Вечером 3 июля 2075 года Терри Шоумак сидел за банкетным столом в конце зала и мутным взглядом наблюдал за прибытием гостей. Он был мертвецки пьян. Внезапно он повернулся к сидевшему рядом человеку и заявил:

— Непохоже, чтобы кто-нибудь из номинантов был хоть на что-то годен.

Уильям Дивейн, новостной Танцор газеты «Электроник тайме», кивнул. Когда он заговорил, в его голосе слышался явный ирландский акцент, и для мужчины его размеров — для мужчины вообще — голос звучал очень мягко и нежно.

— Я сам частенько так думаю.

Уильям Дивейн не походил на новостного Танцора. Смуглый, черноглазый ирландец, с таким гладким лицом, словно только что после депиляции, он даже в смокинге больше напоминал культуриста, чем кандидата на высшую награду «Электроник тайме» в номинации «за репортерское мастерство».

Лет сто пятьдесят назад он наверняка стал бы самым злобным и жестоким ирландским копом на своем участке.

— Вот ты, например, — продолжал Шоумак. — Не сочти это за выпад, но неужто ты и вправду считаешь, что твоя статья о бунтовщиках из «Общества Джонни Реба» — один из пяти лучших художественных репортажей за последний год? Нет, в самом деле? А что ты скажешь по поводу моей постоянной колонки о фейерверках? Вот она, судя по откликам, действительно затронула людей за живое.

Губы Уильяма тронула легкая улыбка, которая не коснулась его глаз.

— Наслышан.

— А моя статья о пенсионных пособиях, — не умолкал Шоумак. — Мое исследование на предмет того, каким образом фактор увеличения продолжительности жизни влияет на желание крупных корпораций выплачивать пенсионные пособия, которые были законно заработаны. Блестящий материал! — отрывисто проговорил он. — И прекрасно написано. — Он внезапно схватил бутылку виски со стола, запрокинул и секунд на десять присосался к горлышку. Поставил обратно и злобно уставился на Дивейна. — Думаешь, тебе удастся победить?

Дивейн пожал плечами, его массивные мышцы легко заходили под черной тканью смокинга.

— Трудно сказать, мсье Шоумак.

— А ты знаешь, что меня еще ни разу не выдвигали?

— Знаю.

— Ах да. — Шоумак осоловело заморгал и вернулся к своей бутылке. — Кажется, я об этом уже говорил.

Уильям Дивейн сидел и спокойно наблюдал, как заполняется зал. Он не очень любил бывать в Нью-Йорке, и если бы его не выдвинули на премию, то вообще бы не приехал.

И ему не слишком-то нравился Терри Шоумак.

В посещении столицы имелся, правда, и свой плюс, но только один.

Спустя шесть часов Дивейн, по-прежнему в смокинге, пересек Барьер и двинулся пешком по ночным улицам Лонг-Айленда. Огни патрульных аэрокаров и «глаза» воздушных видеокамер тихо мигали в небе над головой, но Дивейн не позволял себе поддаться ложному чувству безопасности. Миротворческие силы не придут на помощь одинокому человеку, бредущему ночью по территории Фринджа, если с ним случится какая-то беда.

Дивейн, однако, вовсе не имел намерения доводить дело до крайности. Дважды, пока он добирался из сектора патрулирования до дома Макги, к нему приставали бандиты из Цыган Макута, завернутые в американский флаг в честь завтрашнего Дня независимости, но Дивейн попросту не обращал на них внимания. И оба раза Макуты, сами не понимая почему, покорно расступались и позволяли ему пройти.,

Над дверью Макги тускло поблескивала объективом единственная камера наблюдения. У входа стояли двое. Один держал лазерный карабин «эскалибур», второй выглядел безоружным. Ростом и мускулатурой оба могли с успехом посоперничать с поздним посетителем.

— Уильям Дивейн, — представился тот. — На встречу с мистером Макги. Он меня ожидает.

