Глава 4
КРОВАВЫЙ ДЕСЕРТ
Резкий звук, как выстрел из пистолета, мгновенно разбудил Ганнибала Форчуна. Прежде чем его еще спящие мышцы могли бы перейти к активным действиям, в его сознание проник голос Уэбли:
— Расслабься — в костре треснула ветка. Никакой угрозы.
— Ветка? Откуда?
— Женщина встала, вышла, вернулась с хворостом. Она снова разожгла костер и сняла одежду. Под лохмотьями она носила мешок, где было спрятано новое платье, косметика, гребень и хорошее зеркало. Я смог рассмотреть ее вблизи во время смены костюмов и полагаю, что ты мог бы ею увлечься в зависимости от твоего настроения.
— Уэбли, — прошептал Форчун, — ты не можешь представить себе, как я тебе благодарен за эти наблюдения, которые ты произвел, вместо того чтобы разбудить меня и дать мне их сделать самому, пусть даже за счет драгоценного сна.
— Твоя благодарность трогательна, но не к месту, если мы говорим о потерянном сне. События, из-за которых ты кипишь от злости, произошли десять минут тому назад. Если бы я знал, что ты заинтересуешься…
Форчун принял сидячее положение и осмотрелся. Перед костром спиной к нему, с головой укутанная плащом, сидела Норни, трудно разглядеть — старая или новая. За выходом из пещеры уже сиял голубизной неба новый день.
— Встань, девушка, — сказал он, — и дай мне взглянуть на тебя.
Она встала и повернулась лицом к нему.
— Я не знала, что ты проснулся, — мой господин, — сказала она.
«В этом направлении у меня прогресс», — решил он, увидев ее коренным образом изменившуюся внешность. Ее лицо лишилось морщин и приобрело румянец юности, золотые волосы блестели на солнце. Она скинула плащ и уничтожила всякое воспоминание о сумасшедшей Манукрониса. Физически она выглядела на двадцать лет. Форчун жалел, что проспал переодевание.
Узкий пояс, украшенный морскими раковинами, поддерживал ее сделанную из кожаных полосок короткую юбку. Плетение из тонких медных колец украшало ее талию и обнаженный живот. Ленты из яркой ткани, расшитые ракушками, спускались с плеч и охватывали ее грудь. Судя по костюму, скромность не была в моде в Манукронисе.
Ганнибал был поражен ее сходством с кем-то, кого видел раньше. Если она походила на отца, это могло послужить ключом к установлению личности Кроноса, поскольку он уже понял, что она дочь этого путешественника во времени. Форчун перебрал в уме вереницу знакомых имперцев, но безрезультатно.
— Почему ты так смотришь на меня? — спросила она.
— Красота заслуживает, чтобы на нее смотрели, — ответил он.
— Ты добр, мой господин, — пробормотала она.
— И кроме того, я голоден, — заявил Ганнибал, поднимаясь на ноги.
— В городе есть много таверн, где вкусно кормят, — сказала Норни. — Если тебя это не оскорбит, мой господин, у меня достаточно денег для нас обоих.
Форчун похлопал по поясу, заставив обещающе забренчать ворованный кошелек.
— Собирайся, — сказал он ей, направляясь к выходу из пещеры, — я скоро вернусь.
Когда Форчун начал взбираться по холму, за которым был укрыт темпоральный аппарат, голос симбионта приобрел тревожные нотки:
— Ты очень рискуешь, Ганнибал! Что, если она станет подозрительной и проследит за тобой?
— Она не будет подозрительной, — засмеялся Форчун. — Помимо того, что она верит, будто я обладаю какой-то сверхъестественной силой, она знает, что ее спаситель все-таки человек. Значит, у меня есть пищеварительная система со всеми обычными последствиями. Она будет ждать меня и не будет следить за мной: воспитание не позволит.
Они достигли нужного места, Форчун снял свой левый башмак и нажал кнопку. Машина времени появилась из небытия.
Войдя, он открыл пол-литра ксанти и передал партнеру, который отлепился от Форчуна и прыгнул на стол.
— Выпей, Уэб, пока я поищу, не найдется ли подходящего подарка для царя.
Через десять минут они вернулись в пещеру. Норни потушила костер и выбросила золу наружу. Не осталось никаких следов их пребывания. Она надела свой собственный мягкий плащ и вернула Форчуну его военный плащ. Он взял его, накинул на плечи и посмотрел на нее с восхищением:
— Ведьма, которую я подобрал на дороге, здорово изменилась. Не думаю, что они тебя теперь узнают.
Она улыбнулась, и они вместе отправились к дороге.
— Старая Норни лежит похороненная в святилище. Снова использовать ее образ будет небезопасно многие годы. Я буду скучать по ней.
— Расскажи мне о молодой Норни, — предложил он.
Несомненно, она уже раньше обдумала это, поскольку в ее голосе не было сомнений, откуда начать. Услышав первые два слова, Форчун понял, что надо набраться терпения.
— Давным-давно…
Давным-давно в маленькой деревушке на берегу моря к северу от Нодиесописа жила юная девушка, которая зарабатывала тем, что подавала в таверне еду и выпивку. Однажды в деревню пришла весть, что с севера приближается вражеская армия. Но хозяин таверны не волновался: он знал, что даже если голодное войско и разорит его, то потом все успокоится. Какая бы власть ни пришла, люди будут всегда питаться в тавернах и пить пиво.
Это войско разбило лагерь за деревней. Двадцать разведчиков вошли в селенье и направились прямо к таверне. Повисло напряжение. Завсегдатаи таверны схватились за оружие — ножи, топоры, крепкие дубинки, лодочные багры и гарпуны. Молодой офицер возглавлял группу пришельцев.
