1
Фрицу Лейберу
– Номер девяносто седьмой, – провозгласил аукционист. – Мальчик.
Голова у мальчика кружилась, от ощущения почвы под ногами его тошнило. Рабовладельческий корабль преодолел более сорока световых лет, неся обычное для таких кораблей зловоние – испарения скученных немытых тел, страха, рвоты и застарелого горя. И все же там мальчик был кем-то, его уважали, он имел право на ежедневную еду, мог бороться за возможность спокойно съесть ее. У него даже были друзья. А теперь он никто и ничто, снова просто товар для продажи.
На аукцион выставили двух девушек-блондинок и объявили, что они близнецы; торги шли оживленно, цена назначалась высокая. Аукционист повернулся с довольной улыбкой и указал на мальчика:
– Номер девяносто седьмой. Давайте его сюда.
Пинками и тычками мальчика вытолкнули на помост, он стоял в напряженной позе, затравленно озираясь и пытаясь охватить взглядом то, что он не мог разглядеть из загона. Рынок Рабов располагался рядом с космопортом, на знаменитой Площади Свободы, обращенной к холму, увенчанному еще более знаменитым Президиумом Саргона, капитолием Девяти Миров. Мальчик не знал этого, он даже не знал, на какой планете находится. Он смотрел на толпу.
Рядом с загоном для рабов толпились нищие, готовые клянчить у каждого покупателя. Далее полукругом шли сиденья для богатых и знатных. Сбоку ждали их рабы, носильщики и телохранители, а шоферы слонялись возле машин знати и у паланкинов богачей. Позади лордов и леди толпилось простонародье – зеваки и бездельники, карманники и разносчики холодных напитков, мелкие лавочники, которые не имели привилегии сидеть, но ждали случая купить носильщика, клерка, механика или даже домашнюю прислугу для своих жен.
– Номер девяносто седьмой, – повторил аукционист. – Красивый здоровый паренек, годится в пажи или в мальчики для услуг. Вообразите его себе, милорды и миледи, в ливрее вашего дома. Посмотрите на… – его слова потонули в реве космического корабля, садящегося в космопорту.
Старый нищий Бэзлим Калека изогнул свое наполовину искусственное тело и искоса посмотрел единственным глазом поверх изгороди. Мальчик не казался Бэзлиму покорным домашним слугой, он больше походил на преследуемое животное, – грязный, ободранный и покрытый синяками. Под слоем грязи на спине мальчика белели рубцы шрамов – отметки его прежних владельцев. Глаза мальчика и форма его ушей указывали на то, что он может быть немутированным экземпляром земного происхождения, но ни в чем нельзя было быть уверенным, кроме того, что это маленький мальчик, перепуганный, но не покорившийся. Мальчик поймал взгляд нищего и тоже уставился на него.
Грохот смолк, и разодетый щеголь в переднем ряду лениво помахал аукционисту платком.
– Не отнимай у нас время, подонок. Покажи-ка нам лучше что-нибудь вроде той пары девчушек.
– Простите, благородный сэр. Я должен следовать порядку каталога.
– Тогда поживей! Или выпихни этого недокормленного ублюдка прочь и покажи нам стоящий товар!
– Вы так добры, милорд, – аукционист повысил голос: – Меня просят поторопиться, и я уверен, что мой добрый хозяин не будет возражать. Позвольте мне быть откровенным. Этот красивый мальчик слишком юн, и новому хозяину нужно будет вышколить его. Поэтому… – Мальчик почти не слушал. Он плохо понимал этот язык, да это и не имело для него особого значения. Он смотрел на леди в вуалях и элегантных мужчин, пытаясь определить: кто из них станет его новой бедой. – Первоначальная цена – и дальше! Назначаем! Что я слышу – двадцать стелларов?
Наступила тишина. Какая-то леди, изящно и дорого одетая, от обутых в сандалии ног до покрытого кружевной вуалью лица, наклонилась к щеголю, что-то зашептала и захихикала. Он нахмурился, вытащил кинжал и сделал вид, что чистит ногти.
