиться с нечистью миром. Не привык! Вся моя сущность восставала против этого.
— Пошли, — повторил незнакомец.
— Куда? — мрачно осведомился я, лопатками чувствуя буравящие спину взгляды оставшихся позади зилотов. Неприятное ощущение.
Человек снова усмехнулся и неопределенно махнул рукой. Кажется, в сторону брошенного медгородка.
— Ты не меня сегодня весь день искал?
— А это зависит от того, кто ты такой, — буркнул в ответ я.
Незнакомец коротко хохотнул — издал обычный веселый смешок человека, услышавшего нечто забавное. Но этот негромкий звук, как и не сползающая с губ улыбка, ничуть не ввел меня в заблуждение.
Я видел его глаза. Они не смеялись и даже не улыбались. В них навеки застыли острые как бритва осколки черноты. Я отчетливо видел их и понимал, что это значит. А он знал, что я понимаю, и потому не пытался очаровать меня, скалясь, скорее всего, исключительно по старой привычке.
Этакий красавчик-жизнелюб, рубаха-парень, умеющий втереться в любую компанию и за считаные минуты стать в ней своим… И человек непосвященный, не умеющий видеть отблески души в чужих глазах никогда не сможет представить себе, сколько зла пришло в мир при посредстве этого вот красавчика.
— Я — Вождь, — после некоторой паузы ответил он.
— Угу. — Я кивнул, быстро глянув на основательно стоптанную обувь идущего в полушаге от меня человека. Сапоги оставляли точно такие же следы, которые я видел в лесу близ старого кострища… Прекрасно. — Имя-то хоть у вождя есть?
Холодный черный блеск в его глазах заметно окреп. Улыбка сделалась чуть напряженной. Но все же он ответил, пусть и немного замешкавшись:
— Андрей.
— А фамилия?
Вождь перестал улыбаться и уже явно недовольно зыркнул в мою сторону.
— А какое тебе вообще до этого дело?.. Я же у тебя имя не спрашиваю.
— Так я его и не скрываю. — Теперь пришла моя очередь кривить губы в усмешке. — Алексей я. Суханов. Слышал о таком?
— Не лезь не в свое дело, Алексей Суханов… — Повернувшись ко мне, Андрей вновь выцедил улыбку, от которой за полкилометра пахло угрозой. — Прими это как небольшой полезный совет.
— Спасибо. Всегда приятно принимать добрые советы от людей, за которыми послушными собачками бегут полтора десятка зилотов… Знаешь, Вождь, я не буду спрашивать, как ты их подчинил. Я лучше спрошу: почему?
Вождь Андрей коротко хмыкнул.
— Почему именно их?.. Так ведь это единственный нормальный вариант. Зилоты сильны, быстры и послушны — у них в башке, по крайней мере, хватает умишка на то, чтобы понимать простейшие приказы… Нет, я согласен, оборотни, конечно, намного умнее и сильнее. Но они совершенно не способны к подчинению, для косматых свобода и стая превыше всего… Или же вампиры. Вроде бы тоже неплохо, но среди их гнезда дисциплина сохраняется, лишь пока они сыты. Стоит им только чуть проголодаться — все тормоза у придурков слетают. Они же хозяина в первую очередь высосут… А про мертвяков, чешуйников, навий и тому подобную мелюзгу вообще говорить нечего. Ни мозгов, ни способностей. Кому нужны такие слуги?.. Вот и остаются только зилоты.
Внимательно смотря вперед и не забывая на всякий случай отслеживать мелькающие по бокам тени, я не перебивая слушал его разглагольствования. И только когда Вождь умолк, поправил:
— Я вообще-то спрашивал не об этом. Мне интересно, почему ты вообще пошел этой дорогой, сойдясь с нечистью — главным врагом человечества на текущий момент? Разве в твоей жизни не было другого пути?
— Тьфу ты… — Андрей с отвращением сплюнул. — Ты говоришь прямо как белорясый. Они тоже все время талдычат о выборе, о других путях, о Боге и Свете. Святоши, мать их… Нет больше у человека никакого выбора! Тридцать лет назад его уже сделали за нас.
Я невесело усмехнулся. Раньше меня постоянно упрекали в том, что я говорю, как предавшийся тьме. А сегодня вот впервые обвинили в излишней приверженности делу Света… Забавно.
Вот только кто меня обвинил? Человек, в котором, кроме тьмы, ничего больше не осталось?
— Между прочим, — хмуро продолжал Вождь, — не нечисть является главным врагом человека. Прежде всего он сам для себя первейший враг. Любая восставшая из мертвых тварь — это лишь семечко человеческого зла, взращенное злом иномировым. И всякому ясно, что первичнее: семя, готовое дать всходы, или почва, в которую оно попало.