Он стоял в дверях, надменно уперев кулаки в бока, широко расставив ноги в красивых башмаках, и спокойно рассматривал сельчан. На боку у него висел меч, но он и не пытался использовать его.
Наконец воин воскликнул:
— Вы храбрые парни! Я был бы рад иметь вас в рядах моей армии. Опустите оружие, не надо лишней ссоры. Я пришел за старым Оранасом.
— Ты думаешь одолеть такого героя, как Оранас? — скептически ухмыльнулся один пожилой мужчина. — Он разрубит тебя пополам.
— Эх, дедушка, ты, должно быть, знал его в лучшие годы. Признаюсь, что в то время я был слишком занят — сосал грудь своей матери, — чтобы обращать внимание на героев. Но я не буду оспаривать его величия, дедушка, если ты не будешь оспаривать его возраста!
Кто-то рассмеялся, и напряжение спало. Другой сказал:
— Он прав. Лучшим героям удается умереть в расцвете славы.
— Царь так слаб, что не может произвести на свет достойного наследника, мы все это знаем, — сказал офицер с презрением в голосе, — Сколько лет все они рождаются мертвыми! И кого он родил наконец? Девочек! И хотя им пять лет, я слышал, что они едва научились ходить!
— Три года были в утробе. Так говорят, — пробормотал старик.
— Я тоже это слышал, — ответил чужак. — С таким слабым семенем, как у него, кого еще он мог родить, кроме уродов? И вами будут править такие, как эти?
— Пророчество, — сказал другой. — Ману… Иностранец с отвращением фыркнул:
— Это пророчество — изобретение царя, чтобы выставить свою слабость в лучшем свете. Однако что же это за женщина — его жена? Я восхищаюсь ее силой, раз она смогла три года ходить беременной.
— Была еще одна такая, — вспомнил хозяин таверны. — Она жила недалеко отсюда много лет назад. Дикая женщина с гор. Говорят, что она тоже вынашивала плод несколько лет. Из-за этого она сошла с ума — бросилась в море с высокого утеса, когда все-таки родила. Ее дитя так и не нашли.
— Сэгея тоже сумасшедшая, — сказал чужак. — Доказательство — тот храм, который она строит. А Оранас вдвое увеличил налоги, чтобы оплатить строительство. Разве не так?
Он подлил масла в огонь и знал это.
— Я не признаю другого бога, кроме Нодиесо-па, — добавил он быстро, почувствовав, что сельчане были благочестивыми людьми. — С помощью бога моря я сокрушу этот храм и обнищание, которое он принес!
Послышался ропот одобрения, и кто-то спросил его имя.
— Катакан, — ответил он. — Запомните это имя, потому что скоро я буду править Нодиесописом.
Теперь, когда он представился, его поведение изменилось.
— Мои войска разбили лагерь неподалеку отсюда. Люди голодны. Неплохо бы им сегодня поужинать.
Он улыбнулся, рассматривая то одного слушателя, то другого.
— У вас прекрасная деревня, богатые земли, тучные стада и сильные сыновья, — продолжил он. — Я буду рад принять ваш вклад в наше дело. Что вы мне предложите: пищу, снаряжение, людей… или всего понемногу?
Он не угрожал, но деревня в пятьдесят семей, безусловно, не могла сопротивляться войску в несколько тысяч солдат. Не случайно самые влиятельные люди деревни собрались здесь в этот день, их было около тридцати. Они некоторое время размышляли, шептались, качали головами.
— Два моих сына, — сказал один, — в армии царя. Оставшиеся сыновья мне нужны, чтобы смотреть за стадами. Я не пошлю их против родных братьев.
— Тогда забей двух быков, — сказал молодой генерал. — Твои сыновья останутся здесь и не будут сражаться с братьями.
— Договорились.
Какой-то юноша стукнул по столу перед собой:
— Клянусь Нодиесопом, я присоединюсь к вам! Катакан кивнул:
— Хорошо. Мне еще будет нужна сотня таких, как ты. Мы выступаем на рассвете, чтобы Оранас не успел узнать наше точное расположение и не превратил вашу деревню в поле битвы.
Трактирщик положил топор под прилавок, наполнил кувшин лучшим пивом и вручил молодой девушке, приказав подать Катакану, который осушил его залпом, как и подобает герою, вытер пену с губ и сказал ей:
— Подношение мало, а моя жажда еще велика. Может, мои люди и не говорили столько, сколько я, но зато они много прошагали. Я уверен, им тоже захочется отдать дань гостеприимству или контрибуции твоего хозяина.
— Не контрибуции, — сказал трактирщик, наполняя другой кувшин, — а вкладу. Вот так. Я не знаю, осуществится ли ваше хвастовство, но даже если вы проиграете, историю Катакана будут пересказывать многие годы. Думаю, кое-кто из моих будущих клиентов заплатит побольше, чтобы выпить из кубка знаменитого героя или поспать на той же самой кровати.
— Я приму твое пиво, но откажусь от постели. У меня есть более важные дела, чем обеспечивать тебе будущие доходы.
Трактирщик пожал плечами и наполнил еще кувшины, чтобы девушка отнесла жаждущим солдатам.
— Как угодно. А если ты погибнешь в битве, я все равно выгадаю. Про мертвых героев получаются самые красивые легенды.
— Я не погибну, — уверил его Катакан. — Мой меч быстрее, чем мое семя, моему мечу никогда не потребуется три года, чтобы созреть! Легенда про меня получится не самая лучшая. Но в ней не будет уродов.
Когда мужчины громко захохотали и подняли кувшины, чтобы выпить за дерзкого и остроумного генерала, молодая служанка опустила голову, чтобы скрыть внезапные слезы, и стрелой выскочила из комнаты, чтобы никто не догадался, что она была тем уродом, плодом трехгодичной беременности, о котором шла речь.
