История шестая
Глас

Когда я получал письма, мое лицо блестело от пота. Последние два дня стояла непереносимая жара, и такой погоды в кантонах не помнили даже старожилы. Тревожные разговоры о юстирском поте сменились пророчествами о погибшем урожае и голоде, который случится зимой. Также обсуждали пересохшие ручьи и обмелевшие реки, рост цен на продукты. В Варшбрау произошла пляска мертвецов, а еще две вроде как случились в Лезерберге в прошлом месяце. Все сводилось к тому, что конец света не за Катугскими горами и вот-вот наступит.

Серый неприметный клерк с вежливой улыбкой протянул мне два конверта и один маленький сверток.

— Вот что есть на ваше имя, господин ван Нормайенн. Что-нибудь еще могу для вас сделать?

Я покачал головой, вежливо распрощался и вышел на белую от зноя улицу маленького городка, в дне пути от Лейкчербурга, где меня уже должна была ждать Гертруда. Проповедник и Пугало торчали на остановке дилижанса, на их лицах было написано уныние. Я еще больше увеличил его, сказав:

— Мы никуда не едем.

— Как это? — тут же закудахтал старый пеликан.

— Сейчас полдень, и все рейсы отменены до вечера. По такому пеклу сдохнут не только лошади, но и пассажиры.

— Выходит, ты застрял? Темный кузнец, он, знаешь ли, на жару плевать хотел.

— Мы уже опоздали, Проповедник, — напомнил я ему. — Все опоздали.

Эту новость мы услышали, как только покинули мятежную провинцию. Кафедрального собора Лейкчербурга, столицы кантона Улье, больше не существовало. Подлый колдун Вальтер завершил то, что не получилось у него в Крусо. Во время воскресной мессы строение охватило золотое пламя, убившее всех, кто находился в злополучном здании. В том числе и кардинала Урбана. Человека, которого многие считали святым, а иные пророчили ему в будущем место во главе Риапано.

О том, что случилось дальше, мнения разнятся. Говорили, что клирики из Инквизиции затеяли бой с колдуном, но проиграли, оставив после сражения несколько разрушенных кварталов. Другие считали, что преступник пойман и дожидается своей участи в подвалах Святого Официума. Третьи — что убит.

До Лейкчербурга было далековато, так что ничего точно я не знал. Я сильно волновался за Гертруду, от нее не было вестей, а на письмо, отправленное мной позавчера, она так и не ответила, что лишь усилило мою тревогу.

Все три сообщения, которые я получил, пришли от Мириам. Два конверта с ее личной печатью и небольшой сверток. Открыв его первым, я увидел белый кружевной платок из Ветеции, в который был завернут темный клинок. Тот самый, что мы с Рансэ добыли, казалось, много лет назад.

Короткая записка гласила:

Надеюсь, он тебе пригодится.

— Зачем она его вернула? — не понял Проповедник.

— Откуда же я знаю? Наверное, считает, что так безопаснее. В Ветеции сейчас преддверие ада и некому хоронить мертвых, а жизнь стража не стоит и ломаного гроша. Она снижает риски.

— Что ты намерен делать?

— Сохранить его.

— Все равно очень странно. — Старый пеликан, как и я, не понимал мотивов поступка Мириам. — Она ведь хотела разобраться, как он действует.

— Значит, не получилось. Спрошу у нее, когда увижу.

Второе, письмо, судя по толщине конверта, большое, я вскрыл небрежно, пробежал глазами несколько строк, недоуменно нахмурился, перечитал.

— Что там? — жадно спросил Проповедник.

Я отмахнулся.

— Святой Пилорет! Да на тебе лица нет! Что там?!

— Дай мне минуту, — попросил я, и, видно, голос у меня был таким, что он не стал настаивать.

Пугало протянуло руку, прося разрешения взять послание, начало читать под завистливым взглядом безграмотного приходского священника. Я запомнил каждое слово, которое оно сейчас видело:

Дорогой Людвиг.

Раз ты получил это письмо, то скорее всего я умерла. Я написала его уже довольно давно, с отсроченной доставкой. Оно будет отправлено тебе, если я не появлюсь в «Фабьен Клеменз и сыновья» через определенный промежуток времени.

Понимаю, что это не слишком приятная новость. Даже для тебя. Верю, что ты опечален (я слишком хорошо успела изучить тебя, чтобы знать это), хотя, возможно, не готов признаться в этом даже себе. Но я опечалена куда сильнее, чем ты.

Видишь? Я все еще могу шутить. Даже из могилы.

Надеюсь, ты когда-нибудь вырастешь и поймешь, что я была права в некоторых вопросах. И принимала жесткие решения не ради себя, а во благо Братства.

У меня осталось несколько незаконченных дел, и я опять же надеюсь, что ты сможешь завершить их.

Если откровенно, я пытаюсь извиниться. Хотя, как подозреваю, это выглядит довольно неуклюже. Пока я была жива, мне не позволяла этого гордость. Впрочем, стоит быть честной хотя бы с собой — не гордость, а банальный страх. Ну теперь-то мне точно нечего бояться. Бумага все стерпит.

Мне правда жаль, что вышло так, как вышло. Ты — мой предпоследний ученик. Я сразу увидела в тебе силу, дар и упрямство. В четыре года ты уже был достаточно одарен. Представь себе, не только Иосиф умел находить людей для Братства. Когда тебе исполнилось пять, я пообещала твоей матери, что возьму тебя в ученики. Обычно так поступают родственники, пускай и настолько дальние, что в них почти нет похожей крови. Потом начался юстирский пот, и я потеряла тебя из виду на какое-то время. Пока Иосиф не привел в Свешрикинг маленького оборвыша, в котором я с трудом узнала сына белошвейки. Ты рос, я наблюдала за тобой и, поверь, гордилась тем, что видела.

Жаль, что в итоге вышло не так, как я планировала. Я никогда не хотела стать твоей матерью и была, наверное, чересчур жестоким учителем, допустив ряд ошибок. Но в результате моя жестокость дала возможность тебе вырасти, выжить, многому научиться и стать тем, кем ты являешься сейчас — одним из лучших.

Да. Да. Я вновь пытаюсь извиниться. И вновь неудачно, как я понимаю? Прости меня и за это.

Сейчас я даже немного жалею, что так поступила с тем картографом. Возможно, стоило подождать. Но я слишком боялась последствий, и эту ошибку уже не исправить.

А еще я хочу извиниться за Ганса. Я знаю, что вы дружили с самого начала. Мне не нравилось, что он все больше уводит Кристину от той цели, что я для нее приготовила. И я предложила ему сделку. Он проверит кое-что для меня, и, если дело выгорит, я отпущу девочку с ним. И не стану мешать. С тех пор от него никаких вестей, и подозреваю, что я стала невольной причиной его исчезновения. Если это так, я не хотела причинить боль ни тебе, ни Кристине. Надеюсь, вы оба простите меня когда-нибудь.

К сожалению, даже у магистров, пускай они и прожили больше сотни лет, есть дар любого обычного человека, и имя ему — ошибка. За свою жизнь я совершила их достаточно. Но, право, не буду превращать мое прощальное письмо к тебе в исповедь зловредной старухи.

Напоследок хочу попросить тебя о большом одолжении. Пожалуйста (видишь, какие слова я знаю), приглядывай за Альбертом. Во всяком случае, первое время. Он последний, кого я пыталась воспитать. И очень надеюсь, что смогла избежать тех промахов, что допустила с тобой и Кристиной. У мальчика, возможно, большое будущее, нужно всего лишь помочь ему встать на крыло.

На этом, пожалуй, все.

Мириам

— Мириам умерла, — наконец сказал я Проповеднику. — Она знала мою мать и вроде была очень дальней родственницей. И она отправила Ганса к монастырю каликвецев. Это если вкратце.

Он оттянул окровавленный воротничок и пробормотал:

— Пожалуй, мне потребуется некоторое время, чтобы переварить эту информацию.

— Не тебе одному.

Я смотрел, как воробьи купаются в небольшой лужице возле колодца, оставшейся от пролитого ведра, и не верил, что ее больше нет. Не верил так же, как в прошлом году, когда она сообщила мне о том, что наступает время уходить. Не верил, даже когда мы встретились в Арденау, и она выглядела больной, сама на себя не похожей.

Удивительно, как жаль, что ее больше нет, хотя раньше казалось, что мне на это плевать. Жаль тех потерянных возможностей, что у нас могли бы быть и которые мы упустили в силу своего упрямства, гордости, взаимных обид и нежелания договориться.

Я довольно долго просидел, думая о том, что случилось. Затем негромко прочитал письмо Проповеднику.

— Но ведь есть шанс, что твоя учительница просто не успела остановить послание, и оно ушло к тебе?

— Есть, — не стал отрицать я. — Но она всегда отличалась большой скрупулезностью. В особенности если дело касается таких важных писем. Мириам бы из кожи вылезла, но появилась вовремя, лишь бы я не прочитал этого, пока она дышит со мной одним воздухом.

— Надо молиться Господу и надеяться на чудо.

— Помолись за меня. Я что-то не в настроении.

— Мне кажется, ты единственный на свете, кто еще слушает мое ворчание. Так что, боюсь, толк от моих молитв точно такой же, как ждать молока от курицы. А что в третьем письме?

Я вскрыл очередной конверт и увидел сбивчивый, торопливый и так не похожий на ее почерк.

Людвиг!

Я получила твое письмо с тем, кто изображен в той книге. Император Константин! Что же. В свете того, что откопала я, это неудивительно. Нечто подобное, если честно, я и подозревала.

Итак, я нашла кое-что интересное в Водяной библиотеке. Дожи те еще ублюдки и вставляют мне палки в колеса, но не подозревают, что они у меня как жернова на мельнице моего отца.

Под контролем.

Они пытались не пустить меня в архивы времен раннего христианства, пока я не стала выкручивать им причинные места, обещая на их плешивые головы соль, серу и смолу вкупе с молниями.

Но к делу.

Разумеется, ты помнишь наш ночной разговор в Арденау. Я перерыла целые этажи старых книг и древних свитков, порядком наглотавшись проклятой пыли, для того чтобы найти подтверждение тем фактам и понять, что же случилось на самом деле в то далекое время.

Я давно не была так сильно разочарована, поскольку не нашла ничего интересного ни в одной из хроник. О Константине написано много, но совсем не то, что я желала бы прочесть. Тогда я сменила тактику и решила просмотреть книги, посвященные его легионам. И здесь мне повезло. Ты даже не представляешь, как я была довольна.

Светоний Тарквилл, личный секретарь Домициана Траяна, являвшегося одним из друзей императора и легатом четырнадцатого Стремительного легиона, написал интересный труд, посвященный походам на север. Называется он «Центурионы императора». В конце приводятся письма чиновников из Солезино, тогда столица империи называлась Риева, к своему господину Траяну. Большинство из них касалось законов, снабжения и приказов для легиона, но встречались также те, в которых пересказывались придворные слухи и сплетни. Одно из них меня заинтересовало.

Я не стану тебе цитировать его полностью, оно слишком объемно. Скажу лишь то, что узнала, и поделюсь своими предположениями.

Письмо касалось Ивойи. Точнее, его таинственного исчезновения. Он был с Константином несколько лет, как раз с тех самых пор, как привез останки его отца — Аппия — с востока хагжитской пустыни. Говорили, что император благоволил ему и слушался советов, хотя во дворце милтийца не любили и боялись. Он был нелюдим, странен и жесток. Но затем между ними пробежала кошка. Константин охладел к своему помощнику и внезапно начал уничтожать то, что основал еще его дед, император Август. Речь идет о прообразе Братства и тех, кого потом стали называть стражами.