После ужина они вернулись в кабинет Макги на третьем этаже. Здесь были сплошные окна: одно выходило во внутренний двор, где размещался ресторан, второе — наружу, на Фриндж. Из третьего открывался вид на реку и ночной парад стратоскребов Манхэттена.

И это были настоящие окна, не голограммы. Фриндж за минувшие годы стал куда менее опасным местом и рассадником преступности, нежели в былые времена. Это было неизбежно: те, кто больше всего пострадал во время Большой Беды, теперь умерли, а их дети, хоть и превосходящие крутизной родителей, пребывали, в отличие от последних, в достаточно здравом рассудке. Беспорядочная пальба по всему живому, возникавшая раньше по поводу и без, нынче сделалась редким явлением, и иметь окна вновь стало безопасным.

Единственную стену без окна украшал большой американский флаг.

Над столом висела плоская любительская фотография яхты, которой когда-то владел хозяин дома.

Экран в углу был настроен на заседание правления «Электроник тайме», вторая голограмма, рядом, показывала сцены из «Ньюсборд». Эпизоды бунта — горящие машины, погромы, стычки с миротворцами — один за другим сменялись на экране.

По иронии судьбы, уличные беспорядки, приуроченные ко Дню независимости, во внутреннем мире становились все более ожесточенными, в то время как в пределах Фринджа постепенно сходили на нет. Макги видел только одно горящее здание.

— Это было восхитительное зрелище, — сказал Дивейн. — Новостные Танцоры, даже из числа номинированных, то и дело сбегали из зала во время награждения, чтобы посмотреть, как проходят бунты.

Старик рассеянно кивнул.

— Вас не огорчило поражение?

Дивейн отпил кофе с бренди, приготовленный ему Макги, и улыбнулся:

— Так, немного, говоря по правде. Награда затруднила бы мне возможность работать анонимно. Да и вообще, я редко берусь за художественные материалы. — Он задумался, может ли Макги представить себе, как сильно он хотел проиграть? Вслух же заметил: — Хотя премия сама по себе штука неплохая.

— Пять тысяч кредиток, верно?

— Это далеко не все, Макги. Лауреатам платят по более высоким расценкам. И даже не столько за работу, сколько за право поставить его имя на первой странице. За год я заработал бы в несколько раз больше премиальной суммы.

— Вам точно не обидно? Дивейн помотал головой:

— Нет. Но кто знает, что принесет будущее? Небольшой запас кредиток никогда не помешает. Макги ухмыльнулся:

— Вполне с вами согласен. Я сам за свою нелепо долгую жизнь разорялся чаще, чем хотелось бы вспоминать. — Он помолчал, потом неожиданно спросил: — Чисто из любопытства, сколько вам лет?

Дивейн даже глазом не моргнул:

— Сорок семь.

Макги покачал головой:

— Неправда. Я как-то упомянул Боба и Рея в разговоре с вами, и оказалось, что вы о них знаете. Никто из тех, кто не слышал их выступлений, не помнит о них сейчас.

Дивейн без труда вывернулся:

— Послушайте, Макги, у вас удивительно подходящий для новостного Танцора склад ума: вы всех подозреваете. На самом деле все очень просто. Я как-то проводил исследование в архивах Техасской театральной комиссии и постоянно натыкался в старых документах на имена Боба и Рея, считавшихся в то время одним из лучших комических эстрадных дуэтов.

— Пусть так. Но вы и в других случаях реагировали аналогично. Вы помните слишком многое из того, что помню я. Вы помните вещи, которые не может помнить человек не моего возраста. — Макги пожал плечами. — Так что не рассказывайте мне сказки. Я сам трижды прошел экспериментальный курс омоложения, без которого такие, как мы, давно бы загнулись. Мне просто хотелось узнать, где то же самое проделали с вами? Взять, например, вашу кожу. Ни морщин, ни складок, ни обвисания, да и суставы на руках как у мужчины во цвете лет. Кто бы ни потрудился над вами, результат меня впечатляет.

