30
Нас с Мэри поселили в комнатушку, предназначенную для одного офицера. Тесно там было как на «шведском» столе, заставленном тарелками, но мы не жаловались. На следующее утро я проснулся первым и по привычке проверил, не подобрался ли к ней паразит. Пока я проверил, она открыла глаза и сонно улыбнулась.
— Спи-спи, — прошептал я.
— Я уже проснулась.
— Мэри, ты случайно не знаешь, какой у бубонной чумы инкубационный период?
— А должна?.. Слушай, у тебя один глаз чуть темнее другого.
Я ее чуть встряхнул.
— Я серьезно, женщина. Вчера вечером я был в лабораторной библиотеке и кое-что посчитал. По моим прикидкам, паразиты напали на Россию по крайней мере на три месяца раньше, чем на нас.
— Да, я знаю.
— Знаешь? А почему ты ничего не говорила?
— Никто не спрашивал.
— А, черт! Давай вставать. Я проголодался.
Перед выходом я спросил:
— «Вопросы и ответы» в обычное время?
— Да.
— Мэри, а почему ты никогда не рассказываешь, о чем они спрашивают?
— Я просто этого не помню, — удивленно сказала она.
— Так я и подумал. Глубокий транс, а потом приказание забыть, да?
— Видимо.
— Хм-м… пора внести в это дело кое-какие коррективы. Сегодня я иду с тобой.
— Хорошо, дорогой, — только и сказала она.
* * *
Вся команда, как обычно, собралась в кабинете доктора Стилтона: Старик, сам Стилтон, начальник штаба полковник Гибси, какой-то подполковник и целая орава техников — сержантов, помощников и прочей обслуги. Недаром говорят, что без десятка солдат генерал даже высморкаться не сумеет.
Увидев, что Мэри не одна, Старик удивленно поднял брови, но промолчал. Однако сержант в дверях попытался меня остановить.
— Доброе утро, миссис Нивенс, — сказал он Мэри, затем добавил, обращаясь ко мне: — А вас у меня в списке нет.
— Я себя сам туда включил, — громко объявил я и пролез мимо него.
Полковник Гибси бросил на меня сердитый взгляд, повернулся к Старику и забурчал что-то типа «какого-дьявола-кто-это-такой». Остальные следили за происходящим с застывшими лицами, и только одна девица-сержант не сумела сдержать улыбку.
— Минутку, полковник, — Старик доковылял до меня и так, чтобы только мне было слышно, сказал: — Ты же мне обещал, сынок.
— Я забираю свое обещание. Ты не имел права требовать от меня обещаний, касающихся моей жены.
— Но тебе здесь нечего делать. У тебя нет никакого опыта в подобных делах. Хотя бы ради Мэри, оставь нас.
До этой минуты мне и в голову не приходило оспаривать право Старика присутствовать на сеансе, но неожиданно для себя я заявил:
— Это тебе здесь нечего делать. Ты не психоаналитик, так что давай убирайся.
Старик бросил взгляд на Мэри, но на ее лице не отражалось никаких чувств.
— Ты что, сынок, сырого мяса объелся? — тихо спросил он.
— Опыты проводят на моей жене, и отныне я буду устанавливать здесь правила, — сказал я.
Тут в разговор вмешался полковник Гибси:
— Молодой человек, вы в своем уме?
— А вы что здесь делаете? — Я взглянул на его руки. — Если не ошибаюсь, на вашем перстне монограмма военно-морской разведки. Есть у вас какие-то основания здесь находиться? Вы что, врач? Или психолог?
Гибси выпрямился и расправил плечи.
— Похоже, вы забываете, что это военный объект.
— А вы, похоже, забываете, что ни я, ни моя жена не служим в армии! Пойдем, Мэри. Мы уходим.
— Да, Сэм.
Я обернулся к Старику и добавил:
— Мы сообщим в Отдел, куда переслать нашу корреспонденцию.
Затем направился к двери. Мэри последовала за мной.
— Подожди! — сказал Старик. — В порядке личного одолжения, хорошо?
Я остановился, и он подошел к Гибси.
— Полковник, можно вас на минутку? Я бы хотел переговорить с вами наедине.
