ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Порт мы покинули одновременно. Я на своем «икаре» вел колонну. За мной следовали Стеблин и Кубинец. Мы направлялись домой. На родной канал Беринга в двадцать седьмой дом. Табличка с такой цифрой висела на нашем особняке. Чудесное ощущение — предчувствие того, как я вступлю в свой дом, пройдусь по ковру, спущусь в подвал и обойду ряды толстых бочонков с пивом. О! Это чудесное чувство. Одно только омрачило его. Я вспомнил о затоплении подвала и об остановленном пивоварении.

Успели ли устранить все последствия катастрофы?

Или меня ждут руины?

Вот в чем вопрос!

Я ехал домой с камнем на сердце. Я не знал, чего мне ждать. Увидеть разоренным собственное гнездо — тяжкое испытание. И я должен его с честью выдержать.

Сворачивая в канал Беринга, я вдруг ясно понял, насколько соскучился по привычному распорядку дня. По утреннему легкому завтраку с двумя чашками крепкого кофе собственного приготовления. По подвалу, где я ежедневно проводил от двух до четырех часов среди запахов дрожжей и солода. По уютным креслам в трех своих кабинетах. Я устал жить под чужой личиной. Носить маску и соответствовать ей. Конечно, роскошный катер, шикарные апартаменты. Но на другой чаше весов уют, тепло дома, привычные вещи, любимые дела. В первый раз в моей жизни расследуемое мной дело потребовало от меня покинуть дом на длительный срок, отречься от пивоварения, любимых книг и вылазок в «Эсхил-ХР».

Я вспомнил Ангелину, и сердце заполнилось грустью.

Я вильнул к набережной, вошел во внутренний дворик особняка и пристал к домашнему причалу. Рядом, качаясь на волнах, пришвартовался катер Кубинца. На причал выпрыгнул Стеблин и направился в дом. Через минуту причальный механизм опутал катер, притянул его в тенета, как паук зазевавшуюся муху.

Я бросил магнитный якорь к причальной тумбе и покинул «икар».

С трепетом в душе и замершим сердцем я вступил под своды родного дома. Кубинец и Стеблин держались позади меня. Они понимали, что я чувствую, и молчали.

Волнение. Дикое волнение. Точно я мальчишка, пригласивший девушку домой, когда родители уехали на дачу, и именно в этот вечер после двух-трех бокалов вина должно свершиться то, о чем грезят все мальчишки во влажно-томительных снах. Я прошел по ковру холла, с наслаждением вдыхая пыльный, пахнущий пивом и книгами воздух. Обернулся, скользя взглядом по родным стенам. И почувствовал, что я дома. Что ничего не изменилось. Никакой разрухи. Никаких руин.

Я в нетерпении отомкнул дверь, ведущую в подвал. Щелкнул выключателем, зажигая свет в помещении, и сбежал по ступенькам. Я не подумал воспользоваться лифтом. Мне было некогда. Я не мог ждать медлительную кабину, чинно опустившую бы меня в покои пивовара.

Увиденное бальзамом растеклось по сердцу. Чистый, готовый к работе подвал. Огромные бочки, расположившиеся штабелями вдоль стен, готовые хоть сейчас принять в себя свежий пенящийся напиток.

Оборудование сверкало чистотой. Дыры в стене не было. Вместо нее бетон и кирпич.

Заделали. Отремонтировали. Все готово к процессу. Засучить бы рукава и приступить. Аж зуд в руках. И глаза засверкали, как у библиофила при виде редкого фолианта. Но я подавил в себе желание. Еще не время.

Я обошел Хмельную. Погладил бочки нежно, как любимую. Проверил все оборудование. Осмотрел внимательно, есть ли какие изъяны, поломки. Опустился в свое кресло, раскрыл настольную книгу домашнего пивовара. Пролистал страницы и отложил. Закрыл глаза. Навалилась дремота.

Я так устал за сегодняшний день, что кресло показалось мне верхом совершенства, но поспать мне не удалось. В подвал спустился Кубинец и позвал меня ужинать. Что ж, и ужин будет кстати. День-то выдался волнительный и весь без пищи!

Я поднялся и устало направился к лифту. Теперь можно было и повременить. Я лелеял в душе воспоминание о постели, куда мне сегодня предстояло нырнуть, как ныряют в омут. С головой.

