Альдис Суртсдоттир
Лагерь сверху походил на поле для чжанской игры го. Черные пятна кострищ, пожухлая трава вокруг. Широкие полосы разнотравья делили долину на почти правильные четырехугольники. То тут, то там среди пожелтевших и скрюченных стеблей проглядывали молодые изумрудные ростки.
Осенние ветра оборвали листву, и зимний лес стоял нагим, как и положено лесу зимой. Редкие пожухлые листья и зеленые сосны не в счет. А трава не хотела умирать.
Альдис швырнула свою поклажу у почерневшего прошлогоднего кострища, над которым уже стояла Томико. За ней подтянулись остальные девчонки со спальниками.
Справа и слева кипела работа. Сокурсницы занимались кострами, ставили палатки. Из леса уже доносился стук топора, над поляной летали короткие деловитые приказы.
«А ведь они сделали это, — подумала Альдис. — За полгода Сигрид и наставники превратили разношерстных девчонок в будущих солдат, умеющих выполнять приказы и соблюдать дисциплину».
То ли еще будет.
«Если вы хотите стать большим, чем вы есть, вам придется измениться», — частенько повторял Торвальд на своих уроках. Обычно девушка пропускала эти слова, как и многие другие поэтические метафоры, которыми любил щегольнуть эльдри.
«Мы уже изменились. Кто-то больше, кто-то меньше. Мы будем меняться дальше. Нас будут менять. Как кузнец кует клинок, как камнерез обтесывает кусок мрамора. Не беда, если несколько заготовок расколется. Всегда можно взять новый кусок».
Но некоторые вещи все же не менялись.
— Полувзвод, слушай мою команду! — Томико попробовала скопировать интонации Сигрид. Получилось неубедительно. — Занимаемся местами для ночевки! Потом костром!
«Сейчас начнется».
Словно в ответ на мысли девушки Сольвейг фыркнула. Нарочито громко. Чтобы, не дай Всеотец, кто-нибудь не подумал нечаянно, что она согласна с Накамурой.
— У тебя совсем мозгов нет? Сначала всегда занимаются дровами. Пока мы будем тут копаться, в лесу стемнеет!
— Синдзимаэ! — не выдержала Белая Хризантема. — У тебя мозгов никогда и не было, коно-яра!
Томико идеально говорила по-свандски, но ругаться предпочитала на родном языке. В последние недели Альдис сильно расширила свои познания в оскорблениях на ниронском. Такаси такому не учил.
«Да сколько можно? Кто-то должен прекратить это!»
Разнимая ссоры братьев, нянюшка любила повторять: «Кто умнее, тот и уступит». Если верить ей, получалось, что ни Сольвейг, ни Томико умом не блистали.
Смотреть на скандалисток, а тем паче слушать ругань, было противно. Девушка опустилась на тюк, угрюмо поворошила палкой прошлогодние угли. Выжженная земля и утоптанный пяточок вокруг нее свободны от травы. Словно еженедельно на поляне собиралось по полсотни «птенцов», не оставляя сорнякам ни единого шанса.
Мальчишеский лагерь за холмом сейчас пустовал. Сразу по прибытии Вальди увел свою роту по песчаному пляжу.
— Не смей спорить с приказами командира!
— Из тебя командир, как из навоза «эйнхерий».
Песчаный берег означает мелководье. Будь Маркланд обычным островом, вокруг него колыхались бы водорослевые плантации и сновали фермеры в легких лодках.
— Скучаешь по родному навозу, селедочница?
— Неа. Когда такая куча навоза командовать пытается, скучать некогда.
Как же они обе достали со своим высокомерием, нетерпимостью, эгоцентризмом!
«На ближайшие недели курсант Накамура — ваш командир. Другого не будет, учитесь побеждать с таким».
«Но что я могу сделать?»
«Учитесь побеждать…»
Удобно притворяться, что от Альдис ничего не зависит. Самоустраняться во время скандалов, делать вид, что происходящее не имеет к ней отношения. А еще потом жаловаться Сигрид: ах, какого плохого командира вы мне назначили, сержант!
Очень удобно. Удобненько. По-рабски удобненько так. Словно это чья-то чужая жизнь, над которой Альдис не властна. Словно не от нее зависит, что сделать и что сказать.
Потерять инициативу. Уступить, возможно, самое важное дело в своей жизни кому-то другому. И не «кому-нибудь», а двум дурочкам, для которых гонор и желание настоять на своем важнее всего на свете.
Ради чего? Почему?
Потому… потому что…
Потому что она не хочет побеждать вместе с Томико и Сольвейг.
О Всеотец! Из-за какой малости иногда мы разрушаем все, чем жили и о чем мечтали.
«Я делаю это не для Томико. Я делаю это для себя!»
Альдис встала:
— Я поставлю палатку, Томо-сан.
От уважительного обращения к Томико во рту появился кислый привкус, словно пришлось разжевать горсть неспелой клюквы. Сольвейг на ее маленький демарш не обратила внимания, а вот Томико подавилась заготовленной репликой и уставилась на девушку во все глаза. Наверное, если бы Альдис ударилась оземь и обернулась белой чайкой, у ниронки и то был бы менее изумленный вид.
«Учитесь побеждать…»
«Да учусь я, учусь!»
Из сумерек вынырнули Бранвен и Тьяри, помогая освободить непромокаемое кожаное полотнище от веревки. До этого они всего один раз устанавливали палатку, и Альдис, как и другие девчонки, пока путалась в завязках. Сольвейг еще что-то доказывала, по привычке мешая дельные советы с оскорблениями, но Накамура помотала головой, словно избавляясь от наваждения, бросила в сторону свандки короткое «заткнись!» и присоединилась к остальным.
— Тьяри, держи этот край. Ты… э-э-э… Альдис, — она с некоторым усилием выговорила имя сокурсницы, словно ей тоже непросто было его произнести, — тяни на себя.
— Не так надо, бестолочь, — снова влезла Сольвейг. — Сначала надо срубить шесты.
И снова оказалась права. Стойки необходимы: без них палатку можно растянуть, но не закрепить.
— Без селедочников разберемся, — отрезала Томико. — Бранвен, ты тоже тяни на себя.
«Учитесь побеждать, курсант Суртсдоттир».
Когда над морем встала низкая, одетая в пурпур луна, все было готово. Сигрид построила подопечных, объявила, что ждет их через два часа на этом же месте, а пока курсантки свободны, и куда-то ушла.
Ее уход послужил сигналом. Пожалуй, впервые за те месяцы, что «птенцы» провели в академии, им довелось вкусить пусть относительной, но свободы, и ее хмельной вкус опьянил девчонок.
На Виндерхейме у первокурсниц тоже бывало время, не занятое муштрой или уроками, но предполагалось, что эти часы они тратят на повторение и закрепление материала, самостоятельную работу или сон. Да и в любом случае рядом всегда присутствовал кто-нибудь из старших.
