В эту ночь я спал мало. Офицеры постоянно приходили с докладами. От них я узнавал о том, что мне было нужнее всего, — о настроении команды. Никто не относился неодобрительно к захвату «Совонга», но о том, что последует дальше, мнения разделялись. Одни хотели, чтобы их высадили на берег, чтобы они могли вернуться домой; большинство с энтузиазмом думало о захватах и грабеже тористских судов, в то время как идея изучения неизвестных амторских морей воспринималась ими с недоумением и страхом; кое-кто не хотел отпускать вепайцев домой; было и активное, крайне голосистое меньшинство, которое настаивало, чтобы команда корабля сдалась тористам. Здесь явно чувствовалась рука Каджи.

— Тех, — объявил Ганфар, — на чью верность ты можешь положиться, почти сотня. Они признают тебя своим вождем и будут беспрекословно повиноваться приказам.

— Вооружи их, а всех остальных закрой в трюме, пока мы не захватим «Совонг». Как же быть с кланганами? Они не принимали участия в мятеже. Они за нас или против?

Кирон засмеялся.

— Они ни от кого не получили приказ, — объяснил он. — У них самих нет инициативы. Если только они не повинуются таким примитивным инстинктам, как голод, любовь или ненависть, они ничего не сделают без приказа вышестоящих.

— Их не волнует, кто командует ими, — добавил Заг. — Они служат достаточно верно, пока их хозяева не умрут, не потерпят поражения, не продадут их или не выгонят. Тогда они верно служат новому хозяину.

— Они заявляют, что ты — их новый хозяин, — сказал Камлот, — и будут повиноваться тебе.

Поскольку на борту «Софала» было всего пять людей-птиц, их позиция меня не слишком волновала, но заверения, что они не враги нам, весьма ободряло.

В двенадцать часов я приказал сотне верных мне людей собраться и спрятаться на нижней палубе. Все остальные были заперты еще раньше внизу. Второй мятеж был предотвращен лишь потому, что все, за исключением верных Солдат Свободы, были обезоружены.

Всю ночь мы постепенно сближались с ничего не подозревавшим «Совонгом», пока не оказались в сотне ярдов от него, несколько позади. Через носовой иллюминатор я видел темную громаду на фоне волшебного свечения безлунной амторской ночи, белые и цветные фонари и силуэты часовых на палубе.

Ближе и ближе подкрадывался «Софал» к своей жертве. У штурвала стоял один из Солдат Свободы — тот, который раньше служил штурманом на корабле тористов. На нашей палубе не было никого — лишь часовые. В нижнем этаже палубной надстройки сто человек ждали команды на абордаж. Я стоял возле Хонана в штурманской рубке (пока я готовил абордажную команду, судном командовал он) и смотрел на непривычный амторский хронометр. Я отдавал Хонану команды, а он действовал рычагами штурвала. «Софал» и «Совонг» все сближались. Хонан прошептал последнее распоряжение рулевому, и мы почти стукнулись о борт нашей жертвы.

Я поспешил по трапу вниз на главную палубу и дал сигнал Камлоту, стоявшему в дверном проеме надстройки. Корабли почти касались бортами. Море было абсолютно спокойно. Лишь мягкая зыбь поднимала и опускала скользящие в тишине судна. Человек мог бы перепрыгнуть с корабля на корабль.

Вахтенный офицер с «Совонга» окликнул нас:

— Почему подошли так близко? Что случилось? Эй, там, отходите!

В ответ я молча пересек палубу «Софала» и прыгнул на другой корабль, — а за мной и сотня безмолвных воинов.

Не было криков, почти не было шума — лишь топот ног и негромкий лязг клинков.

За нашей спиной абордажные крючья мертвой хваткой вцепились в борт «Совонга». Каждый знал, что делать. Оставив Камлота командовать на главной палубе, я побежал с дюжиной людей на верхнюю, а Кирон — на вторую палубу, где размещались офицеры.

Прежде чем вахтенный офицер успел собраться с мыслями, в него уперся мой пистолет.

— Веди себя тихо, — прошептал я, — и останешься жив.

Мой план состоял в том, чтобы взять как можно больше людей в плен до того, как грянет сражение, и этим свести к минимуму резню. Нужно было соблюдать тишину. Передал пленного одному из своих людей, и тот разоружил его; сам же стал искать капитана, а двое из моего отряда устремились к рулевому.

Капитан оказался в каюте и уже тянул руку за оружием. Его разбудил шум, он вскочил и зажег свет.

Когда он поднимал пистолет, я уже оказался перед ним и, прежде чем он выстрелил, выбил оружие из его рук. Однако он шагнул назад с мечом наизготовку, и мгновение мы стояли с ним лицом к лицу.

— Сдавайся, — обратился я к нему, — и будешь цел!

— Кто ты и откуда взялся? — в ответ спросил он.

— Я был заключенным на «Софале», но теперь командую кораблем. Если хочешь обойтись без кровопролития, иди со мной на палубу и отдай команду сдаваться.

— И что потом? Разве вы напали не для того, чтобы убить?