— Я была той служанкой, — призналась Норни, — мне было двадцать лет, а выглядела я на тринадцать. Думаю, что до этого дня я действительно верила в глупую историю, которую рассказали мои приемные родители, что они нашли меня однажды утром на пляже, куда сам Нодиесоп положил меня в ответ на их молитвы. Было жестоко рассказывать такое ребенку, но у них были добрые намерения, и когда я была маленькой, я гордилась, что не такая, как другие. Они говорили мне, что я дочь Нодиесопа и у него есть свой план относительно меня. Но я еще должна выяснить, в чем он заключается.
Глаза Норни наполнились слезами, и она закусила губу, чтобы подбородок не дрожал.
— Прости меня, господин, но я никогда прежде этого никому не говорила и не думала, что все еще… так… будет больно.
Форчун обнял ее одной рукой и притянул к себе. Он знал, что не сможет сказать ничего подходящего, поэтому благоразумно промолчал.
Женщина прерывисто вздохнула, улыбнулась и продолжила:
— Я должна была ждать, сказали родители, и первые двадцать лет моей жизни я провела в ожидании какого-нибудь намека на этот особый план. Вместо этого я обнаружила, что я урод, дочь дикарки, жалкое дитя сумасшедшей девушки, которая поняла, насколько ненормально быть беременной три года, и убила себя в тот день, когда я родилась.
Норни с силой прижалась лицом к груди Форчуна и оставила попытки сдержать слезы, которые накопились за все эти долгие одинокие годы. И когда она снова смогла заговорить спустя некоторое время, ее слова приоткрыли завесу муки:
— Я хотела последовать за матерью с того же утеса, но у меня не было ее храбрости!
Он успокаивал ее с неуклюжестью, свойственной всем мужчинам в подобной ситуации, проклиная про себя Кроноса за такой бессердечный эксперимент, который стоил дикарке душевного здоровья. Кронос выбрал жестокий путь доказательства, что два человеческих вида могут смешаться. Он извлек из этого достаточно, чтобы в роли Ману предсказать Сэгее, чего ожидать. Но он мог бы узнать это и другим способом! Форчун научился жить с необходимым насилием, включая и убийство, когда это служило жизненно важной цели. Но это… Он просто не мог найти слов.
Десятилетия умственной дисциплины спасли его от вспышки напрасного гнева, так что он смог сосредоточиться на проблеме. Суть работы Форчуна лишала его двух больших удовольствий, неизбежно устраняющих логику из человеческих дел: он не мог ни проклинать, ни прощать, он мог только сделать все, что в его силах, чтобы исправить уже совершенное зло. Спокойно. Без эмоций. Но человеческие эмоции заразительны. Именно внезапное освобождение Норни от долго сдерживаемых чувств, ее потребность поделиться болью, которую он понял, и вызвало у него эти мысли.
Он просто был самой удобной жилеткой для ее взрыва эмоций. Форчун переборол кризис и трансформировал энергию Норни во вспышку ненависти к Кроносу.
Нет.
Больше, чем это. Он почувствовал более тесную связь с Норни, чем он чувствовал раньше с земными женщинами. Было ли это потому, что половина ее хромосом была свойственна его виду? Если так, то он был даже большим дураком, чем думал Уэбли. (Уэбли, понял он с благодарностью, держался скромно в стороне от его переживаний, хотя по-прежнему был у него на плечах.) Или это был просто инстинктивный ответ на накал чувств девушки, потому что он был первым, кого она нашла за полвека, чтобы полностью довериться?
Он отбросил прочь эти сомнения, остро чувствуя, что охотится за тенями.
Норни отвернулась от него, возможно думая, что если не глядеть на странного иноземца, то это удержит ее от того, чтобы еще раз потерять контроль над собой.
— А кто тебя воспитал? — спросил он.
— Старая супружеская пара. Моя настоящая мать оставила меня, когда родила. Они всегда хотели ребенка. Тогда оба они были моложе, чем я сейчас.
— Они уже умерли?
— Старушка умерла первой, — сказала она, стараясь говорить ровным голосом. — У нас не было своей погребальной башни. Я помогла отцу отнести мать на вершину ближайшего холма. Тогда мне было девятнадцать. Это было за год до того, как Катакан начал войну. Я все еще была маленькой, а женщина — очень тяжелой, но мы затащили ее вверх, устроили похороны как надо. Две недели спустя он принес кости домой. Мы положили их в погребальный кувшин, который она сделала собственными руками на такой день, похоронили ее на нужном расстоянии от берега, чтобы приливы утешали ее, а не беспокоили.
Когда старик умер следующей весной, я не могла управиться с его телом одна, но постеснялась позвать кого-нибудь на помощь. Поэтому я немного оттащила его от дома и понадеялась, что добрый Нодиесоп поймет. Через три дня прилетели птицы. Их крики не давали мне покоя. Той ночью я убежала из дома и зашла глубоко в лес, где жила, питаясь ягодами, пока не пришло время возвращаться за костями…
Форчун мог почувствовать, каких усилий ей стоило спокойно все рассказывать.
— А оттуда ты пошла в ту большую деревню? — напомнил он.
Она кивнула.
— Это далеко отсюда?
— Полдня пути. Приемные родители понемногу готовили меня к самостоятельной жизни. Они сказали мне, что в мире, где люди стареют быстро, было бы опасно выделяться своей способностью не стареть. Они знали, что я не такая, как все, но все равно любили меня. Другие же могли легко возненавидеть. Я теперь была обречена часто менять место жительства. До тех пор пока я не оставалась на одном месте слишком долго, я была в безопасности. Я могла притвориться, что мне столько лет, на сколько я выгляжу, может быть, прибавить пару лет. Так я и поступила в таверне — сказала, что мне тринадцать и что в моей семье все умерли. Попросила работу и кров. Трактирщик дал мне работу и крохотную комнатку рядом с кухней.
