Жестокий огонь погас так же неожиданно, как и вспыхнул. И боль оставила Карла внезапно и окончательно, как если бы никогда и не терзала его тело. Все кончилось. Теперь уже — на самом деле.

Карл сидел в кресле перед остывающим камином, в комнате, погруженной в сумрак. Рдеющие угли давали очень мало света, а свечи успели догореть до конца, но для Карла света было вполне достаточно, даже теперь, в нынешнем его состоянии. Он был опустошен и слаб, его мучили жажда и голод, но он был жив, и он знал, кто бросает Кости Судьбы. Судьба опять распорядилась по-своему — и ему ли, Карлу, было пенять на нее?

Он попытался собраться с мыслями, но это оказалось непросто. Все, кроме осознания того простого факта, что он все-таки жив, и имени азартного игрока, тонуло в тумане. Даже воспоминание об адате уже успело несколько потускнеть. Голова Карла была тяжелой и гулкой, и в ней все еще царил хаос, вызванный несостоявшейся смертью и неожиданным воскрешением. И все-таки у Карла было ощущение обретения, которое касалось не только того, ради чего он, собственно, и предпринял свой самоубийственный поход во Тьму. Что-то еще пришло к нему в пути, вот только сосредоточиться и вспомнить, что это было, Карл пока не мог. Однако у него была надежда, что, когда он окончательно придет в себя и мысли его улягутся, он сможет вспомнить то, что почти случайно обнаружил в своем поиске. Но сейчас это было неважно. И это тоже. Будет день, и будет хлеб, а теперь, если он хочет выжить и совершить предначертанное Судьбой, ему следовало «ожить» окончательно и как можно быстрее, иначе все, что сделано, окажется напрасным.

Карл дотянулся до кувшина, взял двумя руками и надолго припал к нему, глотая вино так быстро, как только мог. Он не чувствовал вкуса вина, не ощущал его крепости и терпкости, он просто вливал в себя вино, чувствуя, что так и надо, зная, что этого следовало ожидать. Карл остановился, только ополовинив сосуд, и теперь пришла очередь меда, который он жадно и, казалось, мгновенно съел, вычерпывая из горшка прямо рукой. Запив мед остатками вина, Карл почувствовал себя значительно лучше. Он знал, конечно, что мед лишь притупил чувство голода, точно так же, как выпитое вино не могло утолить его истинную жажду, но, если богам будет угодно, у Карла еще появится, теперь уже точно, возможность и поесть нормально, и напиться от души.

Он заставил себя встать и, медленно подойдя к окну, сорвать закрывавшее его одеяло. Луны отсюда видно не было, но отсвет далекого серебряного зарева, лежащий на доме напротив, подсказал Карлу, что, как бы он сам ни оценивал длительность «маршрута», на самом деле «умирал» он совсем недолго. До полуночи оставалось еще не меньше трех часов, да и роковой бросок Костей должен был произойти отнюдь не в полночь, как могли бы предположить люди, склонные к мистике простых символов. Кости будут брошены — если будут — в час, когда луна начнет склоняться к закату, потому что «двенадцатый бросок открывает дорогу новому рассвету». Об этом Карлу рассказал Фальх. Петр Фальх тоже читал книгу, о которой упомянула Виктория Садовница, и читал очень внимательно, как и все прочие книги, попадавшие ему в руки.

Судьба, вспомнил Карл и достал трубку.

Я могу себе это позволить, добавил он, как бы оправдываясь перед самим собой за промедление. И не только это.

Простившись с Казимиром, Карл вышел на улицу. Его все еще немного покачивало, и в голове стоял туман, но, выкурив трубку, напившись холодной и чуть солоноватой воды и умывшись, он решил, что уже может идти. Скорее всего, он был прав. Ожидать, во всяком случае в ближайшие час-два, заметного улучшения своего состояния ему не приходилось, но и медлить было нельзя, как бы много времени ни имелось у него в запасе.

Прохладный вечерний воздух освежил Карла, а ходьба по пустынным мощенным булыжником улочкам немного взбодрила. В этой части острова было почти тихо и совсем темно, но вскоре Карл вышел туда, где уже вовсю гулял народ. Здесь все заливал свет — горели факелы и яркие «волшебные» лампы, звучала музыка и вскипала веселая суета набиравшего силу карнавала. Тут и там, парами и поодиночке, но чаще большими группами гуляли и танцевали раскрасневшиеся, улыбающиеся, приодетые горожане. Многие из них были уже навеселе, а некоторые — даже пьяны. Большинство заведений, в которых продают вино, сейчас работали, и там веселье достигло самого разгара, но и у многих гуляющих людей в руках были кувшины и стаканы, и, собравшись группами, они выпивали, смеялись и вдруг начинали петь или танцевать, когда какая-нибудь знакомая мелодия достигала их слуха.

В этом шумном, веселом и пьяном — пока лишь полупьяном — круговороте, пошатывающийся и временами спотыкающийся Карл не обращал на себя внимания. А когда он надел на лицо маску из синего шелка, заранее припасенную во внутреннем кармане плаща, и накинул на волосы капюшон, то и вовсе растворился в толпе, став одним из участвующих в карнавале горожан.

Карл не торопился. Он медленно шел по улицам и площадям Первой Сестры, держа направление на мост, соединявший ее со вторым островом. Иногда он останавливался, например, чтобы послушать импровизированный хор, в котором вместе распевали и степенные мастера, и молодые девушки, и парни этих девушек, и их матери, и даже младшие братья и сестры. Или выпивал в компании булочников, выкативших на улицу бочку замечательного черного пива. Или смотрел, как танцуют джигу портовые грузчики. Иногда Карл подпевал, иногда перебрасывался словом или шуткой со случайными собеседниками. Он даже попробовал пару раз танцевать, но это потребовало от него слишком большого напряжения сил, и от этой идеи пришлось отказаться. Зато он решил вдруг, что пришло время поесть. Но, как это часто случается, именно тогда, когда он решил зайти в трактир, выяснилось, что поблизости нет ни одного подходящего заведения.

Карл осмотрелся, но снова не увидел ни одной вывески, приглашавшей зайти туда, где можно не только выпить, но и что-нибудь съесть. Везде, куда бы он ни бросал взгляд, были только закрытые на ночь мастерские и лавки. Но даже если какая-нибудь из них и работала, как, например, шляпная мастерская в узком переулке, через который как раз проходил Карл, в ней можно было получить лишь стакан дармового вина или пива, но ничего съестного здесь, естественно, не оказывалось. Это открытие вызвало у Карла приступ раздражения, едва ли не гнева. Он вдруг понял, что ужасно голоден, и, если сейчас же не поест, его желудок прилипнет к позвоночнику или, что еще хуже, выест его изнутри, как червь яблоко. Выбора не оставалось, и, решительно раздвинув толпу, Карл устремился на поиски трактира. Однако задача оказалась не так проста, как могло показаться на первый взгляд. Везде, куда он ни шел, находились или совершенно пустые темные улицы, или улицы, заполненные веселящейся толпой, но в любом случае того, что он искал, здесь не было. Наконец поиски трактира привели его на тихую, почти безлюдную улицу, выходившую к темному каналу. Именно там, в дальнем конце улицы, где не было ни единой живой души, горели яркие фонари над вывеской, на которой был изображен баран на вертеле и кувшин.

Увидев трактир, Карл сразу воспрянул духом и едва ли не бегом побежал к гостеприимно распахнутой двери, из которой на мостовую проливался свет, рожденный живым огнем. Впрочем, если честно, бежать он сейчас не мог. Вернее, мог, наверное, но опасался это делать. Судя по всему, он крепко перебрал, потому что в голове стоял туман, его ощутимо покачивало из стороны в сторону, а ноги заплетались. Ну на то он и праздник, чтобы выпить — ведь так? Вот только где и с кем он пил последние несколько часов, Карл никак вспомнить не мог, как не мог он сейчас сообразить, что за гулянье в городе, но вопрос это был праздный, неважный, во всяком случае пока. Важно было лишь то, что он нашел-таки наконец трактир.

