4
Дня два у Торби побаливала нога, в остальном вольная никак не повлияла на его жизнь. Но он в самом деле становился неудачливым нищим: здоровый сильный подросток не может собрать столько подаяния, сколько ребенок, у которого кости обтянуты кожей. Часто Бэзлиму приходилось заменять Торби на его обычном месте, а того посылать по поручениям или отправлять домой заниматься. Как бы то ни было, один из них всегда был на Площади. Если Бэзлим куда-то исчезал, обычно он предупреждал заранее, а если это случалось, то обязанностью Торби было проводить дневные часы на месте, следя за прибытием и отправлением космических кораблей, отмечая в уме аукционы рабов, собирая сведения о движении в порту в винных лавках или у женщин, которые не носили вуали.
Однажды Бэзлим исчез больше чем на две недели, его просто не оказалось, когда Торби проснулся. Он отсутствовал гораздо дольше, чем когда бы то ни было раньше; Торби все повторял себе, что папа может сам о себе позаботиться, в то время, как его преследовала одна и та же картина: старик валяется мертвый в канаве. Но он продолжал свою деятельность на Площади, посетил три аукциона и записал все, что увидел, и все, что было примечательного.
Затем Бэзлим вернулся. Он сказал только:
– Зачем же ты записывал, а не просто запомнил?
– Я запомнил. Но боялся что-нибудь забыть, так много всего…
– Гм-м!
После этого случая Бэзлим стал еще более молчаливым и скрытным, чем всегда. Торби боялся, уж не рассердил ли он отца, но спросить не решался. Наконец, однажды вечером Бэзлим сказал:
– Сынок, мы с тобой никогда не обсуждали, что ты будешь делать, когда я умру.
– Что? Но я думаю, все ясно. Это мое дело.
– Да нет, я просто откладывал… из-за твоего дубового упрямства. Но больше я не могу ждать. Я отдам тебе приказ, и ты его выполнишь.
– Да погоди же, папа! Если ты думаешь, что можешь меня вынудить оставить тебя…
– Заткнись! Я сказал после того, как я умру. Когда меня не станет, то есть я не имею в виду эти отлучки по делам… ты должен найти некоего человека и передать ему… Я могу на тебя положиться? Ты не станешь дурить, не забудешь?
– Ну конечно, папа. Но мне не нравится, когда ты так говоришь. Ты долго проживешь ты можешь пережить меня.
– Возможно. Но не хочешь ли ты помолчать и выслушать меня, а потом сделать так, как я тебе велю?
– Да, сэр.
– Ты найдешь этого человека это может занять много времени и передашь ему поручение. Тогда он тебе скажет, что делать… я думаю. Если это произойдет, я хочу, чтобы ты поступил в точности так, как он тебе скажет. Выполнишь и это?
– Да, папа, конечно, если ты хочешь.
– Считай это последним одолжением старику, который пытался поступить с тобой по справедливости, и если бы мог, сделал бы лучше. Это самое последнее, что я хочу от тебя, сынок. Не заботься о том, чтобы принести за меня жертву в храме, только выполни эти две вещи: передай поручение и, второе, сделай все, что предложит тебе этот человек.
– Я выполню все, папа, торжественно обещал Торби.
– Хорошо. Займемся делом.
Оказалось, что под «человеком» имеется в виду один из пяти, все они были капитанами звездных кораблей, маркетерских, не принадлежащих к Девяти Мирам. Торби изучал список:
– Пап, но на моей памяти только один из них сюда вообще и прибывал!
– Все они придут не теперь, так после.
– Но тот единственный прилетал так давно.
– Могут пройти годы. Но, когда это случится, я хочу, чтобы поручение было исполнено точно.
– Поручение к капитану одного из них? Или всех?
– К первому, который появится.
Поручение было письмом коротким, но не простым, потому что было написано на трех языках, так как могло попасть к разным людям; ни одного из этих языков Торби не знал. Бэзлим ничего не объяснил ему, он хотел, чтобы Торби механически заучил все три текста.