– Я же велел с этим покончить, – проворчал он. Аукционист вздохнул:
– Прошу вас помнить, джентльмены, что я отвечаю перед своим патроном. Но начнем с более низкой цены. Десять стелларов – да, я сказал – десять. Фантастика! – Он выглядел удивленным. – Неужели я оглох? Может, кто-то поднял палец, а я и не заметил? Подумайте, прошу вас. Перед вами юный паренек, он как чистый лист бумаги, и вы можете написать на нем все, что хотите. За эту баснословно низкую цену вы можете сделать из него немого или изменить его, как подскажет ваша фантазия.
– Или скормить его рыбам!
– «Или скормить его…» Как вы остроумны, благородный сэр!
– Надоело. Почему ты думаешь, что этот жалкий тип вообще чего-то стоит? Может, он твой сын?
Аукционист выдавил из себя улыбку:
– Был бы рад. Хотел бы я, чтоб мне позволили рассказать вам о его родословной…
– Это означает, что ты ее не знаешь.
– Хотя уста мои должны быть скованы молчанием, я хотел бы отметить форму его черепа и округлые совершенные линии ушей.
Аукционист дернул мальчика за ухо. Тот извернулся и укусил его за руку. Толпа рассмеялась. Аукционист отдернул руку:
– Шустрый мальчуган. Ничего, хорошая порка его вылечит. Порода хорошая, поглядите на его уши. Можно сказать, лучшие в Галактике.
Кое-что ускользнуло от внимания аукциониста: молодой денди был с Синдона-4. Он сдвинул шлем, обнажив типичные для синдонианца уши: длинные, заостренные и волосатые. Он наклонился вперед, уши дернулись.
– Кто твой благородный протектор?
Старый Бэзлим метнулся к углу загона, готовый кинуться вперед. Мальчик напрягся и озирался кругом, чувствуя опасность, но не понимая, откуда она исходит. Аукционист побледнел, никто не осмеливался насмехаться над синдонианцами прямо в лицо… Более одного раза это никому не удавалось.
– Милорд, – выдохнул он, – вы меня не поняли.
– Повтори-ка эту чушь насчет «ушей» и «хорошей породы».
Полицейские были слишком далеко. Аукционист провел языком по пересохшим губам.
– Будьте милостивы, благородный лорд. Мои дети умрут с голоду. Я просто употребил обычную пословицу – это не мое мнение. Я хотел поскорее продать этот товар – как вы требовали.
Женский голос нарушил молчание:
– Оставь его в покое, Дварол. Он не отвечает за форму ушей этого раба, он должен его продать.
Синдонианец тяжело выдохнул:
– Так продавай же его!
– Да, милорд, – аукционист облегченно вздохнул и продолжал: – Прошу прощения, милорды и миледи, за то, что на такой ничтожный предмет тратится так много времени. Прошу назначать цену.
Он помолчал, потом нервно произнес:
– Не вижу и не слышу, чтобы назначали цену. Раз… если вы не предлагаете цену, я должен вернуть его в загон и посовещаться с патроном, прежде чем продолжать. Два. Будет предложено еще немало прекрасных образцов, просто позор их не представить. Три…
– Вон, смотри, цену дают, – заметил синдонианец.
– Разве? – аукционист пригляделся и увидел, что старый нищий поднял два пальца. – Это вы цену назначаете?
– Да, – буркнул старик, – если лорды и леди позволят.
Аукционист оглядел полукруг сидящих. Кто-то из толпы выкрикнул:
– А почему бы нет? Деньги есть деньги. Синдонианец кивнул. Аукционист быстро спросил:
– Вы предлагаете два стеллара за этого мальчика?
– Нет, нет! – крикнул Бэзлим. – Два минима! Аукционист замахнулся на него, нищий отпрянул.
Аукционист крикнул:
– Убирайся! Я тебе покажу, как издеваться!
– Эй, аукционист!
– Сэр? Да, милорд?
– Ты же сказал – назначать любую цену! – сказал синдонианец. – Продавай же мальчишку!
– Но…
– Ты меня слышал.
– Милорд, я не могу продать его без торгов. Закон гласит: одна назначенная цена еще не аукцион. И даже двух мало, разве что аукционист назначит минимум. А без этого мне не разрешено продавать меньше, чем за три назначенных цены. Благородный сэр, этот закон защищает собственника, а не меня, несчастного.
Кто-то крикнул:
– Таков закон!
– Так торгуйтесь же, – нахмурился синдонианец.
– Как угодно милордам и миледи. – Он обвел взглядом толпу. – За номер девяносто семь предложено два минима. Кто даст четыре?