Чем ближе Карл подходил к гостеприимно открытой двери, тем сильнее был запах жареного мяса, который жадно ловил его нос. Его только несколько удивил вид канала, в который упиралась улица, потому что Карл был уверен, что в Цейре нет каналов, но и это тот вопрос, который можно смело отложить на потом. Запах мяса казался таким заманчивым, что рот Карла мгновенно наполнился слюной. Оказывается, он не только пьян, но и смертельно голоден, что скорее хорошо, чем плохо. Жирное горячее мясо, как известно, — лучшее средство от опьянения, а поскольку оставаться пьяным Карлу совсем не хотелось, то все, что ему сейчас было нужно, так это войти в трактир и сытно поесть.

Карл вошел в общий зал, осмотрелся и, найдя свободное место за столом, стоящим справа от входа, немедленно направился туда. Большинство мужчин и женщин, сидевших там, по всей видимости, составляли одну компанию, но к новому человеку они отнеслись вполне радушно, даже предложили с ними выпить, пока служанка принесет заказанное Карлом мясо и пиво. Он с благодарностью принял переданный ему стакан, так как отказываться было бы невежливо, но лишь отпил из него немного и поставил перед собой. Пить вино ему сейчас не хотелось, тем более что и вино оказалось так себе, дрянное, если честно, вино. К счастью, люди вокруг были заняты сами собой, своим весельем, своими разговорами, своими планами, они живо обсуждали, где лучше встречать Новое Серебро — в порту или на стене, — и на Карла внимания не обращали.

Так вот в чем дело! — улыбнулся он сам себе, вслушиваясь в веселую перепалку, возникшую за столом. Мы празднуем приход Серебряного Полнолуния!

Это многое объясняло. Во всяком случае, снимало вопрос о причине карнавала, однако Карлу не понравилось упоминание о порте. В Цейре не было порта и не было канала. Была река, но не судоходная, и выглядела она совсем иначе.

И что, демоны их возьми, это может означать?

Карл задумался, хотя думать было очень непросто. Мысли путались, туман, окутавший сознание, мешал сосредоточиться, а память отказывалась служить. К тому же думать мешал шум, стоявший в трактире, и ему помогало чувство голода, терзавшее желудок. Вероятно, поэтому Карл так и не смог разобраться во всей этой путанице и в конце концов бросил бесплодные попытки, решив, что даже если он спьяну что-то перепутал и сейчас находится не в Цейре, как он подумал вначале, а в каком-нибудь другом городе, то не приставать же к отдыхающим людям с глупым вопросом, как называется их город. Примут за сумасшедшего и будут правы, а название города он узнает утром. Какая, в сущности, разница, знаешь ты, как называется город, или нет?

Так даже интереснее, решил Карл, которому как раз подали большой кусок зажаренного на решетке мяса. Если я не знаю, где нахожусь, значит мне некуда идти и, следовательно, охота за юбкой, надетой на аппетитный зад, становится из развлечения насущной необходимостью, потому что иначе мне придется спать прямо на мостовой.

Ни о чем более не задумываясь, Карл принялся за мясо и глазом, кажется, моргнуть не успел, как перед ним уже оказался пустой поднос. Литр пива тоже исчез незаметно. Карл с интересом посмотрел на пустую кружку, потом перевел взгляд на деревянный поднос, на котором остались лишь лужицы застывающего жира и обглоданные кости, и усмехнулся.

«Сколько же ты не ел, Карл? — спросил он себя с добродушным удивлением. — И кто этот тип, который смотрит мне в спину, как будто я должен ему деньги?»

Теперь, когда Карл был сыт и настроение его исправилось, он припомнил, что чужое дыхание на загривке он начал ощущать, еще пробираясь сквозь толпу празднующих Новое Серебро горожан. Однако в тот момент он был слишком занят поисками трактира, чтобы обращать внимание на такую мелочь, как прилипшая к нему чужая тень. И здесь, за столом, всецело поглощенный едой, он снова позволил себе быть беспечным.

Осознав происшедшее, Карл сначала удивился, потому что уже стал забывать то время, когда был способен на такую ошибку, а потом его благодушие как ветром сдуло. То, что он все еще жив, означало, что, либо тень была послана только следить, либо — и это самое вероятное — убийца приблизится к нему, только когда он, отяжелевший после обильной трапезы, выйдет на пустую и темную улицу.

«Великолепно, кавалер! — сказал он себе зло. — Так вы однажды просто забудете проснуться!»

Раздражение против собственной беспечности взбодрило кровь, и Карл решил, что прятаться не будет, но и изображать из себя куропатку не будет тоже. Он встал и, бросив на стол пару монет — более чем достаточно, чтобы расплатиться за мясо и пиво, — пошел к двери. Выходя из трактира, он быстро взглянул на человека, сидевшего за столом на противоположной стороне зала, и снова удивился. Во-первых, этот человек был совершенно не похож на наемного убийцу. Он был слишком велик, и уже поэтому должен бросаться в глаза прохожим и привлекать к себе внимание. К тому же у него слишком выразительное широкое лицо и редкого цвета волосы, темно-каштановые, почти бурые, как шкура лесного медведя. На медведя, пожалуй, он и был похож. Но, мало того, Карл не сомневался, что когда-то где-то уже видел этого человека, и если не мог сейчас вспомнить, при каких обстоятельствах произошла эта встреча, то все-таки определенно знал, что человек этот ему не враг, а скорее даже друг. Однако обо всем этом Карл подумал уже за дверью, шагая по темной улице, прочь от канала.

Впрочем, вечер этот был полон разнообразных, порой неприятных сюрпризов, и, не успев сделать и пяти шагов прочь от оставленного им трактира, Карл неожиданно обнаружил, что дорогу к объятым карнавальным весельем улицам ему преградили трое мужчин в темной одежде, решительные намерения которых были очевидны. В руках все трое держали обнаженные мечи.

Трое? Карл предположил, что в нормальном состоянии, вероятно, смог бы от них отбиться, даже если все они, как один, мастера-мечники. Однако сейчас он был не в лучшей своей форме, вот только бежать ему было некуда — за спиной у Карла находился неизвестно откуда взявшийся канал, — а значит, в любом случае ему предстояло драться.

Трое. Его только смутило присутствие здесь женщины, которая не пряталась за спинами мужчин, как следовало бы быть по правилам, а, напротив, вышла вперед, оставив кавалеров за спиной, как если бы главным бойцом здесь была она, а не они. Закутанная с ног до головы в темный — фиолетовый или лиловый — плащ, она была высока и, по-видимому, стройна. Но об этом Карл мог только догадываться. Ясно он видел только ее бледное лицо, освещенное светом луны, глядевшей в створ улицы за спиной Карла.

Трое и одна. Мысли Карла все еще были медлительны и неповоротливы, но его заинтриговало это необычное построение. Обычно к нему посылали или секундантов, или наемных убийц. Однако на этот раз привычный порядок вещей оказался сломан, и Карл терялся в догадках, кто и почему послал к нему всех этих людей. Впрочем, ревнивый ли это муж или оставленная Карлом любовница, времени на размышления у него все равно не было, и на ходу — так как останавливаться Карл считал ниже своего достоинства — сбросив плащ, он обнажил меч. В следующее мгновение — во всяком случае, у Карла создалось впечатление, что он пропустил всего лишь один удар сердца, — случилось сразу несколько событий и время ускорило свой бег.

Убивец, который обычно был холоден, почти равнодушен и очень редко — в минуты настоящей опасности — возбужден, что не мешало ему передавать через руку Карла чувство уверенности в победе и дружеской поддержки, сейчас был полон гнева и жажды крови. Так понял состояние меча Карл, и это заставило его мгновенно насторожиться, потому что Убивец никогда ничего не делал просто так, и если сейчас его сотрясали волны ненависти, то и у такого его настроя должна иметься причина. Однако додумать и эту быструю, почти мгновенную мысль до конца Карл не успел, потому что, споткнувшись на бегу, вдруг полетел лицом вниз на булыжную мостовую.

