Эпилог

Мелодия легко бежала по тоннелю подземного хода. Розоватый огонек реял над ладонью девушки, освещая путь.

— Не прощу, не прощу! — в такт быстрым шагам твердила чародейка.

Она была в ярости. Да как он смел, жирный старик?!

Император Леон Третий оказался далеко не таким наивным и управляемым, как она привыкла считать. И ни страсть, ни влюбленность не затуманили ему разум настолько, чтобы он перестал думать об интересах государства и короны. А главным делом на сегодняшний день он полагал прекращение бунта магов, которые вопреки прогнозам Мелодии восстали прежде, чем торговые Дома.

Чародейку обрадовало происходящее: она была уверена, что теперь настанет конец господству ненавистных торговцев. Но император повел себя совсем не так, как ожидала его любовница. Не сумев с помощью армии подавить бунт в зародыше, он не стал тратить время и деньги на продолжение гражданской войны. Леон просто исключил саму причину восстания, издав закон, уравнивающий количество и право голоса магов и торговцев в Большом императорском совете. Кроме того, он отдельным указом пожаловал магам совета княжеские титулы и имения, а остальным волшебникам даровал право приобретения дворянства в том же порядке, в каком это позволялось купцам. Этим Леон не только успокоил волшебников, но и приобрел в их лице могущественных союзников. Теперь вздумай главы Домов интриговать против императора, на его защиту встало бы большинство магов.

Вскоре беспорядки в стране сами собой быстро сошли на нет, и войскам императора оставалось только разогнать мародеров и грабителей, которых, как и всегда в смутные времена, развелось во множестве. Постепенно Арвалийская империя возвращалась к привычной жизни.

Леон проявил необычайное великодушие: простил почти всех бунтовщиков. Он мудро рассудил, что сотни казней и тысячи заключенных не принесут никакой пользы: если страна потеряет столько сильных магов, это плохо отразится на ее благосостоянии. А уж репутации доброго и справедливого монарха кровавая расправа над волшебниками могла нанести непоправимый вред. Ясным летним днем на центральной площади Арвальгарда было устроено яркое действо: мятежные маги публично покаялись в ошибках и принесли присягу верности императору — это было главным условием освобождения. Леон объявил этот день народным праздником и выставил для горожан угощение. Смута завершилась всеобщим ликованием и прославлением щедрости императора.

Однако требовалось продемонстрировать народу не только великодушное прощение, но и справедливое возмездие. Любовь подданных к монарху — это, конечно, замечательно, но лучше, если она замешана на разумной порции священного страха. Милорд Борей Алафирский, ректор магической академии Арвальгарда и зачинщик восстания, должен был понести наказание. Леон уверен был, что ректор заслуживает смерти, но не рискнул приговорить его к казни — это вызвало бы новый всплеск недовольства среди магов, многие из которых учились у Алафирского. Долго размышлять, кем из волшебников уместно пожертвовать, Леон не стал и назначил виновниками всех бед трех ближайших соратников Борея, каковых и повесили на площади перед самым началом празднеств по случаю примирения. Вид вождей, болтающихся в петле, придавал покаянным речам бунтовщиков особую искренность и горячность.

Над самим же милордом ректором, как полагается, прочли смертный приговор, но тут же огласили особый указ императора: за прошлые заслуги перед отечеством казнь заменялась пожизненной ссылкой.

— Зверь! — всхлипнула на бегу Мелодия, содрогаясь от тяжелых воспоминаний.

Как он мог, ничтожный человечишка, не обладающий и толикой магических способностей, так унизить милорда Борея, этого гениального ученого, ее наставника! Перед внутренним взором до сих пор стояла душераздирающая картина: согбенный, словно в один миг постаревший на десяток лет ректор, обряженный в позорный балахон смертника. На лице застыло выражение ужаса и боли. Мелодия знала: Алафирскому ничуть не страшна смерть, но его гордую душу терзал стыд.

— Да ты в подметки не годишься учителю! — яростно выкрикнула Мелодия, словно продолжая спор с императором, и слова горошинами отскочили от каменных стен подземелья, повторяясь многократным эхом.

Она действительно сделала все, что могла. В ход пошли поражающие логикой аргументы, настойчивые уговоры, вкрадчивые просьбы, откровенные мольбы, соблазнительные обещания и — главное оружие хорошенькой женщины против благородных сильных мужчин — безутешные слезы. Леон оставался непоколебим. Более того, его голубые глаза, в которых Мелодия привыкла всегда видеть искреннее обожание, теперь смотрели холодно и настороженно. Девушка знала цену этому взгляду — так император смотрел на людей, которые выходили из его доверия. Тем не менее красавица рискнула и далее настаивать на полном оправдании Борея. Тогда-то она и расплакалась, приняв эффектную позу и утирая щеки надушенным белоснежным платочком.

— Я и так проявил достаточно добросердечия, — ответил монарх, равнодушно глядя на хрустальные капельки слез, что так красиво поблескивали на длинных ресницах Мелодии. — Прошу тебя, милая, успокойся, не заставляй меня думать, что ты сочувствуешь не столько Алафирскому, сколько его идее мирового господства магов.

В голосе Леона звучала сталь, в глазах отражался нордийский холод. Мелодия поняла, что рискует уже не расположением императора, а свободой и, быть может, жизнью.

Итак, Борей был сослан в северные провинции, а его ученица уверилась в том, что монарх на этом не успокоится. Слишком много ненависти было во взгляде Леона, когда он говорил о милорде ректоре. Скорее всего пожилого волшебника ожидала скорая смерть, которую спишут на несчастный случай, тяжелую болезнь или даже самоубийство.