– Четыре, – согласился синдонианец.
– Пять! – выкрикнул чей-то голос.
Синдонианец поманил к себе нищего. Бэзлим полз на руках и одном колене, волоча за собой культю другой ноги, миска для сбора милостыни мешала ему. Аукционист загудел:
– Пять минимов – раз, пять минимов – два…
– Шесть! – выкрикнул синдонианец, заглянул в миску нищего, вынул кошелек и бросил ему горсть мелочи.
– Я слышал – шесть. Кто больше?
– Семь, – прохрипел Бэзлим.
– Семь. Вы там подняли палец. Вы даете восемь?
– Девять! – вмешался нищий.
Аукционист удивленно посмотрел на него, но принял цену. Она уже приближалась к стеллару, это была слишком дорогая шутка для большинства из толпы. Лорды и леди не желали ни покупать бесполезного раба, ни портить синдонианцу его шутку. Аукционист нараспев повторил:
– Идет за девять – раз, идет за девять – два… три – продано за девять минимов. – Он столкнул мальчишку с помоста чуть ли не на голову нищему. – Получай его и убирайся!
– Полегче! – предостерег синдонианец. – Давай купчую.
Аукционист смолчал и отметил цену и нового владельца в бланке номера девяносто семь. Бэзлим заплатил девять минимов и снова одолжил деньги у синдонианца, потому что марка стоила больше, чем покупка. Мальчик тихо стоял рядом. Он знал, что его снова продали, и понял, что этот старик – его новый хозяин, – это, впрочем, не занимало его, ему вообще не нужен был хозяин. Пока оформляли пошлину, он попытался сбежать.
Но старый нищий, который, казалось, и не смотрел в его сторону, схватил его за лодыжку и потянул к себе. Затем Бэзлим с трудом выпрямился, положил руку на плечо мальчика и оперся на него, как на костыль. Мальчик почувствовал, как костлявые пальцы сильно сжали его локоть, и в который раз покорился неизбежному. В конце концов, тот, кто терпеливо ждет, бывает вознагражден сторицей.
Опираясь на него, нищий с большим достоинством поклонился и твердым голосом сказал:
– Милорд, я и мой слуга благодарим вас.
– Не за что, не за что, – синдонианец небрежно махнул платком, отпуская нищего.
От Площади Свободы до той дыры, где обитал Бэзлим, было менее одного ли, не более полумили, но шли они гораздо дольше, чем требовалось, чтобы одолеть такое расстояние. Подпрыгивая и пользуясь мальчиком, как костылем, старик двигался даже медленнее, чем своим обычным способом; к тому же он не забывал о деле, и пока они ковыляли, старик требовал, чтобы мальчик совал миску для сбора милостыни под нос каждому прохожему.
Бэзлим добивался этого без слов. Сначала он попробовал интерлингву, космоголландский, саргонийский, с полдюжины разных диалектов, воровское арго, различные жаргоны, рабское линго и даже системный английский – и все тщетно, хотя он и заподозрил, что мальчик все-таки кое-что понял. Он оставил всякие попытки договориться и давал понять о своих желаниях знаками и парочкой пинков. Если мальчик не знает языка, он его научит – всему свое время, всему свое время. Бэзлим не спешил, Бэзлим никогда не спешил, он имел привычку рассчитывать все на два хода вперед
Жилище Бэзлима располагалось под старым амфитеатром. Когда Август Саргонийский, чтобы прославить империю, распорядился выстроить новый большой цирк, успели снести только часть старого цирка: работы прервала Вторая Сетанская война, и больше они не возобновлялись. Бэзлим повел мальчика в эти развалины. Пробираться было тяжело, и старику снова пришлось ползти. Но он не ослаблял своей хватки. Один раз, когда он держал мальчика только за ветхие штаны, тот почти выскользнул из одежды, но нищий успел схватить его за руку. После этого они стали ползти еще медленнее.
Теперь мальчик шел первым, и они спустились в дыру в темном конце прохода. Они проползли через груды черепков и булыжников и оказались в темном, но ровном коридоре. Снова вниз… и они очутились в служебном помещении амфитеатра, под старой ареной.
В темноте они подошли к добротной Двери. Бэзлим втолкнул мальчика вперед, влез сам, запер дверь, приложив большой палец к персональному замку, и включил свет.