— Ну-ну… — Я покачал головой. — Интересная логика.
— Разве она не верна?
Я пожал плечами. Спорить я не собирался. Только не когда за спиной натужно пыхтят и тяжело топают два десятка нелюдей. И только не с этим убийцей, высокопарно называющим себя Вождем… Чьим вождем, кстати? Человечества?
Оставалось молчать и слушать. Что я и делал.
— Человек стреляет в человека — готов мертвяк. Дубиной по голове, брызгает кровь на стену — пожалуйте, вот вам вампир. В уличной драке нож рвет горло врагу — хлоп! — ищет добычу оборотень. Брат предает брата — поднимается из могилы призрак. Темной ночью молодая женщина бросает в мусорный бак задушенный собственной пуповиной плод своего греха — заглядывает по ночам в окна крошечное личико навьи… Нужно ли продолжать? Семена зла мы швыряем сами. Спустившаяся на землю тьма всего лишь создает благоприятные условия для их произрастания.
— То есть стань мы все такими хорошими и дружелюбными — и тьма уйдет?
Вождь резко и громко хохотнул, заставив меня вздрогнуть, а зилотов недоуменно покоситься на своего хозяина.
— Конечно! Ведь именно так и сказано в Писании… Кстати, там же открытым текстом прямо и ясно говорится, что рано или поздно Бог окончательно уничтожит человечество за его грехи. Значит ли это, что сам Создатель не верит, что его творение когда-нибудь сможет исправиться, и знает, что рано или поздно Тьма неизбежно восторжествует? Стоит ли в таком случае противиться неизбежному? Ведь зло все равно неистребимо, тьма вечна, и, сколь ярок бы ни был свет, где-то рядом всегда будет существовать тень.
Я молча слушал, автоматически поглаживая большим пальцем рукоять опущенного к земле меча.
— День Гнева был предопределен заранее. Судьба человечества в целом и каждого человека в отдельности предопределена заранее. На этот счет Библия не оставляет сомнений. Все мы ходим под Богом, и всем нам он отмеряет судьбу. Так чего стоит дарованная нам свобода выбора — Его пресловутый последний дар, если будущее уже известно и неизменно?..
— Вот, значит, как? — негромко буркнул я себе под нос. — И где ж ты был год назад, когда я душу рвал за то, чтобы отстоять этот самый последний дар?
— Что?.. — Вождь непонимающе уставился на меня. — Не расслышал, что ты сказал.
— Да так, ерунда… — Я отмахнулся, вжикнув в воздухе мечом и уронив на землю отсеченную ветку. — Просто я не понимаю, каким местом это связано с тем, что ты решил податься во тьму? Разве это не есть проявление свободы выбора?
— А каким образом ты ступил на эту дорожку? — спросил в ответ, прищурившись, Вождь.
Я только пожал плечами. Не собирался я исповедоваться перед этим типом. И вспоминать свои годовой давности приключения тоже не хотел… Потому что до сих пор не был уверен, правильно ли я поступил. И был ли на самом деле у меня тогда выбор? Или я принял за подлинную свободу лишь ее призрачную иллюзию? Я возомнил себя умнее Господа Бога, решил, что имею право судить Его. Но уверен ли я, что это действительно так? Уверен ли я, что мне было из чего выбирать и я не уподобился достопамятному ослу, делавшему свой столь трудный выбор между двумя совершенно одинаковыми охапками сена?..
Свет и Тьма. В чем разница? И где пролегает граница между ними? Вопросы, на которые, скорее всего, я никогда уже не смогу получить ответы…
Вождь хмыкнул в ответ на мое молчание, очевидно истолковав его по-своему.
— Не хочешь говорить? Опасаешься и не доверяешь?.. Что ж, разумно. Только все это не важно, и на самом-то деле причина у нас всех одна: боль, страдания, обида, предательство…
— …Зависть, злоба, ненависть, жестокость, — в том же тоне продолжил я.
— Ну да. — Вождь неожиданно спокойно кивнул. — И это, конечно, тоже. Только вот откуда, по-твоему, берутся эти самые зависть и злоба, если по воле Господней мы все рождаемся чистыми и незапятнанными?.. Ненависть, она ведь как чума. Мы заражаемся ею друг от друга, не задумываясь о последствиях, взращиваем в себе. А потом пожинаем плоды и теряем души на дороге во тьму… И, знаешь, это было бы почти печально, если бы не было так неизбежно.
— Тысячи людей живут в городах, ходят в церковь, жертвуют, молятся, уповают на волю Господню, — вскользь заметил я, внимательно вглядываясь вперед, где между искореженных стволов умирающих деревьев проступала изъеденная ржавчиной металлическая ограда мертвого медгородка. — А ты говоришь — неизбежно.