Оставшись в одиночестве, строй мгновенно превратился в орду хохочащих, кувыркающихся, гикающих подростков. Восторженные разноголосые вопли летели в небеса, пугая ночных птиц и летучих мышей. Полная луна в ужасе спряталась за тучу и лишь изредка косилась оттуда на творящееся непотребство.
Минут через десять восторги поутихли, и девчонки разбрелись кто куда.
Альдис, к своему стыду, не удержалась и тоже приняла участие во всеобщей вакханалии праздника Свободы. Ее торжествующий клич звучал в унисон с другими голосами. И то, что она не стала крутить «колесо» или кувыркаться вокруг костра, еще не значило, что ей не хотелось.
Горьковатый дым. Сырая роса. Россыпь крупных звезд в небе. Холод надвигающейся зимней ночи и оранжевые искры над костром.
Свобода.
Она ушла от поляны. Нарочно тайком, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь еще из подружек. Эта ночь была такой живой, такой пронзительно, невозможно настоящей. Ее надо было прожить в одиночестве.
Обойдя поляну вдоль кромки леса, Альдис проигнорировала широкую, нахоженную тропу, уходящую к берегу моря. Там было слишком людно и шумно. Хотелось тишины.
Она свернула в распадок, покрытый редким раскидистым кустарником. Здесь тоже была тропинка. Едва заметная, почти заросшая, слегка извиваясь, она уводила все дальше от лагеря. Звонкие голоса за спиной стали тише, потом вообще растворились в молчании леса. Темнота медленно заливала лог. Только звезды и полная луна дарили острову свой неверный, скудный свет.
Кустарник не знал, что наступила зима. Или не собирался сбрасывать наряд из-за таких мелочей. Его крупные мясистые листья в форме звездочек в темноте казались черными кляксами. Под одной из таких клякс Альдис обнаружила пригоршню кисловатых плодов. Чуть подслащенный компот из этих ягод в академии почти каждый день подавали к обеду.
Разжеванные ягоды оставили во рту терпкую горечь, а мелкие косточки противно застряли между зубами.
Тропинка терялась в темноте. Девушка уже подумывала повернуть обратно — очень уж не хотелось заблудиться в ночном лесу, — когда ноги сами вынесли ее к подножию холма. Там, наверху, чернели силуэты раскидистых сосен, похожих на чжанские зонтики.
«Посмотрю сверху на долину — и сразу обратно», — решила Альдис.
Это не было такой уж хорошей идеей. Кусты — не те, что с зелеными листьями, другие — по пояс, без ягод, но усеянные колючками — вцепились в одежду и волосы незваной гостьи, словно вознамерились пасть смертью храбрых, но не пустить ее в святая святых леса. Когда девушка прорвалась сквозь строй безмолвных воинов (прорыв дался не без урона, но кусты пострадали не меньше), в битву вступил обманщик-мох.
Зеленый встрепанный ковер скрадывал неровности склона, прятал ямы и выступы, норовил сунуть под ноги трещину или булыжник. Иногда под сапогом что-то влажно хлюпало. Вспорхнула в траве разбуженная птица. Взлетела, закружилась над головой, горестно жалуясь сородичам на коварного человека, пришедшего по ее, птичью, душу.
Подъем закончился неожиданно. Альдис прошла еще несколько шагов к самому обрыву. Весенние ручьи промыли на вершине холма небольшую впадину, защищенную с трех сторон от ветра.
Ноги по щиколотку утонули в сухих иголках, высохший ствол сосны превратился в скамейку. Отсюда были видны костры в долине — десяток оранжевых огоньков. Иногда ветер доносил отзвуки голосов или запах дыма. Остальное — небо, горы, море, все терялось в ночной темноте. Стыдливая луна, кутаясь в обрывки облаков, рисовала торопливые наброски, очерчивала светом силуэт, чтобы тут же стереть или исказить до неузнаваемости.
Красиво. Если не смотреть вниз, можно поверить, что ты один в целом мире. Один, как тот первый человек у начала начал, истоков времени.
— За вами точно не следили? — спросил кто-то прямо над головой.
— Это смешно, Ван, — откликнулся его собеседник голосом Сигрид Кнутсдоттир. — Кто мог за мной следить? Одна из девочек? Расслабься, здесь никого, кроме нас.
Двое стояли прямо над убежищем Альдис.
— Уважаемой легко говорить «расслабься», — заныл первый голос — мужской, высокий и нервный, с еле уловимым чжанским акцентом. — Ведь это ничтожный Ван рискует карьерой ради чужой прихоти.
— Чушь. Я рискую гораздо больше, и ты это знаешь.
Девушка огляделась. Спуститься прямо здесь мешал обрывистый, почти отвесный склон. Чтобы уйти, нужно сначала подняться. Немного. Как раз до того места, где находились Сигрид и ее трусливый собеседник.
Сейчас они не могли видеть Альдис — густая тень надежно скрывала ее присутствие. Но стоит курсантке подняться, как лунный свет выдаст ее.
Уйти незаметно никак не получалось. Встать во весь рост и пройти, не прячась? Сигрид никогда не поверит, что Альдис здесь случайно.
— Ван умирает от любопытства. К чему все эти тайны? Ответьте, любезная Хайга.
— Не называй меня этим именем!
— Нижайше прошу прощения, если из-за глупости своей Ван обидел вас. Но почему не называть? Ван слышал, как Ингиред и Вальди…
— Им — можно. Тебе — нет.
— Почему почтенная воительница так нелюбезна с Ваном? Ван рискует, обманывает руководство, тайком пробирается на этот холм ради встречи с дочерью Кнута, а получает лишь попреки и резкие слова! Ай, как больно и горестно Вану слышать все это!
— Когда я убила рысь, ты сказал, что навеки мой должник. — В голосе женщины лязгнул металл. — Или хочешь отречься от своих слов?
Как же неудобно получилось! Альдис подползла к краю обрыва, чтобы убедиться еще раз. Была бы под рукой веревка, можно было б рискнуть. А так слишком опасно. И слишком шумно.
— Нет, нет! Ван помнит, все помнит. Благодарность Вана глубже бездонного Северного Обрыва и безмерней милости Всеотца. Но сознает ли уважаемая Сигрид, какой у нас режим секретности?! Если храмовники хотя бы заподозрят о нашей встрече… они выпотрошат мозги Вану и сожрут печенку!
— У тебя всегда была склонность к нездоровым преувеличениям.
— Да, сожрут печенку! Да-да! И ладно бы только Вану — невелика потеря, кто будет плакать о бедном технике?! Но жрецы не знают меры в своем рвении на службе Всеотцу и конунгату. После того как они проделают все это с бедным Ваном, они возьмутся за прекрасную Сигрид. Ван, конечно, постарается скрыть, с кем он встречался, но разве сможет бедный техник достойно выдержать пытки и допросы?! Увы ему…
— Я знаю — ты можешь долго ныть. Давай к делу.