Он все еще падал, не успев упасть до конца и не осознав, что с ним случилось, когда легкое покалывание в висках, на которое он обратил внимание только сейчас, сменилось острой болью, как будто два острых кинжала ударили ему в виски и одновременно кисть, смоченная в кипящей крови, прошлась по внутренней поверхности его глаз. И сразу же вслед за этим к Карлу пришло осознание того, что падение вызвано какой-то неведомой силой, мгновенно связавшей его руки и ноги. Что это такое, он увидел, только оказавшись на земле. Упав на руки, Карл обнаружил, что они свободны, но только потому, что неизвестно откуда взявшиеся на его запястьях тяжелые кандалы уже не связывают его рук. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы увидеть лопнувшую цепь и то, что правая рука, сжимающая меч, освободилась полностью, а кандалы на левой руке стремительно рассыпаются в прах.

Не раздумывая, движимый одной лишь интуицией, Карл упал налево, перекатился на спину, одновременно подтягивая к себе скованные цепью ноги, и ударил по тяжелым ножным кандалам узким клинком меча. Даже Убивец не мог рубить цепи, но то, во что он ударил сейчас, не было железом. Вернее, если это и было железо, то железо, созданное магией, а с магией меч Карла справиться мог. Едва клинок коснулся короткой массивной цепи, стреножившей Карла, как какую-нибудь неразумную лошадь, она вспыхнула на мгновение, объятая ярким фиолетовым сиянием, со звоном лопнула и начала стремительно рассыпаться в прах. Но Карл не стал ждать окончания процесса и немедля вскочил на ноги, оборачиваясь к своим противникам.

Снова сжало виски, но, к своему удивлению, Карл обнаружил, что точно так же, как несколькими секундами раньше, внезапная боль и волна крови, пролившаяся по ту сторону глаз, скорее помогают ему, чем вредят. Сознание очистилось, мышцы наполнились силой и напряглись, и воздух стал удивительно прозрачен и свеж, даря Карлу морозную бодрость и возможность видеть все предельно ясно, как бы далеко от него ни находился предмет его интереса.

Переводя сбитое внезапным падением дыхание, Карл бросил быстрый взгляд на своих врагов и увидел, что они по-прежнему стоят там, где он видел их в последний раз. Только вооруженные мечами мужчины пригнулись, подавшись вперед, как если бы готовились к отражению атаки, а женщина выпрямилась и чуть откинула голову назад. Капюшон с ее головы упал, и Карл увидел, что волосы ее седы. Он рассмотрел теперь и лицо женщины, отмеченное недвусмысленными знаками увядания, но главным на этом лице, несомненно, были широко открытые глаза, полные удивления, граничащего с ужасом. Одновременно Карл почувствовал за спиной свою давешнюю тень, но похожий на медведя человек не спешил к нему подходить и, значит, пока опасен не был. Зато за спинами своих противников Карл уловил краем глаза другую, настоящую тень, тень крадущегося человека, намерения которого ему были пока неясны.

Карл выпрямился и сосредоточил свой взгляд на женщине, чувствуя, что главная опасность исходит именно от нее, хотя и не понимал еще, что именно происходит. Внезапно губы женщины дрогнули, двинулись, и она заговорила, но при этом Карл не услышал ни единого звука, хотя отчетливо слышал дыхание мужчин, стоящих за ее спиной. А между тем она говорила, отчетливо артикулируя каждый звук. Карл видел, как она говорит, но не только ничего не слышал, но и не мог понять, что она говорит, потому что это были артикуляции какого-то неизвестного ему языка. Зрелище казалось странным и страшным, но оно неожиданно напомнило Карлу что-то уже виденное им когда-то давно при совершенно иных обстоятельствах.

«На что это похоже?» — спросил он себя, сосредоточиваясь на медленно шевелящихся губах женщины. Воздух дрогнул, поплыло, как растопленный воск, лунное серебро, и стены домов, образующих улицу, как будто раздвинулись, отступив от Карла и его врагов. Мгновенная вспышка воспоминаний ударила, как сигнал боевой трубы, заставляя собраться и действовать со всей скоростью, на какую он был способен.

То, что вспомнил Карл, произошло во время кампании в Высоких Горах. Он увидел тогда, как шаман племени хейков разрушал словами ворота крепости Гавот. Старик добился немногого. По-видимому, он обладал не слишком большим Даром, но то, как лопнула одна из железных полос, скреплявших толстые дубовые доски, произвело на всех присутствовавших при этом очень сильное впечатление. В словах заключена великая сила, понял тогда Карл, и это не поэтическое преувеличение, а истинная правда. Надо только уметь воспользоваться этой силой, и тогда ты сможешь творить страшные и прекрасные чудеса, если, конечно, у тебя есть соответствующий Дар.

Беззвучные артикуляции старой женщины, несомненно, выражали магию слов, но Даниил Филолог не мог знать…

«Даниил? — удивился Карл. — Кто это?»

И он вспомнил. Не постепенно, медленно всплывая со дна беспамятства к солнцу полной памяти — на это у него просто уже не было времени, — а сразу, вдруг. Мгновенно и бесповоротно Карл перешел из одного, как видно, воображаемого мира, где пьяный Карл Ругер бесцельно бродил по Цейру, каким Цейр был тридцать или сорок лет назад, в другой, реальный мир. Мир залитого Новым Серебром Сдома, по которому шел навстречу Судьбе едва живой после добровольного отравления ядом негоды Карл. И в этом мире он уже бежал навстречу своим врагам, вложив в свой бег все, что у него было, все, чем был он сам. И это был отнюдь не простой бег, и не обычная схватка с тремя вооруженными кавалерами ожидала его в конце. Карл рвался сквозь сгустившийся, плотный, как морская вода, воздух, стремясь как можно быстрее приблизиться к колдунье из клана Филологов на дистанцию удара, а навстречу ему медленно плыли «стеклянные» наконечники копий и стрел, иглы, похожие на вязальные спицы, и иглы, похожие на ледяные сосульки, ножи и длинные клинки, — злые слова древнего и давно забытого языка, воплощенные волей этой старой женщины. Карл двигался на пределе сил или уже за их пределом, не глядя парируя ударами Убивца нацеленные в него инструменты смерти, и неотрывно смотрел в глаза женщины, черпая в их равнодушной жестокости силу для того, чтобы протискивать свое измученное тело сквозь застывший во мгновении между двумя ударами сердца воздух.

В этот момент он уже ни о чем не думал и ничего не желал, кроме того чтобы дотянуться до колдуньи и всадить в нее свой клинок. Все остальное, если случится, случится потом, и тогда уже он будет, если будет, желать иного и стремиться к нему. Удар в левое плечо не остановил Карла, лишь пронзила сердце мгновенная боль и начала растекаться по руке и груди холодная немощь. Но она едва успела добраться до локтя и охватила только левую сторону груди и бок, когда он увидел, как расширяются от ужаса глаза женщины, и в следующее мгновение, вписанное в длящееся длинное мгновение его броска, Карл нанес удар. Убивец «закричал» и вонзился в грудь колдуньи, «урча» от удовольствия и содрогаясь от отвращения. И увлекаемый неумолимой инерцией бега, Карл налетел на Говорящую злом, сбил ее, уже мертвую, с ног, споткнулся, потерял равновесие и вместе с убитой рухнул на землю. В то же мгновение два клинка, нацеленные в него с двух сторон, ударили в воздух, из которого только что выпал Карл.

