XII

Деревня, где стояли старые дома и несколько недавно отстроенных гостиниц из стекла, раскинулась на берегу озера в глубине своеобразной чаши, образованной из рассеченных ущельями гор. На самой высокой из них был ледник, похожий на остроконечную пирамиду. Отвесная скала, на которую падали солнечные лучи, отражала тепло, благодаря чему вдоль озера и росли тропические растения, посаженные и выхоженные специальным садовником; здесь жили чайки и два лебедя, разжиревшие от постоянного подкармливания отдыхающими. В деревне была старая церковь и несколько магазинов, а также бюро по обслуживанию туристов, через него часто устраивались различные мероприятия, о которых писали газеты и которые иногда даже показывали по местному телевидению. Так и сейчас: перед самой большой гостиницей стоял огромных размеров автомобиль с радиотрансляционной установкой. Отсюда вела дорога к двум другим отелям поменьше и к церкви, застроенной лесами и почти невидимой, потом она сворачивала за выступавшую вперед скалу и, петляя, шла к горному перевалу, со стороны которого, поблескивая на солнце, катился велосипед.

– Прекрасный вид, а? – вздохнул Марсель. – Жаль, что я не в отпуске и должен сидеть сейчас в конторе. Боже мой, я далее не завтракал и не брился и…

Он вздохнул. Под его глазами чернели круги, лицо было бледное и замученное.

– Это происшествие с молнией не должно тебя удивлять, – заметил Давид. – Совершенно исключено… даже если оказаться в самом эпицентре грозы. Поверь, есть явления куда более необычные…

– По-моему, мы договорились!

Давид держал руку козырьком, солнце так ярко отражалось в многочисленных окнах огромного здания, что решительно ничего не было видно: четырехугольник слепящего света на берегу озера, покрытого солнечными бликами. Они накручивали круги по серпантину, деревня выплывала то справа, то слева; гостиница приближалась и росла.

– Какие, собственно, у тебя планы? Ты собираешься пойти туда, вытащить его с конференции и заставить выслушать?

– Да, – ответил Давид, – вот именно.

Его глаза казались больше обычного, они как будто слезились и странно блестели. Мелькнул указатель с названием местечка. И вскоре они уже ехали мимо домов (на одном балконе лежала почти голая женщина, на другом восседало за столом семейство, на третьем мужчина грыз яблоко). Справа на секунду показалась мощеная набережная, ребенок грохнулся с велосипеда, скривил лицо и заревел. Марсель припарковался за радиопередвижкой.

– Ну, – сказал он, – успехов!

Давид кивнул и вылез из машины. Поток теплого воздуха хлынул ему в лицо. Сердце забилось в неверном, выбивающемся из ритма темпе. Давид схватился за грудь и прислушался: нет, все в норме. Запрокинул голову. Гостиница представляла собой башню, в которой отражались горы, небо и озеро. Стеклянные двери с шумом распахнулись, пропустив его в холл.

На полу лежал ковер со сложным разноцветным узором; в регистратуре сидел человек и читал газету. На несколько мгновений ковер привлек внимание Давида; присмотревшись и установив, что его узор достаточно прост, он тут же забыл о нем и направился к служащему.

– Где проходит конгресс?

– Конгресс, – повторил мужчина, не поднимая головы, – конгресс?

Давид взял у него из рук газету, открыл четвертую страницу и молча ткнул пальцем в статью. Человек стал читать, закрыв один глаз и облизывая губы.

– Да, верно, – согласился он, – коллоквиум. Прямо по коридору, большая дверь.

Давид развернулся и пошел. В конце коридора показались две двери. Он выбрал правую. Теплый, влажный, насыщенный хлоркой воздух, белый кафель, пляшущие солнечные зайчики на потолке, наполненный водой голубой четырехугольник, лысый фыркающий толстяк, бассейн. Давид закрыл дверь, рванул другую.