— Смелой Сигрид легко говорить «давай к делу». Она живет далеко и не знает, какие порядки на Маркланде. Ван живет на Маркланде — Ван знает. Здесь твориться История.
— Мне все равно, какие истории здесь творятся. Меня не интересуют тайны конунгата и Храма.
— Ван озадачен. Если мудрой Сигрид не нужны тайны конунгата, а воистину мудрым можно назвать человека, который не гонится за ними, то к чему ей потребовалась такая секретность от Вана?
— Рагнар Иварссон по прозвищу Тар.
Мужчина изумленно охнул и умолк. Почти минуту было тихо.
— Ты знаешь это имя.
— Нет.
— Врешь.
— Нет. Нет! Ван ничего не знает! — Голос истерически взлетел на пол-октавы.
— Рассказывай.
— Нет.
Шорох. Недолгие звуки борьбы.
— Рассказывай. — В голосе ротной с хрустом сталкивались льды Нифльхейма.
— Нет. Можете меня убить, если хотите. — Теперь мужчина хрипел, словно что-то мешало ему говорить и дышать. Что-то вроде стальной хватки на глотке. Но, как ни странно, в его речи неожиданно прорезались решительность и твердость, не звучавшие ранее: — Бесстрашная Сигрид спасла жизнь Вану, и Ван помнит об этом. Но сколь короткой и полной страданий будет жизнь Вана, если в желании облагодетельствовать спасительницу бедный техник станет слишком разговорчивым! О, недолгой, очень недолгой. И конец этой жизни будет гораздо мучительнее, чем от когтей зверя или рук безжалостной Сигрид. Ван глуп, но он знает: нельзя болтать о тайнах, к которым даже не имеешь доступа.
Молчание, потом хриплое:
— Прекратите! Вы же не будете меня убивать!
— Ты можешь ошибаться насчет «мучительнее». Моя подготовка включала в себя изучение пыточных методик твоего народа.
Сначала была тишина, словно человек сверху пытался осознать сказанное. Затем истошный вой «поооомооогииитее!» раскатился по окрестностям.
— Зачем так орешь? Мы еще даже не начали.
Чжан заплакал.
— Знаешь, в моей жизни было всего три поступка, которых я стыжусь. Один из них — смерть матери Скёггир. Твоя никчемная жизнь этого не стоила.
— Пожалуйста, не надо! Отпустите меня!
— Если отпущу, ты побежишь к храмовникам, — ровно сообщила женщина. — Есть только два способа заставить тебя молчать. Один — убить. Второй — заставить рассказать все, что знаешь. Я попробую оба, по очереди.
Снова истошный вопль.
— Ты нытик. Я знала пятнадцатилетнюю девочку, которая терпела подобное с большим достоинством. Рассказывай.
— Меня будут искать, — прорыдал чжан. — Я отмечен соматиками.
— Ты шел. Споткнулся. Размозжил голову о камень. Чжанские пытки не оставляют следов. Рассказывай!
— Ван… то есть я сказал, что иду на встречу с тобой… мм… Фидеху. Фидеху сказал!
— Врешь.
Долгий протяжный стон.
Мир перевернулся. Там наверху, прямо над головой Альдис, Сигрид пытала человека.
— Ладно, ладно! Я скажу! Не надо больше, пожалуйста!
— Говори.
— Это связано с проектом «Берсерк». Я один раз случайно услышал. Это не мой уровень допуска!
— Один раз случайно услышал и так хорошо запомнил?
— Аааа! Не надо больше! Я подслушивал… было интересно!
— Что ты услышал? Дословно.
Чжан забормотал что-то на своем языке.
— Кто это говорил?
— Пресветленные Небесного Ока. Один — чжан. Второй — бхат.
— Их имена.
— Не знаю! Нам не говорят! Ничего не говорят! Я только техник! Ван только техник! Я не знааааю…
— Да, похоже, ты рассказал все, что знал. А теперь…
— Не убивай меня, Сигрид! Пожалуйста, не убивай! Я буду молчать.
— Успокойся. Конечно, ты будешь молчать. Иначе Храм узнает, что ты вынюхивал его секреты. А потом все рассказал, стоило погрозить пальчиком. Ты будешь молчать, молиться Всеотцу, чтобы Храм ничего не заподозрил, и держать меня в курсе.
Над головой раздался звук, как будто что-то упало. Мужчина стонал, охал и жаловался. Женщина молчала.
— Добрейшая Сигрид, так нечестно. У меня все болит…
— Не все.
— Не знаю, кто платит ловкой Сигрид, но раз уж Ван поделился сведениями… Ван тоже хочет свой кусок пирога!
— Мне никто не платит.
— Не-е-е, Вана так просто не проведешь. — Едва чжан удостоверился, что убивать его не будут, как плаксивые нотки в голосе сменились на требовательные. — Зачем бы иначе хитрейшей Сигрид лезть в это дело? Оно дурно пахнет. Очень дурно. Ай, коварная Сигрид обманула бедного Вана! Говорила, что не интересуется тайнами конунгата. Ван хочет свою долю!
— Уходи, — с отвращением сказала Сигрид. — Или я передумаю.
— Знает ли Сигрид, что осведомителей полезно подкармливать? Ван помнил об этом, когда согласился на встречу. Он надеялся, что и мудрая Сигрид помнит…
— Убирайся!
— Ладно, ладно. Отпусти, я все понял. Уфф, спасибо. Я пойду?
— Иди.
Альдис дождалась, когда они оба ушли, для верности выждала еще минут десять и только тогда припустила в сторону лагеря. От подслушанного разговора кружилась голова. Разум протестовал, отказывался признать за истину то, что произошло на холме. Сигрид Кнутсдоттир шпионит против конунгата? Ха! Три раза «ха»! Этого не может быть, потому что этого не может быть. Никогда.
Память услужливо подсунула письмо, переданное с незнакомым гальтом. Что было в том послании?
Образ совершенного воина рассыпался на глазах. Кому вообще можно верить, если такие, как Сигрид, предают?
Она не заметила, как добралась до лагеря. Ноги сами находили дорогу, пока мысли снова и снова возвращались к услышанному. Может, все это просто большая ошибка? Может, есть другое объяснение?
В любом случае это не ее дело. И не Альдис судить ротную.
В лагере царило нездоровое возбуждение. Сбившись в кучки, девчонки взахлеб обсуждали что-то, от разных костров летело имя Дроны. Глаза сокурсниц сияли так, словно бхат в отсутствие Альдис успел совершить по подвигу в честь каждой из них.
— Альдис, Альдис! Ты где была! Ты такое пропустила! — Тэфи поймала ее у палатки и начала, захлебываясь, путаясь в словах, рассказывать что-то про мальчишек, Дрону, Вальди, каких-то козлов…
Альдис не поняла ничего, кроме того, что всем девчонкам очень понравилось.