Единственным во всем мире людям, похожим на меня принцессам-близнецам, тем летом исполнилось пять лет, а мне — двадцать. Хотя об этих детях в Нодиесописе говорили больше, чем о каких-либо других, я никогда не слышала ни о них, ни о предсказании Ману. Возможно, люди в таверне и говорили о них, но я ничего не понимала в этих намеках вплоть до появления Катакана.
Таким образом, оправившись от страха, девочка-служанка последовала за армией Катакана, решив, что если разобьют Оранаса и захватят царство, она каким-нибудь образом познакомится с принцессами-двойняшками. Зачем ей это нужно, она еще сама толком не знала. Но армия Катакана была разбита, а сам храбрый завоеватель стал полководцем армии царя Оранаса. Разочарованная Норни провела следующие несколько лет, живя среди простых людей, своих единоверцев, в портовом районе Нодиесописа. Естественно, она пыталась найти отца царицы Сэгеи, корабела Ллахвена, как только узнала о его существовании, надеясь, что он сможет дать ей какой-то намек на отгадку тайны ее происхождения. Ллахвену было уже сорок лет, и он был очень одинок. На ее вопросы Ллахвен ответа не дал. Он удочерил Норни. Она жила у него. Так ей и удалось оказаться в центре событий, когда искусный Гибелнусну принес Ллахвену «отравленную» внучку, чтобы спасти ее. Именно Норни убедила старика отправиться в путешествие. В странствиях чужим не будет заметно, что обе девочки не развиваются как полагается. Они путешествовали вместе десять лет, за которые тоскующая двойняшка рассказала Норни все подробности своей жизни во дворце. Они посетили все уголки континента, не оставаясь в одном месте дольше чем на год.
Однажды, во время очередного переезда, в море их настиг ужасный шторм. Судно получило пробоину, стало неуправляемым, и сначала Ллахвена вместе с внучкой смыло за борт, а потом и Норни. Чудесным образом она уцепилась за обломки корабля. Волны носили ее два дня. Много раз она была на грани гибели, но казалось, что сам морской бог Нодиесоп подгоняет ее вперед, и наконец она достигла берега. Может, и в самом деле приемные родители были правы, сказав, что у Нодиесопа есть особый план относительно нее. Она поклялась на этом холодном, продуваемом ветром песчаном берегу никогда не отрекаться от Нодиесопа и посвятить всю свою жизнь исполнению замыслов этого бога.
Еще десять лет она странствовала, живя среди варварских племен на севере, иногда зарабатывая на жизнь как танцовщица, иногда как рассказчица, часто проводя целые недели в одиночестве на диких, пустынных пляжах, готовясь к своей миссии, ища какой-то знак, который бог ей подаст. От купцов она узнавала свежие новости о происходящем в городе и о растущей популярности новой религии, которую учредила царица Сэгея. Постепенно она пришла к выводу, что ее долг перед богом моря — бороться с культом Йоларабас.
Оранас умер. В память погибшей принцессы Норни взяла ее имя (прежде ее звали Лаара) и поклялась вести борьбу с Илни за торжество справедливости и старой веры.
В первый год царствования Илни Норни вернулась в Нодиесопис. Она ловко гримировалась, меняла обличья и двадцать лет свободно перемещалась во всех слоях нодиесопийского общества: танцовщица, рассказчица, старая ведьма, почтенная вдова, любовница офицера. Она даже короткое время побыла членом сестричества, что дало ей возможность узнать царицу-мать Сэгею. В каждой роли она сеяла семена недоверия к Золотой богине, обвиняя Илни и Йоларабас во всех несчастьях и агитируя за Нодиесопа. Она даже распространяла слухи, что на самом деле не Илни была первенцем Сэгеи. Царство тем временем под правлением Илни приходило в упадок, что придавало вес мятежным речам Норни.
Когда появился Кронос, девушка стала исполнять роль сумасшедшей проповедницы. При новых законах Кроноса и рвении Р'кагна к наказанию нарушителей Норни больше не могла открыто высказываться против порядков царства. Правда, иногда Р'кагн бывал очень снисходителен к тем, кто высказывался против Золотой богини: помня, как Илни грубо отказалась выйти за него замуж, закрывал глаза на действия Норни против главной жрицы. Но в роли сумасшедшей предосторожность все равно была очень важна.
В храме Йоларабас произошли изменения. Царица-мать Сэгея умерла, так и не увидев, как чрева сестер наполняются долго зреющим семенем могущественной расы Кроноса. А вот Норни видела многих из них, поскольку недолгое время она прислуживала в яслях, где отсталые на вид дети начинали свой путь к зрелости. Старшим из них был парень семнадцати лет, имевший тело и разум ребенка. В храме уже было около тысячи четырехсот священных детей, и около двухсот развивалось в утробах.
Норни в роли послушницы прожила четыре месяца и хорошо изучила новую религию, с которой поклялась бороться. Ее обет Нодиесопу не позволял ей принести обет Йоларабас, поэтому накануне посвящения она исчезла.
Новая вера, однако, значительно укрепилась, когда прибыл Кронос, а потом сбылось и другое — сестры начали приносить на свет детей новой могущественной расы. В это время сумасшедшая и начала пророчествовать о неминуемом пришествии Мстителя и Спасителя, которого пришлет Нодиесоп, чтобы сокрушить новый храм и свести счеты за убийство законной правительницы.
Теперь она убедилась, что ее молитвы все эти долгие годы действительно Вдохновлялись самим Нодиесопом, ведь разве не прибыл на самом деле долгожданный Мститель?