Полковник Гибси бросил на меня «трибунальный» взгляд, но вышел вместе со Стариком. Все ждали. Сержантский состав сохранял каменные физиономии, подполковник немного нервничал, а маленькую девицу с сержантской повязкой буквально распирало от смеха. Только Стилтон ничуть не волновался. Он достал бумаги из «входящей» корзины и спокойно принялся за работу.
Минут десять или пятнадцать спустя появился еще один сержант.
— Доктор Стилтон, командир распорядился, чтобы вы начинали работу.
— Отлично, — откликнулся тот, посмотрел на меня и сказал: — Прошу в операционную.
— Стоп! Не так быстро, — остановил я его. — Кто все эти люди? Вот он, например. — Я показал на подполковника.
— А? Это доктор Хазелхерст. Два года на Венере.
— О'кей, он остается. — Тут мне на глаза попалась смешливая девица. — Эй, сестренка, что у тебя тут за обязанности?
— У меня-то? Да я вроде как присматриваю…
— Ладно, этим теперь займусь я. Доктор, может быть, вы сами решите, кто тут нужен, а кто нет?
— Хорошо, сэр.
Оказалось, что, кроме подполковника Хазелхерста, ему на самом деле никто не нужен, и мы двинулись в операционную — Мэри, я, и двое специалистов.
В «операционной» стояла обычная кушетка, какие можно встретить в кабинете любого психиатра и несколько кресел. С потолка глядело двойное рыло стереокамеры. Мэри подошла к кушетке и легла. Доктор Стилтон достал впрыскиватель.
— Попробуем начать с того места, где мы остановились в прошлый раз, миссис Нивенс.
— Стойте, — сказал я. — У вас есть записи предыдущих сеансов?
— Разумеется.
— Давайте сначала прокрутим их. Я хочу знать, что вы уже успели.
Он несколько секунд думал, потом сказал:
— Хорошо. Миссис Нивенс, может быть, вы подождете в моем кабинете? Я позову вас позже.
Возможно, во мне еще бродил дух противоречия: после победы над Стариком я здорово завелся.
— Давайте все-таки узнаем, хочет ли она уходить, — сказал я.
Стилтон удивленно вскинул брови.
— Вы просто не понимаете, о чем говорите. Эти записи могут нарушить эмоциональное равновесие вашей жены, даже нанести вред ее психике.
— Подобная терапия вызывает у меня серьезные сомнения, молодой человек, — добавил Хазелхерст.
— Терапия здесь ни при чем, и вы прекрасно это понимаете, — отрезал я. — Если бы вашей целью была терапия, вы использовали бы не наркотики, а метод эйдетической гипнорепродукции.
— Но у нас нет времени, — озабоченно сказал Стилтон. — Ради быстрого получения результатов приходится применять грубые методы. Боюсь, я не могу разрешить объекту видеть эти записи.
— Я с вами согласен, доктор, — снова вставил Хазелхерст.
— А вас, черт побери, никто не спрашивает! — взорвался я. — И нет у вас никакого права разрешать ей или не разрешать. Записи надерганы из мозга моей жены, и они принадлежат ей. Мне надоело смотреть, как вы разыгрываете из себя господа Бога. Я ненавижу эти замашки у паразитов, и точно так же ненавижу их у людей. Она сама за себя решит. А теперь потрудитесь узнать ее мнение.
— Миссис Нивенс, вы хотите увидеть записи? — спросил Стилтон.
— Да, доктор, — ответила Мэри. — Очень.
Он явно удивился.
— З-э-э… как скажете. Вы будете смотреть их одна?
— Вместе с мужем. Вы и доктор Хазелхерст можете остаться, если хотите.
Они, разумеется, остались. В операционную принесли стопку кассет, каждая с наклейкой, где значились дата записи и возраст объекта. Чтобы просмотреть их все, нам потребовалось бы несколько часов, поэтому я сразу отложил в сторону те, что относились к жизни Мэри после 2051 года: они вряд ли могли помочь.
Первые кассеты относились к раннему детству. В начале каждой записи шло изображение объекта — Мэри. Она стонала, ворочалась и едва не задыхалась, как всегда случается с людьми, которых вынуждают возвращаться к неприятным и нежеланным воспоминаниям. И только после этого разворачивалась реконструкция событий — ее голосом и голосами других людей. Больше всего меня поразило лицо Мэри — я имею в виду, на стереоэкране. Мы увеличили изображение, так что оно придвинулось почти вплотную к нам, и могли следить за мельчайшими изменениями в выражении лица.