Хриплый зов рога прервал ее рассказ — ротная собирала курсанток на построение.
С десяток костров горело в долине, бросая отсветы на вытоптанную землю вокруг кострища.
Ночь пахла дымом и травами.
Рядом с пламенем ощущался почти нестерпимый жар. Сигрид сказала «не жалеть дров», девчонки и не жалели.
С высоты огни похожи на свечи в храме Всеотца. Если Вальди с мальчишками вернется, свечей в долине станет вдвое больше.
Если вернется.
Альдис помнила, что рассказывал наставник Валдир про Маркланд. Военные игры. Сложные испытания, командная работа.
Это означало возможность вырваться вперед по баллам.
А еще это означало сюрпризы. Возможно, не всегда приятные.
— Я слышала, вы учили жиху на танцах, — то ли спросила, то ли сообщила в пространство Сигрид.
Альдис поразилась, каким бесстрастным оставалось ее лицо. Ни единого признака волнения, ни малейшего указания на то, что страшный разговор на вершине холма полчаса назад действительно был.
Костер в центре лагеря, там, где должны были ночевать ротные, только занимался, медленно набирая силу. Сержант сидела на камне вполоборота к огню. В ногах у нее стояло что-то вроде глиняного горшка. Руки женщины беспокойно, почти нежно поглаживали темную поверхность сосуда.
Курсантки молчали, не зная, как отвечать и стоит ли вообще отвечать.
— Да, сержант, — подтвердила Альдис.
Говорить с ротной было трудно. Еще труднее понять, как она теперь должна относиться к Сигрид? Подозревать? Презирать? Сочувствовать?
Женщине у костра было плевать и на презрение Альдис, и на ее сочувствие.
— Мы учили жиху.
А чего ее учить? Жиху и так каждый знает. Пять шагов, три хлопка. Никаких построений, обмена партнерами, танцуй себе в цепочке, топай.
Наставница по танцам рассказывала: раньше жиха считалась у гальтов священной. Цепочку в обход полей и пастбищ вел главный друид поселения, выпрашивая у богов щедрого урожая.
Замыкал цепочку флейтист или музыкант с кроттой на плече.
Гвендолен после того занятия фыркала — мол, все было совсем не так и что бхатка может понимать в гальтских танцах. Но рассказывать, как все было «на самом деле», отказалась.
— Сейчас проверю, как учили. Танцуйте.
Сигрид ударила по горшку раскрытой ладонью, и тот откликнулся. Рассыпался горстью гороха, застучал каплями дождя, выбивая безумный ритм.
И девушка услышала за частой сухой дробью знакомый пульс жихи.
— Танцуй, — повторила ротная, глядя в упор на Альдис, пока руки Сигрид порхали бабочками над глиняной поверхностью.
Все правильно — она крайняя справа, значит, ей и надлежит вести цепочку.
Девушка сделала шаг, другой. Руки сами потянулись вверх. Хлопок на сильную долю. Еще шаг.
Она скорее почувствовала, чем увидела, как за ней потянулась цепочка. Шаг. Еще шаг. Взяться за руки — ладонь Сольвейг горяча, как маленькое солнце. Поклон, три хлопка.
Барабан в руках Сигрид пел. Он приказывал, повелевал, тянул вперед. Ритм поселился в венах, отдаваясь в висках с током крови. Тело больше не принадлежит Альдис. Ноги сами делают прыжок, руки соединяются для хлопка…
Впереди костер. Обойти посолонь.
Не было прошлого, не было будущего. Вся жизнь сжалась в крохотный, не больше игольного ушка, миг «здесь-и-сейчас». Здесь и сейчас Альдис танцует, здесь и сейчас ведет цепочку, здесь и сейчас живет.
Тлен — смеялся барабан. Прошлое — тлен, будущее — туман. Будь здесь. Будь сейчас. Иди за мной.
Шаг. Прыжок. Поклон. Рука Сольвейг.
Блики пламени освещали изуродованную половину лица Сигрид, превращая женщину в изваяние жестокой древней богини. Неутомимые пальцы гладили и били тугую кожу.
Танцуй — смеялся барабан. Танцуй, пока можешь…
Едва ли кто-то из танцоров смог бы сказать, сколько прошло времени. Час? Три? Минуты спеленались в тугой кокон, вне которого само понятие «время» теряло смысл. Ночь. Алые жаркие угли на месте былых костров. Утоптанная земля под ногами и сухой отрывистый голос барабана.
Шаг. Еще шаг.
Руки, ноги, веки налились свинцовой тяжестью. Сейчас бы упасть, закрыть глаза…
Не сметь! — ругался барабан. Нет, нет, нет. Танцуй, пока можешь. Иди, пока дышешь. Дальше, дальше, дальше…
— Не могу больше! — всхлипнул кто-то за спиной.
— Можешь, — голос Сигрид. — Танцуй!
Хлопок. Взяться за руки.
— Я разочарован, — сказал отец, и лицо его выразило усталое отвращение. — Ты опозорила меня и весь наш род.
— Это неправда!
— Уничтожила все, что мы строили годами, предала свою страну.
— Папа!
— Иного и не стоило ожидать. Ты же женщина.
Он отвернулся, сделал два шага и почти сразу скрылся в раскинувшем повсюду свои щупальца белесо-сером тумане.
— Папа, подожди! Папа, послушай!
Она рванулась за ним, захлебнулась криком, продралась сквозь влажную серую паутину только для того, чтобы провалиться по пояс в черную жижу.
Еще шаг по пояс в грязи. Второй шаг. На третьем нога не встретила опоры, девушка потеряла равновесие и ухнула в трясину.
Горькая гадость забивалась в рот, в нос. Звуки исчезли, что-то живое, холодное и гладкое скользило по коже, обматывало, сжимало кольца. Трясина, вокруг ненадежная дрянь — не суша, не вода. Не пройти, не поплыть, но утонуть хватит. Она барахталась, руки шарили над головой, натыкались на что-то гибкое, живое. Воздуха почти не осталось…
— Держись!
За шиворот дернула чужая сильная рука. Воротник форменной куртки затрещал, но устоял. Девушка, задыхаясь, вывалилась на камень, желудок скакнул куда-то к горлу, и ее вытошнило проглоченной жижей.
— Вставай, — сказал Такаси. Лицо сухопарого ниронца было бесстрастно, как у статуи. — Иди.
Превозмогая слабость, девушка подтянулась, выбралась из трясины. Где-то над головой, за свинцовыми темными тучами глухо охнули первые раскаты грома.
— Иди.
— Куда?
Но Такаси уже не было рядом. Молния на секунду высветила на его месте высокую женскую фигуру. Сейчас на Сигрид не было повязки. Два давних белых шрама наискось метили пустую глазницу.
— Вам что-то непонятно, курсант Суртсдоттир?