– Ну, парень, вот мы и дома.
Мальчик с удивлением огляделся. Уже давным-давно он привык ни на что не надеяться. Но он никогда не мог ожидать ничего подобного тому, что увидел теперь. Это была вполне приличная скромная комнатка, небольшая, чистая и аккуратная. От панелей потолка исходил приятный мягкий свет. Среди скудной мебели было, однако, все необходимое. Мальчик осматривался не без опаски: это бедное жилище выглядело куда лучше, чем те места, где ему приходилось жить раньше.
Нищий отпустил мальчика, запрыгал к полкам, поставил туда миску и достал какой-то непонятный предмет. И только когда нищий приподнял лохмотья и ремнем прикрепил этот предмет на место, мальчик догадался, что это такое: искусственная нога, так отлично сделанная, что, казалось, была не хуже настоящей, из плоти и крови. Хозяин выпрямился, вынул из сундука брюки, натянул их и стал совсем не похож на калеку.
– Поди сюда, – позвал он на интерлингве. Мальчик не шевельнулся. Бэзлим повторил это на других языках, пожал плечами, взял мальчика за руку и провел его в следующую комнату. Она была маленькая и служила кухней и умывальней. Бэзлим налил в таз воды, сунул мальчику кусок мыла и сказал:
– Прими ванну, – он изобразил жестами, чего хочет.
Мальчик стоял в молчаливом непокорстве. Старик вздохнул, взял щетку для мытья полов и сделал вид, что скребет ею мальчика. Он дотронулся до кожи жесткой щетиной и повторил на интерлингве и системном английском:
– Прими ванну. Помойся.
Мальчик поколебался, сбросил лохмотья и начал медленно намыливаться.
– Так-то лучше, – одобрил Бэзлим
Он подобрал грязные лохмотья, бросил их в мусорное ведро, потом положил полотенце и принялся готовить ужин.
Через несколько минут он обернулся – и увидел, что мальчик исчез. Он не спеша пошел в гостиную и обнаружил, что голый и мокрый мальчик что есть сил пытается открыть дверь. Мальчик заметил его, но только удвоил свои бесплодные усилия. Бэзлим похлопал его по плечу и показал пальцем в сторону маленькой комнаты:
– Закончи свою ванну.
Он повернулся и ушел. Мальчик, крадучись, последовал за ним.
Когда мальчик вымылся и вытерся, Бэзлим поставил на горелку жаркое, установил регулятор на «медленный огонь» и открыл буфет, из которого достал бутылку и мази из лечебных трав. Все тело мальчика было испещрено свежими и уже зажившими царапинами, синяками, ссадинами и ранками, особенно заметными после мытья.
– Стой спокойно!
Снадобье жгло, и мальчик пытался уклониться от него.
– Стой спокойно! – повторил Бэзлим приятным твердым голосом и шлепнул его.
Мальчик расслабился и вздрагивал лишь тогда, когда мазь касалась его. Мужчина внимательно исследовал застарелую язвочку на колене мальчика, затем, тихонько мурлыча, снова отошел к буфету, вернулся и сделал мальчику укол в ягодицу, сперва изобразив жестами, что оторвет ему голову, если тот будет дергаться. Когда это было сделано, он нашел старую одежонку, жестами велел мальчику одеться и снова вернулся к стряпне.
Через некоторое время Бэзлим поставил на стол большие миски с едой и подвинул стул и стол так, чтобы мальчик мог сидеть на сундуке. Он добавил еще по горсточке свежей зеленой чечевицы и по щедрому ломтю деревенского черного хлеба.
– Суп на столе, паренек. Иди, ешь.
Мальчик опустился на краешек сундука, но все еще оставался в нерешительности и не ел. Бэзлим положил ложку:
– В чем дело? – он заметил, как мальчик быстро взглянул на дверь, а затем снова опустил глаза. – Ладно, будь по-твоему. – Он встал, тяжело ступая на протез, подошел к двери, приложил палец к замку. Посмотрел мальчику в глаза. – Дверь открыта, – сказал он. – Или ешь, или уходи.
Он повторил это на нескольких языках и обрадовался, когда ему показалось, что тот понимает язык, который, как он предполагал, мог быть родным для этого раба.