Ивойе это не нравилось. Так что никто особо не удивился, когда в один прекрасный день милтийца не оказалось во дворце, и никто не знал, что с ним случилось. Он был одним из первых, но не единственным, кто пропал, не угодив императору.

Но вот что интересно и что заставило меня буквально впиться в эти бумаги. Траян явно был наблюдательным человеком и намекнул, что Константин приобретает все больше черт, свойственных Ивойе: «Часто он улыбается как мильтиец, ходит и даже, как и тот, принял обет молчания во славу Господа». Кстати, он соблюдал его до самой смерти, отчего был сразу же причислен к лику святых. У него появилась привычка жить ночью, а спать днем. Император полюбил то, что не любил ранее. Начиная от пеших прогулок и заканчивая разными, в основном восточными, блюдами. Он стал ценить власть пуще прежнего и принялся расширять свою империю на север, хотя раньше его эта идея не слишком-то вдохновляла.

Тогда меня озарило. В молодости я слышала непопулярную теорию одного профессора истории из Савранского университета. Он доказывал, что Константин, которого мы часто считаем одним из отцов-основателей стражей, сразу после прихода к власти перестал интересоваться начинаниями своего деда и практически задушил изначальное Братство. А затем внезапно изменил свое мнение.

То есть, по сути дела, поступил так, как этого хотел Ивойя. Он всячески поддерживал нашу организацию, и в провинциях, страдающих от темных душ, росла любовь к Константину.

Понимаешь, куда я веду? Ведь это же лежит на поверхности, Людвиг!

Ивойя приезжает с окраин хагжитской пустыни с останками сына императора Августа. Август умирает при загадочных обстоятельствах спустя недолгое время. Константин восходит на Орлиный трон и приближает к себе милтийца. Возможно, в благодарность за щекотливые услуги, что тот оказал (убийство деда темным кинжалом!). И частенько прислушивается к советам своего нового вельможи, который с каждым годом становится все более влиятельным.

Константин возвращает на короткое время язычество, зажимает Братство. Они с Ивойей ссорятся, и вот о последнем больше ни слуху ни духу. А Константин начинает меняться, становится во многом похожим на своего бывшего советника. Вновь возвращает христианство, дает Братству свободу и даже учит его членов, как создавать знаки и фигуры, убедив всех, что это господь ниспослал ему откровение. И, как я подозреваю, лет через пятнадцать — двадцать после этих событий (ну если судить по тому, что Константин пришел к власти, когда ему не исполнилось и двадцати, а на последних прижизненных изображениях ему около сорока) у него появились темные клинки.

Спрашивается — что случилось? Куда делся Ивойя? Почему Константин изменился и его мнение стало диаметрально противоположным по принципиальным для него вопросам? Ответ у меня лишь один, пускай он и звучит невероятно.

Ивойя стал Константином. Думаю, что он убил душу императора и занял его тело, избавившись от своего прежнего. Теперь у него была полная власть и все возможности для осуществления своего плана.

Он, наверное, с самого начала хотел открыть врата на территории, занятой людьми. И осуществил бы это уже давно, если бы наши коллеги из прошлого его не остановили. Я не знаю причин, по которым он появился снова в нашем мире, но уверена, что мильтиец всеми силами пытается завершить начатое полторы тысячи лет назад.

Мы стражи, все наше развитие было нужно ему лишь как одно из звеньев в его планах. Спасать мир от темных душ — не та цель, которую он уготовил нам. Я, как выяснилось, так же наивна, как ты. Ему нужны были наши клинки для того, чтобы, когда они вберут в себя достаточно силы, перековать их и превратить в темные. Ему удалось создать два кинжала (а может, и не два!), и, подозреваю, в раннем Братстве смогли узнать, куда делись стражи и их оружие.

Понять, во что он их превратил!

И дни Константина, или Ивойи, если тебе угодно, несмотря на его могущество, были сочтены. Братство прошлого как-то справилось с ним, погрузив на многие столетия в сон, из которого он недавно восстал.

Сейчас меня терзают лишь три вопроса, на которые я не знаю ответа. Первый — каким образом мильтиец вернулся и где он был все эти годы? Второй — сколько темных клинков осталось ему до завершения плана? И третий — как во всем этом замешаны светлые кузнецы? Ведь кто-то же ковал нормальные клинки для Братства! И делал это, как я понимаю, еще со времен молодости Августа.

Общались ли семьи кузнецов с Ивойей? Знали ли они о нем? А он о них? Не они ли научили стражей, как его победить?

Вопросов куда больше, чем я думала…

Следующие две строки были зачеркнуты чернилами так густо, что невозможно было их прочесть. Возможно, там были еще какие-то ее размышления, но, перечитав написанное, Мириам сочла их глупыми, не важными или же отвлекающими от основной мысли письма. Внизу этих каракуль было совсем немного текста.

Времени у меня очень мало. В Сароне уже свирепствует юстирский пот, на юге Ветеции появилось несколько заболевших деревень, и дожи собираются перекрыть границы. Я выезжаю сегодня же и надеюсь успеть проскочить до того, как мир покатится в пропасть. Точнее, он уже катится, мне остается лишь вовремя спрыгнуть.

Подробности расскажу, когда мы встретимся.

Мириам

— Подробности расскажу, когда мы встретимся, — прошептал я.

Было странно читать эту строчку после предыдущего письма, уже зная, что мы не встретимся.

Никогда.

Дилижанс отправился поздно вечером, и я оказался единственным пассажиром. Возниц было трое, двое сидели на козлах, их товарищ расположился на крыше, с арбалетом в обнимку.

— Лихие времена, господин, — сказал мне один из них, забирая плату. — На дорогах творится не пойми что. То иные людей убивают, то люди людей, а то и вовсе какая-то нечисть выползет. Шесть дней назад экипаж моего дружочка разграбили до основания. Пассажиров порезали, как свинок, а лошадок угнали. И знаете, господин, лошадок вот как-то даже жальче. Хорошие животинки, смирные и сильные. К карете обученные. За каждую можно было по два флорина срубить у знающих людей.

— Будем надеяться, что твоих лошадок не уведут, — с иронией сказал я, и вся троица перекрестилась.

— Не приведи Господь, — с чувством произнес старший. — Отправляемся.

Проповедник уже сидел внутри, Пугала нигде не было видно, и старый пеликан чуть нервничал из-за этого.

— На соседней улице час назад произошло убийство. Закололи заезжего скорняка. Сочли, что он Вальтер и собирается распространить юстирский пот в городе. Прикончили прежде, чем разобрались. Ну не придурки ли?

— Пугало, надо полагать, в гуще событий?

— Оно в последнее время какое-то странное.

— В смысле?

— Ну когда ты в последний раз видел от него какую-нибудь идиотскую шутку? У него теперь такое же чувство юмора, как у бревна. И еще оно зыркает на звезды.

Дилижанс двинулся, а я поднял брови, требуя объяснить.

— Ну, когда ты спишь, оно всю ночь стоит у окна и таращится. А когда мы останавливаемся не под крышей, так просто лежит и дырку в небесах сверлит, словно ему оттуда должны прислать человеческой печенки.

— Довольно необычное для него времяпрепровождение. Сильнее я бы удивился, если бы ты сказал, что оно любуется цветами.

— Слава Господу, его котелок еще не настолько съехал. Ты считаешь, что Мириам права? Ну, в своих домыслах о темном кузнеце.

— Права.

Он округлил глаза:

— Вот так вот безапелляционно?!

— Безапелляционно? Когда ты успел набраться подобных словечек?

— Твоя ведьма сыплет ими, как исповедник прощениями. Так что? У тебя, как я вижу, нет никаких сомнений.

— Устал сомневаться. — Я посмотрел в окошко, видя, что мы выехали из города на тракт. — Все, что она написала, укладывается в общую картину того, что известно нам от законников. Ивойя, которого усмирили стражи, но не смогли уничтожить, вновь среди нас. Мы знаем, кто он такой, и это хорошо для понимания происходящего, друг Проповедник. Но, увы, этим знанием его сложно остановить.

— Его вообще нельзя остановить, — проворчал он. — Ты всадил ему пулю в грудь. Это убило бы даже лошадь. Но в итоге у тебя теперь нет пальца, в Лейкчербурге погиб Урбан, неизвестно, что стало с Гертрудой, а этот милтийский хрен скорее всего захватил булыжник, над которым так чах кардинал. Знаешь, что это означает?

Я мрачно ответил:

— Что ему осталось лишь прикрутить камень к уже выкованной заготовке. Если верить словам Руджеролло, тут и получится десятый, и последний, кинжал.

— Сие приводит нас к мысли, что апокалипсис, настоящий, между прочим, а не тот, о котором бабки талдычат в каждой деревне, когда у них дурное настроение, случится в ближайшую пару недель. Святая Дева Мария! Хочешь не хочешь, а порадуешься, что уже мертв и тебя не коснется ни саранча, ни сера, ни зубы черта.

Я рассмеялся:

— Гляжу, ты стал смотреть на «жизнь» чуть позитивнее.

— Не тебе же одному бегать по миру как восторженному щенку. Я жутко боюсь, Людвиг, — внезапно серьезно сказал он. — За всех вас. За тебя, да и за твою ведьму тоже. За все человечество. Будут те, кто переживет юстирский пот. Но, клянусь ключами Петра, который так и ждет, когда он откроет передо мной златые врата, если здесь появятся демонические врата… Поблизости нет ангелов, и никто не сможет сдержать темные легионы. Люди обречены, но пока даже не знают об этом. Не сходят на исповедь, не получат отпущения грехов и попадут в ад, который будет вместо королевств и княжеств. По мне, так это ужасно страшная перпр… пере… перспектива.

Мне оставалось лишь согласиться. Он во всем прав, и не ему одному было страшно.

Тут же некстати вспомнился Ганс, монастырь и… Мириам. Она нашла способ избавить Кристину от ее любви. Знала, что у него есть шанс не вернуться от каликвецев. Но, похоже, даже не догадывалась о причинах, которые приводят к исчезновению не в меру любопытных стражей. Моя мудрая учительница так и не поняла, что светлый кузнец, которого она искала, был буквально у нее на глазах. И тут же я невольно порадовался, что Кристина не узнала, кто является истинной причиной всего случившегося. Той искрой, что породила пламя, убившее моего друга и искалечившее ее душу, в конце концов приведя мою бывшую напарницу к закономерному итогу.

— Как ты думаешь, какую страну он выберет? — Проповедник вытянулся на жестком сиденье.

Мне понадобилось какое-то мгновение, чтобы понять, что старый пеликан спрашивает о месте, где, по моему мнению, Ивойя попытается открыть врата в преисподнюю.

— Если бы я знал, то уже был бы там, ожидая, когда он появится.

— Одного пальца тебе явно недостаточно, — веско произнес он. — Оставь это опытным людям, Людвиг.

— Уже оставил. Но, судя по новостям, в Лейкчербурге опытные люди потерпели поражение. Я не имею ни малейшего понятия, где это может случиться. В том же заброшенном монастыре в Дискульте или на рыночной площади Виона. А может, Ивойя отправится через Хагжит в Солнечную крепость Мильты и отомстит за какие-то свои прошлые обиды.

— Так что? Получается, нам не предотвратить этого?

Не хотелось его расстраивать.

— Мы сделаем все возможное, чтобы худшее не случилось.

Он выглядел усталым и несчастным.