Альдис встала, сделала шаг по кромке трясины. Где-то вдалеке мелькнул силуэт отца.
«Надо догнать его. Надо объяснить».
Сигрид смотрела в спину.
Она бежала, а сверху грозно рычал гром, сухие молнии били, освещая дикий, фантасмагорический пейзаж. Справа, сколько было видно глазу, простиралась каменистая пустыня, слева волновалось грязевое море. Отец шагал неторопливо и равномерно, но как девушка ни старалась, догнать его не получалось.
— Помоги мне! — Она не сразу услышала крик. По инерции пробежала еще десять шагов, прежде чем обернуться.
Совсем рядом в трясине барахтался Торвальд.
— Пожалуйста, помоги! Альдис!
— Сейчас… я сейчас.
Косичка эльдри наполовину погрузилась в жижу. Парень пока держался, но жидкая чавкающая грязь делала свое дело.
Она упала на живот, попробовала найти его руку.
— Оставь его, — долетел голос отца. — Что такое жизнь одного мальчишки-рыбака по сравнению с целой страной?
— Помо… — Трясина жадно сглотнула: на месте тонувшего набух и лопнул смердящий черный пузырь.
— Оставь, и ты сможешь пойти со мной.
— Нет. — Альдис стиснула зубы. — Тор!
Руки шарили в черной грязи, там, где секунду назад был эльдри. Никого.
— Тор, где же ты?!
Альдис шагнула в грязевое море.
У самой кромки жижи было по пояс. Она сделала еще шаг, провалилась по грудь.
— Тор?
Рука наткнулась на что-то твердое. Девушка рванула на себя тело и чуть не рухнула вперед. В последнюю минуту она сумела перераспределить вес и откинулась назад, больно ударившись спиной о камень.
Сверху еще раз громыхнуло. Молния вспорола брюхо туче, и крупные, болезненно-колкие струи взбили поверхность грязевого океана.
За струями дождя не было видно и на расстоянии вытянутой руки.
Он был тяжелым. Был неподъемным. Был огромным, как турс. Чавкающая грязь вцепилась в него корявыми пальцами и держала крепко.
Он не двигался.
Трясина охватывала, обнимала, тянула вглубь, в черные смердящие недра, и Альдис боролась с дождем, боролась с трясиной, словно та была живым существом. Сверху колол и бил дождь, вмолачивал поглубже, в грязь. Казалось, это никогда не кончится. Болели руки, болел живот…
Проползти несколько сантиметров. Собраться с силами. Потянуть на себя тело.
«Отпусти, — шептала трясина. — Зачем он тебе? Отпусти, и я позволю тебе уйти».
— Отпусти его! — кричал отец с берега. — Ты мне не дочь!
Сотни лет спустя Альдис выбралась на берег. За собой она тянула огромное, неподъемное, неподвижное тело.
Лишь повернувшись к спасенному, чтобы сделать искусственное дыхание, она поняла, какую ошибку сделала.
Это был не Торвальд. Это был незнакомый взрослый сванд, которого девушка никогда раньше не видела. И он был давно мертв.
Струи дождя обмыли тело. Слой грязи больше не скрывал синее распухшее лицо мертвеца. Под осклизлой, расползающейся на глазах кожей шевелились личинки могильных червей. Пустые, давно выеденные глазницы безучастно смотрели в небо, и их заливало водой.
Когда полусъеденные губы разошлись в стороны в зловещей ухмылке, Альдис завизжала. Одутловатая рука железной хваткой впилась в Альдис. Она вырывалась и билась в его руках, срывая голос.
Двигаясь как механическая, ведомая чужой волей кукла, труп приподнялся и навалился на нее сверху.
— Помоги мне, — прошептал мертвец. — Помоги-помоги-помоги-помогиииииииии…
Холодное зимнее солнце просвечивало сквозь ресницы. Альдис распахнула глаза навстречу бледному небу. Далекое и равнодушное к людским горестям солнце слепило даже зимой. Может, поэтому по лицу текли слезы.
Нянюшка рассказывала: через сны добрые духи говорят с людьми, предостерегают о грядущих ошибках, нашептывают советы, укоряют врунов и грешников.
Были тому виной грехи или просто неспособность слышать, но Альдис не умела понимать сказанного добрыми духами. Да и снилась чаще всего ерунда всякая — вроде как идешь себе по улице, и вдруг оказывается, что ты голышом. И все вокруг смеются, показывают пальцем.
Вот и разберись, чего духи имели в виду? Что нельзя по улице голышом ходить? Так она и так знает, не дура.
Или вот еще часто снился сон, как она убегает от какой-нибудь пакости, а ноги немеют, отнимаются, и воздух густеет, застывает. Преследователь все ближе, дышит в спину, и нет сил повернуться, посмотреть ему в глаза.
В последнюю минуту Альдис всегда поворачивалась, и сон кончался. Или превращался в другой сон.
Но сегодняшний кошмар не был похож на обычные ночные видения. Да и на обычные кошмары. Слишком реально все было, слишком страшно.
На теле словно так и осталась запекшаяся корка из болотной жижи. Пусть никто не сможет увидеть или почувствовать грязь, Альдис знает — она есть. Волосы, казалось, слиплись в безобразный колтун. Кожа под коркой чесалась.
Сильно, почти невыносимо хотелось в душ.
А перед глазами застыло синее безглазое лицо, искривленные гримасой губы. В ушах еще стоял хриплый шепот: «Помоги мне!»
Приснится же такое!
Странно, что их никто не разбудил раньше. Обычно Сигрид поднимала курсанток затемно, а рассвет они встречали на плацу, перед завтраком. Сейчас же, судя по положению солнца, было не меньше десяти часов…
Минутку! По положению СОЛНЦА?!
Она села прямо в спальнике. Полога над головой не было. И сокурсниц из отряда рядом не было. И костра.
Это вообще было совсем не то место. Не то, где они встали лагерем на ночевку.
В памяти калейдоскопом промелькнули события вчерашнего вечера. Занятия, жрецы, корабль, обустройство лагеря, холм, чжан, Сигрид, жиха…
Сколько длился танец? Сложно сказать. Пять, может, шесть часов. После того как ротная отпустила девчонок, у них едва оставалось сил, чтобы вползти в спальники. Последнее, что она видела перед тем, как заснуть, — малиновая россыпь углей на месте бывшего костра.
Сейчас спальник лежал на подушке из мягкого мха и опавших листьев. Здесь было тепло. Солнце согревало, скалы справа и слева защищали от ветра.
Надо рассуждать логически. Приступов лунатизма за собой Альдис не замечала, — значит, ее сюда отнесли. И вряд ли это был волшебный народец или какие-нибудь жители холмов из гальтских сказаний.
Надо полагать, «птенцов» не просто так привезли на Маркланд. Какое бы испытание ни задумали наставники, оно уже началось.