Колдунья умерла молча. Карл упал на нее с непроизвольно вырвавшимся гневным криком, похожим на звериное рычание или на неразборчивое проклятие на нечеловеческом языке, с которым вошел в грудь колдуньи Убивец. И мечи гвардейцев Даниила ударили над его головой, унося с собой гортанные выдохи двух бойцов. Но в звуковой рисунок схватки неожиданно вплелись еще несколько звуков, которые не ожидало услышать ухо Карла: вскрик и предсмертный стон, которые могли означать…

Карл выпустил рукоять меча, перелетел через упавшую женщину, поворачиваясь в полете на бок, упал, прокатился по мостовой, уже едва ощущая онемевшую левую руку, и вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы оказаться лицом к лицу с обернувшимися к нему гвардейцами. Они с трудом, но все-таки успевали за ним, однако Карл опять опередил врагов, стремительно нырнув под их поднимающиеся мечи, чтобы снова оказаться за их спинами, но уже с Убивцем в руке. Вырванный из тела колдуньи меч описал дугу вместе со стремительно разворачивающимся Карлом, и, хотя зажат был сейчас, как нож, обратным хватом, нанес рубящий удар под мышку одного из гвардейцев. Вообще-то Карл намеревался ударить в бок, над бедром, но его левая нога сломалась в колене, и, поворачиваясь, он начал заваливаться влево, непроизвольно вздернув правую руку вверх. Удар вышел даже более удачным, чем он предполагал, а падение уберегло его от метнувшегося к нему чужого меча. Но все это Карл осознал уже на земле, как и то, что второй гвардеец его не атаковал, потому что схватился с кем-то другим. Третий противник уже был убит, и сделал это Казимир, которого Карл наконец рассмотрел и узнал. Но на удивление по поводу так вовремя возникшего за спинами гвардейцев Казимира не было уже ни времени, ни сил. Левая часть тела отяжелела и была холодной, как зима. Ледяные пальцы сжимали и сердце Карла, как будто хотели его раздавить в своей мертвой хватке. Стучало в висках, а перед глазами встала туманная завеса, через которую он с трудом мог видеть, как рубится сейчас Казимир с последним оставшимся в живых врагом. Однако смотреть — это все, на что был способен Карл, бессильный помочь солдату Марка, не способный вмешаться и, кажется, уже не способный жить.

Бойцы были примерно равны по силам, и поединок их мог затянуться надолго, а исход его зависел от множества случайностей. Но случай сейчас, как кажется, маршировал в колонне Карла, потому что еще один человек, тот, который все это время оставался за его спиной, решил, по-видимому, что настало время вмешаться, и бросил на весы девы Удачи свою тяжелую, как гиря, руку. Стремительно и почти бесшумно, что было неожиданно, если иметь в виду такого крупного мужчину, Март приблизился сзади к гвардейцу Дома Филологов и уложил его на месте одним коротким — почти без замаха — ударом кулака. Боец рухнул как подкошенный, и наступила тишина, пришедшая на смену звону мечей и ожесточенным выкрикам дерущихся людей. Карл смотрел еще секунду на лежащие перед ним тела и на повернувшихся к нему спасителей, но сил удерживать голову вдруг не стало, и он бессильно опустился на холодные камни мостовой.

Было похоже, что Судьба изменила свои планы и решила остановить его на полпути. Но, может быть, это и была его судьба?

«Жаль, — устало подумал Карл. — Я почти успел».

— Вы кто? — подозрительно спросил над его головой тяжело дышавший Казимир.

— Я… — Март, по-видимому, не знал, что сказать. — Я… я друг господина Карла. А вы?

Хорошее время для знакомства. Сердце Карла дало сбой, ему все труднее было противостоять ледяной хватке магической отравы.

— Телохранитель, — мрачно ответил Казимир, опускаясь рядом с Карлом на колени и пробуя пальцами его пульс. — Да он совсем холодный!

— Что?! — Март мгновенно оказался рядом с Карлом и, перевернув его на спину, начал обшаривать в поисках раны. — О нет!

Руки Марта, несмотря на свои размеры, были удивительно легки и быстры. Сейчас они сошлись на чем-то, что Карл ощущал, как застрявший в плече гвоздь. Этим гвоздем стало, несомненно, одно из овеществившихся проклятий колдуньи.

— Карл! — позвал Март. — Вы можете говорить?

— Да. — Слово далось Карлу с трудом, говорить означало тяжело трудиться, а сил у него уже почти не оставалось.

— Слушайте, — заторопился Март, — у вас в плече дрот. Это… Это такое… Ну, неважно. Это потом. Сейчас его надо вытащить, иначе вы умрете. Но будет больно…

— Тя-ни. — Карл сомневался, что он смог выразиться достаточно ясно, но Март его, по-видимому, понял.

— Эй, вы! — крикнул Март. — Мне нужна перчатка или кусок кожи!

— Мои подойдут? — спросил Казимир.

— Давайте! — Март привстал и, видимо, взял у солдата перчатку. — Маловата… Ничего, если я ее порву?

— Да о чем вы, мастер?! — возмутился Казимир. — Рвите! Он же умирает!

Раздался треск лопающихся ниток, а затем рука Марта снова оказалась на плече Карла.

— Держитесь! — приказал Март, и у Карла перед глазами взорвалась шаровая молния.

Огонь этого взрыва был испепеляюще жесток, он выжигал мозг и заставлял кипеть кровь, а потом второй раз за этот день Карл увидел Великую Тьму. Впрочем, на этот раз «насладиться» смертью ему не позволили.

Карл пришел в себя от тряски. Он лежал на чьих-то плечах, как связанный баран, которого несут на стрижку. Впрочем, Карл связан не был, а человек, который его нес, не шел, а бежал.

— Где? — только и смог спросить Карл, голова которого моталась на бегу.

— Я несу… вас… к Медведю, — не останавливаясь, ответил Март.

Ответ аптекаря его почему-то успокоил, и Карл снова потерял сознание, но, по-видимому, ненадолго, потому что, когда он очнулся в следующий раз, они как раз входили в дом старика.

— Наверх, — распорядился Михайло Дов, и его племянник, перевалив Карла с плеч на руки, затопал по лестнице.

Ну и здоров же ты, парень! Как ни был Карл слаб, он не мог не почувствовать чего-то, похожего на удивленное восхищение, хотя и сам был отнюдь не мелким мужчиной.

В комнате наверху его раздели до пояса и уложили на лежанку.

— Чем это его так? — спросил старик аптекарь.

— Словом. — Март все-таки запыхался и говорил с трудом.

— Уже затягивается, — раздумчиво сказал Медведь.

— Я вытащил… дрот, — пояснил Март. — И влил в рану сок жемчужницы.

— Жемчужницы… — Старик не переспрашивал, он о чем-то думал. — Да, пожалуй. Как вы себя чувствуете, господин мой Карл?

— Чувствую, — ответил Карл, и это была истинная правда. Сейчас он уже снова чувствовал свое тело. Конечно, оно все еще оставалось холодным и как бы замерзшим, задеревеневшим, но все-таки он мог уже чуть-чуть шевелить левой рукой и сердце отпустило тоже.

— Ну что ж, — удовлетворенно сказал на это старик. — Это даже лучше, чем можно было ожидать. Сейчас я смешаю вам укрепляющий напиток, и вы, господин мой Карл, поспите немного. А утром пошлем за лекарем, и…

— Мне надо идти, — перебил старика Карл, которому, чтобы произнести эти три слова подряд, пришлось напрячь все свои силы. — Сейчас.

— Сейчас? — с ужасом переспросил Медведь. — Но сейчас вы не сможете идти.

— Должен! — сказал Карл, борясь с головокружением и тошнотой.

Он посмотрел на старика, надеясь, что его взгляд достаточно тверд. Он надеялся также, что у Медведя имеется в запасе какое-нибудь средство, способное поднять его на ноги хотя бы на время.

«До рассвета!» — сказал он себе или Судьбе. Карл должен был дожить до рассвета, чтобы сделать то, что он должен был сделать, и чтобы еще раз увидеть восход солнца. Он не хотел умирать при луне.

— Шурк? — растерянно сказал Медведь, поворачиваясь к Марту. — И золотой корень?

— Шурк? — переспросил Март. — Да что вы такое говорите, дядюшка?! У вас что, есть шурк?

— Есть, — кивнул старик. — У меня много чего есть.

— Но шурк его убьет! — возразил Март.

— Его вряд ли. — Старик бросил на Карла быстрый взгляд и снова посмотрел на племянника.