— Нет, мы хотим лишь забрать провизию, оружие и вепайских пленников, — объяснил я.

Вдруг смертоносное стаккато пистолетных выстрелов прозвучало откуда-то снизу.

— Мне бы тоже не хотелось убийств, — согласился он.

— В таком случае, если можешь остановить их, иди и отдай приказ сдаться.

— Я не верю! — неожиданно закричал он. — Это обман!

И он бросился на меня с мечом.

Я мог бы хладнокровно его застрелить, но тоже обнажил меч. Я еще не привык к амторскому оружию, но был сильнее и, как уже упомянул, знал кое-какие приемы немецкой школы фехтования.

Амторский меч — режущее оружие, а увеличенный вес его конца сделал меч особенно эффективным именно для атаки, возможность же парировать удары меньше. Мне пришлось нелегко. Капитан был активным и искусным бойцом. Он сразу понял, что перед ним новичок, и наседал с такой силой, что я вскоре пожалел, что не застрелил его. Теперь поздно: этот тип не давал мне возможности достать пистолет.

Он гонял меня по всей каюте, пока не встал между мной и дверью, не оставив лазейки для бегства. Теперь ему оставалось поскорее прикончить меня. Для меня же схватка пока свелась к обороне. Так быстры и упорны были его атаки, что приходилось лишь защищаться.

Куда делись люди, сопровождавшие меня? Гордость не позволяла звать на помощь. Правда, позже выяснилось, что все были заняты отражением атаки выскочивших откуда-то снизу офицеров.

Зубы противника сверкали, пока он безжалостно сокрушал мою защиту; казалось, он был уверен в победе и пожирал меня глазами, предвкушая ее. Лязг стали о сталь заполнял всю каюту, где мы сражались; я не знал, продолжаются ли подобные же бои в других уголках корабля, побеждаем мы или терпим поражение. А ведь мне нужно было знать все, я ответствен за происходящее на борту «Совонга», необходимо вырваться из капитанской каюты и занять место во главе нападающих и вести их к победе или на смерть!

Положение поэтому оказалось куда серьезнее, ведь дело касалось не только моей жизни. Надо срочно принять какое-то героическое решение. Сокрушить противника и поскорее!

Капитан почти прижал меня к стене. Острие его меча уже коснулось один раз шеи и дважды туловища, и хотя раны серьезными не были, обильно текла кровь. Наконец, он прыгнул на меня, в безумной решимости поразить насмерть. Я парировал удар, и его меч прошел справа от моего плеча, чуть не задев руку. Тогда молниеносно отвел свое оружие назад, и, прежде чем противник смог прикрыться, мой меч пронзил ему сердце.

Он рухнул на пол, я вырвал меч из его тела и выбежал из каюты. На схватку ушло всего несколько минут, хотя они показались вечностью, но за это короткое время на палубах и в каютах «Совонга» произошло множество событий. Верхние палубы очищены от противника, у рулевого колеса встал один из моих людей, у рычагов управления — другой, но на главной палубе продолжалась борьба. Там несколько офицеров «Совонга» с горсточкой своих людей вели безнадежную оборону. Однако, когда я добрался туда, все уже кончилось. Камлот убедил офицеров, что им сохранят жизнь, и они сдались — «Совонг» был наш!

«Софал» взял свой первый трофей!

Я бросился в середину толпы возбужденных воинов на главной палубе. Должно быть, у меня был довольно жалкий вид, так как я истекал кровью, но люди встретили меня громкими криками восторга. Как выяснилось позже, мое отсутствие было замечено и произвело плохое впечатление, но когда бойцы увидели, что я появился с неопровержимыми доказательствами храбрости, положение мое среди них чрезвычайно укрепилось. Мои раны, три царапины, сыграли свою роль, но и они мало чего стоили, если бы не обильная кровь на моем обнаженном мече. Вот это произвело огромный эффект.

Мы быстро согнали в кучу и разоружили наших пленников. Камлот со своим отрядом освободил вепайцев и переправил их на «Софал». Это были почти сплошь женщины, но я не видел их в момент освобождения, так как занялся другими делами. Могу, однако, представить себе счастье Камлота и Дуары при встрече, на которую Дуара, вероятно, уже не надеялась…

Вскоре все нужное нам вооружение перенесли с «Совонга» на «Софал», оставив только самое необходимое для офицеров захваченного корабля. Работой руководил Кирон, а исполняла ее наша команда, тогда как Ганфар с пленниками переправлял на «Софал» излишки продовольствия. Когда все закончилось, я приказал выкинуть за борт все пушки «Совонга». Последним актом этой драмы был перевод сотни недовольных с «Софала» на «Совонг» и представление им нового командира, которого я и поздравил.

Он был не слишком-то этим доволен, и я его не осуждаю. Наши пленники тоже не были довольны. Многие умоляли оставить их на «Софале», но у меня уже и так было больше людей, чем нужно для задуманного плавания и захвата кораблей. К тому же каждый из них мог поставить под угрозу какую-то часть или весь мой замысел, и я брал лишь тех, в чьей верности и сотрудничестве был абсолютно уверен. Остальные были бесполезны и даже вредны.