Девушка расстегнула верхнюю пуговицу и ужом вылезла из спальника. Мысленно поздравила себя с разумным решением не снимать форму на ночь. Пригладила измятые брюки, одернула рукава и лишь тогда заметила его.
Пока курсантка спала, кто-то надел ей на шею тяжелый, отлитый из бронзы медальон. Каплеобразной формы, чуть шороховатый, еще хранящий тепло ее тела, он удивительно удобно ложился в руку. Прожилки зелени на металле намекали на возраст вещицы. С внутренней стороны медальона кто-то нанес знаки, одновременно похожие и не похожие на чжанские иероглифы.
А в нагрудном кармане форменной куртки лежало письмо. Список правил для испытания, изложенных по-военному лаконично и точно.
«Курсант, поздравляем тебя с началом второго испытания. Твоя задача — набрать максимальное количество баллов, не нарушая правил.
Правила испытания:
1. Задача — сохранить кулон. За выполнение задачи начисляется 100 баллов.
2. За утрату кулона из рейтинга вычитается 100 баллов.
3. Можно отбирать кулоны у других курсантов. За каждый чужой кулон начисляется 20 призовых баллов.
4. Запрещено объединяться с другими курсантами против однокурсников.
5. Испытание начинается с рассветом и длится до заката.
Вперед. Покажи наставникам, на что ты способен! И помни: от результатов испытания зависит твое дальнейшее обучение».
И все. Никаких лирических отступлений. Просто, доступно, безлично. Делай то, не делай этого.
Девушка сунула письмо обратно в карман. Ползать по кустам, отлавливать слабых сокурсников и отбирать у них кулоны она, конечно, не будет. Нигде в правилах не было сказано, что она обязана заниматься охотой. Сохранить свой медальон — важная задача, а отбирать чужие — тут уж как получится.
Солдат не может позволить себе быть слишком разборчивым чистоплюем, но воображение упорно рисовало Лакшми — самое беззащитное существо на свете, у которой Альдис, злобно похахатывая, отбирает медальон.
Да пусть не Лакшми, а та же Нанами. Тоже мне, достойный поступок отобрать у глупой неумелой девчонки надежду на дальнейшее обучение ради сомнительного преимущества перед другими.
Умнее всего было бы забраться куда повыше, сесть на солнышке и греться. Пусть те, кому сильно хочется лишних баллов, карабкаются по скалам и дерутся. Но так ведь со скуки умереть можно. И потом, в горах Маркланда оказалось столько всего интересного!
Например, на полянке, где проснулась девушка, из земли торчали толстенные, лишенные веток стволы, покрытые жесткими коричневыми волосами. На самой верхушке этого невиданного чуда зеленели листья, похожие на длиннющие острые иголки. Альдис сначала даже не поверила, что такое могло само вырасти.
Еще удивительнее было встретить куропатку на гнезде. Это в середине зимы-то! Ну ладно: пусть зима здесь, как ранняя осень в Акульей бухте. Все равно, какая птица будет нестись зимой или осенью? Только чокнутая.
Чокнутая куропатка вспорхнула, припадая на правое крыло, жалобно зачирикала. «Ах, я ранена! Далеко мне не улететь», — говорил ее несчастный вид.
— Сиди уже, дурочка, — сказала ей девушка. — Не нужны мне твои яйца.
Пока все шло к тому, что драться, может, и не придется вовсе. За несколько часов, прошедших с момента пробуждения, курсантка никого не встретила. Иногда справа или слева долетали отзвуки голосов, крики или боевые кличи, но Альдис благоразумно обходила источник шума стороной.
Однажды в просветах густого кустарника она заметила Гвендолен. Увидела с затылка, но не узнать Гвен было невозможно — только она в предчувствии драки заплетала свои густые медные кудри в сложную, на удивление элегантную конструкцию. Сетка из множества мелких косичек, плотно прилегающих к голове, не только давала дополнительную защиту от ударов, но и мешала противнику ухватить гальтку за волосы.
Подружка много раз показывала, как нужно укладывать пряди, но ни Альдис, ни другие девчонки так и не смогли повторить прическу Гвен.
Пару минут девушка наблюдала за подругой. Гальтка стояла на одной ноге, упиралась второй в ствол дерева и сосредоточенно выламывала себе палку. Идеальный момент для нападения.
Она помедлила пару секунд и прошла мимо.
Путешествие по горным отрогам, когда солнце стоит в зените и жарит совсем не по-зимнему, — то еще удовольствие. Будь чуть холоднее, от мундира валил бы пар. Струйки пота неприятно щекотали кожу на спине, но снять куртку и понести в ее руках Альдис не решалась — руки должны быть свободны. Пусть отбирать чужие кулоны она не собирается, но и свой никому не отдаст.
Золотая ладья солнца перевалила высшую точку небосвода, когда девушка услышала шум воды.
«Вот здесь на склоне есть пещера. К ней можно выйти, если двигаться вдоль ручья», — всплыли в памяти слова «стрижа», сказанные над макетом.
Струи прозрачной, необыкновенно чистой воды бежали вниз, огибая крупные булыжники. С берега, к которому вышла курсантка, разглядеть, где брал свое начало ручей, не получалось — мешали скалы. И все же, если предположить, что ручей на полигоне всего один и ведет к той самой пещере, то…
То получается, что наверху может прятаться кто-нибудь из братства.
Незаметно подкрался азарт, Альдис предвкушающе ухмыльнулась своим мыслям. Моди и Беовульф — законная добыча. Академия станет только лучше, если очистить ее от истинников.
За ближайшим камнем обнаружился пологий подъем. Идти было удобно: черные провалы трещин здесь не прятались в густых травах; почти лишенный растительности шероховатый камень обеспечивал отличное сцепление для подошвы. Справа, из-за скал и деревьев, по-прежнему долетал шум ручья.
Метров через сто пологая каменная плита закончилась, и Альдис пришлось спуститься по крутой дуге и перейти на соседнюю, гораздо более крутую, заросшую бурым мхом. Теперь она передвигалась значительно медленнее. Местами приходилось помогать себе руками.
Ухватившись за очередной каменный выступ, девушка поздравила себя с удачей. Чуть выше ее головы виднелся отчетливый отпечаток ноги. Незнакомец и не пытался таиться: его путь отмечали ошметки мха и примятая трава.
Одолев очередной подъем, курсантка оказалась на широкой обзорной площадке. Макушки деревьев под ногами складывались в пестрый узор бурого, желтого, зеленого с серыми проплешинами цвета. Справа серебряной нитью в солнечных лучах повисли струи воды — ручей брал свое начало прямо в недрах отвесной скалы. Вода летела вниз, по дороге разбивалась о десятки и сотни камней, разлеталась мириадами сияющих капель, щедро орошая окрестности водопада. Обзорная площадка тоже не избежала этой участи — мельчайшая водяная пыль висела в воздухе, оседала на одежде и волосах. А шум тут стоял такой, что и за пять шагов собеседника не услышишь.