Когда Торби, запинаясь, проговорил первую версию в седьмой раз, Бэзлим зажал уши:
– Нет, нет! Никуда не годится, сынок. Произношение!
– Я стараюсь, угрюмо отозвался Торби.
– Знаю. Но мне надо, чтобы поручение поняли. Слушай, ты помнишь, как я тебя усыпил и разговаривал с тобой?
– Да я каждую ночь сплю. Я и сейчас спать хочу.
– Тем лучше.
Бэзлим погрузил его в легкий транс не без труда, так как Торби уже был не так внушаем, как в детстве. Но Бэзлим справился с ним, продиктовал поручение на магнитофон, дал прослушать Торби и приказал ему прочитать текст вслух, когда проснется. Торби с этим справился. Он запомнил все три версии, и на следующий вечер Бэзлим проверил его, называя имя капитана и название корабля.
Бэзлим никогда не отправлял Торби за город, для этого требовалась подорожная, и даже свободному нужно было отмечаться при выходе из города и входе в него. Но он посылал его с поручениями по всей столице. Через три девятидневки после того, как Торби выучил письмо, Бэзлим велел ему отнести записку на территорию верфи для звездных кораблей на окраине Саргона.
– Возьми с собой удостоверение об освобождении, а миску оставь дома. Если полицейский тебя остановит, скажи ему, что ищешь работу на верфи.
– Он решит, что я спятил.
– Но пропустит тебя. Освобожденных там берут уборщиками и тому подобное. Записку положи в рот. Кого будешь искать?
– Низенького рыжего мужчину, повторил Торби, с большой бородавкой на левой стороне носа. Без бороды. Он хозяин закусочной напротив главных ворот. Я должен купить пирог с мясом и передать ему записку вместе с деньгами.
– Верно.
Торби наслаждался этой загородной прогулкой. Его не удивляло, что папа не отправляет свои поручения по видеофону вместо того, чтобы посылать его на полдня: бедняки вроде них не могли пользоваться подобными предметами роскоши. Что касается королевской почты, то с ее помощью Торби ни разу не отправлял и не получал ни одного письма и считал почту не очень надежным средством, чтобы посылать записку.
Путь его лежал мимо одной из арок космопорта в Заводском районе. Ему нравилась эта часть города: в ней всегда много движения, толкотни и шума. Он лавировал в потоке машин, шоферы грузовиков осыпали его бранью, а Торби со знанием дела отвечал; он заглядывал в каждую открытую дверь, удивляясь, для чего предназначены все эти машины и почему рабочие вынуждены весь день проводить на одном месте и делать одно и то же снова и снова, или они рабы? Нет, быть не может, рабов не допускали к технике, разве только на плантациях так было в прошлом году: поднялись мятежи, и Саргон принял решение в пользу простолюдинов. Неужели правда, что Саргон никогда не спит и может видеть все в пределах Девяти Миров? Папа говорит, что это чушь, что Саргон просто человек, как все другие. Но если так, как же он сделался Саргоном?
Он миновал Заводской район и приблизился к территории верфи. Никогда еще он не заходил так далеко от дома. Несколько кораблей стояли на капитальном ремонте, два небольших строившихся корабля покоились в стальных кружевных люльках. При виде кораблей сердце у Торби забилось сильнее, и ему захотелось когда-нибудь полететь. Он помнил, что дважды путешествовал на космических кораблях, или трижды? но это было так давно, и поездка на рабовладельческом судне удовольствие маленькое. Это не путешествие.
Он так увлекся, что чуть не прошел мимо закусочной. Опомнился он только тогда, когда увидел главные ворота они были вдвое больше всех остальных, в воротах стоял охранник, а наверху сияла эмблема с печатью Саргона. Закусочная находилась против ворот, Торби ловко увернулся от въезжающих в ворота грузовиков и вошел в закусочную.
За стойкой стоял явно не тот человек: его редкие волосы были черными, а бородавка на носу отсутствовала.