— Нас всего трое, Людвиг. И один из троих перепуганная душа, которая слоняется за тобой из-за собственных бед, а другой — кровожадный придурок с дурным чувством юмора. Не слишком-то хорошая армия для сражения с самым могущественным колдуном в истории. Братство умыло руки. Законники не спешат исправлять то, что сотворили. Церковь… это сила, но после смерти Урбана я даже в них сомневаюсь.

— Есть еще Гертруда.

— Угу. Я, как и ты, волнуюсь за нее. Но она — не воин против Ивойи. Даже она. Хартвиг был надеждой для всех нас. Но теперь… — Проповедник развел тонкими руками. — Как победить зло без оружия, которое когда-то нашли стражи прошлого?

— Или им его кто-то подсказал. Не знаю, Проповедник. Но одно могу сказать точно — все люди смертны. Их можно убить. Даже таких, как Ивойя. Надо лишь знать, как это сделать.

Сам того не ожидая, я снова достал письма Мириам, словно рассчитывая найти между строк спрятавшуюся от меня истину. Секрет. Способ остановить человека, который куда дольше был императором Константином, чем сам Константин.

Проповедник следил за мной украдкой, слушая шелест бумаги, и наконец выдал:

— Научи меня читать.

— Вот это номер. — Я сперва решил, что он шутит. — Ведь я предлагал тебе это еще семь лет назад. Ты отбивался и кричал, что тебе никакая наука не нужна. Ты и так знаешь наизусть все нужные книги.

— Я же не думал, что задержусь здесь на такой срок.

— Хорошо. Для меня это не сложно.

— Ну… — Он был польщен. — Если не сложно, то, коли Бог даст, давай после того, как ты разберешься с темным кузнецом, мы этим займемся.

— Чего тянуть? Начнем прямо сейчас.

— Сейчас? — с ужасом переспросил он.

— Ну да. Раз апокалипсис грядет и дней у нас довольно мало, не вижу причин откладывать все на завтра. — Я взял письмо Мириам, которое не было зашифровано. — Смотри. Это первая буква всеобщего алфавита. Звучит как «эуф».

Дилижанс останавливался в трех городках, но, кроме меня, в него так никто и не сел. Я слышал, как ругаются возницы из-за отсутствия клиентов и на каждой остановке спорят, стоит ли рисковать ехать в следующий пункт или лучше дождаться утра. Но в итоге решали не нарушать расписание и отправлялись дальше.

Внутри было темно, окно открыто, но прохлады это не добавляло. Я дремал, и снилась мне лишь Гертруда да золотое пламя, что сжигает ее. Раз за разом, с сотнями различных вариантов. После каждого я просыпался на несколько мгновений, видел напротив себя бледную фигуру Проповедника и снова засыпал под раскачивание экипажа.

Проснулся я ближе к утру из-за того, что едва не упал на пол, подлетев на лавке. Дилижанс трясло и подбрасывало на каждой кочке, и он не ехал, а летел.

Я открыл дверь на ходу, выглянул наружу. Небо уже было ярким, но солнце еще не встало, отчего мелькающие с двух сторон деревья казались словно вырезанными из черной бумаги. Возница длинным кнутом нахлестывал четырех лошадей, подгонял их криком. Двое его товарищей пропали.

Я перелез к нему. Он подскочил от ужаса, в первое мгновение не узнав меня, затем едва не сполз по скамейке от облегчения и тут же вновь щелкнул кнутом, не обращая внимания на то, что животные все в мыле.

— Что стряслось?

— Проспали все, господин! Иные! Чертовы твари! И Клоба, и Явека утащили! Я одного, желтоглазого огрел, и лошадки вынесли.

— Осади коней. Не ровен час, падут от усталости. На своих двоих от иных не ускачешь.

Он послушался, однако по-прежнему стучал зубами и косился на темный лес. Я обнажил палаш, положив его поперек колен, хотя и не думал, что кто-то появится. Похоже, не только Вулхо решил начать охотиться на людей, чуя смерть, ползущую с юга.

Так мы и ехали до тех пор, пока в небо не поднялось солнце.

Лошадям дали отдых, возница суетился вокруг них, вытирал шкуры, бормотал что-то ласковое. Затем сказал мне:

— Мой последний рейс. Доеду до Лейкчербурга, и к черту.

Мы стояли на окраине какой-то деревушки, недалеко от луга с рыжими, безмятежными коровами, слыша, как журчит вода в мелкой речушке с песчаным берегом. На горизонте белела горная цепь, проходящая через центральные кантоны.

Всадника, скакавшего по той же дороге, по которой мы приехали совсем недавно, я увидел издали. Он гнал свою лошадь, ведя за собой вторую, запасную, тоже под седлом.

Я не узнавал его, пока он не подъехал к нам и не остановился. Приветливо кивнул мне, и я ответил ему тем же.

Человек с круглым, располагающим к себе лицом, без особых примет.

Рудольф. Молчаливый поверенный кардинала ди Травинно. Он был в той же простой дорожной одежде, в которой я увидел его в первый раз больше года назад в Риапано.

— Понимаю, что наша встреча не случайна.

Он улыбнулся, но глаза его были холодны, как и всегда. Затем достал из седельной сумки бумагу с печатью, нагнувшись в седле, протянул мне.

Людвигу ван Нормайенну, стражу Братства.

Следовать за подателем сего для срочной встречи в Люнреве. Не мешкать.

Кардинал ди Травинно

— Скупые слова, которые мало что объясняют. — Я сложил бумагу, отдал ему обратно.

— Что там накалякано? — спросил Проповедник, но я отвечать не стал.

— Надо полагать, ты нашел меня через «Фабьен Клеменз и сыновья».

Рудольф снова улыбнулся теперь уже дружелюбнее, одобряя мою догадку, и указал на вторую лошадь, как становилось понятно, специально подготовленную для меня.

— Мне надо в Лейкчербург.

Он отрицательно покачал головой. Мне приказывали. Вполне вежливо, но не возникало никаких сомнений, что это был именно приказ.

Люнреве, город на западе кантона Ульс, второй по размеру после Лейкчербурга. Ехать до него полдня. Судя по тому, как помощник кардинала гнал лошадь, были причины торопиться.

На первом же курьерском посту мы поменяли коней. Мой молчаливый спутник всего лишь показал бумагу от Церкви, и нам без всяких вопросов выдали все, что требовалось.

На всех почтовых станциях для нас были подготовлены свежие лошади, и путешествие проходило быстро. Слуга ди Травинно не общался со мной, выступая лишь в роли провожатого, обязанного проследить, чтобы я доехал туда, где меня ждали. Я не знал причин такой спешки, но вполне мог догадаться, что она связана с темным кузнецом.

Заминка произошла лишь у Гаста — реки такой широкой, что здесь не было никаких мостов и тракт связывала паромная переправа.

Паром только что отошел, и пришлось ждать около сорока минут, пока он разгрузится на том берегу и вернется. Рудольф оставил лошадь у коновязи, сел в тени небольшого, просевшего от старости домика паромщика, сорвал травинку, сунул ее между зубов, надвинул фирвальденскую шляпу с желтым пером себе на глаза.

В это время появилось Пугало.

Сперва оно ходило неподалеку, по колено в темной, зацветшей у берега воде, разглядывая свое зловещее отражение. Затем подошло ко мне. Оно игнорировало помощника кардинала, пока я не обратился к нему со словами, что паром вот-вот пришвартуется. Только после этого Пугало посмотрело на моего спутника и столкнулось с ним взглядом.

Тот уже был на ногах, выхватив из висевшей на бедре желто-серой сумки, сшитой из лошадиной кожи, кинжал с сапфировой рукояткой.

— Апостолы и все их чудеса! — ахнул Проповедник, отшатываясь.

Времени удивляться тому, что он может видеть Пугало и носит кинжал стража, у меня особо не было. Я собирался встать между ними, когда — Рудольф поднял левую руку, обращенную ко мне открытой ладонью. Вполне понятный жест, просящий не вмешиваться.

— Черта с два! — сказал я ему. — Оно со мной.

Посланник кардинала недоверчиво поднял брови, посмотрел на одушевленного более внимательно и, решив что-то для себя, убрал клинок обратно в сумку. Плечи Пугала расслабились, а его костлявая лапа соскользнула с полированной рукоятки крестьянского серпа.

Паром ткнулся в берег, и они разошлись в стороны, точно бойцовские псы, вдруг передумавшие сражаться. Рудольф как ни в чем не бывало взял лошадь под уздцы. Я сделал то же самое, осторожно проведя свою по не слишком надежным мосткам. Пугало забралось последним, расположилось на широком носу, всей своей позой с выпрямленной спиной показывая, что мы его больше не интересуем.

Посланник Церкви заплатил за переправу, встал, прислонившись к борту, глядя холодными глазами на пушистые облака, и между его бровей появилась глубокая складка раздумий.

— Людвиг, что, черт задери, тут происходит? — театральным шепотом вопросил Проповедник, когда мы были на середине реки и паромщики стали сильнее налегать на ворот, борясь с течением. — У него кинжал! И он видит Пугало!

— Он видит и тебя. А также слышит.

Старый пеликан с подозрением уставился на Рудольфа, и тот равнодушно улыбнулся ему, подтверждая правоту моих слов.

— Иисусе! — буркнул Проповедник. — Слава Богу, что я умер не голым. Слишком много людей разглядели бы мой позор.

— Кинжалы стражей запрещены всем, кроме Братства, — сказал я. — А ты не один из нас. Мне придется рассказать магистрам о том, что я видел.

Рудольф равнодушно пожал плечами. Его это совершенно не беспокоило.

У Люнреве не было высоких оборонительных стен, так как город располагался на трех больших островах в Борском озере и соединялся с берегом одним длинным мостом, укрепленным шестью опорными бастионами.

Издали он выглядел красивым, а из-за отражений в воде казалось, что плывет над облаками, точно небесный град.

Когда мы подъехали к мосту, Пугало решило не продолжать с нами путь. Оно все еще игнорировало присутствие Рудольфа. Одушевленный сел на берегу, показывая, что его куда больше занимает, как рыбаки чинят порванные топлунами серебристые сети, чем наши дела. Проповедник покричал ему, но это оказалось бесполезно. Страшила даже не пошевелился.

Мы миновали очередь на въезд, и стражники на первом бастионе пропустили нас без проволочек. Рудольфа они прекрасно знали и кланялись ему, словно рядом со мной был герцог, путешествующий инкогнито.

Улицы первого острова оказались узкими и запутанными. Я здесь никогда не был, так что старался не отставать от провожатого. Серое внушительное здание времен первых лет независимости Ульса — простой фасад, без каких-либо украшений и статуй, — находилось напротив небольшой конторы «Фабьен Клеменз и сыновья» и недалеко от центральной городской церкви. Кованые ворота были закрыты, но, когда Рудольф подъехал к ним, двое расторопных слуг, появившихся словно бы из ниоткуда, пустили нас внутрь.

Я увидел на ступенях белую тонкую фигурку, ощутив одновременно и счастье и облегчение, бросился к ней, обнял. Гера была целой и невредимой, если не считать опаленных бровей.

— Думал, с тобой что-то случилось. Ты получала мои письма?

— Нет. Я только приехала вместе с Романом.

Рудольф прошел мимо, скрылся за дверьми, на которых лишь сейчас я увидел знак Святого Официума. Посланник ди Травинно дал понять, что свою часть работы он сделал.

Спустя десять минут я и она уже находились в выделенных для нее апартаментах, которые, следует заметить, совершенно не соответствовали моему представлению о том, что должно быть в центральном представительстве Инквизиции в городе. Сад с цветущими розами, располагавшийся во внутреннем дворике, и прекрасные статуи, посвященные житиям святых, лишь усиливали впечатление, что я нахожусь по меньшей мере в доме благородного человека.