Ганнибал Форчун не видел причин, чтобы разочаровывать ее. Эта ошибка могла оказаться очень выгодной для него. Норни хорошо потрудилась, чтобы сохранить в народе веру в Нодиесопа — морского бога. Хотя последователи Йоларабас превосходили числом нодиесопитов, те были более фанатично преданы своему учению. Их ряды в основном состояли из низших слоев манукронийского общества, и они были заинтересованы в социальном перевороте. Йоларабиты объединяли представителей высших и средних классов. Многие из них были склонны во всем искать выгоду: они скорее запрут свои двери на засов во время мятежа и будут надеяться, что бунт простолюдинов не затронет их. Только немногие из нижних слоев среднего класса, то есть граждан третьего ранга, могли позволить себе храмовые взносы. По убеждению Форчуна, аристократы в большинстве человеческих культур не верили ни во что, кроме своего превосходства, и оставляли религию непросвещенным массам. Норни подтвердила, что в Манукронисе так оно и есть.
— Прекрасно! — заметил Уэбли, опять разместив свое щупальце в ухе Форчуна. — Мы сбрасываем со счетов все население, и нам остается всего-то навсего победить армию хорошо тренированных, отлично вооруженных хранителей, каждый из которых фанатик официальной церкви. Детские игрушки.
Мрачно улыбаясь, Форчун ответил ему мысленно:
— Тебе обязательно надо испортить настроение? Уэбли засмеялся. Он вместе с Форчуном все же с нетерпением ждал начала приключений и бесконечно верил в способности партнера извлечь выгоду из столь кропотливо добытой информации.
Они подошли к южным воротам города, которые охраняли стражники. Двое из них вышли им навстречу. Их накидки из перьев грифов развевались на ветру.
— Стой, чужак! — скомандовал более высокий из двух. Затем обернулся к своему товарищу: — Он высокого роста, правильно, но не великан. — Опять к Форчуну:
— Зачем ты сюда пришел?
— Я ищу службы у могущественного Кроноса, как и вы. Я много слышал о хранителях и хотел бы быть принятым в ваш отряд, но не раньше, чем набью брюхо в ближайшей таверне. Я и эта молодая особа еще не ели сегодня.
— Я не узнаю твой наряд, — сказал стражник, смотря на гребень на шлеме Форчуна. — Откуда ты?
— Я пришел издалека, — правдиво ответил Форчун. — Ты не знаешь этой страны. Кроме этой девушки, я никого тут не знаю. Честно, мой желудок бурчит от голода, так что впустите нас поскорее.
Но стражник смотрел на него по-прежнему недоверчиво:
— Как ты прибыл сюда?
— Конечно, кораблем!
— А где корабль?
Раздраженно вздохнув, Форчун решил позаимствовать кое-что из истории своей подруги:
— Несколько недель назад мы попали в шторм. Корабль утонул, и все погибли, кроме меня. Я плыл несколько дней, уцепившись за обломки, и наконец, полумертвый, был выброшен на берег в нескольких километрах отсюда. Эта девушка нашла меня и вернула к жизни. Она рассказала мне об этом городе — и вот я здесь, чтобы как можно лучше послужить вашему царю.
— Меня очень удивляет, — сказал один из хранителей, — что после всего этого у тебя остался меч.
— Я и сам удивлен и благодарен за это судьбе. Ведь это все, что у меня есть.
— Ты лжешь, — последовал немедленный ответ, — кошелек на твоем поясе совсем не пуст.
Форчун пожал плечами и развел руки:
— Это подарок от путешественника, которого я встретил несколько дней назад. Он умер и оставил мне кошелек в наследство. Кстати, я тоже умру, если не получу поесть.
— Где сумасшедшая?
— Какая сумасшедшая?
— Одну старуху на этой дороге прошлым вечером преследовала толпа. Но старуху отбили. Вы видели ее?
— Старуху? Нет, я никого не видел. А ты, девочка, видела? — обратился Форчун к своей спутнице.
— Нет, — ответила Норни.
— Извините, ребята, но мы не встретили никакой старухи. На эту дорогу мы вышли сегодня утром.
— Ее отбил у толпы великан, — продолжал стражник, — в доспехах, очень похожих по описанию на твои.
— Великан в доспехах, как мои? — удивился Форчун. — Честно, жаль, что я не встретил его. Я никогда не сражался с великанами и хотел бы попробовать, но не на пустой желудок. Парни, какую из таверн вы порекомендуете?
— Твое имя, воин?
— Форчун.
Хранитель улыбнулся:
— Подходящее имя для счастливчика, пережившего кораблекрушение! Поверни налево, Форчун, сразу за воротами. Во второй таверне, которая тебе встретится, превосходно кормят. Если мы найдем великана, дадим тебе знать, чтобы у тебя был шанс сразиться с ним. Приятного аппетита!
И Ганнибал Форчун вошел в город Манукронис.
Таверна, размещенная в традиционном для местной архитектуры доме овальной формы, выглядела снаружи как три огромных каравая хлеба, уложенных друг на друга, с маленькой краюшкой спереди в качестве входа, на которой была вывеска заведения. Пикантный запах жарящегося мяса был доказательством того, что стражник не обманул его. Два прекрасных арабских жеребца были привязаны около входа, показывая, что среди посетителей есть хранители.
Форчун постоял чуть-чуть в дверях, чтобы глаза привыкли к полумраку внутри, и повел Норни к свободному столику. Комната была наполнена гулом голосов по меньшей мере пятидесяти человек, через гул пробивался ритмичный звук барабана.
Подошла служанка в очень короткой тунике. Она была толстая и некрасивая.
— Мясо, — заказал Форчун, — порции побольше для нас обоих. А пока оно жарится, принеси нам чего-нибудь выпить.
— Вино белое и красное, простое и со специями, — предложила служанка, — пиво горькое и сладкое, темное и светлое, на ваш вкус.