Чуть левее того места, где Альдис окончила подъем, чернело неровное овальное отверстие. Скалы вокруг него были покрыты копотью, словно когда-то давно здесь разводили костер.
Влезть в то ли большую нору, то ли маленькую пещеру получилось, только согнувшись. Первое впечатление оказалось верным — места внутри было чуть больше, чем в палатке. Альдис еще могла стоять — потолок начинался почти от самой ее макушки, — но взрослому человеку пришлось бы скрючиться. Близость потолка невольно заставляла пригибаться и бросать нервные взгляды вверх. Однажды, несколько лет назад, Альдис так же полезла исследовать грот возле дома и рассадила себе кожу на голове о камень. Кровь не унималась почти полчаса, белая ниточка шрама до сих пор пряталась среди волос, а уж сколько упреков и нотаций пришлось тогда выслушать! Повторять этот опыт совсем не хотелось.
Ей хватило одного взгляда, чтобы понять: пещера пуста. И не просто пуста. Дичь сбежала из норы буквально за минуту до появления непрошеной гостьи. Грязный след на полу. Толстая палка, еще недавно бывшая живым деревцем с зеленоватой корой, в углу. Чужой запах…
Запах был первым, что почувствовала курсантка, когда протиснулась внутрь. После вчерашних танцев и сегодняшнего марш-броска по горам от нее и самой ощутимо попахивало. Но запах, стоявший в пещере, был резче, неприятнее и отдавал нестираными носками.
Кто бы ни был здесь, он покинул свое убежище. И оставил оружие.
Бывшее деревце приятно легло в руку. По весу и размеру дубинка почти соответствовала боевому шесту ниронцев, технику обращения с которым «птенцам» давал наставник Ингиред. Перехватив так кстати подвернувшееся оружие, девушка отправилась на поиски его хозяина.
Моди обнаружился чуть ниже по склону. Несокрушимый «Человек Камня» сидел под кустом со спущенными штанами, покряхтывал и тужился. Лицо сванда, красное от усилий, было покрыто бисеринками пота.
Альдис, хмыкнув, выступила из-за дерева.
— У тебя есть пять секунд, чтобы надеть штаны. Время пошло. Раз, два…
Лицо Моди еще больше покраснело. Он вскочил, натянул штаны, путаясь в застежках. Губы мальчишки так дрожали, что, казалось, он сейчас расплачется, и курсантка пожалела о своей поспешности. Стоило подождать, но дать парню возможность сохранить лицо. Какой бы мерзостью ни было братство, никто не заслуживает такого унижения.
Ладно, что сделано — то сделано.
— Четыре. Пять.
На счет «пять» Моди с невнятным «убью» попытался ударить ее ногой в живот. Альдис легко уклонилась и приласкала Железного Свина палкой.
Бой был неравным. Да что там «бой», это даже не драка, избиение младенцев. Униженный до предела, потерявший от гнева голову сванд был способен только на самые прямолинейные атаки. Все, что наставница Нода почти полгода вдалбливала первокурсникам, вылетело у него из головы. Он дрался так, как дерутся мальчишки в уличных драках — бестолково, но яростно.
Вот только в уличных драках не бьют насмерть.
Девушка почти сразу поняла, что первый же пропущенный удар станет для нее последним. Моди бил, вкладывая всю силу, а силушкой его Всеотец не обидел. Блокировать такие удары тоже слишком опасно, но, к счастью, этого и не требовалось. Она танцевала, уклоняясь от его атаки, импровизировала, комбинируя приемы из кэмпо и бо-дзюцу. Моди лупил с размаху, но никак не мог попасть.
Прошло несколько минут, и сванд начал уставать. Тяжелый и сильный, он не способен был долго держать заданный темп. Сванд дышал хрипло, с одышкой, а удары его стали более расчетливыми и редкими — противник пытался сэкономить силы.
Так, пятясь и уклоняясь, Альдис вывела Моди на обзорную площадку. Здесь некуда было отступать, сразу за спиной уходила вверх почти отвесная скала.
«Пора!» — решила девушка и ткнула сокурсника шестом в корпус. Удар не столько опасный, сколько болезненный и обидный, от таких потом надолго остаются синяки. Она уже наградила Моди не меньше чем десятком подобных тычков, но в этот раз чуть помедлила, отдергивая руку с посохом.
Железный Свин увидел для себя возможность переломить ход боя и вцепился в дубинку так, словно от того, сумеет ли он ее удержать, зависела не только его жизнь, но и посмертие, а также благоденствие братства Истины и само существование Мидгарда. Альдис дернула шест на себя — это был самый опасный момент в ее плане. Если Моди недостаточно потерял голову, сомнительная затея могла обернуться против нее самой.
Оказалось — достаточно. С яростным рыком парень откинулся назад, перехватил дубину второй рукой и рванул на себя.
Девушка мгновенно выпустила оружие. И потом, закусив губу, наблюдала, как Моди катится вниз по склону.
Удачно подвернувшаяся сосна остановила его падение. Несколько секунд Моди лежал неподвижно, потом попробовал подняться, опираясь на дубину, которую так и не выпустил из рук. На полпути его повело в сторону, шест выскользнул из рук. Лишившийся поддержки сванд снова рухнул и больше встать не пытался.
Альдис осторожно спустилась, подобрала дубинку. Моди не двигался. Направив один конец оружия на парня, она рискнула приблизиться и измерить поверженному противнику пульс. Нечастые, но сильные удары успокоили девушку.
Превозмогая брезгливость, курсантка обыскала парня. На шее у Моди обнаружился кулон. Еще два лежали в карманах — хорошая добыча.
Когда она снимала медальон с его шеи, сванд дернул рукой, пытаясь вцепиться в запястье Альдис, но промахнулся.
— Прости, мне кажется, драка была честной, — шепнула ему девушка.
Драка была честной, да и сам Моди — изрядная сволочь, но все равно поверженного и избитого противника жалко. Оставалось надеяться, что наставники как-то следят за ходом испытания и подберут раненого.
Спустившись вниз, девушка напилась из ручья. Пить хотелось уже давно, но, предчувствуя битву, она не рискнула выпить перед подъемом больше пары глотков. Теперь было можно.
Потом, повинуясь идиотскому, но невыносимо сильному желанию, Альдис сняла мундир и рубаху и попробовала смыть воображаемую грязь с кожи. Пусть давешний сон почти стерся из памяти и больше не пугал, чувство испачканности никуда не делось.
Она терла и терла кожу. Пучок жесткой травы заменил мочалку. Хотелось вцепиться ногтями и скрести, скрести…
Только когда на покрасневшей от ледяной воды коже начали появляться алые царапины, девушка опомнилась.