Торби прогулялся по дороге, подождал полчаса и вернулся. Никаких признаков того человека. Мужчина за стойкой подозрительно наблюдал за ним, поэтому Торби подошел и спросил:
– У вас есть сок из солнечных ягод? Мужчина оглядел его с головы до пят:
– А деньги?
Торби привык к тому, что его платежеспособность проверяют, он вытащил монету. Мужчина сгреб ее и открыл ему бутылку.
– За стойкой не пей, мне нужны эти табуретки. Табуреток было множество, но Торби не обиделся, он знал свое место. Он отошел, однако не настолько далеко, чтобы его могли обвинить в том, что он пытается сбежать с бутылкой; пить он старался подольше. Посетители приходили и уходили, на всякий случай он отмечал каждого, а вдруг рыжий ушел пообедать. Он был начеку.
Через некоторое время мужчина за стойкой поднял голову:
– Ты еще не все выдоил из этой бутылки?
– Как раз кончил, спасибо. Торби подошел, чтобы отдать бутылку, и спросил:
– В прошлый раз, когда я заходил, здесь управлялся такой рыжий.
Мужчина внимательно взглянул на него:
– Ты что, дружок Рыжего?
– Нет, что вы. Просто я его здесь видел, когда в прошлый раз заходил попить, и…
– Покажи-ка пропуск.
– Что? Да не нужно мне…
Мужчина попытался схватить Торби за запястье. Но профессия научила Торби увертываться от пинков, щипков, ударов кулаков и прочего, и руки мужчины схватили лишь пустоту. Тогда он живо выскочил из-за стойки. Торби нырнул в поток машин. Он уже почти перебежал улицу, дважды чудом избежав гибели, когда понял, что бежит к воротам и что бармен зовет на помощь охранника. Торби повернулся и побежал сквозь поток машин в другую сторону. К счастью, поток был сплошным, по этой дороге шло все грузовое движение верфи. Еще трижды он побывал рядом со смертью, увидел боковой поворот с главной магистрали, проскользнул между двумя грузовиками и со всех ног помчался по боковой улочке, свернул в первую же аллейку, побежал по ней, спрятался за деревянное строение и стал ждать. Погони он не услышал.
За ним уже много раз гнались, но это не повергало его в панику. В таких случаях необходимо сделать две вещи: сначала уйти от непосредственного контакта с преследователем, потом полностью устраниться от случившегося. Он выполнил первую часть; теперь надо выбраться из здешних мест, не вызывая подозрений, медленным шагом и не делая резких движений. Он непринужденной походкой вышел из своего укрытия, повернул налево в боковую улочку, снова повернул налево в аллейку и очутился недалеко от закусочной, позади нее, такова была его бессознательная, но безошибочная тактика. Погоня всегда движется от центра; закусочная это место, где его никак не ожидают. Торби сообразил, что через пять-десять минут бармен вернется к работе, а стражник к воротам: ни один из них не может оставить, свой пост надолго. Короче, тогда Торби сможет спокойно идти домой.
Он огляделся. Это была торговая площадка, еще не занятая факториями, магазинами и лавками, навесами и маленькими мастерскими. Он оказался с задней стороны небольшой ручной прачечной, во дворе видны были деревянные шесты, веревки, чаны, из труб шел пар. Теперь он узнал место за два дома от закусочной, и вспомнил написанную от руки выноску: «Домашняя прачечная, лучшая в мире, самые низкие цены».
Он мог бы обойти это здание и… но лучше сначала осмотреться. Он осторожно выглянул из-за угла дома, внимательно просматривая аллею, насколько хватало глаз.
Вот оно! Двое патрульных движутся по аллее. Он ошибся, ошибся! Они не оставили дела, они подняли тревогу. Он притаился снова и огляделся. Прачечная? Не годится. Другое здание? Патруль его обыщет. Остается только бежать прямо в объятия другого патруля. Торби знал, с какой быстротой полиция может оцепить район. Возле Площади он мог бы проскочить сквозь кордон, но здесь чужая территория.