— Горького пива для меня, — сказал он. — Норни?
— Вина со специями, если позволишь, господин. Он выразил согласие кивком, и служанка отошла. Форчун принялся рассматривать посетителей.
Четырнадцать человек были в военной форме, у двоих имелись богатые султаны из черных перьев на блестящих шлемах с грифьими носами. Они сидели вместе неподалеку. Очевидно, это были офицеры. Остальные двенадцать хранителей в простых шлемах сдвинули три квадратных стола вместе и шумно пили за здоровье друг друга. Их щиты с изображением грифа и обнаженной женщины висели на спинках стульев. Они не обратили внимания на Форчуна, но те двое взглянули несколько раз в его направлении и обменялись замечаниями о нем.
— Уэб, — мысленно обратился Форчун, — прочитай мысли тех офицеров. Барабанщик играет хорошо.
— Если он тебе нравится, дай ему несколько йоларсов, когда мы будем уходить, — ответила Норни.
Служанка вернулась с огромным кувшином пива и стаканом вина.
— Четыре йоларса и два, — сказала она, ставя напитки перед ними.
Форчун улыбнулся, не понимая, и Норни пришла ему на выручку:
— Четыре йоларса и два илниса, — объяснила она.
Он развязал украденный кошелек и отсчитал требуемую сумму. Служанка взяла деньги и ушла.
— Мне кажется, что обслуга нам не доверяет, — сказал он сухо.
— Здесь принято, господин, платить за все отдельно, — разъяснила Норни. — Каждый раз, когда они видят, что ты платишь, ты вырастаешь в их глазах.
Он попробовал пиво и кисло улыбнулся, поскольку оно оказалось слишком горьким и тепловатым.
— Хорошее пиво, — соврал он. — Как твое вино? Уэбли подал голос:
— Может, ты ждал, что у них тут есть холодильник?.. Те двое настроены по отношению к тебе агрессивно. Им плевать, наемник ты или нет. Более того, они склонны записать тебя в шпионы. А все потому, что им нравится твоя спутница. Они хотели бы заполучить ее.
Остальные наконец заметили, что среди них иностранный воин. Ганнибал решил сыграть роль наемника красиво. Он сам по здешним меркам соответствовал бы третьему рангу, не выше, в то время как хранители относились ко второму, но во всем мире солдаты уважают крепких парней.
Еду подал дородный человек, который мог быть только хозяином, настолько торжественно он ее принес.
Форчун усмехнулся ему и громко объявил:
— Если твоя пища так же хороша, как и пиво, я не пожалею, что приехал сюда.
— Моя таверна — лучшая в этом конце города, — гордо выпятил пузо хозяин, — любой из моих посетителей подтвердит.
Форчун заплатил заеду, и хозяин ушел.
Откуда-то из-под плаща Норни вытащила кинжал и стала резать им дымящееся мясо. Она выжидательно посмотрела на своего Мстителя. Видя, что столовых приборов нет, он тоже вытащил свой собственный нож и последовал ее примеру. Как только он положил первый кусок в рот, и Норни начала есть.
Мясо было превосходным, хорошо прожаренным и сочным, травы и специи придавали ему прекрасный аромат.
Пока Форчун обедал, Уэбли представил ему текущий отчет о разговоре, ведущемся неподалеку:
— Тот, что слева, только что привел замечательно неточное изложение того, что он слышал прошлой ночью о гигантском воине, спасшем сумасшедшую от ее преследователей. Один взмах меча великана — и шестеро мертвы. Еще десятеро были убиты молниями из его пальцев. Но храбрые горожане все равно дрались отчаянно. Только тогда, когда великан пригрозил огнем с небес, они отступили.
Форчун засмеялся.
— Другой уверен, что сброд преувеличил твои размеры, чтобы преуменьшить свое поражение.
— Хоть один умный нашелся.
— Тот, что слева, как раз вспомнил Мстителя, о котором все время толковала сумасшедшая. Его товарищ назвал собеседника суеверным болваном. Теперь они обсуждают морскую раковину у тебя на шлеме. «Ни один из последователей Нодиесопа не может быть хорошим воином», — сказал один. «Не суди о воине, пока не видел его в битве», — возразил другой. Он думает, что смог бы победить тебя и ищет предлог, чтобы попытаться. Надеюсь, ты не дашь им его.
— Как насчет остальных? — спросил Форчун. — Что они думают?
Форчун доел порцию, поймал взгляд хозяина и заказал еще. Норни сказала, что ей уже хватит. Форчун щедро заплатил за вторую порцию и заказал еще пива. Норни осушила стакан вина, но от добавки отказалась.
Вместо того чтобы послать служанку, хозяин принес пиво сам.
— Два йоларса, — сказал он, потом понизил голос почти до шепота: — Я не знаю тебя, воин, и не знаю, зачем ты прибыл в Манукронис, но ты проживешь дольше, если уйдешь немедленно. Я слышал разговор тех двух офицеров… Они хотят убить тебя. Оставайся живым и приходи еще раз.
Форчун положил йоларс и золотой полукроно в его руку:
— Я покупаю совет, не важно, последую ему или нет. Пища слишком хороша, чтобы оставить ее несъ-еденной.
Уэбли быстро подтвердил это предупреждение.
Норни тоже была встревожена:
— Уйдем, господин, прошу тебя. Невозмутимый, Форчун поворачивал кусок мяса в винной подливке, равномерно пропитывая его.
— Я все еще голоден, — сказал он, снова принимаясь жевать.
Девушка встала. Прежде чем он смог ее остановить, она откинула плащ назад и быстро выскочила на середину зала. Норни улыбнулась барабанщику и игриво передернула плечами. Его пальцы выдали в ответ дробь. Тело девушки красиво выгнулось, она встряхнула головой, ее длинные волосы разлетелись.