«Будет очень глупо, если сейчас из-за камня вылезет кто-то вроде Беовульфа, а я тут полуголая ванны принимаю».
Усилием воли она подавила психоз, властно требовавший вымыть голову, а лучше раздеться до конца и полностью залезть в ручей, и повернулась, чтобы взять рубаху.
Немного выше по склону стоял Бийран и пялился на Альдис с восторженным обожанием.
«Лучше бы уж Беовульф».
С Бийраном она не разговаривала с того злополучного вечера. Он еще трижды пытался встретиться, но девушка старательно избегала любых контактов. Чувство вины ушло, но сам вид сванда вызывал раздражение. Если все слова сказаны, чего еще обсуждать?
Взгляд сокурсника как приклеенный застыл где-то на уровне груди. Как раз там, где торчали два невыносимо раздражавших Альдис холмика. Уже два года проклятые сиськи росли как на дрожжах, не спасал эластичный бинт и жесткий корсет на китовом усе, тайком купленный за несколько динариев у заезжих комедиантов. А уж что было, когда нянюшка обнаружила странный предмет гардероба в комнате девушки! Задница до сих пор болела и чесалась при воспоминании о той порке.
За последние пять месяцев грудь вроде перестала увеличиваться. Докторша Хальбера во время последнего медосмотра сказала, что это временно, из-за больших физических нагрузок, но Альдис отчаянно надеялась, что она ошибается. Так, как сейчас, еще ничего. Неприятно, но жить можно. В одежде она пока может сойти за мальчика, стоит снять мундир, и сиськи не оставляют никаких шансов.
Йотунская грудь уже сейчас мешала в драках, физических упражнениях и просто мешала. Страшно подумать, сколько от нее будет мороки, когда она дорастет до таких размеров, чтобы называться смешным словом «бюст».
Бийран пялился так, словно пытался запомнить увиденное навсегда. От его немигающего взгляда Альдис передернуло.
— Закрой рот и отвернись, — бросила она и потянулась за рубахой.
Пусть попробует сделать хоть шаг. Песок под ногами — схватить пригоршню и швырнуть в глаза дело двух секунд. Потом уклониться, если повезет, парень свалится в ручей. Еще можно накинуть на голову рубаху и бить ослепшего противника сразу по болевым точкам — сейчас не до вежливости.
— Ага. — Сванд сглотнул, послушно повернулся и уперся носом в камень.
Спокойно и не торопясь (ох, чего ей стоила эта неторопливость!) девушка оделась. Оправила мундир, застегнула пуговицы.
Бийран сопел, но покорно разглядывал стену. Сбежать, пока он не опомнился?
— Я закончила.
Парень повернулся быстрее, чем она успела произнести фразу до конца. На лице его по-прежнему оставалось дебильное выражение восторга, заставлявшее Альдис терять голову от бешенства.
— У нас есть два варианта. — В голосе невольно прорезались ледяные интонации сержанта Кнутсдоттир. — Мы или будем драться ради кулонов, или разойдемся каждый своей дорогой. Я не хочу драки. Ты ведь не будешь нападать сзади?
Она не знала, что ответит сванд. Он мог уйти, опять начать читать заунывные стихи, напасть, предложить объединиться вопреки правилам…
При попытках понять, что движет Бийраном, Альдис раз за разом била мимо цели. Она совсем не понимала этого парня и оттого чувствовала себя неуверенно рядом с ним.
Парень начал расстегивать куртку.
— Значит, драться?
Он замотал головой, выпростал рубаху из штанов и расстегнул брюки.
— Что ты делаешь?!
Голос невольно дрогнул. Чего он хочет?
— Сейчас… прошу минуту промедления, прекрасная дева, — пропыхтел парень, шаря правой рукой в штанах возле ширинки.
— Ты псих!
Девушка пригнулась и отступила от ручья, подобрав по дороге палку-посох.
— Постой! — Сванд наконец выдернул ладонь из штанов и поднял ее над головой.
Солнце щедро плеснуло лучами на предмет в его руке, заплясало бронзовыми всполохами. Левой рукой Бийран пытался застегнуть штаны, а в правой сжимал кулон.
Где он его прятал? В трусах, что ли?
— Прошу тебя. — Мальчишка оставил пуговицы брюк и, как был расхристанный, опустился на одно колено. Прямо как тогда на плацу.
— Прими этот скромный дар — знак моей любви и уважения.
Она попятилась:
— Чего?
— Никто, кроме тебя, валькирия моих грез, не заслуживает права владеть им.
Едва смысл слов и действий сокурсника дошел до девушки, она пришла в настоящий ужас. Бийран — псих, псих, долбанутый псих!
— Мне не надо. Оставь себе.
— Прошу, осчастливь меня! Знать, что мой подарок помог тебе — лучшая награда.
Она заговорила. Осторожно, очень ласково, но уверенно — так разговаривают с непослушными маленькими детьми:
— Бийран, миленький. Хочешь, я буду тебе другом? Мне кажется, мы могли бы стать друзьями.
«Миленький» — подходило к здоровенному белобрысому лбу не больше, чем «Дварфу» розовая юбочка с оборочками, но все другие ласковые слова вылетели из памяти.
Какое-то глупое слово — «миленький». Глупое и ненастоящее, родом из книг. Сродни тем словам, что в запасе у чокнутого сванда, недаром он так расцвел, лишь заслышав его.
— Да, милая! Да, любимая! Да, десятки тысяч раз отвечу тебе я «да», и пусть слышат боги! Я счастлив и горд назвать себя твоим другом. Я всегда им был и буду. Я буду рядом, что бы ни случилось. Знай: ты всегда можешь найти во мне утешение от своих печалей и горестей. Я буду верным защитником, опорой и рыцарем. Я всегда буду рядом…
— Отлично. Тогда убери кулон и застегнись.
— Нет! Я прошу тебя, прими его как символ нашей дружбы. Прими его, чтобы я знал: я сделал все, что нужно.
Бийран видит и слышит лишь то, что хочется Бийрану.
Девушке казалось, она почти могла разглядеть радужный мыльный пузырь, окружавший сванда. Слова с трудом проходили через прозрачную, но упругую пленку: преображались, искажались, утрачивали смысл.
Окрестности ручья захлестывало безумие. Оно звучало в сладких до приторности фразах, почерпнутых из сентиментальных романов, отливало ржавым золотом кулона в руках парня.
Она потрясла головой, избавляясь от пустых, вязких слов.
— К йотунам!
Отшвырнула палку — жалко оставлять, но бежать удобнее, когда руки свободны. И припустила вниз по камням. Пока он застегнет штаны и слезет со скалы, она успеет скрыться.
В Йотунхейм, в Северный Обрыв, в Мировую Язву психа Бийрана с его болезнью, которую он называет «любовью». Альдис не подписывалась в этом участвовать!
Вслед ей неслось:
— Постой! Куда же ты?! Подожди меня, прекрасная деваааа…