Гера, радостная от того, что мы встретились, сперва выслушала мой рассказ о спасении законницы, затем, хмурясь, прочитала письма Мириам.

— Как не вовремя! — Она на миг прикрыла глаза ладонями. — Так жаль. Ты даже не представляешь себе. Без нее Братство будет уже не тем, что прежде.

— Вполне представляю. Но жалеть о случившемся станем, если справимся с Ивойей. А если нет… то скоро печалиться будет некому. Что случилось в Лейкчербурге? Ты успела? Слухи ходят самые невероятные.

— Успела. — Она чуть нахмурилась. — Твой друг цыган получил письмо и начал действовать. Потом с неба свалилась я. Но Урбан решил не прятаться и камень тоже не прятать, чтобы темный кузнец пришел. Местное отделение инквизиции было наготове, вместе с ними три каликвеца и один волшебник с патентом, не считая меня. Собрали все имевшиеся силы, находившиеся в данный момент в городе. Роман и я убеждали кардинала, что главное, чтобы камень не попал в руки человека, напавшего на него в Крусо, но старик оказался упрямый. Он даже не стал писать в Риапано, решив справиться самостоятельно.

— Самонадеянно.

Я чувствовал злость из-за того, что он мертв. Я спасал ему жизнь дважды, и в итоге кардинал все равно не избежал гибели, да еще из-за своего упрямства отдал в руки Ивойи глаз серафима.

— Он просто не боялся. — Гертруда поглаживала фазанье перо на своем берете. — Порой отсутствие страха и слепая вера приводят совсем не к тому результату, которого мы ждем. Мы с Романом решили, что силой отберем у него камень. Вдвоем мы бы справились с его магией. Но его высокопреосвященство окружил себя каликвецами, и мы не стали рисковать. Ждали удобного момента и приказа из Риапано, куда Роман отправил срочное письмо. Наступило воскресенье, Урбан не стал останавливать запланированную мессу. А потом пришел этот человек. Я даже ничего не почувствовала, Людвиг! Просто внезапно вокруг все вспыхнуло. Роман выжил только потому, что выпрыгнул в образе ругару через витражи. Все остальные, а их было много, превратились в головешки.

— Кольцо Пугала вновь помогло?

— Помогло. И привлекло к себе его внимание. Он узнал меня. Хотела бы я сказать, что оказала ему достойное сопротивление, — произнесла она горько. — Но противостоять ему — это все равно что хлестать травинкой демона. Никакого толку. Я просто сбежала, поджав хвост, прежде чем он подошел настолько близко, чтобы пробить мне голову своим кузнечным молотом. Ивойя не оставил мне никаких шансов добраться до тела Урбана.

— Я слышал, что город сильно пострадал.

— Очень. Особенно улицы вокруг кафедрального собора. Когда кузнец вышел из горящих развалин, его уже ждали инквизиторы и каликвецы. Они даже продержались против него чуть больше минуты. Великое достижение. — Гера приложила пальцы к вискам. — Не-по-ни-ма-ю, Синеглазый. В нем столько силы… Если кто с ним и мог бы справиться, то только София. Всех остальных он просто стер в порошок.

— София в Темнолесье. И в дела людей она вмешиваться не будет. Кузнец больше не считает нужным скрывать свое присутствие. С камнем Урбана он соберет последний кинжал, и уверен, что его уже никто не сможет остановить.

— Я все равно не могу понять. Зачем человеку это делать? Ради мести? Но ему не хуже нас известно, что те, кто придет в наш мир, не пощадят и его.

— Мне трудно судить, Гера. Но, наверное, он знает, что делает. Ивойя задумал это полторы тысячи лет назад и вряд ли отступит. Один раз его остановило Братство, но тогда у них был кто-то вроде Хартвига, а теперь у нас никого нет. Что думают клирики?

— В растерянности. Они не ожидали такого напора. Но приехал ди Травинно, и у него есть идеи, как справиться с кризисом.

— Я думал, он в Риапано, рядом с Папой.

— Многие так думали. Но он здесь.

— И зачем ему ты и я?

— Он не говорил. Скоро узнаем.

Но узнали мы не скоро. Нас пригласили лишь к вечеру. Пришел Роман, крепко пожал мне руку, улыбнулся Гере.

— Ждали капеллана Папы. Теперь все в сборе. Поспешим.

Во внутреннем дворике, среди крупных алых, цветущих розовых кустов стоял стол, за которым сидели двое клириков.

Один в белой просторной одежде с муаровым поясом кардинала. Дородный, с тремя лоснящимися подбородками, на которых росла неаккуратная щетина. Было видно, что глава церковных архивов кардинал Дженаро ди Травинно уже некоторое время не следит за тем, как выглядит. По красным глазам и усталому, потному лицу становилось понятно, что его заботят куда как более важные дела, чем внешний вид.

Второй, высокий старикан с белыми волосами, с пурпурной фашьей капеллана Папы, тоже был мне знаком. С отцом Лючио мы встречались в Риапано. Он был голосом Папы и одним из самых влиятельных людей нашего мира.

Они оба слушали негромкий доклад отца Марта, стоявшего перед ними.

За спиной кардинала, на маленькой табуреточке сидел Рудольф, изучавший плывущие по небу, подсвеченные заходящим солнцем облака. Казалось, разговор его совсем не занимает.

Услышав наши шаги, клирики прекратили беседу. Инквизитор легко склонил голову, показывая, что приветствует меня. Затем поздоровался с Герой, с которой он не был знаком.

— Сын мой, рады вас видеть в добром здравии, — от имени всех присутствующих сказал кардинал. — Печально лишь, что мы встречаемся при таких обстоятельствах. Уничтожение кафедрального собора в Лейкчербурге — это серьезный удар по вере в то время, когда все добрые христиане должны сплотиться в своей любви к Господу. Тьма надвигается с юга, и лишь молитва и чистая душа смогут победить ее.

— Хватит, Дженаро! — с некоторым раздражением попросил отец Лючио. — Не уподобляйся Урбану. Он допустил ту же ошибку, счел, что молитва и чистая душа защитят его от темного кузнеца. Следовало забрать у него камень, еще когда он был епископом.

— Я приставил к нему Романа, но даже мой человек не смог его укротить.

— Моя вина, — склонил голову цыган. — Его высокопреосвященство считал, что исполняет волю Создателя. Отговорить его не представлялось возможным. А решить проблему силовыми методами вы мне не позволяли до самого последнего момента. Когда я получил от вас письмо, его высокопреосвященство был уже несколько часов как мертв.

— Избавь нас Господь от тех, кто думает, что исполняет Его волю! — проворчал капеллан Папы, и на лице Рудольфа появилась веселая улыбка.

— Я говорил с госпожой фон Рюдигер. Из ее слов следует, что вы более чем в курсе того, чем опасен темный кузнец, — промолвил кардинал.

— А сколько вы надеялись держать это в тайне? — Отец Лючио хмурил лохматые белые брови. — Еще тысячу лет? Возможно, так бы и случилось, если бы он вдруг не появился, как черт из сундука. Помнишь, что я тебе сказал, когда все завертелось в Шоссии? Проще удержать раскаленный уголь на языке, чем подобную тайну.

Кардинал, которого отчитывали, как мальчишку, лишь смиренно вздохнул, хлопнув пухлыми ладонями по своему объемному, заколыхавшемуся животу:

— Поздно жалеть.

— Поздно. Хотя вот этих бы я наказал. — Он показал на нас с Герой. — Риапано запретил Братству заниматься этим! Искать кузнеца. Магистры согласились. Но вы сунули свой нос не в свое дело! А когда узнали то, что могло бы помочь Церкви, действовали в одиночку! Если бы не ваша глупость, кузнеца убили бы уже в Дискульте.

— Простите что вмешиваюсь, отец Лючио, но боюсь, что случилось бы то же самое, что в Лейкчербурге, — промолвил отец Март. — Вы не успели бы туда. А силы, которыми располагал на тот момент Билеско, были недостаточны, чтобы остановить его.

— На ваше счастье, Папа и вся консистория это понимают. Я привез их благословение.

— Этого явно мало, — хмуро бросил Роман, вцепившись крючковатыми пальцами в свой ремень.

Капеллан сурово посмотрел на цыгана:

— К тебе тоже будут вопросы. То, как ругару прыгает по улицам с подпаленной шерстью, видело слишком много народу. Мне неприятно, что я узнаю о твоей новой сути самым последним. Отец Март, изучите нашего общего друга и представьте мне всеобъемлющий доклад.

Инквизитор сухо кивнул, без всяких эмоций посмотрел на своего коллегу. Роман в видавшем виды плаще пилигрима хладнокровно пожал плечами. Его перспектива проверки ничуть не смущала. А быть может, он сомневался, что она состоится, когда мир балансирует на краю пропасти.

— Ваше высокопреосвященство. — Я воспользовался возникшей паузой. — У вашего поверенного помощника кинжал стража. Вы прекрасно знаете закон…

— Сын мой, — перебил меня кардинал. — Если вы думаете, что я не в курсе, то ошибаетесь. Но если считаете, что я буду отчитываться перед вами, то ошибаетесь вдвойне. Просто поверьте, что Рудольф имеет право носить клинок точно так же, как и вы. Он служит Церкви бескорыстнее многих других. И по воле Господа порой оказывает услуги, с которыми не всегда могут справиться стражи, не нарушая своего устава. Так что оставьте. Сейчас, клянусь Спасителем, не до такой ерунды. Но раз уж вы привлекли мое внимание, то давайте сделаем то, ради чего вас сюда пригласили.

Он постучал толстым пальцем по столу, точно дятел, пытавшийся добыть личинку из ствола дерева.

— Будьте любезны. Отдайте то, что прислала вам госпожа фон Лильгольц.

Они все смотрели на меня, и только Рудольф продолжал улыбаться.

— И что же, по-вашему, она мне прислала?

— Хватит валять дурака, молодой человек! — в раздражении негромко стукнул ладонью отец Лючио. — Темный клинок, который сделал этот еретик! Нам что, силой его у тебя отнимать?!

Гера легко коснулась моего плеча, показывая, что упираться не имеет смысла, лишь спросив:

— Как вы узнали?

— Госпожа фон Лильгольц сильно интересовалась темным кузнецом. Настолько сильно, что дожи Ветеции сочли нужным прислать нам обеспокоенное письмо. Риапано еще со времен Виона просил их примечать тех, кто будет любопытствовать на темы, являющиеся тайной Церкви. — Кардинал ди Травинно двумя пальцами взял темный клинок. Передал его Рудольфу. Тот небрежно убрал его в свою сумку и вновь сел, улыбаясь уже довольно.

— Посылка проходила через «Фабьен Клеменз и сыновья»…

— Гертруда, не будьте настолько наивны! Вы вправду считаете, что конфиденциальность распространяется на тех, кого берет под контроль Церковь? Как вы думаете, каким образом мы отлавливаем большинство колдунов и заговорщиков прежде, чем они успевают что-то сделать? У нас с этой компанией взаимовыгодное сотрудничество. И они сразу же сообщили нам, что в посылке. Мы просто не успели ее изъять, вы оказались быстрее.

— Теперь клинок будет уничтожен? — спросил я.

— В свое время.

— И когда оно наступит, ваше высокопреосвященство?