Норни начала танцевать.
— Зачем? — спросил Форчун.
Уэбли быстро прозондировал ее и ответил:
— Чтобы сохранить тебе жизнь. Ты можешь быть непобедимым, но она не хочет случайностей. Пойми, что у нее хорошее чутье опасности.
— Есть разница между осторожностью и трусостью.
— Не надо их недооценивать, — прошипел симбионт. — Они не колеблясь убьют тебя прямо здесь. У них плохое настроение после вчерашней выпивки. Может быть, танец Норни поднимет им настроение, но тот, что слева, начинает думать, что тебя все равно было бы неплохо убить, чтобы забрать девушку себе.
— Уэб, ты слишком много беспокоишься. Мы здесь в безопасности. Я не думаю, что они затеют что-нибудь при всех этих свидетелях.
— Каких свидетелях? Те двое выше по положению любого здесь. Свидетельство двадцати граждан третьего ранга ничего не стоит против этих двух. Наиболее могущественный союзник, который у нас здесь есть, о могучий Мститель, это маленькая безоружная танцующая девушка, которая делает все, чтобы отвести от тебя беду.
— Ты умеешь проникать в самую суть вещей, — заметил Форчун, накалывая еще один сочащийся соком кусок мяса и поглядывая на танец своей защитницы.
Девушка была искусной танцовщицей. Плащ упад у нее с плеч, и она стала ловко играть им как мулетой. Ритм барабанов то предлагал ей медленные движения, как океанские волны, то бешеную пляску горного обвала. Позабытое пиво выдыхалось, и мясо стыло, пока посетители глазели на нее. Форчун тоже был очарован. Только Уэбли, казалось, не был тронут представлением.
И еще один тип.
Уэбли наблюдал, как какой-то коротышка крался бочком вдоль противоположной стены. Он двигался как тень. Симбионт переместил побольше протоплазмы в глаз, который он начал формировать на плече Форчуна, чтобы увеличить его чувствительность. Ему всегда нравилось видеть за работой настоящего профессионала. Он бесстыдно провел зондирование мыслей.
Для Лландро словно настали добрые старые времена; возможность была слишком хорошей, чтобы ее упустить. Девушка не просто выглядела как, она танцевала, как… как было ее имя? Это было на третий или четвертый год правления Кроноса — тогда Лландро был юношей и работал вместе с этой девушкой, этой… Норни? Ну да, Норни! Входили в таверны, конечно, всегда по отдельности, и пока Норни танцевала, а толпа считала ворон, он делал свою часть работы и исчезал до окончания танца. Позднее они встречались и делили добычу, включая и ту, что публика давала девушке. Два выступления в неделю поддерживали их в превосходной форме.
Ноги Лландро ступали так же тихо, как в старые времена, глаза смотрели так же зорко, а уж пальцы-то стали гораздо искусней за прошедшие семнадцать лет практики. Он работал быстро, скользя как тень вдоль наружной стены, не замеченный ни одной из его жертв. С сожалением он прошел мимо трех толстых кошельков, потому что у него места для них больше не было. На выходе он обернулся.
Разрази Нодиесоп! Сходство было жуткое. Но этого не могло быть, ведь Норни сейчас около сорока… Толстая, старая… жена, может быть, богатого скотовода или помещика. Она, разумеется, не унизила бы себя замужеством с человеком ее происхождения. Наверно, уже и полный дом детворы. Лландро нахмурился. Могла ли в таком случае это быть ее дочь?
Девушка, кем бы она ни была, столь же хорошо танцевала, как и та, другая. Лландро улыбнулся и вместе с остальными здоровыми самцами стал с восхищением смотреть на нее. Он решил позволить себе эстетическое удовольствие: дело было сделано и он был достаточно близко от двери, чтобы смыться, когда она закончит. Из всех присутствующих, он, наверно, больше всех желал ее. У людей стало больше денег — улов в шести или семи кошельках теперь гораздо лучше, чем в дюжине в прошлые годы. Он задумался. Новое партнерство? Даже если бы ненадолго, то конечно…
Нет. Зачем ограничиваться деньгами, когда для кражи есть кое-что несравненно более ценное? Многие еще нерожденные поколения услышат о деянии Лландро, ведь несомненно, что величайший вор всех времен не будет забыт. Жертвой станет сам царь. И как только этот подвиг будет совершен, великий Кронос будет бессилен отомстить.
Почему, в самом деле, такой честолюбивый вор должен ограничивать себя только денежными пустяками?
Он подведет партнершу к этому медленно, но неуклонно. Это риск, огромный риск. «Но что, — вдруг подумал он, — захочет она получить, когда игра будет сыграна?» Ибо приз был таким, что разделить его он не смог бы.
Как только он спрячет добычу в безопасное место, он вернется и спросит ее о матери: не дочь ли она Норни, танцевавшей так же божественно?
Как тень Лландро скользнул к двери.
Уэбли почувствовал себя разумом партнера, который целиком отдался зрелищу, забыв обо всем на свете. Не обращать внимания на Норни, — это было бы слишком для любого мужчины. Барабан вдруг смолк, и теперь само тело Норни стало музыкой, а ее танец — симфонией.
Она кружила по комнате и, дразня воображение зрителей, показывала возможности своего искусства. Когда девушка подходила ближе к какому-нибудь мужчине и танцевала и улыбалась только ему одному, оживший барабан был слабым эхом его учащавшегося пульса. Каждый мужчина подавал Норни монету, когда она приближалась к нему, и девушка засовывала ее в верхнюю часть своего узкого пояса. У некоторых был только йоларс, и они с извиняющимся видом совали его в ладонь. Большинство же мужчин важно подавали золотые полукроно. Она припасла двоих офицеров напоследок: оба, как это требовало их положение, дали по кроно. Именно перед ними она исполнила финальную часть своего танца, теперь уже осторожнее, чтобы не растерять монеты. Ее движения стали неторопливыми, почти вялыми, плащ уже не крутился в воздухе. Она следовала замедляющемуся ритму барабана и наконец застыла подобно статуе.