— Ну ты, друг, совсем как церковный прихвостень. — Вождь презрительно фыркнул, не замечая моей мрачной усмешки. — Без обид, но, если бы я не видел тьму в твоем взгляде, никогда бы не поверил, что ты один из нас… Или ты меня просто подначиваешь?
Вождь с явным подозрением взглянул на меня. Я промолчал, стараясь сохранить серьезное выражение лица. Хотя если по справедливости, то для веселья поводов не было. Если этому насквозь пропитавшемуся тьмой убийце даже в голову не приходит, что я не тот, за кого он меня принимает, то кто в этом виноват? Недостаток его ума и воображения? Или все-таки то, что на пути в бездну я упал гораздо глубже, чем думал и надеялся?
— Те людишки, о которых ты говоришь, — всего лишь мусор. Кормовой субстрат. Считая себя пупом вселенной, на самом деле они абсолютно не важны. Существует лишь Тьма. Существует лишь Свет. Существует лишь вечная борьба между ними. А вот все те, кто мнят себя свободными от нее, не существуют. В этой игре они даже не пешки. Они вообще ничто. Только тот, кто находит в себе силы встать на ту или другую сторону, может надеяться на будущее. Остальные обречены быть стадом, которое послушно повернет в ту сторону, куда укажет рука их хозяина. И не важно, будет ли хозяин принадлежать миру света или поднимется из тьмы… Только вот знаешь… — Вождь вдруг шагнул ко мне и заговорщицки прошептал, склонившись к самому уху (и, должен сознаться, мне стоило большого труда не отдернуться): — Мне кажется, что хозяин все-таки будет наш. И я рад этому. Потому что служить Господу гораздо сложнее, чем идти по тропе Тьмы.
— Можно подумать, что если бы доминирующей силой являлся Свет, то ты встал бы на его сторону, — проворчал я.
— Конечно. — Вождь неожиданно открыто и дружелюбно улыбнулся. — Конечно! Всегда лучше быть на стороне победителя. Я говорю об этом совершенно открыто: если бы побеждал Свет — я был бы с ним. Но, к счастью, это весьма маловероятно. Особенно с учетом последних событий… Ты ведь знаешь, что год назад равновесие было нарушено и Тьма перешла в наступление?
Я не стал отвечать. Вместо этого, передернув плечами, спросил:
— И ты не жалеешь, что вообще ввязался в эту борьбу? Ведь даже пребывание в качестве «кормового субстрата» имеет свои преимущества… Тебе душу не жаль?
— Нет. — Вопреки моему ожиданию Вождь ответил абсолютно спокойно. Даже, может быть, чуточку лениво. — Зачем жалеть то, что изначально тебе не принадлежало? Душу невозможно почувствовать или пощупать. Невозможно даже понять, есть она у тебя или нет. Ее можно только продать. Так почему бы не сделать так, если это единственное, на что она годна в этой жизни? А что касается борьбы… — Улыбка на лице Вождя превратилась в издевательскую гримасу. — «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю», — говорит Библия… Ага. Как бы не так! Вот тут Всевышний явно промахнулся. Время кротких ушло, так и не начавшись. Землю наследуют те, кто не боится действовать, кто не помедлит пустить кровь своим врагам, кто рискнет поставить на кон все ради победы.
— Бог не может ошибаться, — выдохнул я сквозь зубы. Не знаю, почему эти слова меня так задели, ведь в принципе я мог бы с ними и согласиться. Тем более что вся история человечества служит явным тому доказательством. — По определению.
Вождь захохотал. Открыто. Щедро. От всей души. Как мальчишка, бесконечно далекий от всех бед и тревог этого неблагодарного и жестокого мира. Только вот лед в его глазах никуда не исчез, продолжая терзать меня острыми как бритва гранями. И невозможно было понять, сколько в этом смехе искреннего веселья, а сколько наигранной и издевательской жестокости.
— Ты настолько веришь в главный постулат церкви? — отсмеявшись, спросил Вождь. — Считаешь, что Бог непогрешим? Может быть, ты даже веришь в его всемогущество — как ты там выразился — по определению?.. Ну, друг, ты меня насмешил. В это верят лишь фанатики от религии да еще те, у кого не хватает ума посмотреть вокруг и немного подумать. Ведь очевидно, что если Бог непогрешим и всемогущ, то почему он позволил Тьме проникнуть в этот мир? Как допустил восстание Владыки Люцифера? Почему вообще поставил свое драгоценное древо познания добра и зла в самом центре Эдема, практически под носом у Адама и Евы, когда логичнее всего было бы убрать его куда-нибудь подальше, где перволюди не смогли бы достать плоды? А потом ходил, всезнающий, и спрашивал: «Где ты, Адам, почему прячешься от меня?..» Что это, если не лицемерие? И зачем? Не потому ли, что Тьма была нужна ему для контраста, чтобы на черном фоне его грязненький серый Свет казался белым и чистым? Или же мы, смертные, вообще были созданы всего лишь для потакания его любопытству? Как игрушки, над которыми ничего не стоит поиздеваться, а потом сломать и выбросить. И в свете этого ты по-прежнему будешь утверждать, что Бог благостен, добр и всемогущ?