— Приятно слышать, — вежливо наклонил голову Дивейн, после чего резко сменил тему: — Я очень благодарен вам за копию проекта решения МКР снова начать стерилизацию занятых на Общественных работах. Этот материал здорово помог мне в написании статьи.

— Нисколько в этом не сомневался, — кивнул в свою очередь Макги, демонстрируя тем самым, что не настаивает на продолжении предыдущего разговора. Когда он снова заговорил, его голос звучал мрачно. — Это было глупейшим решением, Уильям. Мы близки к тому, что Миротворческие силы перестанут называть мятежи беспорядками, а назовут их восстанием. Всего лишь год отделяет нас от празднования Трехсотлетия, а Министерство возвращается к самой непопулярной мере по контролю за рождаемостью из всех, какие только видела Оккупированная Америка. У одного из моих официантов сестра была на Общественных работах. К сожалению, я не знал об этом, иначе просто заплатил бы долг и освободил девушку. К тому времени, как он обратился ко мне, было уже слишком поздно — они ее стерилизовали. И мне наплевать, что там утверждают чинуши из Министерства. Я знаю, что этот чертов якобы безвредный для организма трасформирующий вирус, который они используют, убивает людей.

Уильям Дивейн согласно кивнул:

— Должен сказать вам, что и я не жду ничего хорошего от будущего лета. Это будет плохим временем для Земли, а особенно для Северной Америки.

Макги поднялся из-за стола и подошел к окну, держа в руке открытую банку пива. Дивейн подумал, что он забыл о нем, поскольку не сделал ни глотка с тех пор, как откупорил жестянку.

— Вы в курсе, что я теряю деньги на этом ресторане и гостинице?

— Да.

— Люди считают меня богатым. — Макги фыркнул. — Фринджу нужны эти заведения, вот я и держу их. Отель предоставляет помещение для того, чтобы Макуты и Храмовые Драконы вели переговоры. Это нейтральная территория, которой они нигде больше не найдут. Ресторан — просто спокойное место, куда люди могут прийти и посидеть, зная о том, что их не побеспокоят. В пределах Фринджа, Господь свидетель, такие заведения по пальцам одной руки пересчитать можно.

Дивейн на этот раз воздержался от комментариев.

— Сам Неуловимый Трент частенько сюда захаживал. До того, разумеется, как выбрался из Фринджа и стал знаменитым. Дивейн заинтересовался:

— Вы никогда об этом не говорили. Вы его знали?

— Близко — нет. Он тогда был таким же подонком, как все остальные.

— Из этого можно выжать что-нибудь для статьи?

— Едва ли. Не берите в голову, просто к слову пришлось. Дело в том, Уильям, что в последнее время я начал отказываться от заданий Министерства. Меня уже тошнит от этой работенки. Да и раньше, честно говоря… Особенно когда задания поступали из Отделов спецопераций и технологической оценки. Как правило, они обращались ко мне, когда какой-нибудь геник вырывался из-под контроля и его надо было срочно найти и остановить. Между прочим, меня ни разу не пытались нанять, чтобы прикончить беглеца. Если один из них погибал в ходе преследования, что случалось крайне редко, заказчики оставались весьма недовольны. Сомневаюсь, что они опять решат воспользоваться моими услугами. На прошлой неделе я отказался от работы, которая… — Макги запнулся на середине фразы и искоса бросил на Дивейна подозрительный взгляд. — Не важно, это детали. Политическое дело и крайне щепетильное. Я ведь раньше никогда не отказывался от работы по политическим мотивам. Боюсь, что мой отказ их сильно разочаровал. И не удивлюсь, если их разочарование выразится в каких-то конкретных действиях. — Макги в упор посмотрел на собеседника. — Я вел записи обо всех операциях, которые проходили с моим участием по заданиям Министерства. Более того, я сохранил эти записи, хотя дважды давал подписку о неразглашении, согласно подзаконным актам сорок восьмого и пятьдесят четвертого годов.