— Понимаю ваше беспокойство, господин ван Нормайенн. Вы знаете, на что способна эта железка, и вполне здраво опасаетесь, что ее могут использовать так же, как в Шоссии. Даже священнослужители. Но в таком случае и я имею право предположить, что страж может поступить аналогично. Клинок будет сломан. Клянусь Господом. Но пока он может пригодиться, ибо является одним из двух кинжалов императора Константина. А так как другой уничтожили много лет назад, у нас остался лишь этот. Новые работы Ивойи, по мнению Рудольфа, не годятся.

— Для чего? — Гертруда сложила руки на груди.

— Это все, что я могу рассказать. Сын мой, спасибо за вашу помощь. Вы можете идти. А вы, магистр, нам все еще нужны.

— Пусть он останется, ваше высокопреосвященство, — попросил отец Март. — Я за него ручаюсь. Лишний страж нам не помешает.

Отец Лючио, на которого посмотрел кардинал, не слишком охотно сказал:

— Я не против. Все готово, Роман?

— Да.

— Он сопротивлялся?

— Как всегда. Говорит, что мы приперли его к стенке и не даем вести дела. Я привел аргумент, что, если у нас не получится остановить Ивойю, он сможет вести дела лишь с мертвецами.

— Весомый аргумент, — оценил капеллан Папы. — Значит, он поможет. Нам нужна и ваша помощь, госпожа фон Рюдигер. Отчего-то магия кузнеца не действует на вас. И, возможно, ваше присутствие будет не лишним.

— Присутствие где?

Старикан посмотрел на меня блеклыми глазами:

— Неужели непонятно? Мы собираемся прикончить это отродье. Что с каликвецами?

— Тридцать божьих воинов готовы выступить по первому же сигналу. И около ста пятидесяти инквизиторов.

— Достаточно ли этих сил?

— Вполне хватит, чтобы измотать и отвлечь его, — что-то быстро подсчитав, заверил отец Март. — Я поведу…

— Ты никуда никого не поведешь, — безапелляционно заявил отец Лючио, и в его дребезжащем голосе теперь тяжело звякала сталь. — Риапано еще нужна твоя голова. Будешь управлять, но не лезь под золотое пламя. Это понятно?

Инквизитор покорно склонил голову, не смея спорить.

— Простите, что вмешиваюсь, — вновь влез в разговор я. — Но вы знаете, где он?

— Нет, — просто ответил кардинал.

— Значит, предполагаете, в каком городе появится кузнец?

— К сожалению, Господь и это скрывает от наших глаз.

Я едва не чертыхнулся в присутствии князей Церкви.

— Тогда каким образом можно остановить человека, если вы даже не знаете, где того искать?

— Вся надежда на него, — кардинал махнул пухлой рукой в сторону Рудольфа. — Он, по милости Божьей, обладает разными талантами и способен почувствовать, когда темный кузнец начнет открывать врата. Нам остается лишь дождаться сего темного дня и молить Господа о помощи.

Пугало стояло у окна и не шевелясь зачарованно смотрело на звезды, словно пыталось увидеть в них откровение. Проповедник сидел на полу и делал вид, что дремлет.

— У меня такое впечатление, что я разговариваю не с могущественными людьми, а с детьми, играющими в тайны. Ну ладно. Предположим, только предположим, что Рудольф действительно почувствует открытие врат. Таланты у людей встречаются разные. Тот же Хартвиг тому примером. Но черт меня побери, если я вообще понимаю, что они станут делать потом.

Гертруда тяжело вздохнула:

— Я тоже ничего не понимаю, и меня бесит недосказанность. Но ди Травинно уверен в своих словах. И поверь мне, этот человек, несмотря на то что он похож на ленивого обожравшегося кота, никогда ничего не оставляет на волю случая.

— Обзывать одного из самых могущественных кардиналов котом в доме с пыточными подвалами по меньшей мере безрассудно, — не открывая глаз, произнес Проповедник.

— Займись лучше делом. Продолжай учить буквы, — внесла она здравое предложение. — Глядишь, и прочитаешь свое первое евангелие.

— Пока я прочитал только три слова. И все неприличные. Пугало написало их углем на стене местной кухни. — Он довольно улыбался. — Хотя, конечно, больше чтения меня увлекает святая вера присутствующих здесь слуг Церкви. Они считают, что этот странный Рудольф облегчит им жизнь. Но ведь темный кузнец уже откроет врата. Не поздно ли дергаться?

— Еще над этим я голову не ломала.

— Ты так равнодушна, словно речь идет об убийстве мухи, а не о гибели человечества.

Гера посмотрела на него с удивлением:

— Тебя больше устроила бы истерика со слезами?

Он тут же вскинул руки:

— Вот только слез не надо!

— Тогда перестань жаловаться на то, как я выражаю свои чувства.

— Но вопросы-то я задавать могу? Вот, например, если Ивойя вдруг сочтет, что лучшее место для врат в Золяне. Туда же добираться пару месяцев! Или в Сарон! Долгое путешествие, ведьма. Да еще теперь, когда там смерть отбросила серп и взялась за цеп. По мне, так силы, решившие в третий (заметьте это!) раз попытаться прикончить паскудного кузнеца, немного запоздают. Прибудут аккурат к тому моменту, когда пара тысяч легионов бесов уже устроят вечеринку и купание в реках из людской крови.

— Как мы доберемся туда вовремя? Меня также заботит подобный вопрос, Проповедник. Я предпочитаю карету, летящую по воздуху.

— Но это же колдовство! — возмутился он.

— Добро пожаловать в реальный, волшебный мир, — улыбнулась она.

— Но клирики! Они же…

— Как и все люди, пользуются тем, что удобно и надежно. Мы можем гадать до бесконечности и не узнаем до тех пор, пока это не произойдет. Слова лишь прах.

Пугало на мгновение отвлеклось от созерцания неба, посмотрев на Гертруду с задумчивым одобрением.

— Кстати, насчет праха. — Проповедник вновь принял позу дремлющей гаргульи. — Мне бы очень не хотелось, чтобы вы превратились в нечто подобное. Имеет ли смысл попросить вас оставить спасение будущего человечества другим? В конце концов, вы уже пытались.

Я переглянулся с Гертрудой.

— Проповедник. Нельзя убежать от смерти, — сказала она ему. — Если у Ивойи все получится, то мы проживем лишь лишнюю неделю, или месяц, или год. И, умирая, оба будем знать, что, возможно, могли все изменить, но не сделали этого.

— Людвиг, ты тоже так считаешь? У нее хотя бы есть защита, но я не вижу у Пугала большого желания выточить колечко из ребра Романа для тебя.

— Не собираюсь оставаться в стороне.

— Ага. Не успокоишься, пока он не заберет у тебя все оставшиеся пальцы. Очень умно! У вас вроде как любовь. На кой черт он нужен тебе дохлым, Гера? — Он попытался манипулировать ею. — Отговори его.

— У меня не получится, Проповедник.

— Ну, тогда мне остается лишь молиться за вас. И ждать неизбежного.

Ждать пришлось долго. Неделя сменялась неделей, начался август, а мы все еще торчали в Люнреве, ожидая божьего откровения, как это называл Проповедник, при этом усмехаясь.

Мы с Герой облазили весь город и даже нашли четыре темные души. Охота на них развлекла нас на какое-то время. Еще по вечерам мы катались на лодке вокруг островов, сидели под старыми каштанами на Золотом мысу — выступающей части крупнейшего острова, где был разбит большой парк… Мы давно так долго не были вместе, наслаждались этим и делали вид, что не помним о том, ради чего мы здесь.

Капеллан Папы отбыл в Риапано, кардинал ди Травинно каждый вечер закатывал пиры, которые он называл скромными ужинами. Роман часто составлял нам компанию по вечерам за бутылкой вина или пропадал в «Фабьен Клеменз и сыновья», рассылая корреспонденцию в разные княжества. Отец Март проводил время в посте и молитве, лишь иногда попадаясь мне на глаза.

Рудольф все дни торчал в трапезной. Усевшись на лавке, он клал ноги в ботфортах на стол и, щурясь, отстраненно изучал разноцветные витражи да фрески, пока те не меркли с приходом ночи. Порой он мне кивал, но чаще попросту игнорировал. Пугало, которое иногда бродило вместе со мной, его тоже больше не интересовало. А одушевленный делал вид, что личный посланник кардинала здесь и вовсе отсутствует.

Проповедник ныл, лазил везде, где было хоть что-то похожее на бордель, и учился читать. Надо сказать, у него неплохо получалось, как я и думал с самого начала. С памятью у старикана, знавшего наизусть достаточное количество святых книг, все было в порядке. Он легко выучил алфавит и уже мог читать по слогам на всеобщем. В один из дней он разобрал на стене фразу, оставленную для него Пугалом: «Проповедник — старый козел». Возмущению души не было предела, и следующие два дня он дулся на всех, глядя на мир волком, пока не поклялся, что научится еще и писать, чтобы отомстить страшиле.

Жизнь текла на фоне тревожного ожидания и все более мрачных новостей, приходящих с юга. Юстирский пот продвигался на север и на запад. Пробиваясь через выставленные кордоны, пожирая города и деревни. Тысячи беженцев покинули свои дома, надеясь спастись от болезни и разнося ее все дальше и дальше. Сине-черные трупы лежали в домах, на улицах и трактах, привлекая к себе нежить.

Основная часть Братства отправилась в те края, борясь с темными душами, которых день ото дня становилось все больше и больше. Стражи не успевали решать одну проблему, как появлялась новая. Сообщения, которые приходили Гертруде от магистров, были одно хуже другого. По меньшей мере пятнадцать из нас перестали выходить на связь, оказавшись где-то в сердце зон, зараженных юстирским потом. Исчезли в том числе Львенок, Натан и Альберт, и мы беспокоились о них, надеясь, что известий от них нет лишь потому, что во многих городах по причине эпидемии «Фабьен Клеменз и сыновья» приостановили свою работу.

Иные существа выбирались из глухомани и тайных берлог, собирались в отряды и пытались очистить землю от тех, кого они считали захватчиками. Где-то у них это получалось, где-то нет, но общее положение вещей не радовало.

А люди, вместо того чтобы сплотиться, потеряли голову. Бежали, молились, готовились к смерти, сами искали ее. Разумеется, было полно таких, как Святые братья очищения, — фанатики и те, кто отказывался от веры предков или вовсе придумывал свою, ведя за собой новых сторонников. Подлецы сбивались в банды, армии разбегались, вчерашние писцы или купцы вдруг решали, что, чтобы защититься, надо нападать и убивать тех, кто просто проходит мимо. Убийства никогда никого не удивляли, смерть — обычное дело на дорогах, но сейчас она приобрела масштабы бедствия.

Обыватели хватали все, до чего могли дотянуться, пили, жрали, совокуплялись, пускали кровь, превращая ее в целые реки, спеша «пожить» напоследок, судорожно цепляясь за отведенные им судьбой последние месяцы, а то и недели.

С каждым днем плохих новостей приходило все больше, и они становились все хуже и невероятнее, словно всеми вдруг овладело безумие. Повсюду вспыхивали бунты, стычки, войны. Сменялись правители. И это было только началом. Юстирский пот даже не дошел до При и Катугских гор, гуляя на юге, оставляя богатые города княжеств на следующий год.

В конце концов я попросил Романа сделать перерыв и не посвящать меня в то, что происходит за пределами Люнреве. Проповедник заявлял, что от того, что творится вокруг, совсем не хочется жить.

Наше с Герой время тянулось бесконечно долго и бежало со скоростью штормового мартовского ветра. И с каждым днем я чувствовал, что оно вот-вот закончится.

Так и случилось.

Отец Март поймал нас на ступенях, когда мы собирались отправиться на очередную прогулку. Я увидел у него в руках меч, который когда-то принадлежал брату Курвусу.