— Тогда о чем вы спрашиваете? — удивился Март. — Две части шурка, часть золотого корня, шесть капель цедровой кислоты и три части медвежьей крови…

По-видимому, он зачитывал наизусть какой-то рецепт.

— И жидкий огонь, смешанный с соком раты в равных долях, — закончил старик и повернулся к Карлу. — Не знаю, как это на вас подействует, господин мой Карл, но это единственное, что у меня для вас есть. Если вы не умрете сразу, а я надеюсь, что этого не произойдет, то вы продержитесь до утра.

Он помолчал, пожевал губами, видимо сомневаясь, следует ли говорить что-нибудь еще, но все-таки сказал:

— Не знаю, как вы будете себя чувствовать, господин мой Карл, этого мне знать не дано, но утром вам потребуются сиделки.

— Я понял. — Карл старался говорить твердо, но не знал точно, как звучит сейчас его голос, потому что в ушах звенело и громко стучала в висках кровь. — Сколько осталось до полуночи?

— Часа полтора, — пожал плечами старик и вдруг встрепенулся: — Боги! Сегодня же Серебряное Полнолуние!

Он замолчал, о чем-то напряженно думая или что-то вспоминая, и снова кивнул, отвечая своим мыслям.

— Да! — сказал он вслух. — Может получиться. Лежите, господин мой Карл, отдыхайте, через полчаса снадобье будет готово, и вы или сможете продолжить свой путь… или не сможете, но это уже решать не мне.

Его разбудил стук в дверь. Карл проснулся и прислушался. Он услышал тяжелые шаги Марта и его приглушенный бас, когда молодой аптекарь спрашивал, кого принесло к Медведю в столь поздний час.

Час был и в самом деле поздний. До полуночи вряд ли оставалось больше часа, комнату заливал яркий лунный свет, способный поспорить со светом нескольких горящих на столе свечей, а Карл, по-прежнему лежавший на постели старого Медведя, чувствовал себя так, как если бы намеревался испустить дух в ближайшие четверть часа. Несмотря на то что в печи горел огонь, его бил озноб. Не помогали и несколько одеял, которыми заботливо укрыли Карла. Зато эти одеяла мешали ему дышать. Он был так слаб, что легкие с трудом поднимали тяжесть грудных костей. Шумело в голове, и перед глазами стояла пелена, но при этом Карл проснулся в полном сознании, твердо зная, где он находится и почему.

Внизу звякнула откидываемая щеколда и скрипнула дверь. Кто-то пришел, и этот кто-то, судя по тихим шагам, заглушаемым тяжелой поступью Марта, направлялся наверх.

— Почему ты пошел за мной? — спросил Карл Казимира, беззвучно сидевшего рядом со столом. Вместо своего голоса Карл услышал хриплый шелест. Это было все, на что он был теперь способен, но, как выяснилось, Казимир его все-таки услышал и понял.

— Вы не очень уверенно стояли на ногах, мой лорд, — сказал он. — И выглядели не слишком здоровым… А лейтенант приказал мне вас беречь, вот я и пошел.

Между тем шаги приблизились, и еще через секунду Карл увидел перед собой совершенно неожиданную гостью. Сопровождаемая Медведем и Мартом к изголовью его кровати — или правильнее сказать, одра? — подошла дама, Виктория Садовница. По случаю карнавала она была одета еще более роскошно, чем обычно. Ее изумрудный плащ был расшит темным серебром и серебряными же прозрачными кружевами, откинутый капюшон открывал взору Карла черные блестящие волосы Видящей, спрятанные под золотую, изящного плетения сетку, украшенную изумрудами и жемчугом, а под распахнувшимся плащом было надето бледно-зеленое — почти белое — платье, расшитое по подолу и вороту самоцветами всех оттенков зеленого.

— Новое Серебро — плохое время для смерти, — холодно сказала она.

— Извини, — прошептал Карл. — Так… получилось.

— Кто это был? — спросила она, внимательно рассматривая его лицо.

— Говорящая злом. — Карла, пытавшегося говорить внятно, пробил от напряжения пот, и он остро почувствовал унизительность своего положения.

— Линда?! — почти радостно спросила Виктория, и Карл с удивлением увидел чувство облегчения на ее лице. Она даже улыбнулась, что было совсем уже невероятно.

— Не знаю, — устало выдохнул Карл, у которого просто не было сейчас сил разгадывать загадки дамы Садовницы. — Почему ты?

— Молчи! — потребовала она. — Я объясню, но позже. Что вы ему приготовили, мастер? — спросила она, поворачиваясь к Медведю.

— Шурк, — нехотя признался старик.

— Вы уверены? — осторожно уточнила она.

— Да ни в чем я не уверен! — неожиданно раздраженно ответил старик. — А что делать? Господин Карл требует! А я не могу ему отказать.

— Так ты знаешь? — Виктория снова смотрела на Карла.

— О чем? — Карл не хотел раскрывать своих планов.

— На тебя объявлена охота! — заявила она и тут же подняла руку, призывая Карла к молчанию. — Я ничего не знаю, Карл. Я видела только трех зверей, взявших твой след, но кто охотники, мне неведомо.

Она секунду помолчала и добавила:

— У кого-то из них есть яд негоды… Когда полчаса назад я увидела, что ты ранен, я думала…

«Негода мне больше не страшна, — грустно усмехнулся в душе Карл. — Но я тебе благодарен».

— Ты убил Линду? — спросила Виктория.

— Да, — тихо ответил Карл.

— Это хорошо, — кивнула Виктория. — Часть силы ушла из заклятий вместе с ней. Что это было?

— Дрот, — сказал Март.

— Куда? — быстро спросила Виктория, оборачиваясь к нему.

— В левое плечо, — объяснил Март.

— Он все еще там? — В голосе Виктории зазвучала тревога.

— Нет, — покачал головой Март. — Я его вытащил.

— Слава богам! — выдохнула Садовница. — Давайте ему шурк и ничего не бойтесь. Я помогу.

Медведь внимательно посмотрел на нее, но, ничего не спросив, подошел к Карлу и протянул ему кружку с каким-то неаппетитным варевом, над которым поднимался пар, пахнувший древесной гнилью.

— Вот, — сказал старик. — Я…

— Я понимаю, — сказал Карл. Он бы усмехнулся, но не смог. Он и кружку-то из рук Медведя едва сумел взять, но, взяв, уже не колебался, а поднес ко рту и стал пить, чувствуя на себе заинтересованные взгляды всех присутствующих.

Вкус у напитка оказался отвратительным, но Карлу в жизни приходилось пить и не такое. И потом, он ведь пил не ради удовольствия, а…

Вместо рвоты, которую вполне можно было ожидать, выпив содержимое поданной ему кружки, волна теплого дурмана неожиданно поднялась из желудка Карла и окатила его всего с ног до головы, но не снаружи, а внутри. Ощущение было странное, и Карл затруднился бы его оценить как приятное, или наоборот, даже если бы он мог это сделать, но сразу вслед за тем тепло стало холодом, как будто вывернувшись наизнанку, а потом ощущения, вызванные зельем, снова изменили свою природу, совершенно незаметно превращаясь в свою противоположность, и так несколько раз подряд. Идущее неизвестно откуда тепло омывало тело Карла, согревая и размягчая напряженные мускулы. А затем другая волна окатывала его морозным бодрящим холодом, заставляя нервы дрожать, как в ознобе. И так раз за разом, и снова, и опять, пока окончательно не очистилась от тумана его голова, пока прежняя — привычная — бодрость не вернулась к Карлу, как если бы никогда его и не покидала, но о том, что это не совсем так, он гонял, лишь окончательно придя в себя, вернувшись к себе, снова став самим собой. Карл был весь мокрым от пота, и хотя смог подняться со своего одра, но пол под ногами он ощущал так, как если бы это была палуба идущего через шторм корабля. Это было лучше, чем ничего, но гораздо меньше того, в чем Карл нуждался в эту ночь.

— Спасибо, — сказал Карл и с удивлением заметил, что голос его окреп. — Спасибо.