С трудом расслабив задеревеневшие мышцы шеи, я неопределенно мотнул головой. И под насмешливым взглядом Вождя забросил меч в ножны.
Нет. Я не стал ему доверять больше и не уверился в собственной безопасности. Просто я не был уверен, что смогу удержаться и не рубану по этим исполненным колючего льда глазам, стирая с бледного, давненько уже не бритого лица тень насмешки.
Почему этот человек каждым своим жестом, каждым шагом, каждым словом вызывает во мне столь темные чувства?.. Возможно, потому что я видел в нем самого себя — продвинувшегося еще на шаг дальше по дороге во тьму. Или, может быть, потому что знал: если я не смогу остановиться, если не смогу отыскать дорогу назад, то — пусть не завтра, пусть через год, два, три — стану таким же, как он.
Только это очень тяжело — вернуться обратно к свету. Для этого мне в первую очередь придется избавиться от той части своей души, которая уже успела напитаться тьмой, щедро изливаемой моим трофейным кинжалом. И уж конечно избавиться от самого кинжала.
Тяжело…
В молчании мы вошли на территорию бывшего медгородка. Заброшенные корпуса, соединенные паутиной переходов, уставились на нас пустыми глазницами окон. Плывущая в воздухе тьма ощущалась как отвратительное, забивающее ноздри и проникающее в каждую клеточку тела зловоние. Вновь вернулось сводящее лопатки ощущение чужого взгляда.
Я поежился. И с удивлением отметил, что точно так же зябко передернул плечами Вождь. Неужели он тоже чувствует?.. Впрочем, не важно.
Солнце уже уползло за горизонт. Небо стремительно темнело. Еще немного, и наступит ночь — время, когда все разумные чистильщики возвращаются в город, отступая под защиту периметра. Только самые отчаянные решаются оставаться вне бетонных стен в то время, как просыпается и выходит на охоту нечисть.
Раньше мне приходилось ночевать в старом городе. Но не в столь опасных местах, как это. И уж тем более не на открытом месте.
Как там Ирина? Волнуется, наверное… Да что это я — конечно, волнуется! С тех пор как после церковного расследования вернулся на работу в Управление, я ни разу не приходил домой позднее назначенного срока. Сегодня, похоже, традиция будет нарушена. Увы.
И зачем я так издеваюсь над любимой женщиной? На кой черт мне далась эта работа, что меня в ней привлекает? Возможность вести богохульственные беседы с непонятно откуда и зачем явившимся в наши края отродьем Тьмы?
Все. Хватит! Если выберусь живым из этой передряги — завяжу с дуростью. Обещаю. Клянусь: за периметр больше ни шагу. И пусть шеф со всеми своими заместителями хоть удавятся — с меня хватит. Я и так проработал в оперативниках дольше всех в этом городе. Пора и при штабе немного посидеть. А если нет… Что ж, на нашей конторе свет клином не сошелся. Есть и другие профессии.
В армию, к примеру, подамся — рядовым на периметр. Буду по ночам за пулеметом сидеть и смотреть на всякую нечисть исключительно на расстоянии и сквозь прицел. В общем-то тоже небесполезное дело. И, главное, куда более спокойное и безопасное, чем беготня по мертвым улицам во исполнение каких-то дурацких приказов.
Хорошо хоть войны остались в прошлом. Человечество больше не воюет само с собой. Вот уже тридцать лет как не воюет. Спасибо Господу Богу и Дню его Гнева: нам больше незачем воевать между собой. А если кому все же неймется — пожалуйста. Вот защитный периметр, а вот и враг. Безжалостный и беспощадный. Порожденный нашими же собственными руками. Не понимающий слова «перемирие».
Вождь прекратил чиркать старенькой потертой зажигалкой и присел на корточки. Осторожно подул на боязливо поднимающиеся над кучкой сухих веток язычки огня. После чего спокойно уселся прямо на грязный выщербленный асфальт рядом с занимающимся костерком.
— Ну, что встал как неродной? Садись.
Взглянув в черную бездну глаз, в которой бесследно тонули даже отблески разгорающегося пламени, я медленно опустился напротив. Скрывавшаяся под курткой рукоять кинжала ткнулась в бок, напоминая о себе пронзающим холодом. Я поежился и отвел взгляд.