— Вы отдаете себе отчет, мистер Макги, что, всего лишь рассказывая мне об этом, вы уже совершаете государственную измену? — тихо произнес Уильям Дивейн.

— Я готов продать свои дневники, — невозмутимо продолжал Макги, пропустив мимо ушей слова журналиста.

— Я вас внимательно слушаю.

— Мне нужны наличные.

— Сколько?

— Десять тысяч.

— В ваших материалах найдутся сенсационные факты?

— По меньшей мере один. Но и все остальное представляет собой весьма ценную информацию к размышлению. Попадается такое, о чем вы нигде больше не узнаете.

Уильям Дивейн посмотрел ему прямо в глаза и уверенно объявил:

— Продано. Так о чем там речь?

— Хорошо, — медленно произнес Макги. — Вы когда-нибудь слышали о хронокапсуле в виде шара, найденной в Швейцарских Альпах в семьдесят втором? И о парне, обнаруженном внутри?

Пассажирский шатл перенес его в Ирландию через Атлантику быстрее чем за час.

В затемненном салоне Уильям Дивейн просматривал записи Макги. Это действительно был на редкость любопытный материал, отражающий сорокалетнюю работу старика на Отдел спецопераций и другие департаменты МКР. Дивейн сильно сомневался, что заполучил полное описание всей деятельности Макги на этом поприще. Старый лис наверняка тщательно отредактировал дневники, прежде чем продать их ему. С другой стороны, Дивейн был почти уверен в том, что все купюры сделаны по чисто личным мотивам — с целью обезопасить себя и, может быть, еще кого-то из действующих лиц.

Вот только обещанная сенсационная история оказалась полной нелепицей.

Сферическая хронокапсула, якобы найденный внутри человек, особое внимание к находке, проявленное самим Генеральным секретарем, наконец, таинственное исчезновение содержимого, переданного на попечение и под охрану Миротворческим силам, — все это за милю отдавало высосанной из пальца статейкой в каком-нибудь бульварном журнальчике. Дивейн был прагматиком и не смог бы, как ни старайся, представить более неблагодарный материал, нежели тот, что попал ему в руки. Репутация журналиста будет безнадежно испорчена, если нечто подобное когда-нибудь увидит свет под его именем.

Скорее всего, историю сфабриковали, а Макги каким-то образом введен в заблуждение. Если же, что крайне сомнительно, в этом содержится хотя бы доля правды, то публиковать такой материал было бы верхом идиотизма. Дивейн миллион лет назад усвоил, что не следует простому смертному слишком сильно раздражать властей предержащих. А Шарль Эддор вызывал у Дивейна такое уважение, как мало кто из государственных деятелей со времен Алмундсен и Моро. В списке действующих политиков, кому Дивейн посмел бы доставить неудовольствие подобной публикацией, Эддор занимал последнее место.

Через полчаса полета новостной Танцор выключил ручной компьютер и откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза.

Он не закончил чтение всех записей Макги, но, если в «информации к размышлению» не окажется еще какого-нибудь неожиданного «бриллианта», по всему выходило, что он сделал неудачное приобретение.

Впрочем, его мало волновали уплаченные за материал деньги: такие покупки всегда рискованное дело, а Макги — человек честный. Дивейн без сожаления выбросил эту историю из головы и приготовился вздремнуть.

Беда в том, что мысли постоянно возвращались к бумагам Макги, что и не давало ему покоя.

Поскольку ему не удалось купить билет сразу до Дублина, пришлось сначала лететь в Белфаст и уже оттуда добираться до места назначения. На стоянке космопорта он нанял такси, дал свой домашний адрес и попытался заснуть. Путешествие из Нью-Йорка в Ирландию заняло меньше часа, такси понадобилось вдвое больше, чтобы доставить его до дома, — за триста километров к югу от Белфаста и за пятьдесят от морского побережья.