Сначала Мэри превратилась в маленькую девочку. Нет, черты лица остались прежними, взрослыми, но я знал, что вижу жену именно такой, какой она выглядела в детстве. Мне сразу подумалось, как хорошо будет, если у нас тоже родится девочка.
Затем выражение ее лица менялось — это начинали говорить другие люди, чьи слова сохранились у нее в памяти. Мы словно смотрели на невероятно талантливого актера, играющего подряд сразу несколько ролей.
Мэри воспринимала записи достаточно спокойно, только незаметно для других сунула свою руку в мою. Когда мы добрались до тех жутких кассет, где ее родители превратились в рабов титанцев, она сжала мои пальцы, но больше никак себя не выдала.
Я отложил в сторону кассеты с надписью «Период анабиотического сна», и мы перешли к следующей группе — от ее пробуждения до спасения на болотах.
Сразу стало ясно, что паразит оседлал ее, едва Мэри пришла в себя после анабиоза. Мертвое выражение лица — это титанец, которому незачем притворяться. Последние передачи из красной зоны были полны таких кадров. А скудность воспоминаний за этот период лишь подтверждала, что Мэри находилась во власти паразита.
Затем, совершенно неожиданно, паразит исчез, и она вновь стала маленькой девочкой, больной и испуганной. Сохранившиеся в памяти мысли путались и расплывались, но потом возник новый голос, громкий и чистый:
— Чтоб я сдох, Пит! Здесь маленькая девчонка!
Еще один голос:
— Живая?
И снова первый:
— Не знаю.
Дальше на пленке шли воспоминания о Кайзервиле, ее выздоровление и много других голосов и мыслей.
— Я хотел предложить вам прокрутить еще одну запись из того же периода, — сказал доктор Стилтон, вынимая кассету из проектора. — Они все немного отличаются друг от друга, а период для нас ключевой.
— Почему, доктор? — поинтересовалась Мэри.
— А? Нет, если не хотите, можем, конечно, не смотреть, но именно этот период мы сейчас исследуем. Нам нужно восстановить события и понять, что же случилось с паразитами, почему они умерли. Если мы сумеем узнать, что за болезнь убила титанца, который э-э-э… управлял вами, — убила титанца, но пощадила вас — тогда нам, возможно, удастся найти оружие против паразитов.
— А вы не знаете? — удивленно спросила Мэри.
— Что? Нет еще, но узнаем. Человеческая память хранит на удивление подробные записи.
— Но я думала, вы уже знаете. Это «девятидневная лихорадка».
— Что? — Хазелхерст выскочил из кресла.
— Вы разве не поняли по моему лицу? Это очень характерная деталь — я имею в виду «маску». Там, до… в смысле, в Кайзервиле мне случалось ухаживать за больными «девятидневной лихорадкой», потому что я уже переболела и у меня был иммунитет.
— Что вы на это скажете, доктор? — спросил Стилтон. — Вам приходилось видеть таких больных?
— Больных? Нет. Ко времени второй экспедиции уже появилась вакцина. Но я, разумеется, знаком с клиническими характеристиками.
— А можете вы сделать вывод на основе этих записей?
— Хм-м-м… — Хазелхерст осторожничал. — Я бы сказал, что увиденное совпадает с этой версией, но не доказывает ее.
— Какая еще версия? — резко спросила Мэри. — Я же сказала, что это «девятидневная лихорадка».
— Мы должны быть уверены на все сто процентов, — извиняющимся тоном произнес Стилтон.
— А какие еще доказательства вам нужны? У меня нет на этот счет никаких сомнений. Мне сказали, что, когда Пит и Фриско меня нашли, я была больна. А после я ухаживала за другими больными, но ни разу не заразилась. Я помню их лица перед смертью — точь-в-точь как мое на пленке. Любой, кто хоть однажды видел больного «девятидневной лихорадкой», ни с чем другим эту болезнь не спутает. Что еще вам нужно? Огненные письмена в небе?
За исключением одного раза я никогда не видел Мэри такой рассерженной и сказал про себя: «Так, джентльмены, полегче, а то она вам сейчас задаст!»
— Хорошо, я думаю, вы свою точку зрения доказали вполне убедительно. Но объясните, пожалуйста: мы считали, что у вас нет сознательных воспоминаний об этом периоде жизни, и моя проверка это подтвердила, а теперь вы говорите так, словно все помните.