Вождь чуть заметно улыбнулся, показывая, что мое минутное колебание от него не укрылось, но тут же вновь посерьезнел:
— Ладно, пустую болтовню — прочь. Поговорим о деле.
— О деле так о деле. — Я вяло повел плечами. — Говори.
Вождь поерзал, словно устраиваясь поудобнее, хотя полагал, что удобства сейчас волнуют его в самую последнюю очередь. Блеск черного льда в его взгляде заметно ослаб.
— Сначала скажи… — Он мгновение помялся. — Ты Леонида Ивановича знаешь?
— Какого еще Леонида Ивановича? — автоматически переспросил я. И напрягся, осознавая, что сболтнул немного не то. Левая рука сама поползла к кобуре, а правая метнулась за спину.
Вождь поморщился.
— Еременко, конечно. Вроде бы он здесь у вас должен ведать паствой. Так ты с ним знаком?
Я медленно кивнул, гадая, куда может привести этот разговор. И не является ли он своего рода проверкой…
Хотя в общем-то для проверок было уже несколько поздновато.
— Пересекались пару раз… — уклончиво пробормотал я. — По работе.
— Хорошо. — Вождь довольно кивнул. — Сможешь организовать нам встречу?
— Ну… — На мгновение я опустил взгляд, раздумывая, что сказать. Потом выпрямился. И усмехнулся. — Да, пожалуй, смогу.
— Хорошо, — удовлетворенно повторил Вождь. — Хорошо. Нам надо о многом поговорить.
Нахмурившись, я подался вперед.
— Например о чем?
— О том, что наступают новые времена. О том, что эпоха преобладания Света завершена. Влияние Тьмы достигло критической величины. Изменения уже неотвратимы. И сейчас нам всем надо действовать совместно, чтобы с успехом закончить начатое. А кроме того… — Бездушный запнулся и замолчал, невидящим взглядом уставившись куда-то в сторону.
Я неловко пошевелился, выпрямляя начавшую затекать ногу.
— А если поподробнее?
Но в глазах Вождя уже снова застывал острыми гранями черный лед. И пояснений я не дождался. Он только фыркнул, расплываясь в улыбке, столь же искренней, как миролюбие оголодавшего вампира.
— Так когда мы сможем встретиться?
Я поднял взгляд. Далеко на западе гасли последние отблески вечерней зари. На бездонно-темном небе одна за другой загорались звезды. Пустые здания медгородка безмолвно смотрели на меня из темноты угольно-черными провалами окон. Вдоль их стен бесформенными тенями застыли брошенные машины. Едва различимые в отблесках отбрасываемого костром света, среди них бродили незримыми узами привязанные к своему человеческому хозяину зилоты.
Где-то не очень далеко — всего в двух-трех кварталах — хрипло взвыл оборотень. Почти сразу же ему ответил другой. Стаи выходили на ночной промысел.
Похоже, меня ожидает та еще ночка…
Чужой взгляд упорно царапал спину. Ребристая рукоять пистолета на ощупь почему-то казалась маслянистой и липкой.
— Скоро, — тихо сказал я. — Уже совсем скоро…
Не знаю, может быть, мы бы еще посидели и, может быть, я узнал бы что-нибудь ценное. А потом просто ушел бы «устраивать встречу», и бесцельно бродящие вокруг зилоты меня свободно пропустили бы и вдобавок проводили до города. Может быть, все так и было бы. Но меня словно перемкнуло…
— Совсем скоро, — тихо повторил я, вставая.
Грохот выстрелов после сумеречной тишины ударил по ушам не хуже близкого раската грома.
Во дворе все еще испуганно металось эхо, а я уже перескочил через завалившегося прямо в костер Вождя изо всех сил помчался вдоль выщербленной стены бывшего больничного корпуса, зигзагами огибая попадаются на пути машины. Пистолет в моей руке грохотал раз за разом, отбрасывая назад зашевелившиеся тени.
Только я знал: пули их надолго не задержат. Зилоты — нечисть живучая. Да и серебро на них хотя и действует, но все же отнюдь не так хорошо, как на оборотней. Вдобавок их было слишком много. И потому единственный выход — убраться отсюда, прежде чем они опомнятся и сообразят, что, убив их хозяина, я в одночасье превратился из друга во врага.
Пока еще я успевал… Пока…
Везение кончилось в тот момент, когда один из зилотов с глухим не то шипением, не то хрюканьем выскочил из черного прямоугольника выбитой двери прямо передо мной. Монстр вытянул руку, пытаясь поймать меня за горло, и я выстрелил в его застывшее в вечной гримасе холодного пренебрежения получеловеческое лицо. Вернее, попытался выстрелить, потому что на этот раз пистолет всего лишь сухо щелкнул.