И еще в глазах императора Мелодия прочла приговор себе. Как любовнице, как соратнику, как другу. И как преданной ученице Борея Алафирского…

Волшебнице было всего двадцать шесть лет, но она уже обладала богатым жизненным опытом и верно угадала значение взглядов монарха. Сразу же после празднества, во время танца, которым Леон с Мелодией открывали бал в честь примирения, его величество небрежно, как будто речь шла о чем-то незначительном, бросил:

— Эксперимент с саторисами прекращен. Они слишком опасны и неуправляемы.

Следующей фигурой танца были поклоны, и Мелодия грациозно присела в реверансе, взглядом, улыбкой, всеми жестами выражая согласие и покорность. А у самой сердце заколотилось где-то в горле: Леон решил, что она вступила в заговор с Бореем. Нельзя было отрицать логичность этого предположения, ведь розыск саторисов возложили на чародейку, и именно она курировала обучение, принимала отчеты милорда ректора.

Алафирский умудрился перевербовать всех саторисов. Только эльф оказался крепким орешком — не поддался на провокацию, не испугался суда и приговора, не захотел работать ни на императора, ни на ректора и благополучно сбежал. Правда, потом погиб, ну да это другая история…

Она действительно ничего не знала — привыкла слепо доверять наставнику, по привычке побаивалась его, стеснялась того, что они вдруг поменялись ролями и теперь милорд Борей вынужден отчитываться перед бывшей ученицей. Только волшебница не знала, как убедить Леона в своей непричастности к заговору. Чем больше она будет оправдываться, тем больше подозрений возникнет у императора.

Она кружилась в вольтах, замирала в изящных позах, а сердце словно стянули ледяные обручи. Ей было страшно. Но самую сильную боль причиняла обида. За судьбу милорда Борея, за себя, за недоверие Леона…

«Уйду, — решила Мелодия, — сегодня же уйду. Мне больше нечего здесь делать, да и опасно». А еще жаль было денег, которые она потеряла. Леон Третий был щедрым монархом, и средств, которые выделялись из казны на эксперимент с саторисами, хватало еще и на личные траты девушки. Как плохо получилось: а она как раз присмотрела миленький домик на океанском побережье Зириуса. И для покупки его не хватало какой-нибудь тысячи леонов.

Мелодия не была богата. Авантюристка, неутомимая искательница приключений, она зарабатывала на жизнь, путешествуя по Вирлу и выполняя поручения имперской разведки. Злые языки поговаривали, что волшебница служит в разведке еще нескольких государств. Но в последнее время девушка начала уставать от жизни в поездках. Хотелось осесть, отдохнуть, подумать о будущем… И вот теперь славный трехэтажный дом с резными ставнями и геранями на окошках, крышей из красной черепицы, дом, окруженный садом с оградой из вьющихся роз, так и останется ее недостижимой мечтой…

По щекам чародейки текли слезы — настоящие, неподдельные. Мелодия плакала и сама не знала отчего — то ли от обиды на недоверие Леона, то ли от расстройства, что обмануть любовника не удалось.

— Уехать, уехать, — шептала она почти беззвучно.

Можно было податься в одну из стран, на которые она иногда работала. Или спрятаться от прошлого на каких-нибудь островах — например, Чайного архипелага. Там вечное лето, белый песок, пальмы, а дружелюбные туземцы дарят приезжим ожерелья из цветов…

Мелодия так увлеклась воспоминаниями, что не заметила, как преодолела подземный ход и добралась до подвала своего дома. Впрочем, теперь вряд ли можно было считать этот роскошный особняк своим. Она быстро поднялась в комнаты, набила вещами несколько дорожных сундуков и приказала слуге закладывать карету. Покончив со сборами, девушка рассеянно огляделась. Вот и все. Только следовало завершить еще одно дело…

Мелодия вышла во двор и направилась к зданию без окон и дверей. В самой дальней и тесной каморке дома-лабиринта, на узком топчане, покрытом старыми тряпками, лежало изможденное существо. Тир-на, тощая, почти прозрачная от голода, пыток и страданий, все еще цеплялась за жизнь. В отличие от своей предшественницы Кай-на эта ольда как-то выдерживала новые и новые порции зелья Беспамятства, при этом умудряясь не выдать своих видений. Она уже почти не приходила в сознание, но в ее тщедушном теле все продолжала теплиться упрямая искорка жизни.

Мелодия достала из кармана маленький ключ, отперла замки кандалов, сковывавших руки и ноги несчастной.

— Все, что я могу для тебя сделать, — произнесла волшебница. — Дальше полагайся на свою бесценную Лак'ху.

Девушка ничем не рисковала: даже сумей гадалка выбраться отсюда, кто поверит ее рассказу о пытках? А если и поверят, Мелодия будет уже далеко от Арвалийской империи.

Чародейка была уже на пороге. Вдруг за спиной раздался слабый голос:

— Там, где распускаются цветы-людоеды…

Мелодия резко обернулась. Тир-на лежала не шевелясь. Только морщинистые веки задрожали и приоткрылись, обнажая кроваво-красные склеры. Кажется, прорицательница была без сознания. Но продолжала говорить:

— Там, где его быть не должно…

Она осеклась и застонала.

— Что? — спросила девушка, заинтересовавшись словами ольды.

Гадалка снова заговорила. Мелодия внимательно выслушала…

Волшебница шагала по заколдованному дому, не закрывая за собой дверей. Пусть Тир-на выберется, если у нее хватит сил.

Мелодия уселась в карету, запряженную шестеркой вороных. Щелкнул кнут кучера, и экипаж тронулся. Порывшись в одном из саквояжей, что стояли возле ее ног, девушка достала лист бумаги, чернильницу и перо. Устроила все это на крошечном дорожном столике и, немного подумав, аккуратно вывела на белом листе первые слова письма: «Дорогой Атиус!»