Он заметил старую лохань и сейчас же забрался под нее. Он еле помещался, подтянув колени к подбородку, прижавшись к доскам спиной. Он боялся, что лохмотья торчат наружу, но поправлять их было слишком поздно: он услышал, как кто-то подходит. Шаги приблизились к лохани, и он перестал дышать. Кто-то влез на лохань и стоял на ней.
– Эй, мать! Голос был мужской. Давно ты здесь, на улице?
– Давно. Не заденьте этот шест, уроните белье!
– Мальчишку видела?
– Какого еще мальчишку?
– Подросток, ростом с мужчину. С пушком на подбородке. Вместо брюк лохмотья, без сандалий.
– Пробегал тут кто-то, равнодушно отозвался сверху женский голос, будто дьявол за ним гнался. Я его как следует не разглядела я эту чертову веревку вешала.
– Это наш мальчишечка! Куда он побежал?
– Через забор перепрыгнул и к тем домам.
– Спасибо, мать! Пошли, Джуби!
Торби выждал. Женщина продолжала свое занятие, переступая ногами, а лохань трещала. Потом она спрыгнула и уселась на лохань. Легонько похлопала по ней:
– Оставайся на месте, тихо посоветовала она. Через минуту он услышал, как она ушла.
Торби ждал, пока у него не заныли кости. Но он решил оставаться под лоханью, пока не стемнеет. Это, конечно, рискованно: после наступления комендантского часа патруль останавливал всех, кроме знати, но выйти из этого района днем совсем невозможно. Торби не догадывался, почему он удостоен такой чести, что из-за него зашевелились все стражники, но он и не хотел этого знать. Он слышал, как кто-то та женщина? время от времени проходил по двору.
По меньшей мере через час послышался скрип плохо смазанных колес. Кто-то постучал по лохани.
– Когда я подниму лохань, живо забирайся в тележку. Она прямо здесь, рядом.
Торби не ответил. Дневной свет ударил в глаза, он увидел небольшую тачку и юркнул в нее, пытаясь сжаться, чтобы занимать поменьше места. Его завалили бельем. Но он успел заметить, что лохани теперь со стороны не видно: на веревках висели простыни, которые загораживали ее.
Чьи-то руки свалили на него узлы с бельем, чей-то голос произнес:
– Лежи тихо, пока я не велю тебе вылезать!
– О'кей… миллион благодарностей! Я когда-нибудь вам отплачу.
– Неважно. Она тяжело дышала. У меня когда-то был муж. Теперь он на шахтах. Плевать мне, что ты натворил. Я бы любого спрятала от патруля.
– О, мне очень жаль…
– Заткнись.
Тележка дергалась и подпрыгивала, и через некоторое время Торби почувствовал, что она выехала на тротуар. Иногда они останавливались, женщина снимала один из узлов, исчезала на несколько минут, возвращалась и сваливала в тачку грязное белье. Торби принимал все это с долготерпением нищего.
Наконец тачка съехала с тротуара, остановилась, и женщина тихо произнесла:
– Когда я скажу, вылезай на правую сторону и беги. Живо!
– О'кей. Еще раз спасибо.
– Заткнись.
Тачка проехала еще немного, не останавливаясь, замедлила ход, и женщина скомандовала:
– Давай!
Одним движением Торби откинул белье и выскочил. Он оказался перед проходом между двумя зданиями, выводящими из переулочка на улицу. Он было побежал, но оглянулся через плечо. Тачка уже скрылась из виду. Он так и не увидел лица этой женщины.
Через два часа он уже был в знакомых местах. Неслышно подкрался к Бэзлиму:
– Плохо дело.
– Что такое?
– Шпики. Целая куча.
– Подайте, добрые господа! Ты ее проглотил? Подайте, ради ваших родителей!
– Конечно.
– Держи миску, Бэзлим начал выбираться на руках и одном колене.
– Пап! Ты не хочешь, чтоб я помог?
– Оставайся здесь.
Торби остался, злясь, что отец не выслушал его до конца. Как только стемнело, он заспешил домой и обнаружил Бэзлима в кухне-умывальной, кругом были разложены приборы и инструменты, он одновременно слушал проигрыватель и просматривал книгу на микропленке. Торби глянул на страницу в проекторе и подивился, что за язык такой странный, все слова ровно из семи букв, ни больше и ни меньше.