Мать твою… Ну почему в самый ответственный момент у меня всегда кончаются патроны?
Выпустив из рук пистолет, я дернул из-за спины меч. Пригнулся, проходя под впустую загребшей воздух рукой. И в кувырке полоснул монстра по ногам. Чуть ниже колен.
Я не стал смотреть, как он пугающе безмолвно валится на землю. Не до того было. Преследующие меня тени находились уже слишком близко. И даже на первый взгляд их было гораздо больше, чем я сумел бы одолеть. Значительно больше.
Вскочив на ноги, я свернул за угол. Тяжелое, натужное пыхтение за спиной и глухой топот многочисленных ног служили достаточным стимулом для того, чтобы как следует поднажать. И я торопился, стараясь бежать как можно быстрее и безмолвно молясь, чтобы на затянутой ночным мраком дороге мне не попался какой-нибудь коварный камень или обломок, о который я на бегу переломаю ноги.
Где-то впереди, как раз в той стороне, куда я бежал, послышался нетерпеливый торжествующий визг.
Вампиры.
Да… Вне всяких сомнений, меня ожидает крайне интересная ночка. И остается лишь надеяться, что я все же смогу увидеть ее конец.
* * *
Ощущение упершегося между лопаток чужого взгляда не оставляло ни на секунду. Я чувствовал его, когда удирал по улице. Чувствовал, когда играл в пятнашки с вышедшей мне наперерез бандой вампиров. Чувствовал, когда лез вверх по скрипучей, насквозь проржавевшей водосточной трубе, отчаянно рискуя в любой момент сорваться прямо в зубы беснующимся внизу кровососам.
Холодное презрение, обильно замешанное на неприкрытой ненависти ко всему живому. Я ощущал его даже сейчас, стоя на крыше дома и растерянно оглядываясь по сторонам. В этом ощущении было нечто знакомое, нечто такое, с чем я уже сталкивался раньше. И, быть может, если бы я спокойно посидел и подумал, то смог бы понять, что за этим кроется. Но сейчас мне было не до того.
Я не знал, что делать. Забравшись на эту крышу, я сам себя загнал в тупик. И теперь не видел выхода.
С другой стороны, если бы я не сделал этого, то, без сомнения, был бы уже мертв. Носиться ночью по улицам старого города наперегонки с оголодавшими вампирами — это нечто такое, что не придет в голову даже самому отъявленному психу. Это верная смерть! Очень неприятная и болезненная.
Вампиры намного быстрее и сильнее человека. Их много. На улицах старого города они чувствуют себя как дома. И, что хуже всего, в отличие от большинства остальных ночных тварей, за исключением разве что оборотней, они даже после перерождения сохраняют некое подобие мозгов.
Ночные кровососы — это не тупые полуразложившиеся мертвяки, которые раз за разом будут бросаться на дула пулеметов или клинки мечей до тех пор, пока не полягут все до единого. Эти почти разумны.
И, если я промедлю еще немного, они найдут способ забраться вслед за мной на эту крышу. Уверен, что найдут…
Подойдя поближе к краю, я осторожно глянул вниз. Кровососы были тут как тут. Я видел их: угольно-черные тени на грязно-сером фоне пыльного асфальта. Пять тварей.
И еще семь с другой стороны дома.
Спуститься незамеченным и потихоньку удрать не получится.
Жалко, что пистолет я потерял. Сейчас можно было бы подстрелить парочку. Хотя серебряные пули против них не самое лучшее оружие, но все же… С одним только мечом в руках я выходить на бой не рискну. Конечно, раньше мне уже приходилось драться с этими тварями нос к носу, и дело не в страхе. Просто расклад сейчас совершенно не в мою пользу.
Будь их там трое ну или на худой конец четверо — я, может быть, и рискнул бы. Но дюжина… И ночью… Нет. Не смогу. Не получится.
Хорошо хоть зилоты отстали. Не захотели связываться с вампирами на их охотничьей территории. Передали, так сказать, право на добычу.
Беззвучно ругнувшись, я отошел от края. Поднял глаза. Отчетливо видимая в ночи, вдалеке тянулась освещенная лучами прожекторов серая ниточка периметра, а за ним сотнями недосягаемых огней раскинулся новый город. До него было километра полтора — не больше. Но с таким же успехом он мог находиться и на Луне.
Вздохнув, я достал из кармана трубку мобильного телефона… Тихо и глухо. Связи нет. И непонятно, в чем проблема: то ли наконец загнулся мой многострадальный телефон, то ли опять проблемы на центральном узле. В последнее время со сложной электроникой у нас просто беда. Старые запасы истощились, а новые схемы во всем мире не производят с самого Дня Гнева.