— Началось. — Он сказал об этом так спокойно и естественно, словно речь шла о весеннем паводке. — Вы не передумали?

— Нет, — ответила Гера, дождавшись моего кивка.

— Господи Боже мой, — перекрестился Проповедник. — Он уверен?

— Тогда жду вас внизу через две минуты. Поторопитесь! — Инквизитор ушел стремительным шагом, прямой как палка, и полы его простой серой рясы волновались при каждом шаге, точно море в шторм.

— Держись, пожалуйста, рядом со мной и не лезь вперед. Обещай. — Гертруда обняла меня.

— Обещаю.

— Я с вами, — вызвался Проповедник и, видя наши удивленные взгляды, неловко пояснил: — Ну не всегда же мне отсиживаться в стороне. К тому же как будто каждый день происходят такие события. Мое любопытство на этот раз пересиливает мое чувство самосохранения. Ты идешь, шляпа?

Пугало, стоявшее поодаль и не спускавшее с нас глаз, отрицательно покачало головой, резко развернулось, направившись прочь.

— Ну, по крайней мере у одного из нас есть разум, — с иронией произнесла Гертруда.

— Эй! Ты ли это?! — крикнул ему вслед Проповедник. — Неужели пропустишь такое зрелище и останешься?!

Но то не обернулось и захлопнуло дверь в нашу комнату.

— Ну и черт с тобой. Потом не проси, чтобы я тебе что-нибудь рассказал!

Во дворе нас ждала уже знакомая троица. Роман нервничал, и это было видно по глазам, сменившим цвет, ставшим глазами иного. Отец Март что-то негромко говорил Рудольфу, и тот, слушая внимательно и напряженно, кивал.

Из-за плеча помощника кардинала ди Травинно торчала длинная потертая рукоятка широченного меча, набалдашник которой был сделан из огромного звездчатого сапфира размером с мой кулак. На поясе висел зловещий темный кинжал, тут же приковавший наши взгляды.

— Это все наше воинство? — спросил я.

— Остальные прибудут из других городов, Людвиг. Они уже получили приказ. — Отец Март вышел через калитку.

— Надеюсь, они принесут святые реликвии. Та, что спасла всех в Крусо, очень бы пригодилась.

— Сейчас она в Флотолийской республике, помогает бороться с юстирским потом. Для нас бесполезна. Темный кузнец с десятью кинжалами неуязвим для Святых Даров.

— Как вы можете это знать? — нахмурилась Гертруда.

— Он знает. — Инквизитор показал на Рудольфа, и тот грустно улыбнулся.

— Ивойя открывает врата? Где?

— Каварзере. Солезино. — Роман широко шагал через площадь.

Я рассмеялся. Такую шутку могла преподнести лишь жизнь. Все вернулось на круги своя. Туда, где началось. Солезино, столица Империи, место рождения и смерти императора Константина. Место, где Александр нашел и вернул к жизни темного кузнеца. Город, почти уничтоженный землетрясением и предыдущей эпидемией юстирского пота. И теперь в него пришла новая напасть.

— Сколько часов туда добираться? Мы успеем?

— Будем на месте через десять минут. Чтобы врата полностью открылись, требуется пара часов. Так что успеваем.

Я присвистнул. Покрыть сотни лиг за несколько минут! Слышать подобное было невероятно.

Еще более удивительным стало, когда Роман, не колеблясь, вошел в «Фабьен Клеменз и сыновья». Здоровенный вышибала с переломанным носом не задал ни одного вопроса. Даже с кресла не встал, в котором сидел, постукивая себя по ладони маленькой отполированной дубинкой.

Клерк с незапоминающимся лицом, неприметным, как у всех сотрудников этого заведения, появился на звяканье колокольчика, посмотрел на нас с неприязнью, поджав губы.

— Пришло время, — сказал ему Роман.

— Ты выкручиваешь мне руки, инквизитор.

— Не валяй дурака, Фабьен. Руки тебе выкрутили много лет назад, когда ты захотел вести дела и просил разрешения. Мы тебе его дали. Теперь ты просто возвращаешь долги. Хватит мяться. Время дорого.

Человек, именем которого была названа контора, покорно вздохнул:

— Куда вам?

— Солезино.

«Клерк» молча развернулся и ушел в подсобку. Роман, не дожидаясь приглашения, двинулся за ним.

Я попал в святая святых, месте, где хранились деньги клиентов, посылки и письма. Во всяком случае, я так думал раньше. На деле же это был короткий коридор, самой примечательной вещью в котором оказались швабра и ведро с грязной водой.

— И только? — разочарованно пробормотал Проповедник, явно ожидавший увидеть желтые столбики дублонов, флоринов и грошей.

Человечек снял с пояса ключ, отпер окованную медью дверь в дальнем конце коридора. Мы вошли в круглую комнату, в которой сильно воняло козлятиной, а все стены, пол и потолок были обиты серыми, белыми, черными и коричневыми козьими шкурами.

— Правила знаете? — У Фабьена Клеменза глаза были желтыми, выпуклыми, с вертикальными зрачками, что дало повод Проповеднику перекреститься и чертыхнуться одновременно. — Тогда восьмой выход слева.

Он ушел, закрыв за собой дверь.

— Демон. — Даже Гертруда была впечатлена. — Вы знали, отец Март?

— Узнал пару недель назад, но пока не успел свыкнуться с этой мыслью.

— Фабьен можно сказать что перебежчик. Иногда он оказывает услуги Церкви. Все довольно сложно объяснить за пару минут. — Роман посмотрел на Рудольфа, дождался кивка. — Наберите в грудь воздуха и не дышите без моего приказа.

Мы сделали, как попросил цыган, и по комнате внезапно разлился лютый холод. Он обжег кожу, нос, уши. И мизинец, которого у меня больше не было, снова заболел. Я посмотрел на Гертруду, увидел иней на ее светлых бровях и ресницах, понял, что точно такой же у меня в бороде и усах. А затем все закончилось.

— Выходим.

Коридор на этот раз оказался длинным и заваленным какими-то ящиками, пахнущими грибами и сыром. Я насчитал по десять дверей с каждой стороны. Роман толкнул восьмую слева, и мы попали в зал, где за стойкой стоял все тот же клерк.

— Выход там. Часть ваших уже прибыла. Остальные появятся в ближайшие две минуты.

— Я остаюсь, — с сожалением сказал нам Роман. — Следует присмотреть за мастером Клемензом. Не хотелось бы, чтобы он нарушил обязательства и пригласил своих сыновей.

Клерк мрачно посмотрел на цыгана:

— Я не люблю импровизаций. Можете быть спокойны, инквизитор.

— Поверил бы тебе в любое время, но не после того, как ты провел Ивойю. Удачи, господа. Берегите себя.

Рудольф вышел первым, мы последовали за ним, чувствуя взгляд демона в образе маленького сутулого человека.

На улице нас ждали два десятка инквизиторов в серых рясах и шестеро монахов с красными веревками вместо поясов. Все вооружены, многие молились. Из дверей «Фабьен Клеменз» все время появлялись новые.

— Где? — коротко спросил отец Март.

Рудольф показал, что ему требуется время, чтобы понять это.

— Будет бойня, — сказала Псу Господнему Гертруда. — Вы это понимаете?

— Понимаю, — ответил тот. — Каждый из нас готов умереть во славу Его. Наши смерти не важны. Если что-то получится, то только у него.

Он кивнул на помощника ди Травинно.

— Кто он такой? — спросил я, но отец Март только плечами пожал:

— Меня не поставили в известность, однако кардинал вполне доверяет его силам.

Рудольф снял шляпу, и теплый ветер растрепал его светло-соломенные волосы. Он осматривался, и мне показалось, что нюхал воздух.

С воздухом действительно было что-то не то. Он пах влажными гниющими листьями, горькими специями и сладковатой мертвечиной, отчего першило в горле. Да и с освещением тоже творилось черт знает что. Был почти полдень, но солнце висело низко и светило так слабо, что бледный, красноватый свет окрашивал город зловещими оттенками крови.

Я смотрел на Солезино, снившийся мне в кошмарах последние два года, и не чувствовал ничего, кроме пустоты.

Город был мертвее, чем в тот день, когда я покидал его вместе с Шуко. Большинство домов разрушено землетрясением. Людей выкосила прошлая эпидемия, жилым был лишь центр, все остальное так и стояло заброшенным. Огромное облако птиц кружило в небе, и было оно настолько высоко, что я мог рассмотреть лишь мелкие черные точки.

Рудольф махнул рукой в сторону пустырей.

— Там руины дворца Константина, древний форум, ипподром и цирк, — тихо сказала мне Гертруда.

Я кивнул, подтверждая ее слова, а Проповедник, испуганно жавшийся к стене здания, проронил:

— Ублюдок страдает по прошлому.

— Ну, с Божьей помощью, — отдал приказ отец Март, и мы отправились туда, где находился темный кузнец.

Лошадей у нас не было, так что шли пешком, часто переходя на бег. Несколько отрядов продвигались по разным улицам, чтобы встретиться потом возле развалин.

Мы оказались в компании, возглавляемой Рудольфом. Кроме нас с ним шли десять молчаливых каликвецев, от которых исходила такая сила, что у меня по коже то и дело пробегали мурашки.

Отец Март руководил инквизиторами и вел их по более широким улицам, планируя выйти к цирку с южной стороны, отрезав кузнецу путь к отступлению.

Гертруда держалась рядом со мной, дышала тяжело из-за постоянного бега, иногда ругалась, сплевывая вязкую слюну. В красноватом свете ее лицо казалось потусторонним, с обострившимися чертами и глубоко запавшими глазами. Улучив момент, она сказала мне:

— Останься, не ходи.

— Ты говоришь это теперь? — удивился я.

— Я думала, что у них есть план, Людвиг. Что мы можем хоть на что-то повлиять. А по сути они просто будут кидать в бреши людей, отвлекая его внимание, надеясь, что Рудольф совершит чудо. Сегодня я не верю в чудеса. Останься.

— А ты?

— Возможно, я смогу закрыть двух или трех из них от золотого огня.

— Значит, и я с тобой. Не оставлю тебя одну.

Она сильно сжала мне руку.

Мы шли переулками, мимо искореженных болезнью трупов, пробирались через завалы.

Гулкий, леденящий душу рев разнесся над Солезино. Ревело само небо. От этого звука, казалось бы разъедающего кости, хотелось зарыться в землю. Облако птиц, висевшее над городом, струями дождя хлынуло на улицы.

Первая пара пролетела над нами, укрыв тенью улицу, и я увидел, что это крылатое нечто, больше всего напоминающее огромные, покрытые мехом шары с зубами.

— Предвестники! — крикнул кто-то сзади.

Каликвецы сожгли первого демона, и он лопнул в воздухе, оставив после себя желтый серный дым. Второй развернулся и рухнул на нас.

Запели хоралы, голубым вспыхнула церковная магия, останавливая нечисть из ада. Все больше и больше демонов падало на город. В основном южнее, там, где отец Март вел основной отряд, но и на нас вполне хватало адских отродий.

— Они чувствуют, куда мы идем! — крикнула мне Гера. — Пытаются задержать!

Предвестники бросались попарно или по трое, ревя и клацая зубами. Каждый, размером почти с корову, пикировал сверху, стремясь зацепить кого-нибудь из людей. Монахи, отражая атаки, медленно продвигались вперед. Один из демонов вылетел из проулка, его пасть щелкнула, перекусив пополам дородного мужчину в черной рясе.