Но он не стал продолжать, а вернулся к столу, осторожно опустился на стул и взялся за ложку.
Мальчик тоже потянулся за ложкой, потом вдруг слез с сундука и вышел. Бэзлим продолжал есть. Дверь оставалась полуоткрытой, свет через нее лился в лабиринт.
Немного спустя, когда Бэзлим закончил свой неторопливый обед, он заметил, что мальчик наблюдает за ним, стоя в тени. С нарочитым безразличием он развалился на стуле и начал ковырять в зубах. Не поворачиваясь, он произнес на том языке, который, как ему казалось, мальчик понимал:
– Будешь продолжать обед? Или мне его выбросить?
Мальчик не отвечал.
– Ладно, – продолжал Бэзлим, – если не будешь есть, я закрою дверь. Не хочу рисковать и оставлять ее открытой, пока горит свет. – Он медленно поднялся, подошел к двери и начал закрывать ее. – В последний раз, – позвал он. – Закрывается на ночь.
Когда дверь почти закрылась, мальчик пронзительно крикнул:
– Подождите! – на том языке, который ждал услышать Бэзлим, и ринулся в комнату.
– Добро пожаловать, – спокойно сказал Бэзлим. – Оставлю-ка я ее открытой на случай, если ты передумаешь. – Он вздохнул. – По мне, так никого никогда запирать не надо.
Мальчик не ответил, а сел на сундук, сгорбился над едой и с жадностью начал пожирать ее, как будто боялся, что у него отнимут миску. Глаза его так и бегали. Бэзлим сидел и наблюдал за ним.
Мальчик стал есть немного медленнее, но все-таки съел все до последнего кусочка жаркого, до последней корки хлеба, до последнего зернышка чечевицы. Он ел уже явно через силу, но все-таки съел все, посмотрел Бэзлиму в глаза и застенчиво улыбнулся. Бэзлим улыбнулся в ответ.
Вдруг мальчик перестал улыбаться. Он побледнел, потом позеленел. Ниточка слюны потянулась из угла его рта – и его сильно затошнило. Бэзлим кинулся на помощь.
– Звезды в небе, какой я идиот! – воскликнул он на своем родном языке. Он пошел на кухню, вернулся с тряпкой и ведром, вымыл мальчику лицо, потом резким голосом велел ему успокоиться и вытер каменный пол. Затем он принес немного жидкой похлебки и маленький кусочек хлеба.
– Обмакивай хлеб и ешь.
– Лучше не надо.
– Ешь. Больше не вытошнит. Я мог бы догадаться, я же видел, что у тебя живот прилип к спине. Не надо было давать тебе так много. Только не спеши.
Мальчик поднял голову, подбородок у него дрогнул. Потом осторожно зачерпнул ложкой горячее варево. Бэзлим смотрел, как он покончил с похлебкой и с большей частью хлеба.
– Вот и ладно, – сказал наконец Бэзлим. – Ну, парень, я пошел спать. Кстати, тебя зовут?
– Торби, – ответил мальчик, поколебавшись.
– Торби – хорошее имя. Можешь называть меня папой. Спокойной ночи.
Он отстегнул протез, запрыгал к полке, положил туда искусственную ногу, потом поскакал к постели. В углу комнаты лежал грубый крестьянский матрас. Он подвинулся к стенке, давая место мальчику, и сказал:
– Погаси свет, когда будешь ложиться.
Потом он закрыл глаза и стал ждать. Наступила тишина. Он услышал, как мальчик пошел к двери. Свет погас. Бэзлим ждал, слушая, не откроется ли дверь. Было тихо, и он почувствовал, как мальчик ложится на матрас рядом с ним.
– Спокойной ночи, – повторил он.
– Спокночи.
Он уже почти заснул, когда вдруг почувствовал, что мальчик сильно дрожит. Он протянул руку и погладил мальчика по костлявой спине; мальчик разрыдался.
Он повернулся, стараясь устроить культю поудобней, положил руку на сотрясающееся плечо мальчика, прижал его к себе.
– Все в порядке, Торби, – ласково сказал он, – все в порядке. С этим покончено. Все будет хорошо.
Мальчик громко вскрикнул и прижался к нему. Бэзлим обнял его и ласково приговаривал, пока судороги не кончились. Потом Калека притих и ждал, пока не убедился, что Торби уснул.