— Да, теперь помню, — произнесла Мэри несколько озадаченно. — И очень отчетливо. Я не думала об этом долгие годы.
— Кажется, я понимаю. — Стилтон повернулся к Хазелхерсту. — Ну, доктор? У вас есть культура «девятидневной лихорадки»? Ваши люди с ней уже работали?
Хазелхерст смотрел на нас такими глазами, будто его только что двинули по голове.
— Работали?! Нет, конечно! Это исключено! «Девятидневная лихорадка»… С таким же успехом мы можем применять полиомиелит или тиф. Все равно что заусенец рубить топором!
Я тронул Мэри за руку.
— Пойдем, дорогая. Кажется, мы уже испортили им все, что можно.
Она дрожала, и в глазах у нее стояли слезы. Я повел ее сразу в кают-компанию и применил свое лекарство — неразбавленное.
* * *
Позже я уложил Мэри вздремнуть, присел рядом, и дождался, когда она заснет. Затем отыскал отца в выделенном ему кабинете.
— Привет!
Он бросил на меня задумчивый взгляд.
— Я слышал, Элихью, ты нашел-таки «горшок с золотом».
— Пусть лучше будет «Сэм», — ответил я.
— Что ж, хорошо, Сэм. Победителей не судят. Однако горшок оказался до обидного мал. «Девятидневная лихорадка»… Не удивительно, что вся колония вымерла вместе с паразитами. Видимо, мы не сможем воспользоваться этим открытием. Нельзя рассчитывать на то, что все обладают столь же неукротимой волей к жизни, как Мэри.
Я все понимал. При «девятидневной лихорадке» смертность среди невакцинированных землян составляет девяносто восемь с лишним процентов. Среди вакцинированных — ноль, но к нашей ситуации это не относилось. Нам нужна была болезнь, от которой помирали бы паразиты, а не люди.
— Видимо, это и не имеет значения, — заметил я. — Месяца через полтора в долине Миссисипи наверняка начнется эпидемия тифа или чумы — может быть, и то, и другое сразу.
— Если только паразиты не извлекут урок из положения в Азии и не введут жесткие санитарные меры, — ответил Старик.
Эта мысль настолько меня поразила, что я едва не пропустил мимо ушей его следующую фразу:
— Однако, Сэм, придется тебе разработать план получше.
— Мне? Я всего лишь рядовой сотрудник Отдела.
— Был. Теперь ты его возглавляешь.
— Что за чертовщина? О чем ты говоришь? Я ничего не возглавляю, да и не хочу. У меня уже есть босс — ты.
— Босс — это человек, которому дано руководить. Звания и знаки отличия приходят позже. Как ты полагаешь, Олдфилд мог бы меня заменить?
Я покачал головой. Первый заместитель Старика был, скорее, кабинетным руководителем. Он отлично справлялся с задачами, которые на него возлагались, но на «мыслителя» и стратега не тянул.
— Я никогда не продвигал тебя по службе, — продолжал Старик, — потому что был уверен: придет время, и ты сам себя продвинешь. Что и произошло. Ты не принял мое мнение по важному вопросу, навязал мне свою волю и оказался прав.
— О боже, чушь какая! Я просто уперся и заставил вас один раз поступить по-моему. Почему-то вам, умникам, так и не пришло в голову задать свои вопросы единственному настоящему эксперту по Венере в вашем распоряжении — я имею в виду Мэри. Но я вовсе не ожидал найти какие-то ответы. Это просто удача!
Старик задумчиво покачал головой.
— Я не верю в удачу, Сэм. «Удача» это ярлык, который посредственность наклеивает на достижения гениев.
Я оперся руками о стол и наклонился к Старику.
— О'кей, пусть я гений, но в эту телегу ты меня не запряжешь. Когда все это кончится, мы с Мэри отправляемся в горы растить детишек и котят. Я не собираюсь всю жизнь распекать чокнутых агентов.
Он только сдержанно улыбнулся, и я добавил:
— Пропади она пропадом такая работа!
— То же самое сказал богу дьявол, когда занял его место. Не принимай это близко к сердцу, Сэм. До поры до времени я останусь в своем кресле. Но хотел бы знать, каковы ваши планы, сэр.