Ужин оказался восхитительным. Кубинец точно предчувствовал, что сегодня я вернусь. И заказал три перемены в «Эсхил-ХР». Разрезая нежный бифштекс, я поинтересовался:

— Как прошли похороны?

Стеблин подавился мясом. Закашлялся.

— Чьи? Похороны.

— Мои. Чьи же еще?

Я положил в рот мясо. Оно было изумительным. Прямо таяло во рту, как мороженое.

— Отлично. Море цветов и соболезнований, — ответил Кубинец. — Даже прибыли господа с твоей бывшей работы. В общем, всплакнули отлично.

— Что-нибудь интересное было? — поинтересовался я, наливая в бокал ароматного темного пива. — Two beer or not two beer? — провозгласил я.

Марка не моя. Но пить можно. Даже вкусно.

— Через два дня после твоих похорон пришло приглашение на похороны Аграника Маркаряна. Конфуз страшный. Покойника на похороны зовут. Непонятно только в качестве кого.

Кубинец замолчал. Впился в бифштекс и в три минуты расправился с ним.

— И что? — поинтересовался я.

— На похороны съездил я. В закрытом гробу Маркаряна положили. Никто даже лица не видел.

Стеблин покинул стол, чтобы через минуту внести новое блюдо. Я облизнулся.

— Что-нибудь подозрительное было? Кубинец усмехнулся:

— Проверяли нас несколько раз. Сперва перед самыми похоронами. Пришла бригада. Якобы в подвале ремонт начинать. Лица все незнакомые. Я Дубай отзвонился. Подъехал Иван. Посмотрел на горе-ремонтников и вынес вердикт. Казачки-то засланные. Лжеремонтники там где-то покопались, что-то посмотрели. Во все комнаты нос сунули и ушли. Короче, полное фиаско.

— Тело видели? — спросил я.

— Как не видеть. Можно сказать, на самое видное место положили. Чтобы сразу в глаза бросалось. Второй раз пришли через два дня, проверяли попойку, что мы тут закатили. Под видом полиции. Дубаевские, что тут сидели безвылазно, тоже опознали пареньков Ульяна.

— Значит, все-таки пасли вас.

Я допил пиво и открыл новую бутылку.

— Когда воскресать намерен? — осведомился Кубинец.

— Думаю, в моем инкогнито больше нет нужды. Но личина удобная. Скоро сброшу, — пообещал я.

— Ты намерен сегодня ночевать…

— Именно, в своей постели. — Я потянулся томно, как сытый кот. — Гонза, ты себе не представляешь, как я устал от чужих. От холодных стен. Как я рад, что наконец-то дома. И вообще меня достало это дело. Ведь чувствовал же, когда увидел в кресле Балаганова, что дело гнилое. Нельзя браться.

— Да, пустой номер. Переезд на новое место. Тебя можно было понять, — поддержал меня Кубинец. — Мне тоже Балаганов не понравился. С этим исчезновением. Но я знал, что раз ты вцепился в дело, то заставить тебя отказаться от него невозможно.

— Я перебираюсь назад. Сегодня переночую здесь. Думаю, что наш дом больше не покину. Позвони Дубай, скажи, чтобы прислал своего гения пластической хирургии, и… все новости чтобы стекались сюда.

Я допил пиво, поднялся из-за стола:

— Благодарю за ужин.

— Не меня благодари, а Марка, — сказал Кубинец.

— Вот ты Марка и поблагодаришь от меня. — Марк Шульгин был шеф-поваром ресторана «Эсхил-ХР» и нашим общим другом. — Да… давно нам пора повара на постоянную работу пригласить. А то питаемся черт-те как. Только пиво качественное, а все остальное либо полуфабрикаты из микроволновки, либо из ресторана. Давай пошустри по источникам. Может, в Сеть выложи объявление о вакансии, хотя, конечно, лучше через своих. Может, Марк знает. Вообще подумай. Я тебе задачу подкинул. А ты уж сам реши, как ее лучше исполнить. А теперь давай хакнутые файлы посмотрим. Ты говорил, что они у тебя.