И сразу зажмурился. Зал оказался на удивление крошечный. Дальняя стена сплошь из стекла. Огромное солнце, висевшее прямо над ледником, освещало все вокруг, и на мгновение Давид почти ослеп. Постепенно зрение восстановилось. Давид разглядел кафедру с микрофоном, впереди стулья, восемь или девять рядов, все заняты; гораздо меньше, чем он ожидал. За кафедрой стоял человек. Сердце сделало перебой – все вокруг как будто подпрыгнуло.

– Извините!

Человек поднял голову. Среди присутствующих послышался ропот неодобрения. Кто-то встал.

– Мне нужно с вами поговорить!

Давид потер глаза, но это не помогло. Из-за солнца он видел лишь темную фигуру, озаренную светом.

– Да, пожалуйста?

Давид устремился к окну, за которым вырисовывались очертания гор, белизна ледника и насыщенная синева озера, потом обернулся и посмотрел на мужчину уже при нормальном свете: да, он знал это лицо! Круглое и безбородое, с толстыми щеками и седыми волосами; человек, прищурившись, смотрел на него.

– Что вам угодно?

Еще один перебой сердца, они становились все чаще. Неизвестно откуда Давид знал этого человека, это же… И тут он спохватился.

– Где Валентинов?

– Ушел полчаса назад, – ответил министр по делам науки. – А вы по какому вопросу?

Из первого ряда поднялся человек, очевидно распорядитель, и, опустив голову и сложив руки, направился к Давиду.

– Господин, – тихо сказал он, – не будете ли вы так любезны…

В углу у окна стояла телекамера, направленная на трибуну, за ней – скрюченный человек смотрел в объектив. Ну, конечно же, если здесь был министр, его речь транслировалась по региональному телевидению, канал могут принимать тысячи аппаратов, и кто-нибудь да поймет, увидит, возможно, это будет только один человек. Давид решительно шагнул вперед, к кафедре.

– Я должен кое-что сказать. Всем… вам.

Голова закружилась, пол как будто слабо задрожал, Давид схватился за кафедру.

Глаза уже привыкли к яркому свету. Люди впереди внимательно следили за ним, некоторые повскакали со своих мест, какая-то женщина трясла головой и тяжело дышала.

– Прошу вас, – твердил распорядитель, – пожалуйста, покиньте!..

Министр сделал шаг вперед, протянул Давиду руку и снова отступил, его лицо покрылось красными пятнами. В дверях стоял Марсель и подавал какие-то знаки; из-за его спины высовывался, посмеиваясь, мужчина из регистратуры. Но камера работала и была направлена на него.

– Мы бы уже давно сделали это открытие. Нас ввели в заблуждение, или… Или же мы сами заблудились. Возможно, к точно таким результатам уже приходили другие, но… их вовремя… Я кое-что открыл.

Давид чувствовал, как смотрят на него глаза, и их было гораздо больше, чем число присутствующих в зале; он чувствовал, как каждое его слово, умноженное во много раз, рассылается дальше; чувствовал, как все стремительнее приближается какое-то существо, оно уже завидело его и вот-вот появится здесь… вот-вот, и нигде никакого укрытия. Давид продолжал говорить. Он заметил, как изменились лица людей, когда он дошел до вычислений, женщина еще сильнее затрясла головой, ее сосед вымученно улыбался, министр кивал кому-то, Марсель закрыл лицо руками. Распорядитель потянул Давида за рукав, но тот крепко держался за пульт и, чтобы заглушить нараставший шум, старался говорить как можно быстрее и громче. Его левая рука онемела, пальцы больше не чувствовали деревянную поверхность. Он закрыл глаза. Увидел в темноте слабое свечение. Наклонился ниже к микрофону. Вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку и изо всех сил вцепился в пульт.

– Прежде всего четыре формулы, – кричал он. – Каждая выводит последующую, самая важная четвертая. Переменные уже определены…

Плечо сжимали все сильнее, распорядитель что-то кричал, откуда-то доносился смех. Давид крепко, двумя руками держался за кафедру, по крайней мере он надеялся, что их было две, так как левая онемела, и он точно не знал, слушалась ли она. Из-за приступа кашля дыхание на мгновение прервалось. Голос хрипел, но еще не сел окончательно. Давид приступил к первой формуле.