— Помолчи, Карл, — усмехнулась Виктория. — Это не то, что тебе нужно.

Его внимание привлекло выражение ее глаз, но Карл не успел оценить его и понять.

— Подойди ко мне, Карл, — сказала она напряженным голосом. — Обними меня и поцелуй. Ну!

И Карл понял, что он должен это сделать, хотя поцелуй был сейчас последним, о чем он мог думать, тем более поцелуй Виктории. Но и Садовница не выглядела женщиной, сгорающей от желания его поцеловать. Что здесь было не так и почему Виктория, которая самым очевидным образом не испытывала к Карлу никаких особых чувств, предложила — потребовала! — чтобы он ее поцеловал, Карл не знал. Он просто принял ее приказ и, шагнув к женщине, обнял и поцеловал ее в губы.

Карл сделал это мягко, почти нежно, мимолетно почувствовав под своими ладонями шероховатую вязь серебра на гладком шелке плаща, уловил тонкий и сложный аромат каких-то редких благовоний и ощутил упругое прикосновение высокой груди. И губы Виктории оказались на вкус именно такими, какими их нарисовало его художественное чувство. Однако в следующее мгновение он принял послание, содержащее смесь отчаяния, отвращения и покорности судьбе, но и об этом он уже, по существу, знал, по крайней мере догадывался. Впрочем, одно дело догадываться, предполагать, что означает почти знать, и совсем другое — узнать наверняка. И он был готов уже разорвать объятие, для чего бы оно ни предназначалось, однако неожиданно Виктория тоже обняла его, и притом так крепко, что буквально распласталась на Карле, подарив ему незабываемое ощущение близости, для которой и одежда не преграда. На мгновение ему даже показалось, что на них и вовсе нет никакой одежды и поцелуй Виктории стал чем-то большим, чем просто поцелуй. А потом свет померк в глазах Карла, сменившись зеленым заревом, и тело его сжала такая сильная судорога, что потом, когда все закончилось, он никак не мог понять, как выдержали это испытание его кишечник и мочевой пузырь. Но в тот момент, когда это случилось, мысли исчезли из его головы. Их просто вышвырнуло оттуда силой могучего удара, и прошло несколько долгих секунд, прежде чем он снова пришел в себя.

К своему немалому удивлению, Карл, отчетливо помнивший, как обнял и поцеловал даму Садовницу, теперь нашел себя сидящим на полу и мотающим головой из стороны в сторону из-за тяжелого звона, которым были наполнены его уши. Однако сейчас же, как только он это осознал, звон исчез, как будто его и не было, и окончательно вернувшийся в себя Карл огляделся по сторонам. Он по-прежнему находился в доме старого аптекаря, который вместе с остальными стоял совсем рядом с ним и смотрел на Карла с выражением неподдельного интереса, смешанного с… восхищением? Да, пожалуй, это было похоже на восхищение, что бы это ни означало на самом деле. Дама Виктория тоже находилась здесь. Стояла в шаге от Карла с выражением безразличия на осунувшемся и поблекшем лице. Вот на этом лице Карл и остановил свой взгляд. Оно о многом ему сказало и о многом напомнило.

Он встал, повел плечами и грустно усмехнулся в душе, понимая уже, какой подарок сделала ему дама Садовница.

— Я твой должник, Виктория, — сказал Карл серьезно и низко поклонился. — Я не знал, что ты умеешь это делать, но, даже если бы знал, никогда бы тебя об этом не попросил. Спасибо.

— Ты сказал, — равнодушно ответила она. — Поторопись, один из охотников идет прямо к тебе.

— Спасибо, — повторил Карл и повернулся к Марту: — Март, а где моя рубашка и…

— Все здесь! — вместо Марта ответил Казимир и, взяв со стола, передал Карлу его одежду.

— Спасибо, — кивнул Карл и стал быстро одеваться. При этом он обнаружил, что кто-то заботливо привел в порядок его рубашку и камзол. Рубашка была аккуратно зашита, а на камзол нашита большая серебряная сова с топазовыми глазами, закрывшая своим телом и крыльями дырку на плече. — Кого я должен поблагодарить за труд и заботу? — спросил он, окидывая взглядом присутствующих. Они по-прежнему хранили молчание, стоя на прежних местах, и Карл теперь понимал выражение их глаз.

Несколько минут назад он был едва ли не при смерти, потом — благодаря зелью Медведя — ожил, но выглядел и вел себя, как человек, выздоравливающий после долгой и тяжелой болезни, что отчасти соответствовало действительности, но, в любом случае, было оправданно. А теперь… Теперь он чувствовал себя почти так же, как семь часов назад, когда прощался с Деборой.

Еще ничего не кончено, сказал он себе, обрывая мысль о Деборе. Если я переживу эту ночь, тогда, возможно… Если, конечно, она сама этого захочет, добавил Карл, старавшийся никогда не кривить душой.

Он обвел присутствующих испытующим взглядом и остановился на Казимире.

— Ты? — удивленно поднял бровь Карл.

— Я, — с выражением неловкости на лице ответил Казимир. — Я подумал, что одежда еще может пригодиться…

— Спасибо, солдат, — поклонился Карл. — Сколько стоит эта сова?

— Пустое, — отмахнулся Казимир.

— Не пустое! — отрезал Карл и, сняв с пояса маленький кошель, в котором было два десятка золотых, подал его Казимиру. — Не отказывайся, Казимир!

— Он здесь! — вдруг сказала Виктория. — Продержись до полуночи!

— А что будет в полночь? — спросил Карл, пристегивая меч к поясу и направляясь к лестнице.

— С полуночи до рассвета колдовать нельзя, — объяснила Виктория. — Новое Серебро!

Да, сказал себе Карл, быстро спускаясь по лестнице, да, Новое Серебро. До полуночи, мысленно повторил он и подошел к двери.

Но до полуночи оставалось еще не менее четверти часа и тот, кто пришел за жизнью Карла, мог колдовать сколько душе угодно. Тем более что Ян пришел не один.

Карл вышел из дома Медведя на залитую прозрачным серебром полной луны площадь перед рыбным рынком, и одновременно из сумрака, сгустившегося под сводами аркады слева от него, вышли Ян и Анна. Их разделяло не менее ста метров сияющего воздуха, но Карл сразу узнал высокого стройного мужчину в темном — вероятно, красном — коротком плаще и девушку в высокой шляпе с вуалью, падающей на левое плечо.

Мужчина и женщина прошли немного вперед — их шаги отчетливо звучали в тишине, окутавшей пустынную площадь, — и остановились, глядя на Карла. Тогда и Карл неторопливо двинулся им навстречу, сделал несколько шагов и тоже остановился.

Мне торопиться некуда, усмехнулся он про себя. Вам, я вижу, тоже. Поиграем.

За спиной скрипнула дверь и тихо прошелестели легкие шаги — по-видимому, туфли Виктории были на мягких подошвах.

— Уходи, Виктория, — тихо сказал Карл. — Это не твой бой.

— Я тоже так думала, — тихо ответила она из-за его правого плеча.

Интересно, что она увидела? Карл продолжал внимательно следить за Яном и Анной, но те не двигались.

— Ты что-то увидела? — спросил он.

— Ничего, что могло бы тебе помочь. — Голос Виктории был усталый, выцветший. Судя по всему, ей пришлось растратить слишком много сил. — Но я буду здесь, — добавила она. — Хотя и не буду драться.

Но Ян этого не знает, понял Карл.

— Что он может? — Вот это был действительно серьезный вопрос.

— Не знаю, — ответила Виктория. — По-моему, он ничего не может, но с ним Анна.

— А что может Анна? — Карл увидел, как из-под аркады выходят двое вооруженных гвардейцев и медленно идут к нему, обходя все так же неподвижно стоящих Яна и Анну.

— Не знаю. — Голос Виктории был полон печали и сожаления. — Но Анна одна из самых сильных в городе и самая сильная в клане Кузнецов.

На площадь из-под аркады вышли еще двое гвардейцев.