Очень странно, но Каджи оказался самым упорным. Упал на колени и умолял оставить его на «Софале», обещал такую верность, какую никто не обещал до этого. Но у меня было достаточно времени, чтобы узнать Каджи, и я остался непоколебим. Тогда он поклялся всеми предками, что будет со мной, если даже это займет целую тысячу лет.

Вернувшись на «Софал», я приказал отцепить абордажные крючья, и вскоре два корабля уже продолжали каждый свой путь, «Совонг» — в ближайший порт тористов, «Софал» — к Вепайе. Теперь можно было оценить потери: четверо убитых и двадцать один человек раненых. Потери команды «Совонга» оказались неизмеримо больше.

Большую часть оставшегося дня я вместе с офицерами формировал личный состав «Софала», планировал его действия. В этой работе Кирону и Ганфару не было цены. И только после обеда я смог проверить положение освобожденных вепайцев. По свидетельству Камлота, никому из них на борту «Совонга» не было причинено вреда.

— По-видимому, отряды получили приказ доставить женщин в Тору целыми и невредимыми и создать им в пути хорошие условия, — объяснил он. — Они предназначались для более важных персон, чем корабельные офицеры и корабельная охрана. Однако Дуара рассказала, что капитан сделал ей предложение. Если б я знал об этом, когда был на «Совонге», убил бы его вот этой рукой!

Тон Камлота был резок, и сам он выказывал признаки необычайного возбуждения.

— Успокойся, — попросил я. — Дуара отомщена.

— Что ты хочешь сказать?

— Я убил капитана.

Камлот хлопнул меня ладонью по плечу, глаза его загорелись.

— Снова ты совершаешь бессмертные подвиги! — воскликнул он. — Я хотел бы сам убить чудовище во имя Вепайи, и хотя не смог сделать сам, счастлив, что сделал ты, Карсон, а не кто-то другой.

Он придавал слишком большое значение действиям капитана «Совонга», а ведь тот не причинил Дуаре никакого вреда, но я понял, что любовь вызывает в человеческой душе странные превращения: оскорбление девушки в глазах влюбленного может трансформироваться в масштабы национального бедствия.

— Ну, теперь все кончилось, — утешил я его, — и твоя возлюбленная вернулась к тебе целой и невредимой.

От моих слов он пришел в ужас.

— Моя возлюбленная! Именем предков всех джонгов! Ты не знаешь, кто такая Дуара?

— Очевидно, девушка, которую ты любишь, — предположил я. — Но кто же она?

— Конечно, я люблю ее. Все вепайцы любят ее: она дочь царствующего джонга Вепайи.

Если бы он объявил о присутствии на борту богини, его голос не мог быть более почтителен. Я сделал вид, что поражен, лишь бы не оскорбить его.

— Будь она твоей девушкой, мне было бы куда более приятно участвовать в ее освобождении.

— Что ты говоришь! — воскликнул он. — Остерегайся, как бы другие вепайцы не услышали подобные слова! Ты рассказывал мне о божествах того странного мира, из которого явился; так вот, персона джонга и его детей значит для нас примерно то же — они священны.

— Тогда они священны и для меня, — заверил я.

— Кстати, хочу обрадовать тебя — вепайцы рассматривают это как высокую честь. Дуара хочет видеть тебя, чтобы лично поблагодарить. Это, конечно, не по правилам, но иногда обстоятельства делают приверженность к обычаям и этикету нашей страны непрактичной, если не невозможной. Несколько сот человек уже видели ее, многие говорили с ней, и почти все были врагами, так что ничего плохого не случится, если она увидит своих защитников и поговорит с ними.

Не понимая, куда он клонит, я согласился и сказал, что отдам дань уважения принцессе, прежде чем кончится день.

Дел у меня было по горло и, если говорить честно, предстоящий визит не очень волновал. Скорее я опасался его, не слишком желая склоняться ниц перед королевской особой, но решил, что в знак уважения к чувствам Камлота выполню долг как можно скорее. Закончив самые неотложные дела, направился к каюте Дуары, расположенной на второй палубе.

Амторцы не стучат в дверь, они свистят. По сравнению с нашими обычаями это, пожалуй, более удобно. Каждый имеет индивидуальный сигнал. Стук информирует, что кто-то желает войти; свист же сообщает и о том, кто стоит за дверьми.

Мой сигнал был очень прост: высокая длинная нота, две короткие низкие. Стоя перед дверью в каюту принцессы, я думал не о ней, а о другой девушке, которую встретил далеко отсюда — в Куаде, городе на деревьях, в Вепайе. Ее я часто вспоминал, хотя видел всего два раза, лишь один раз говорил и сразу признался в любви, пришедшей внезапно.

В ответ на мой свист мягкий женский голос пригласил войти. Я шагнул внутрь и очутился лицом к лицу с принцессой Дуарой. Ее глаза расширились, и легкий румянец вспыхнул на щеках.

— Ты! — воскликнула она.

Я был потрясен: передо мной стояла девушка из сада джонга!