Кубинец встал. С кряхтением распрямился и направился за мной в кабинет. Стеблин остался в столовой убирать со стола. Я подумал, что нужно прояснить положение Ираклия Стеблина в нашем доме и обсудить его с Кубинцем. Либо он становится членом нашей семьи на полных правах, либо мы вынуждены будем с ним расстаться. Мне нравился Стеблин, и он был моим другом, но Кубинец — более чем другом. Братом, соратником. Те, кто переступал порог моего особняка, чтобы жить, должны были стать родными людьми. Теми, на кого можно положиться в любой ситуации. Единственное «но», которое трудно выдержать мужчинам, но это «но» мы просто обязаны были учитывать. Это женский фактор. Я чуть было не сорвался и не предложил Ангелине стать моей женой. Как бы мы жили втроем в одном доме, я не знаю. Ангелина попыталась бы навести свои порядки, и не думаю, что это пошло бы на пользу нашим с Кубинцем отношениям. Идиллии, существующей ныне, уже не было бы.

Что касается Кубинца, то он завзятый холостяк. Его никакими баранками в брачный плен не завлечешь. Он как заслышит разговоры о браке, бледнеет и покрывается красными аллергическими пятнами. Это, конечно, не говорит о том, что Гонза живет как монах. Отнюдь. В его послужном списке уже нет места, куда вписывать новые подвиги, да и сейчас у него имеется пассия, к которой он вечно ездит. Только не в нашем обычае устраивать друг другу допрос, лезть в душу. Захочет, расскажет. Это я ему все об Ангелине поведал. Кубинец более скрытен. Что же касается Стеблина, то с женским вопросом было все туманно. Единственное, что я знал о нем точно, это то, что Ираклий однажды уже был женат. Но брак его закончился печально.

Вообще же выбрать нового сотрудника для нашего агентства «Квадро» (что, кстати, в переводе с греческого означает «Четыре») весьма проблематично. Ты всегда должен учитывать, что выбираешь не просто сотрудника, но члена семьи.

У нас постоянно спрашивали, почему агентство носит такое странное название. Мы всегда старались уклониться от ответа. Потому что «Четыре» — это память. Память о двух наших друзьях, не доживших до того момента, как организовалось агентство. Память о друзьях, которые всегда с нами.

Я шел в кабинет и размышлял о кандидатуре Стеблина. Вспоминал, как я познакомился с Кубинцем, и сравнивал с первой встречей с Ираклием. Что-то было похожее. Когда я увидел Стеблина, мне Он сразу не понравился. Пришел в наш офис, чего-то требовал на повышенных тонах. Вообще вел себя некультурно. Угрожал ликвидацией лицензии. С Кубинцем мы познакомились в тот момент, когда для знакомства времени совсем не было. Мы пытались убить друг друга. Но об этом как-нибудь в другой раз. Тяжелые воспоминания.

Я потряс головой, чтобы избавиться от гнетущей атмосферы, накатившей на меня из глубины души. Отметил, что все-таки должен поговорить с Гонзой о Стеблине, и опустился в свое кресло. Волна наслаждения прокатилась по мне. Я зажмурил глаза, причмокнул языком и решил не откладывать дело в долгий ящик.

— Вот диск. Смотри. Здесь все читается. Только ни хрена не понятно. — Кубинец протянул мне футляр с компактом.

— Скажи, Гонза, серьезно, — я медленно произносил слова, взвешивал каждое высказанное и неохотно выпускал его на волю, — почему ты принял Ираклия?

Кубинец пожал плечами и занял свое место.

— Он нахамил Крабову. Представь, назвал Петра Петровича бесчувственной вешалкой, бревном в погонах и еще кем-то. У меня на глазах. Между прочим, когда Крабов нелестно отозвался в адрес покойного, то есть тебя.

— И ты из чувства благодарности принял его на работу? — удивленно поинтересовался я.

Кубинец никогда не отличался сентиментальностью.

— Во-первых, нам нужен был сотрудник. И мы с тобой обсуждали этот вопрос до появления Балаганова несколько раз. Во-вторых, лучшей кандидатуры нам не найти. А я доверяю Стеблину. — Гонза замялся и добавил: — Как себе. Как тебе.

— Тогда вопрос снят, — объявил я. — Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы такие вопросы мы решали вместе.

— Ты же был мертв.

— А как у него с брачными вопросами?

— Как у меня, — мрачно заявил Кубинец.

— Тогда без вопросов. Где его комната? Похоже, без вопросов обойтись не удавалось.

— Рядом с моей.

— Давай тогда посмотрим, что удалось открыть.

Я включил компьютер. Пока он загружался, раскрыл компакт-диск, инстинктивно осмотрел зеркальную поверхность и отправил его в дисковод.