Впрочем, никакая связь мне сейчас все равно помочь не могла, даже если бы и работала. Ну связался бы я со штабом, доложил о своих трудностях. И что? Послали бы они за мной машину? Ага, как же! Это сколько моих коллег здесь должно полечь, чтобы одолеть дюжину вампиров посреди ночи? Да и на звуки сражения как пить дать явятся еще с десяток окрестных тварей… Нет уж, слишком высокая это будет цена за одну спасенную жизнь.
И сказал бы мне дежурный: «Выпутывайся-ка ты, парень, самостоятельно». И был бы прав. По уставу, по логике и по совести — прав.
Выпутываться я должен самостоятельно… Что такое?..
Торопливо сунув в кармашек на поясе бесполезный телефон, я резко выпрямился. Обшарил глазами грязную, местами зияющую ржавыми дырами крышу. Вслушался в ночную тишину старого города…
Показалось? Или…
Нет. Не показалось! Кто-то и в самом деле скребется. Звук такой, будто некто водит длинными и острыми как бритва когтями по металлу. Неторопливо так водит, лениво, оставляя в ржавом железе глубокие, сверкающие чистым металлом бороздки и стряхивая на пол закручивающиеся вокруг когтей стружки…
Интересно, сколько продержится ведущий на крышу люк, если этот кто-то решит взяться за него всерьез? Минуту?.. Полторы?.. А сколько потом продержусь я?..
Нужно что-то придумать. И быстро!
Может быть, спуститься по балконам и спрятаться в одной из квартир?.. Нет. Это бесполезно. Все равно почуют. И вряд ли входная дверь, даже будь она хоть целиком из железа, надолго задержит почуявшего живую кровь голодного вампира. А уж тем более целую дюжину вампиров.
Вот если бы удалось отвлечь их внимание…
Я снова подошел к краю крыши. И сразу же пять пар красноватых огоньков уставились на меня снизу. Люк за спиной издал слабый металлический дребезг, словно его легонько толкнула чья-то не ведающая силы рука. Я мимолетно зыркнул в его сторону, потом еще раз посмотрел вниз. Вампиры ждали.
Не хотелось бы этого делать. Ужасно не хотелось… Но выбора не было.
Я закатал рукав…
Лезвие меча было прохладным, чуть-чуть влажным и очень острым. Боли я почти не почувствовал, но подставленная ладонь в считаные секунды наполнилась кровью. Невидимые в темноте капли срывались и беззвучно падали мне под ноги… Теперь главное, чтобы кровь не попала на одежду. Я собирался отвлечь этих тварей, а не приманить.
Вампиры внизу заволновались. Они уже почуяли кровь. Свежую, живую, вожделенную. Почти все не-мертвые очень хорошо чувствуют эту влагу жизни. Но вампиры — в особенности. Кровь они чуют издалека и от этого сразу дуреют. Всего одной капли достаточно, чтобы ее унюхали все кровососы в радиусе пятидесяти метров. А унюхав, они уже не отстанут до тех пор, пока не высосут жертву досуха, пока не утолят хоть чуточку свой вечный непримиримый голод.
Перегнувшись через ржавые металлические перильца, я взмахнул рукой, выплескивая вниз набранную пригоршню крови.
И, не теряя ни секунды, шагнул вслед за полетевшими вниз рубиновыми каплями сам…
Держаться было очень трудно. Окровавленные руки скользили, не находя подходящей опоры. Но я, вцепившись в декоративную обрешетку, все же смог добраться до ближайшего окна и, извернувшись, бросить тело внутрь.
С жалобным дребезгом лопнуло чудом уцелевшее стекло. На головы собравшимся у дома вампирам посыпались осколки. А я, жадно хватая ртом сухой затхлый воздух, покатился по заросшему толстым слоем пыли ковру… и врезался лбом прямо в выставленный посреди комнаты шкаф. Да так, что в голове аж загудело, а перед глазами поплыли радужные круги. Хорошо еще, что в брошенной три десятилетия назад квартире не успели объявиться новые жильцы. А то, пока я стоял на четвереньках и тупо тряс головой, меня можно было брать тепленьким. Но на этот раз повезло.
Кое-как проморгавшись, я встал на ноги. И вовремя — воцарившийся за окном визг уже стихал. Вампиры слизали с асфальта выплеснутую мною кровь и теперь наверняка поглядывали наверх с явным желанием раздобыть еще. По крыше, откуда я так вовремя убрался, тоже уже бродила пара-тройка кровососов. В давящей тишине ночи я отчетливо слышал их шаги.