Другой демон, летя низко, едва не задевая брюхом землю, пронесся совсем близко, и я ударил его палашом. Клинок глубоко вошел в плоть, рукоятка вырвалась из моей покалеченной руки. Гера метнула в оружие ослепительной молнией, и адское отродье, все в сетке голубых разрядов, упало на землю.

Я едва успел схватить колдунью, подняв в воздух, прыгнул вместе с ней в сторону, когда следующая крылатая тварь ринулась прямо на нее. Рудольф смело встал на пути предвестника, и широченный, сверкающий серебром меч описал в воздухе дугу, разрубив исчадие ада на две половины.

Мы потеряли еще одного монаха, но продвинулись до середины улицы, которую почти затянуло желтым удушливым туманом, едко пахнущим серой. Магия Геры, темная и зловещая, звучала грубым барабаном в церковном хорале волшебства клириков. Сейчас я оказался самым бесполезным и беззащитным среди них.

Было сложно сражаться в этом густом мареве, люди кашляли, били вслепую в тени, с воем проносящиеся мимо. Кажется, смерть забрала еще кого-то, и я начал понимать, что до развалин мы просто не доберемся. Демонов, которые слетелись, чтобы защитить открывающиеся врата, стало слишком много.

Рудольф появился из клубов дыма, положил Гертруде руку на плечо, потянул за собой. Я, вытирая рукавом слезящиеся глаза, бросился за ними. В лицо мне ударила чья-то горячая кровь, я споткнулся, слыша, как матерится Проповедник, и внезапно очутился возле сломанной двери, ведущей в дом.

— А как же они?! — воскликнула Гертруда, но посланник кардинала лишь покачал головой, настойчиво махнув рукой, прося следовать за ним.

Монахи выполняли свою задачу, отвлекали внимание демонов, давая возможность ему идти дальше. То, что Рудольф вытащил нас с улицы исключительно по доброте душевной, не вызывало сомнений.

— Не надо, Гера, — попросил я, видя, что она собирается вернуться и помочь. — Каликвецы обучены сражаться с ними. А у нас своя задача. Ивойя ждать не будет.

Она опустила плечи, соглашаясь со мной.

Мы прошли через дом, насквозь пропахший зловонием разлагающих трупов. И я подумал, каково было клирикам знать, что они в Солезино, городе, где разразилась новая эпидемия юстирского пота. В отличие от нас, стражей, монахи в любой момент могли подхватить заразу.

Мы вылезли через окно второго этажа, спрыгнули вниз, в пустынную подворотню, слыша, как по городу гремит магия. Мчались переулками, прячась под балконами, когда в небе мелькали темные тени. Проповедник побежал вперед, дважды заранее предупреждая нас о демонах, появившихся на соседних улицах.

Наконец мы забрались так далеко, что очутились на заросших барбарисом пустырях, среди старых, торчащих из земли обожженных кирпичей времен Империи. Останки построек, некогда прекрасных вилл и дворцов, залитые все тем же красноватым светом, походили на кладбище.

Впереди высились стены невероятного цирка, в котором мы с Шуко когда-то уничтожили жемчужную тварь, убившую Рози. Рудольф коснулся моей руки, указал на него, серьезно кивнул. Глаза его оставались холодными и спокойными.

— Надо полагать, темный кузнец там, — тихо промолвила Гера.

Еще одна насмешка судьбы. Не знаю уж которая по счету. Мне снова придется оказаться на огромной арене, где когда-то умирали гладиаторы и львы рвали первых христиан по воле молодого императора Августа.

Вход, через который мы с Шуко в прошлый раз заходили, был затянут темной, неприятно вздувающейся субстанцией, похожей на ту, что растеклась после того, как я уничтожил проклятый горн. Я не знал другого пути в цирк. Но Рудольфа не смутила внезапная преграда. Убрав клинок в заспинные ножны, он направился вдоль бело-желтых стен, через кустарник и чертополох, распугивая одичавших коз.

Возле упавшей на землю, расколотой на пять частей мраморной колонны, символизирующей победу императора Марка Ульпия, он остановился, показав нам на черную нишу, почти невидимую из-за скрывавших ее кустов ежевики. В два счета расчистил путь и первым юркнул в темную пропасть. Мы с Герой пролезли через узкий лаз, спрыгнули вниз — невысоко, но тут было очень темно, и в руках колдуньи замерцал огонек, разогнавший мрак настолько, чтобы стало понятно, что мы находимся в коридоре со сводчатым потолком, выложенным все тем же узким, обожженным красным кирпичом.

— Здесь держали воинов и зверей перед боями, — сказал я, замечая темные ниши, в которые никто не заходил больше тысячи лет.

Наши шаги были тихими, так как вокруг лежала вековая пыль и песок. Первая лестница, ведущая наверх, оказалась обрушена. Для того чтобы дойти до второй, нам потребовалось больше десяти минут, спустившись на этаж вниз и пройдя через череду мрачных залов.

Когда посланник кардинала поставил ногу на первую ступеньку, я остановил его, спросив:

— Мы не будем ждать помощь?

Он с сожалением покачал головой. Времени не было.

Мы поднялись в верхний коридор. Впереди, в арке, мерцал алый свет.

Слыша, как Проповедник молится, я пошел следом за моими спутниками. Рудольф остановился, не выходя наружу, поднял руку, прося не спешить.

На первый взгляд арена оставалась пуста. Никакого адского пламени, серы и что там еще должно быть перед тем, когда у легионов демонов появится возможность беспрепятственно проникать в наш мир.

— А где врата? — недоуменно нахмурилась Гертруда, оглядывая местность.

Помощник ди Травинно указал на то, что находилось прямо напротив нас, на самой верхней, очень далекой трибуне, выше которой были только арки со статуями великих императоров прошлого.

Всего лишь дерево. Маленькое, тонкое, совсем молодое, с хлипкими веточками и едва распустившимися листочками, которые с такого расстояния показались мне серыми.

— Это?! — с недоверием в голосе спросила она.

Он серьезно кивнул.

— Где же ваш бог, раз он допускает такое?! — прошептала Гера, и Рудольф посмотрел на нее хмуро, с неодобрением.

— Его можно уничтожить? — спросил я. — Срубить? Сжечь? Есть способ?

Поколебавшись, он коснулся двумя пальцами темного кинжала, висевшего на поясе.

— Боюсь, так просто мы туда не доберемся, — сказал я. — Где-то здесь Ивойя.

Я осматривал трибуны и темные входы, расположенные по периметру арены, и наконец увидел темного кузнеца лежащим почти под самым деревом — совершенно маленькая, не больше ногтя, фигурка.

— Вижу его, — тихо сказал я. — Возле рухнувших колонн. Он не подпустит нас.

— Да. Это он, — после недолгой заминки подтвердила Гертруда.

Рудольф не видел. Он хмурился. Его взгляд скользил, ни на чем не задерживаясь. Я протянул руку, указывая острием моего кинжала, чтобы он смог сориентироваться.

— Вот он. Рассмотрел?

Холодные глаза помощника кардинала остановились на том месте, куда я указывал, и внезапно прищурились. Лицо Рудольфа разгладилось, перестало быть встревоженным. На нем появилось решительное выражение.

— Что делать нам? — спросила Гертруда.

Он с улыбкой положил руки ей и мне на плечи, мягко толкнул назад, отрицательно покачав головой.

— Ты ведь совсем один! Мы можем помочь.

Он снова подтолкнул нас во мрак, и меч с шелестом покинул ножны. И тут я все понял, сказав внезапно осипшим голосом:

— Идем, Гера.

— Но…

— Мы уже ему помогли. Идем.

— Людвиг, ты…

— Идем! — уже настойчиво произнес я, и она осеклась, ничего не понимающая и совершенно растерянная.

Рудольф, забыв о нас, медленно вышел на арену, направляясь к Ивойе. Я посмотрел на него в последний раз и потащил колдунью за собой во мрак. Я чувствовал ее возмущение. Молчание магистра говорило само за себя, и лишь железная выдержка не позволяла наброситься на меня сразу, требуя объяснений.

Проповедник в отличие от нее подобной чертой характера не обладал, поэтому ругался, чертыхался и богохульствовал одновременно.

— Заступница Мария! Что за хрень тут происходит?! Не поймите меня неправильно, я жутко рад, что вы туда не полезли, но откуда кардиналы набирают таких придурков?! Скажи на милость, что за шутка Господня, тащить вас через половину мира, через город с демонами, чтобы потом отправить восвояси?! К чему это все?!

Я не отвечал. Шагая как можно быстрее по гулкому коридору, сопровождаемый волшебным светом Гертруды, крепко держа ее за руку и ощущая, как мурашки бегают у меня по спине.

Все еще до конца не веря своей догадке.

Грохот расколол само небо. Впереди что-то рухнуло, взметнув облако пыли. Мы упали друг на друга, ничего не видя. Быстро встали, серые от кружащейся в воздухе дряни. Путь дальше был завален, а на потолке расходились трещины, сыпались мелкие осколки кирпичей и струйками тек песок.

— Здесь не выбраться! — кашляя, произнесла Гертруда. — Надо обратно, Синеглазый. Скорее!

Мы понеслись туда, откуда только что пришли, и через минуту я услышал, как за нами обвалилась еще одна секция постройки.

Арка сияла уже не красным, а золотым светом. На частично обрушенной арене, среди закручивающегося вихрями песка, сражались две человеческие фигурки. Ивойя и Рудольф. Один размахивал молотом, другой отражал атаки мечом.

Вокруг них воздух дрожал от жара, а грохот стали раздавался над цирком, то и дело сопровождаясь звучным треском — лопались мраморные трибуны и рушились верхние арки, уцелевшие с тех пор, как мы с Шуко убили здесь жемчужную тварь.

— Врата! — ахнула Гера. — Они растут!

Это действительно было так. Дерево очень медленно тянулось вверх, распрямляло ветви, утолщалось и, казалось, высасывало свет из низкого солнца.

С каждым взмахом и столкновением молот и меч наливались серебристым сиянием, врезались друг в друга со вспышкой, от которой дрожала сама земля. Рудольф, все это время отступавший, перенял инициативу, начал наседать, и мильтиец перехватил свое оружие, закрывая от ударов голову.

— Можем попробовать пройти по трибуне! — Я постарался перекричать лязг.

И в этот момент Гертруда внезапно прыгнула, заслоняя меня, раскинув руки. Все пространство перед нами затопило золотое пламя.

Меня обдало жаром, который выжег воздух в легких, и нас отбросило в сторону. Я упал на каменный пол рядом с Герой. Она тихо стонала.

Я поднял ее, все еще оглушенную ударом, взял на руки, собираясь унести прочь, как и Проповедник глядя на обугленную арену, на которой полыхало два десятка золотых костров. Двое продолжали бой, но это уже были не те, кого я видел несколько мгновений назад. Плоть сгорела, открывая спрятанную под ней истину.

Каждый из них был высотой в два человеческих роста. Мускулистые, с обнаженными торсами, в белых с серебром штанах-юбках, сшитых на хагжитский манер, развевающихся при каждом движении.

Светлоглазые, с растрепанными белыми волосами и прекрасными, сейчас искаженными гневом лицами. Точно братья.

Я различал их только по оружию. У одного был серебряный меч, а у другого золотой молот.

Они оказались очень похожи на тех, что изображены на фреске, увиденной мной в монастыре Дорч-Ган-Тойн, с той лишь разницей, что вместо крыльев, сотканных из света, за спиной у воинов были лишь обрубки, жалкие культи того, что когда-то было самым прекрасным из всего, что создано в небесах. Они утратили данную им возможность летать.