— Уходи, — повторил Карл. — Ян не будет со мной драться, во всяком случае, пока.

«А потом будет поздно, — подумал он со злой усмешкой. — Или я чего-то не знаю?»

— Иди, Виктория, — попросил он, и женщина молча ушла к дому. Она поняла.

Между тем четверо гвардейцев медленно приближались к Карлу и еще двое только что вышли из тени.

Красиво, согласился Карл. И драматично, но глупо. За спиной послышались тяжелые шаги двух мужчин.

— И что это значит? — спросил Карл, оглянувшись через плечо.

— Вы один, мой лорд, — ответил Казимир. — А их шестеро.

— Восемь, — поправил солдата Карл, который увидел и тех двоих, что еще не вышли под свет луны. — Но я спросил не тебя.

— Я умею не только смешивать лекарства, — пожал плечами Март. Вооружен он был солидных размеров саблей, которая тем не менее казалась маленькой в его могучей руке.

Трое — не один, согласился в душе Карл, но вслух сказал только: «Ну-ну!» и снова обернулся к противникам. Последние двое гвардейцев как раз вышли на площадь, и, дав им пройти вперед, следом тотчас двинулся и Ян, сопровождаемый отставшей на шаг Анной.

Просто парад какой-то, а не сведение счетов, подивился Карл, продолжавший с интересом наблюдать за эволюциями Кузнецов.

Гвардейцы приблизились метров на десять и остановились, растянувшись цепью. Ян остановился за их спинами.

Теперь будем говорить, понял Карл. Нет, это не драма, это трагедия.

— Доброй ночи, мастер Карл, — сказал Ян. В его голосе звучало торжество. — Должен заметить, что я вас недооценил.

— Это комплимент? — без улыбки спросил Карл.

— Нет, — улыбнулся Ян. — Констатация факта. Вы великолепный боец, и вас трудно найти. И то и другое имеет какое-то объяснение, но я не склонен заниматься научными изысканиями. Я вас нашел. Это тоже факт.

— Нашли, — кивнул Карл. — Зачем?

— Чтобы закрыть счет, — усмехнулся Ян, однако Карл почувствовал, что сейчас тому не до смеха.

Его душит злоба, и гнев сжигает сердце — вот что понял Карл.

— И для этого вы привели с собой восемь свидетелей и женщину, — равнодушным тоном подытожил Карл. Сейчас он говорил, как мытарь или как крючкотвор.

— Оставьте, Карл! — махнул рукой Ян. — Благородство не для вас. Какое, к демонам, благородство может быть у мужика?

Он хочет унизить меня перед смертью, мысленно покачал головой Карл. Мелкий человек. Такого легко расстроить.

— И то верно, — впервые улыбнулся Карл. — Но вы ошиблись, милейший.

Он поднял правую руку и повернул ее тыльной стороной ладони к Яну.

— Не знаю, видно ли вам, — сказал он голосом, в котором зазвучала сталь, — но это перстень графа империи. И ваш отец, владетель Кьедно Богомил, однажды его целовал, принося мне вассальную клятву.

Карл увидел, как вздрогнул Ян. Еще бы, ведь Карл назвал имя его отца, которое здесь, в Сдоме, вряд ли знали многие, если вообще кто-нибудь знал. Но Ян был точной копией своего покойного отца, причем не только внешне, но и по характеру.

«И слава богам! — признался себе Карл. — Потому что мог бы быть похож на меня, и тогда…»

К счастью, это был не его сын, но убивать сына Ольги Карлу не хотелось тоже.

— Ты Карл Ругер? — потрясенно спросил Ян.

— Я назвался, едва прибыв в город, — ответил Карл, ожидая, чем закончится словесная дуэль.

— Но тогда тебе должно быть… — Ян понял.

— Должно, — согласился Карл. — И многие в Сдоме это поняли раньше тебя.

Секунду или две Ян молчал, по-видимому, переваривая услышанное.

— Ну так у меня есть дополнительный повод убить тебя, Карл Ругер, — переходя на «ты», проорал вдруг Ян. — Даже два!

— Дай, угадаю, — улыбнулся Карл, который уже понял, куда катится кувшин. — Ты знаешь про меня и свою мать, ведь так?

— Знаю. — Ян неожиданно успокоился или, что вернее, просто смог взять себя в руки. Теперь он говорил ровным голосом. — Я читал ее дневник.

— Я тебе завидую. — Карл и в самом деле не отказался бы прочесть дневник Ольги. Она была очень милой женщиной, и воспоминания о ней согревали душу. — Но вернемся к причинам — тебе захотелось съесть мое сердце?

— Нет, — покачал головой Ян. — Я не верю в эти сказки. Но убить Долгоидущего — это тоже подвиг!

— Даже если убиваешь не сам? — восхитился Карл, но, как выяснилось, разговор был уже закончен.

— Убейте их! — приказал Ян и отступил назад, едва не налетев на Анну, стоявшую в продолжение всего разговора опустив голову.

Ну вот и все. Карл взглянул на луну, до полуночи оставались считанные минуты, а к нему уже бежали с обнаженными мечами гвардейцы Кузнецов.

Восемь мечей. Карл вытащил Убивца из ножен и парировал первый удар. Схватка началась.

До сих пор Карл еще не смог вспомнить все, но все, что он помнил о своей жизни, так или иначе касалось войны. Приняв много лет назад свой первый бой на стенах осажденного Линда, он, кажется, уже никогда не прекращал сражаться. Его душа тянулась к красоте, но жизнью Карла стало не искусство, а война. Она меняла облик и названия, но всегда оставалась сама собой — войной, и то же самое можно было сказать о нем. За долгие годы Карл успел — и не раз — побывать и солдатом и военачальником. Он менял врагов и сюзеренов, переходил из страны в страну, из языка в язык, но суть была неизменна, он был человеком войны. Шел ли он в бой сам по себе или вел других, командовал ли армиями или выходил на поединок чести, Карл воевал. Война и Дорога стали его Судьбой — или это Судьба определила ему идти и сражаться? Оставалось ли здесь место для сожаления? Возможно, что оставалось, но Карл отвергал сожаление, как низкое и недостойное мужчины чувство.

Все, что Карл делал в жизни, он делал по-настоящему или не делал вовсе. Возможно, поэтому и не знал он, что такое сожаление или раскаяние. Карл никогда и ни с кем не изображал любовника, он всегда любил женщин, которые любили его. И живописью он не «занимался», как иные, пусть даже и более одаренные, чем он, художники. Живописью Карл жил, растворяясь в ней — когда удавалось — до конца, существуя в ней с естественностью рыбы в воде или птицы в небе. И на войне он тоже был самим собой и только самим собой, а война, маленькая она или большая, всегда являлась для него одним и тем же — жестоким противостоянием, в котором ты мог либо победить, либо умереть. Во всяком случае, так, по мнению Карла, должен был думать солдат, идущий в бой. И сейчас, когда Карл снова оказался на войне, его душу не омрачали сомнения и не было в ней места для сожалений, ведь он был человеком войны.

Он парировал выпад, который гвардеец — по наивности, не иначе — полагал неожиданным и стремительным, уклонился от другого меча, нацеленного ему в бок, скрестил свой клинок с третьим и закружился наконец в самом странном и страшном танце, какой смогла измыслить богатая на выдумку человеческая изобретательность. Рядом проносились тяжелые мечи, шелестел разрываемый их лезвиями воздух, летели искры от скрещивающихся со звоном клинков, мелькали лица, глаза, руки; подкованные сталью каблуки стучали по брусчатке, выбивая рваный ритм смертельной схватки, вскипевшей вдруг и сразу в наполненной жидким сияющим серебром ночи.

Уличная схватка — без щитов и доспехов — особый бой. Каждый пропущенный удар может стать последним или предпоследним, если ты позволил себя ранить, но зато такой поединок протекает значительно быстрее. Не обремененное тяжестью брони тело способно на большее, чем бессмысленно топтаться на месте, нанося противнику удары, которые более уместны в кузне, чем в поединке, и игнорируя или почти игнорируя ответные атаки в надежде на то, что твои доспехи крепче и что ты более вынослив, чем твой враг. И Карл вполне воспользовался этим обстоятельством, сознательно и сразу начав нагнетать напряжение и взвинчивать до предела темп боя.