– Эй, пап! Готовить ужин?
– Места нет… и времени. Поешь хлеба. Что же случилось?
Жуя хлеб, Торби рассказал. Бэзлим понимающе кивнул.
– Приляг. Мне придется опять тебя загипнотизировать. Всю ночь будем работать.
На этот раз материал для запоминания, предложенный Бэзлимом, состоял из цифр, дат и огромного количества бессмысленных трехсложных слов. Легкий транс приятно усыплял, и монотонный звук голоса Бэзлима с пленки тоже действовал приятно. Во время одного из перерывов, когда Бэзлим приказал ему проснуться, Торби спросил:
– Пап, а зачем это все?
– Если у тебя будет возможность передать это, ты поймешь, и сомнений у тебя не останется. Если не сможешь припомнить, скажи ему, чтобы привел тебя в легкий транс, и все восстановится.
– Кому сказать?
– Ему. Неважно. Сейчас ты заснешь. Ты спишь. Бэзлим щелкнул пальцами.
Под монотонное бормотанье пленки Торби один раз показалось, что Бэзлим только что вошел с улицы. Он был на протезе, что даже во сне удивило Торби: обычно отец надевал протез только дома. В другой раз запахло дымом, и ему почудилось, что на кухне что-то горит и надо быть начеку. Но он был не в состоянии пошевелиться, а бессмысленные слова продолжали жужжать у него в голове.
Вдруг он понял, что бормочет выученный урок Бэзлиму:
– Я правильно запомнил?
– Да. Теперь спи. Спи до утра.
Утром Бэзлима дома не оказалось. Торби не удивился: отцовские исчезновения и появления в последнее время стали еще менее предсказуемы, чем всегда. Он позавтракал, взял миску и вышел на Площадь. Дело продвигалось плохо прав отец, Торби теперь выглядит слишком здоровым и сытым для своей профессии. Может быть, получиться и вывихнуть себе суставы, как у Бабки Змеи? Или купить контактные линзы с бельмами?
Часа в три в порт вне расписания прибыл грузовой корабль. Торби, как всегда, расспросил о нем и узнал, что Свободное Маркетерское Судно «Сизу» приписано к порту Новая Финляндия, Шива III.
Само по себе это не было таким уж важным событием, чтобы сразу докладывать отцу. Но капитан «Сизу» Крауза был одним из тех пяти, которому Торби когда-нибудь должен будет передать поручение, если до этого дойдет.
Это взволновало Торби. Он понимал, что ему не
следует искать капитана Краузу, это понадобится еще не скоро, ведь папа жив и здоров. Но, может быть, для папы важно, что прилетел этот корабль. Бродячие грузовые корабли, не работающие на определенных рейсах, прилетали и улетали, никто не знал их расписания, иногда они находились в порту всего несколько часов.
Торби сказал себе, что за пять минут он сможет добраться до дома, возможно, отец поблагодарит его. В худшем случае выругает за то, что ушел с Площади, но это ерунда, потом он послушает сплетни и узнает то, что пропустил.
Торби ушел.
Развалины старого амфитеатра тянулись примерно вдоль трети окружности нового. Десятки отверстий вели в лабиринты, которые служили жильем для старых рабов; бесчисленные подземные коридоры тянулись от этих незаметных входов в ту часть, которую Бэзлим занял под свою квартиру. Он и Торби всякий раз наудачу выбирали разные пути домой и старались сделать так, чтобы никто не видел, как они входят или выходят.
На этот раз Торби спешил; он пошел к ближайшему входу и остановился: возле входа стоял полисмен. Торби сделал вид, что идет в бакалейный ларек на улицу возле развалин. Остановился и заговорил с хозяйкой:
– Привет, Инга. Нет ли у тебя переспелой дыни, которую ты собираешься выбросить?
– Никаких дынь.
– А вот эту большую? Он вытащил деньги. Уступи за полцены и я не замечу, что она с того боку гнилая. Он наклонился ближе к торговке. Что происходит?