Форчун не знал, как зрители в Манукронисе выражают свое восхищение. Никаких хлопков, свиста или топота ногами, — только коллективный стон удовольствия, точно все разом закончили акт любви.
— Отлично, девочка, — сказал один из офицеров. — Садись ко мне, я куплю тебе вина.
Норни улыбнулась ему и сказала:
— Мой хозяин уже купил мне вина.
Офицер посмотрел на Форчуна, который тоже любезно улыбнулся ему.
— Ты — честь для него. Лишь бы он этого заслуживал.
— Спасибо, — пробормотала она, затем подошла к барабанщику, дала ему золотой кроно и вернулась к столу своего Мстителя.
— Ты слышал, что сказал этот офицер? — прошептала она.
— Каждое слово, — ответил Форчун.
— Мы должны сейчас же уйти, господин, — настаивала она, — пока их настроение не изменилось.
— Ты все еще думаешь, что они могут мне повредить?
— Я в этом уверена, как и в том, что солнце восходит на востоке.
— Выпей, — засмеялся он, — я вернусь через минуту.
Ганнибал Форчун медленно встал. Он был почти на голову выше большинства мужчин Манукрониса. Сверкающие доспехи значительно усиливали эффект его мощи. Он направился к офицерам.
— Учтивость, — заметил Форчун симбионту, — это суть дипломатии.
Расстояние было коротким. Форчун остановился перед этими аристократами, которые высокомерно смотрели на него.
— Господа! — обратился к ним Форчун, кивнув каждому. — Вы предложили вино моей танцовщице. Она отказалась, боясь моего неудовольствия. Но я не тот человек, который сердится на пустяки. Разрешите мне, добрые господа, купить самому вина каждому из вас.
Мгновенно выражение их лиц изменилось. Тот, что был младше по званию, хотел было вскочить, но другой успокоил его жестом и холодно улыбнулся возвышающемуся как башня иностранцу.
— Воины из далеких стран, — сказал он медленно, — обожают шутки. Поскольку ясно, что ты иностранец, я даю тебе возможность взять назад твое щедрое предложение, потому что я сомневаюсь, что ты сможешь его выполнить. Нас здесь, — он обвел рукой помещение, — четырнадцать, а ты только один.
Форчун на секунду засомневался: может быть, его вызов и не воспринят как оскорбление? Может, он еще не все понимает в местных обычаях? Но он решил продолжать в том же духе. В конце концов, разве такое развлечение — четырнадцать против одного — можно упустить?
— Не беспокойтесь, добрые господа, — уверил он их, — моя щедрость не шутка, и я выполню обещание. Я куплю кружку вина каждому хранителю в этом зале!
Норни испуганно вскрикнула. Старший офицер встал.
— Молись, чужестранец, — сказал он с презрением, — чтобы твой меч оказался сильнее твоего зловония.
— Вперед, Мститель, — подбодрил партнера Уэбли.
Форчун спокойно обнажил меч. Мгновенно лишние разбежались по углам, а двенадцать солдат достали свои мечи. Форчун решил особенно не рисковать. Как бы случайно он коснулся пряжки пояса, и его от подбородка до колен окутало невидимое защитное поле. Голову он любил защищать исключительно собственными силами, если не считать Уэбли, который, как и в прошлый раз, был его дополнительными глазами.
Схватка началась. Какое-то время казалось, что меч Форчуна мелькает одновременно в нескольких местах, с легкостью поражая противников, словно на них не было доспехов.
Норни переборола свой страх и вмешалась в схватку. Когда упал первый, она быстро вырвала у него меч. Схватив его обеими руками, она бросилась на ближайшего хранителя и нанесла ему удар. Тот упал к ее ногам, сраженный насмерть.
Подбодренная этим успехом, она нашла следующую цель. Профессиональные вояки растерялись. Они не верили своим глазам, видя противником хрупкую девушку. Норни сделала выпад мечом, промахнулась и, отскочив назад, неожиданно нанесла хранителю удар ногой в солнечное сплетение. Повалившись назад, он увлек за собой еще двух, толкнув одного из них прямо под смертоносное лезвие чужестранца.
Ганнибал Форчун видел, с какой отвагой сражается его подруга, но не мог ей помочь. Он просмотрел момент, когда младший из двух офицеров вывел Норни из битвы, ударив ее мечом плашмя по голове.
Форчун сражался, используя все приемы, которым его научил д'Каамп. Все это можно было бы закончить быстрее, используя наркошприцы из кинжала, но его обе руки были постоянно заняты: одна — мечом, другая — щитом. Вынужденный играть честно, Форчун делал все, что мог, своим сверхпрочным лезвием.
За несколько минут сверкающий паркетный пол стал скользким от крови. Трое пали жертвами внезапной атаки щитом по методу д'Каампа. Другой, полагая себя в безопасности, выступил из-за колонны, чтобы метнуть в горло Форчуну нож, и был удивлен, за миг до смерти обнаружив, что меч иноземца невообразимым образом увеличился в длине, а потом опять стал нормальным. Никто так и не понял, что же случилось.
Число хранителей сократилось с четырнадцати до пяти, и шансы Форчуна на победу сильно возросли.
Но в поле зрения нигде не было Норни.
— Уэбли, — мысленно спросил он, — где девушка?
— Я не могу следить за ней и за пятью противниками одновременно, — ответил симбионт.
— Найди ее, — сказал Форчун.