Он знал совершенно определенно, что надолго его не хватит, будет ли поединок медленным и осторожным, а значит, долгим, или, напротив, стремительным, на пределе скорости, положенной Карлу природой и нынешним его состоянием. Но быстрота и способность видеть и чувствовать всех участников схватки одновременно были сейчас его преимуществом. Когда Карл входил в то особое состояние, которое за неимением иных слов он вынужден называть боевым трансом, время для него текло совсем иначе, чем для всех остальных людей. Оно как бы замедляло свой бег, и завязшие в нем люди становились медленными, так что Карл видел их движения в развитии, а не в конечной точке, соответствующей результату. Сейчас, когда врагов было много, а сам он находился не в лучшей форме, это преимущество могло спасти ему и его друзьям жизнь, однако вскоре Карл понял, что Ян был неглуп и вполне учел полученные от него уроки.

Конечно, бойцы, которых Ян выставил вместо себя, неспособны принять так много силы, как сделал это всего несколько дней назад сам Ян, но то, что по крайней мере трое из них получили перед боем магическую поддержку, было очевидно. Они не стали фехтовать лучше — тут уж что есть, то и есть, — но их мечи были значительно быстрее, чем у других комбатантов. Проскальзывая, как стремительная тень, между ищущими его, но никак не находящими клинками, Карл почти сразу увидел и оценил этих троих, которые действовали только против него. Если они и не были так же быстры, как он, то, во всяком случае, почти ему не уступали. Они запаздывали лишь на ничтожные доли мгновения, но их было трое, а он один. И еще одну особенность поведения этих бойцов уловил Карл. Все, кто дрался сейчас на площади перед рыбным рынком, по-видимому, воспринимали этот бой как бескомпромиссный поединок, где каждый удар должен быть потенциально последним для твоего противника. Но эти трое не стремились непременно убить Карла разящим ударом, им достаточно было только его задеть.

Их клинки отравлены, понял Карл, посылая свое тело в стремительный полет над камнями брусчатки.

Вот только мне это уже не страшно, закончил он мысль, свалив двоих гвардейцев наземь. Он ударил им в ноги, заставив потерять равновесие, прокатился по камням, вскочил, ударил мечом в спину оказавшегося в пределах досягаемости противника, сражавшегося с Мартом, развернулся мгновенно и прыгнул навстречу новым врагам. Прыжок был намеренно высокий, и удар каблуком в шею одному из упавших убил того на месте одновременно с тем, как Убивец провел неуловимый для глаза каскад, отражая сразу два нацеленных в Карла выпада и уходя вниз, чтобы нанести смертельное ранение в голову поднимавшемуся с земли второму из упавших бойцов.

Пятеро, констатировал Карл, отпрыгивая назад.

Нет, четверо, поправился он, когда увидел, как падает, заваливаясь назад, противник Казимира.

Трое против четверых — это было уже почти нормально.

Он снова парировал удар и потянулся к плечу того гвардейца, который схватился с потерявшим пару Мартом, и в этот момент отравленный клинок несильно ударил Карла в кисть отставленной в сторону левой руки. Карл моментально изменил траекторию своего меча, крутнувшись на месте, и без промедления ударил раскрывшегося — ведь дело было сделано! — врага в солнечное сплетение.

Три, сказал он себе, снова разворачиваясь. Нет, два. Сабля Марта обрушилась на противника с такой силой, что меч гвардейца не смог задержать удар, и скользнувшее по поддавшейся стали кривое лезвие почти напрочь срубило бойцу Филологов голову.

Один, продолжил про себя убывающий счет Карл. Он скрестил свой меч с последним врагом, потому что предпоследнего только что заколол Казимир. Один на один тот против Карла выстоять не мог, даже получив в дар немыслимую для обычного человека скорость. Разница в опыте, технике и той же скорости не оставила ему ни единого шанса.

— Все, — сказал Карл, вырвав меч из груди поверженного врага. — Что скажешь, сынок?

Он с улыбкой смотрел на потрясенного Яна, не испытывая, впрочем, ничего, кроме чувства досады. Еще восемь человек оставили мир людей, потому что в крови этого наделенного Даром ублюдка кипит гнилая кровь завистливых и жадных предков.

— Умри! — крикнул Ян и с двух рук швырнул в Карла огненные шары — фаерболы.

Но фаерболы летят не очень быстро, они неэффективны против одиночного противника, особенно находящегося на пике боевого транса и к тому же отстоящего от тебя на добрых двадцать метров. Карл уклонился от одного полыхающего темным огнем шара и отбил второй клинком Убивца, вспыхнувшим ослепительно-белым светом. Возможно, что на этом дело не кончилось бы, ведь в распоряжении Яна еще находилась Анна, но ночь вдруг дрогнула, стремительная рябь прошла по сияющему от наполнявшего его серебра воздуху, и из ниоткуда прямо на ярко освещенную площадь мягко вышел адат.

По-видимому, Ян был потрясен видом бесшумно воплотившегося ужаса, пришедшего к нему в эту несчастную ночь прямо из горячечного бреда самых темных писаний древности, а может быть, это ужас сковал его члены — кто знает? Но только он так и стоял, немо глядя на адата, пока тот не приблизился к нему и не убил одним жестоким ударом своей вооруженной длинными и острыми когтями лапы. И тогда тишину, упавшую было на площадь, разорвал дикий вопль Анны. Безмолвно стоявшая позади Яна все время, пока на площади кипел бой, и окаменевшая еще больше, когда за Яном пришел адат, она кричала теперь, и Карл не смог бы определить, чего было больше в этом крике — боли, ужаса или счастья.

Адат повернул голову и внимательно посмотрел на Анну, потом тихо рыкнул, когда стремительной тенью пронеслась через площадь к кричавшей девушке дама Виктория, и, отвернувшись от них, посмотрел в глаза Карлу.

Он мертв, сказали глаза зверя.

— Спасибо. — Карл низко поклонился адату и отсалютовал ему мечом.

Прощай, сказали Карлу глаза адата.

— До встречи, — спокойно ответил Карл.

Адат посмотрел на него, как бы оценивая последние прозвучавшие въявь слова, коротко рыкнул и, развернувшись, пошел прочь, медленно растворяясь в ликующем сиянии Нового Серебра.

Карл проводил его взглядом и обернулся к женщинам. Анна перестала кричать и теперь лишь всхлипывала в объятиях Виктории. Ее плечи мелко дрожали, голова лежала на плече Садовницы.

— Виктория! — позвал Карл.

— Что? — тихим голосом, в котором звучали невоплотившиеся рыдания, ответила женщина.

— Ты сможешь выбраться из города?

— Да.

— Тогда бери Анну и уходи.

— Куда?

— Куда хочешь, но, если таково будет ваше желание, в бухте Пята стоит войянский когг, мы отплывем не позже полудня.

Карл задумался на секунду и поправил себя:

— Через три часа после рассвета.

Виктория погладила плачущую на ее плече Анну и посмотрела на Карла.

— Далеко ли ты приглашаешь нас, Карл? — спросила она.

— Во Флору, — ответил Карл.

— Флора, — задумчиво повторила за ним Виктория.

— Я обещаю тебе гостеприимство цезаря и свою защиту, — ответил Карл на невысказанный вопрос.

— Вот как! — Она не была удивлена, она думала. — Спасибо, Карл, — наконец сказала Виктория, поглаживая постепенно успокаивающуюся Анну по голове. — Мы принимаем твое предложение. На рассвете мы будем там, где тебя ожидают лошади. Прощай.

Она крепче обняла притихшую Анну, и они медленно пошли прочь.

— Удачи тебе, Карл, — сказала она, обернувшись на мгновение.

— Спасибо, Виктория.

— Мы квиты, — тихо ответила она.