Два ангела сражались с неистовой яростью, перемещаясь так быстро, что я порой не успевал следить за их движениями, и небо кипело.

Проповедник стоял на коленях и молился, не веря тому, что видит.

Луна и солнце плыли над нами одновременно, кружились, точно проклятые, погрузив мир в темно-бордовые сумерки.

Завеса над главным входом лопнула, открывая путь наружу, но я осторожно положил Геру на землю, понимая, что мы никогда не сможем пройти мимо них. Нас просто разотрет в порошок от сил, беснующихся на арене.

Левая секция цирка рухнула. Часть камней испарилась, часть взмыла в небеса, обрушившись огненным дождем где-то в городе.

Меч. Молот. Меч. Молот.

Луна и солнце отзывались на каждый удар, подпрыгивая, точно сумасшедшие, а над ними закручивались кругами, клубились и росли в размерах невероятные, чернильно-черные тучи, в сердце которых то и дело вспыхивало золотое пламя.

Молот рухнул, круша грудину и ребра. Тот, кого я знал как Рудольфа, осел на землю, выронив меч. Из его ран вместо крови тек золотой свет. Ивойя опустился на колени рядом, безучастно посмотрел на своего противника, все еще живого, пытавшегося подняться, сжал пальцы на горле и держал до тех пор, пока глаза того, кто был светлым кузнецом, не померкли.

Тогда темный кузнец поднял тело врага на руки, отшвырнул к трибунам, точно мусор, и оно разбилось, разлетаясь кусками света, быстро гаснущего в алом свете полуденной ночи.

В спину Ивойи ударила магия, и он лишь вздрогнул. Отец Март через открывшийся проем вводил поредевший отряд инквизиторов и каликвецев, атаковавших земного ангела. Я же положил Геру за камнями и побежал туда, где исчезло тело Рудольфа, не обращая внимания на грохот вновь нарастающего сражения, краем глаза видя, что дерево выросло в размерах втрое и от его листьев теперь распространяется желтый серный дым.

Найти темный кинжал среди песка и каменных обломков оказалось сложно. Я дважды проходил мимо него, весь покрытый испариной от магии Церкви. Понимая, что совсем скоро темный кузнец заметит и меня. И наконец увидел знакомую рукоятку, засыпанную мраморной крошкой.

Я протянул руку в тот момент, когда Ивойе надоело давить блох по одной и он, повернувшись ко мне спиной, сказал им одно лишь слово:

— Падите!

Эффект был такой, словно в меня врезался таран, хотя этот приказ не был обращен ко мне. Я в третий раз за неполный час оказался на земле, но даже не почувствовал этого. В ушах гулко лопнуло, и теперь в голове поселился звон. Что-то влажное текло из них на щеки и шею, я провел ладонью, все еще стараясь сконцентрировать взгляд, увидел кровь.

Попытался встать на четвереньки, но руки не выдержали, и я ткнулся лицом в стекло, которое раньше было песком. Ни один клирик из отряда отца Марта не выжил. Цирка больше не существовало, устояла лишь секция с адскими вратами, и теперь я понимал, как ангел устроил землетрясение в Солезино.

Не магия.

Лишь одно слово его.

Луна с солнцем взорвались, разлетелись осколками, и в небе осталась только туча — столь низкая, что ее брюхо касалось верхней части уцелевшей стены арены и ветвей адского древа.

Через мгновение из нее начал медленно, снежинка за снежинкой, падать снег. Я лежал на боку, хватая ртом воздух, слыша в голове звон, причиняющий боль, и пытался дотянуться до кинжала. Он был так близко и… бесконечно далеко.

Одна из снежинок упала мне на руку, и я не почувствовал холода. Другая осталась на губе, и только тогда я понял, что это никакой не снег, а соль.

Еще одна попытка. И вновь неудачно. Я увидел, как ко мне силится ползти Гертруда, из ушей которой также течет кровь, хотел сказать, чтобы она прекратила, осталась на месте, но горло издало лишь какой-то всхлип.

За колдуньей появилась мрачная тень. Силуэт выходца из ада. Она не видела его, а я не мог предупредить, лишь смотрел, как чудовище широко шагает к ней, затем оказывается почти рядом и… проходит мимо.

Я потряс головой, и картинка перестала быть размытой. Долговязое Пугало шло по золотому пламени, и алый подранный мундир полыхал у него на спине и рукавах. Догорела и исчезла соломенная шляпа, затем начала плавиться плоть. Она отваливалась от него клочьями, сползала с каждым движением.

Я хотел закрыть глаза, но не мог отвести от погибающего страшилы взгляда.

Огонь уничтожал одутловатую голову, искажал зловещую ухмылочку, пожирал серые руки с длинными пальцами, дырявые ботинки и даже серп.

Одушевленный сгорел, так и не успев приблизиться ко мне. То, что осталось, заставило меня перестать дышать.

Он был такой же, как и те двое. Только волосы у него оказались каштановые, длинные, вьющиеся. В левом боку зияла большая рана, сияющая золотым светом. В руках ангел держал изогнутый тонкий клинок, так похожий на серп. Его лицо можно было бы назвать прекрасным, даже совершенным и божественным. Лицо, за которое любой скульптор продал бы душу, если бы на нем не было печати страшного гнева, боли и настоящего безумия.

— Матерь Божья, — прошептал Проповедник. — Если бы я только мог плакать.

Оказавшись рядом, он посмотрел на меня, и в глубине его сапфировых глаз промелькнуло что-то, чего я не смог понять. Тот, кто когда-то был Пугалом, обнаженной ступней подтолкнул мне темный кинжал.

Он ждал, и я догадался, что ему нужно.

— Вот он! — сказал я ему, указав на Ивойю, и ангел, благодарно кивнув, прошел мимо по белой соли, тонким слоем укрывшей арену.

Они увидели друг друга.

Гера все же добралась до меня. Ее пальцы переплелись с моими, глаза неотрывно следили за тем, кого мы считали одушевленным.

— Людвиг. Этого не может быть. — Из-за боли в ушах я едва мог ее слышать.

Но это было.

Ивойя поднял с земли молот, двинувшись навстречу новому врагу.

— Отступись, — сказал тот, кто так долго ходил со мной. И его слово имело тот же эффект, что и слово темного кузнеца.

…Мир горел и плавился, цирк, не выдержавший ангельского гласа, потерял еще целую секцию, а я сплевывал кровь, текущую изо рта и носа, не понимая, как моя голова еще не взорвалась.

Они сражались друг с другом. Молот и кривой клинок плели смертельное кружево, а вокруг была ночь, озаряемая лишь золотыми кострами.

Гертруда лежала, засыпанная солью, и я, напрягая последние силы, вытащил ее из этого «сугроба», посадил, всю окровавленную, прислонив спиной к нижней трибуне. Я знал, что выгляжу ничуть не лучше, чувствуя страшную слабость и слыша бесконечный шум в голове.

Я вернулся к кинжалу, раскидывая острые кристаллы соли, режущие руки. Поднял его.

— Надо закончить дело, — сказал я ей разбитыми губами, даже не замечая, что она еще не пришла в себя, и вскарабкался на первую трибуну.

Меня шатало, а до древа, уже ставшего размером с трехсотлетний дуб, было идти и идти. Но я шел, пробирался через завалы и оплавленный, еще горячий камень, обходя золотое пламя, безумным чертом плясавшее под ногами.

Гертруда, к моему удивлению, нагнала меня, когда я достиг лестницы. Показала, что ее ждать не надо, и стала взбираться следом за мною. Мы двигались так же медленно, как воскресшие мертвецы после темного ритуала, проведенного некромантом.

Оба ангела были ранены, но продолжали бой.

Я был вымотан до предела, не мог идти, ноги отказали. Попробовал ползти, но лишь сломал ногти. До дерева оставалась еще половина пути.

Надо мной склонился Проповедник, и лицо его было исполнено решимости. Он сказал мне что-то, но я не слышал. Он повторил, я попытался прочитать по губам. Не получилось. Тогда старый пеликан криво, по слогам, едва различимо вывел пальцем на белой поверхности соли:

Как в Кизе два л де.

Я силился понять, что такое Кизедвалд. Помогла Гертруда, которая соображала куда быстрее и написала рядом:

Кайзервальд?

Я посмотрел Проповеднику в глаза, и тот понял, что я спрашиваю, уверен ли он. Решительно кивнул и улыбнулся.

— Иди, — сказал я, не слыша своего голоса.

Лишь с четвертой попытки старому пеликану удалось едва-едва приподнять темный клинок над землей. Он потащил его наверх, то и дело роняя.

Мы все трое понимали, что, если повезет, сил его сущности хватит лишь для того, чтобы поднять эту железку наверх, но вряд ли у него получится воткнуть темный клинок в дерево так, чтобы острие вошло хотя бы на четверть дюйма.

Я смотрел, как мой друг уходит, и растил на ладони знак. Проповедник знал, каким способом светлая душа может обрести силу.

Ангелы продолжали бой на засыпанной солью арене, в чернильном мраке ночи и стелющейся по земле серной дымки. Мне было больно смотреть на те всполохи света, что вспыхивали вокруг них. На то, как пузырилась поверхность, по которой они ступали. На воздух, такой густой и плотный, что он мог бы остановить даже пушечное ядро.

Хотелось уползти прочь. Подальше от той стихии, материи, из которой изначально создавался наш мир. Растревоженная, она не щадила ничего, поглотив тела погибших клириков.

Любое движение причиняло боль. Я сел, опираясь на подставленную спину Гертруды. Плачущей, понимающей, что должно произойти. Проповедник спотыкался, ронял кинжал, но продвигался по этой бесконечной лестнице, ведущей в суровое, облачное небо.

Когда он оказался перед деревом, то махнул свободной, левой рукой. Ему пришлось повторить свой жест, прежде чем я решился.

Знак сорвался с моей ладони и полетел в него. Полетел так же, как это было в Кайзервальде, вот только теперь у старого пеликана больше не возникало желания отойти в сторону. Я смотрел, как два полукруга поднимаются вверх, как стоит щуплая фигурка, как они сливаются друг с другом.

Грохот на фоне разворачивающегося сражения земных ангелов был едва слышен. Мой знак, та сила, что была заключена в нем, на краткое мгновение передалась светлой душе, дав ей возможность полностью контролировать предметы. А затем Проповедник отправился туда, куда страшился уйти так много лет…

Шел дождь, пахнущий клевером и медом. Он смывал соль и пепел, очищая обугленную, кое-где остекленевшую землю. Тучи стремительно рассеивались, сквозь них пучками теплых копий били солнечные лучи, падая на развалины старого цирка, и гром грохотал сонно и благодушно, довольный исходом этого дня. В луже отражалась радуга, яркая и горбатая.

Тело темного кузнеца, горло которого оказалось рассечено кривым, острым, точно серп, клинком, исчезло в золотом свете, оставив после себя лишь молот, изрядно запачканный грязью, брошенный и никому не нужный.

Дерево стремительно засыхало, уменьшаясь в размерах. Все листья с него уже облетели, и теперь ветви с треском отрывались от ствола, падали, обращались в дым, подхватываемый ветром.

Гертруда плакала, удерживая на коленях большую голову каштанововолосого ангела, плечо и грудь которого были смяты оружием противника. Он смотрел вверх, возможно, на только ему видимые звезды, и его ярко-синие глаза были спокойны. Безумие покинуло их.

Через несколько минут с ним случилось то же самое, что с Рудольфом и Ивойей. Остался лишь золотой свет на ладонях Геры.

А затем погас и он.

Назад: История пятая У перекрестка эпох

Дальше: Конец историй

История шестая Глас

История шестая
Глас