– Проваливай, ее глаза сверкнули в сторону полисмена.
– Что, рейд?
– Проваливай, я тебе сказала.
Торби уронил монету на прилавок, взял дыню и пошел прочь, посасывая сок. Он не спешил.
Он осторожно обошел кругом и убедился, что в развалинах полно полицейских. Возле одного из входов стояла кучка оборванцев под наблюдением полисмена. Бэзлим считал, что под землей, в руинах, живет по крайней мере человек пятьсот. Торби не очень-то этому верил, так как редко видел, чтобы кто-нибудь входил, и никого не видел внутри. Среди задержанных он заметил всего два знакомых лица.
Через полчаса, с каждой минутой волнуясь все больше, Торби подошел к тому входу, который, кажется, был неизвестен полиции… Несколько минут он следил за ним, затем бросился в траву и спустился вниз. Оказавшись внутри, он быстро продвигался в полной темноте, потом пошел осторожнее, прислушиваясь. Говорят, у полицейских есть очки, позволяющие им видеть в темноте. Торби не был уверен, что это правда, поэтому он всегда считал, что в темноте удобно от них ускользать. Но рисковать он не хотел.
Внизу действительно была полиция; двоих он услышал и увидел факелы, которые они несли, если фараоны и могут видеть в темноте, то эти двое не имеют для этого приспособлений. Они шли, внимательно обыскивая коридоры, с пистолетами наготове. Но они находились на чужой территории, а Торби был у себя дома. Опытный подземный житель, он знал эти коридоры и лабиринты как свои пять пальцев, годами он дважды ежедневно находил среди них путь в темноте.
Ни этот раз он оказался в ловушке и только старался держаться достаточно далеко впереди полицейских, чтобы избежать света их факелов; он нашел дыру, которая вела вниз, на следующий этаж, прошел мимо, уперся в дверной проем и остановился, выжидая.
Они подошли к дыре, оглядели узкий проход, по которому Торби так осторожно прошел в темноте, и один из них сказал:
– Тут лестница нужна.
– Ну, поищем лестницу или веревку.
Они повернули назад. Торби подождал, потом вернулся и юркнул в дыру. Через несколько минут он уже подходил к двери своего жилища. Он приглядывался, прислушивался и принюхивался, выжидая, пока не уверился, что никого рядом нет, потом подполз к двери и потянулся большим пальцем к замку. Несмотря на то, что он его нащупал, он понял, что что-то неладно.
Дверь исчезла; вместо нее зияла дыра.
Он обмер, все в нем напряглось. Чувствовался запах чужих, но они были давно, сейчас тут уже никого не было. Слышно было лишь, как слабо капает вода на кухне.
Торби решил, что должен посмотреть. Он оглянулся: света факелов видно не было, потянулся к выключателю и повернул его на положение «умеренно». Ничего не произошло. Он испробовал все позиции выключателя, свет все не зажигался. Он вошел, стараясь ничего не задеть в аккуратной гостиной Бэзлима, прошел дальше, в кухню, поискал свечи. Они лежали не там, где обычно, но его рука нащупала одну свечу, поблизости он нашел спички и зажег огонь.
Погром и разрушение!
Такой беспорядок остается обычно после обыска, когда не принимают во внимание стоимость вещей, а стремятся только к быстроте и тщательности осмотра. Из шкафов и с полок все выкинуто, продукты размазаны по полу, матрасы в большой комнате вспороты, их содержимое вывернуто. Это было похоже на вандализм, бессмысленный и бесцельный.
Торби разглядывал все вокруг, чувствуя, как подступают слезы, подбородок у него дрожал. Но когда он увидел, что у двери на полу валяется папин протез, мертвый во всем своем механическом совершенстве, и похоже, что его топтали ногами, он разрыдался, и ему пришлось поставить свечу, чтобы не уронить ее. Он поднял эту сломанную ногу, взял ее, как куклу, опустился на пол и прижал ее к груди, раскачиваясь и постанывая.