История, черт бы ее побрал, занозой засела в башке.

Дивейн закрыл глаза и честно постарался заснуть. Но уже через десять минут после начала поездки он раздраженно вздохнул, открыл глаза и включил компьютер, в растерянности обнаружив, что не знает, с чего начать.

Уставившись в светящийся монитор, он поднес трасет к виску и, задумавшись на мгновение, дал команду: суммарный анализ. Он сам не знал, что его дернуло добавить к заданию после небольшой паузы уточняющую деталь: поля замедления времени.

Он все еще продолжал считывать выдаваемую информацию, когда аэрокар приземлился в самом центре округа Корк.

Дом, казалось, вырастал прямо из склона холма, нависая над небольшим ручьем. Его стены были сложены из нетесаного камня, окна представляли собой узенькие амбразуры, да и весь он выглядел каким-то убогим и невзрачным, хотя в действительности являлся гораздо большим, чем представлялось снаружи. В противоположном конце долины виднелись развалины старого замка Килгард, в котором, как смутно припоминал Дивейн, ему когда-то довелось жить.

К дому вела полуразбитая бетонка. Ей было более ста лет, и она напоминала о тех далеких днях, когда машины передвигались на колесах, а за рулем сидели люди. Такси приземлилось. Двигатели стихли, как только аэрокар коснулся грунта. Дивейн прикоснулся монитором к счетчику, вышел и остановился в начале дорожки, ведущей к дому. У него было прекрасное зрение, и через мгновение он увидел, как мигнул крошечный огонек у фундамента дома. Это означало, что система безопасности опознала Дивейна. Он уверенно зашагал по дорожке, поднялся по ступенькам, приложил ладонь к двери и подождал, пока она откроется.

Дверь была еще одним показателем возраста дома — она не отъезжала и не сворачивалась; сделанная из прочного дуба и укрепленная полосами из нержавеющей стали, она распахнулась. Дивейн сам навесил ее в тысяча девятьсот двадцать втором году.

Он и дом построил сам, своими руками укладывая камень за камнем, более четырехсот лет назад.

Внутри автоматически зажегся свет. Жилую комнату освещала пара торшеров, переделанных из софитов, когда-то использовавшихся при съемке фильмов. Дивейн приобрел их на распродаже в Голливуде в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.

Он поднялся в спальню. Здесь начиналась маленькая лесенка, ведущая на поросшую травой площадку на вершине холма, откуда прекрасно были видны все подходы к дому Дивейна.

В подвале находились замаскированные входы в три подземных туннеля. Один из них достигал подножия холма, два других вели в противоположных направлениях. Длина каждого составляла четыреста метров, и ему потребовались десятилетия, чтобы выкопать и укрепить их.

В доме также имелись водопровод и электричество; тридцать лет назад Дивейн установил в подвале автономный генератор и постепенно отключился от энергетической системы Ирландии. Он не платил по счетам и не покупал ничего в местных магазинах.

Его доступ в Инфосеть осуществлялся через небольшую тарелку, установленную на склоне холма. Для налоговой полиции он не существовал как частное лицо и официально являлся ирландским представителем импортно-экспортной компании, зарегистрированной в Оккупированной Америке.

Насколько это было возможно, он не оставлял следов своего существования, но все равно было трудно добиться достаточной степени анонимности, и с каждым проходящим веком это становилось все сложнее.

Спальня могла бы сойти за каюту какого-нибудь английского капитана девятнадцатого века. Здесь он установил самое современное оборудование. Дивейн разделся, повесил одежду в шкаф, а на тумбочку у кровати положил оружие — карманный мазер и нож для ближнего боя.

Уже лежа в постели, в тепле и безопасности, он вдруг обнаружил, что по-прежнему не может заснуть. Через полчаса Дивейн вскочил, злясь на весь мир и на самого себя, накинул халат и снова принялся читать записи Макги.