Вряд ли им понадобится много времени, чтобы сообразить, куда я подевался. Нужно торопиться. Счет времени снова пошел на секунды.
Схватив первую попавшуюся под руку тряпку, я неуклюже обмотал порезанное запястье. Зубами кое-как затянул узел. Раздавив торопливо выхваченный из кармашка на поясе пузырек, вымазал руки тягучей, едко пахнущей уксусом жидкостью — она поможет мне избавиться от запаха крови. И хотя я понимал, что полностью заглушить запах не удастся — только не после того, как я едва не вскрыл себе вену, — но, может быть, я доберусь до городских ворот, не собрав за своей спиной добрую половину челябинской нечисти.
Закончив с перевязкой, я торопливо выскочил из три десятилетия уже не видавшей человека комнаты и рванул входную дверь квартиры напротив. Естественно, она была закрыта. Но я этого и ожидал. Кинжал уже был у меня в руке, терзая быстро немеющую ладонь иглами невыносимого холода.
Когда под рукой находится столь мощный артефакт, практически любую дверь можно вскрыть за считаные секунды. Три-четыре резких удара. Обиженно-сердитый скрежет вспарываемого металла. Лязганье выпавшего на пол замка. И я уже внутри.
Спотыкаясь о разбросанный в коридоре хлам, я метнулся в комнату. И первым делом бросился к окну. Возиться с хитрыми защелками не было времени, и потому я поступил проще — с ходу ударил в стекло рукоятью меча.
Пришлось сделать добрый десяток ударов… И какой только умник придумал ставить в квартирах бронестекла?! Хорошо хоть решетки не догадались вварить. Тогда я уж точно не успел бы.
Перебираясь с балкона на балкон, я спустился до второго этажа. Перегнувшись через перила, огляделся. Толпы преследующих меня вампиров видно не было — очевидно, она вся собралась на другой стороне дома… Хорошо. Именно этого я и добивался, когда резал руку и плескал свою драгоценную кровь на поживу этим вечно голодным тварям.
Я разжал руки и спрыгнул вниз. Перекатился. Замер на секунду… И, повинуясь безмолвному воплю инстинкта, развернулся, встречая кинувшуюся на меня тень скользящим ударом наискосок.
Все-таки один то ли самый глупый, то ли, наоборот, чересчур умный вампир остался здесь. Не знаю, где этот кровосос прятался, но он бросился на меня сразу же, едва только мои ноги коснулись грязного растрескавшегося асфальта… И тихо пискнул, согнувшись, зажимая распоротый живот.
Для обычного человека подобная рана была бы смертельной. Для человека, но не для вампира. Мертвые не чувствуют боли. И выпавшие на землю внутренности им не помеха.
По-настоящему убить вампира можно, только вогнав ему в грудь осиновый кол. Или отрубив голову.
Что я и проделал в следующий же миг.
Тонкий посвист меча. Тугой, выворачивающий прорезиненную рукоять из ладони удар. Глухое отрывистое чваканье, с которым падает на землю давно уже мертвое, но до сих пор сохранявшее иллюзию жизни тело.
И лицо, уставившееся на меня застывшими глазами. Несомненно, женское. Молодое. И я бы даже сказал красивое, не будь оно столь бледным, красноглазым и клыкастым.
Я поспешил отвернуться.
Ненавижу вампиров. Среди всей нечисти больше всего я ненавижу вампиров! Мертвяки, чешуйники, навьи, оборотни — все они наши враги, все они убивают и ненавидят жизнь во всех ее проявлениях. Но вампиры… Мерзкие твари, только и умеющие что пить кровь да превращать своих опустошенных жертв в себе подобных, — будьте вы прокляты!..
Наскоро обтерев меч от липкой вампирьей крови, я вернул его в ножны. Прикинул направление. И побежал, огибая заполонившие узкую улочку ржавые останки машин. Я не питал иллюзий и не надеялся затеряться. Нет. Это было невозможно. Я знал, что рано или поздно кровососы вновь почуют меня и бросятся в погоню. Оставляемый мной кровавый след не нашел бы ни один Человек, его не смогла бы взять даже собака. Но для вампиров разлитый в воздухе запах крови — как яркая подсвеченная красным дорожка, ведущая к лихорадочно мечущейся жертве.
Прятаться было бесполезно. Оставалось только бежать, зная, что рано или поздно взявшие след кровососы все равно меня догонят.
Я просто намеревался уйти как можно дальше, прежде чем это случится. А потом… Там видно будет. Может быть, все-таки придется принять бой.
Эх, добраться бы до промзоны… Там у меня, пожалуй, будет шанс…
За спиной послышался возбужденный визг вампиров, сообразивших наконец, куда подевалась их добыча. Я безмолвно выругался и прибавил ходу.