8
Первым, что я услышал утром, был голос мамы.
— Знаешь, милочка, — говорила она, — что-то после твоего лечения мне даже хуже стало. Проходить сквозь стены у тебя лучше получается, чем лечить.
Зина молчала и, несмотря на то, что от кухни меня отделяла стена, мне показалось, что Зина улыбается. Нет, мне не показалось, я действительно чувствую это!
— Доброе утро, мама! — сказал я, войдя на кухню. — Как себя чувствуешь?
— Нехорошо как-то, — сообщила мама, — кожа вся в прожилках, болит все, кости ломит. И все время пить хочется. И почки ноют сильнее, чем даже раньше было, боюсь, как бы колики не начались.
— В течение ближайшей недели колики не начнутся, — пообещала Зина, — а потом я осмотрю вас еще раз.
— Нет уж, дорогая моя, спасибо тебе большое, но я уж лучше как-нибудь по-другому, более привычными способами. Наша медицина хоть и дрянная, но…
— Хоть какая-то польза от нее есть, — подсказала Зина.
— Вот именно. То есть, я не то имела ввиду…
— Я все поняла. Не волнуйтесь, я не обиделась.
Зина очаровательно улыбнулась и направилась в нашу комнату.
— Тебе действительно стало хуже? — спросил я маму.
Мама пожала плечами.
— Не то, чтобы сильно хуже… но уж точно не лучше! Ты не сходишь в аптеку? Я напишу, какие лекарства купить.
— Конечно, схожу, какие проблемы! Может, тебе еще в магазине что-нибудь купить?
— Ну… — замялась мама, — я бы лучше сама посмотрела…
— Конечно, мама! — воскликнул я. — Пяти тысяч тебе хватит?
— У нас же всего пять тысяч.
— Я имею ввиду рублей.
— Ну… и на этом спасибо…
— Сколько тебе нужно?
— Сколько не жалко.
Я сходил в нашу с Зиной комнату, открыл верхний ящик комода, отсчитал десять тысяч рублей под ехидным взглядом Зины, и выдал их маме. Мама сердечно поблагодарила меня, но все равно у меня осталось ощущение, что я не самый хороший сын во вселенной, а так, средненький, хороший сын дал бы маме чуть-чуть больше.
— Ты не обиделась? — спросил я Зину, когда мама ушла.
Зина тоненько захихикала.
— Было бы на что обижаться. Ты ведь не обижаешься на котенка, который нагадил тебе в ботинок.
— Моя мама — не котенок! Или… для тебя все люди как котята? Да, наверное. Ты умеешь проходить сквозь стены, летать, регенерировать, ты практически неуязвима. Какое тебе дело до обычных людей?
— Обычные люди могут испортить жизнь кому угодно. Не забывай, что Христа распяли обычные люди.
— Разве Христос не добровольно взошел на крест?
— Добровольно. Но кто его довел до такого поступка?
— Иуда.
— Ты евангелие давно читал?
— Давно.
— Перечитай еще раз, там все ясно написано. Иуда здесь совершенно ни при чем, если бы он не предал Христа, священники нашли бы другой способ.
— Давай лучше об этом потом поговорим. Ты знаешь, я, кажется, начал читать мысли.
— Чьи мысли?
— Твои. Когда вы разговаривали на кухне, я почувствовал, что ты улыбаешься.
— Это не мысли, это чувства, их гораздо проще ощущать на расстоянии. Ты чувствуешь только меня?
— Вроде да.
— Это хорошо, это означает, что у нас начинается эмпатия. Следующий шаг — любовь.
— Разве вампиры способны любить?
— Чем мы хуже людей?
— Мы убиваем, чтобы жить.
— Все убивают, чтобы жить, только некоторые убивают себя. Не грузись, Алексей, ты уже сделал выбор, теперь поздно менять стиль жизни, лучше сосредоточься на том, чтобы взять от жизни лучшее.
— Я не Алексей, я Сергей.
— Ты отрекаешься от церкви?
— Мне наплевать на церковь! Твоя церковь — сборище мерзавцев, которые думают только о том, как получить себе еще чуть-чуть могущества. А знаешь, почему они думают только о могуществе? Потому что все остальное у них уже есть.
— Верхушка любой большой организации состоит из подобных людей. Это естественный отбор, те, кто не готов посвятить жизнь карьерному росту, не поднимаются высоко, а те, кто готов, обычно имеют своеобразные свойства личности.
— Все равно! Ты меня извини, но твоя церковь меня совершенно не привлекает.
— Меня тоже.
— Как? Ты же…
— Да, я иеромонахиня. Но, думаешь, моя главная мечта — стать настоятельницей? Если ты так думаешь, ты ошибаешься.
— А какая у тебя главная мечта?
Зина улыбнулась.
— Главную мечту не так-то просто сформулировать. Но я попробую. Я хотела бы спокойно жить где-нибудь в тихом месте, рядом с человеком, которого люблю, я бы хотела, чтобы у нас были дети, немного, три-четыре, чтобы был дом и в нем все, что нужно. Чтобы были друзья, с которыми можно было посидеть за чашечкой кофе или стаканчиком вина, и чтобы никто не боялся того, что я вампир.
— Последнее, скорее всего, недостижимо.
— Я и сама знаю. Но кто сказал, что мечта должна быть достижимой? Кстати, сколько у вас стоит купить дом?
— Дом или квартиру?
— Дом.
— Смотря где. В Москве вообще нереально ни за какие деньги, а если в деревне километрах в ста отсюда… это сильно зависит от местности, есть места, где дом вообще ничего не стоит, есть целые деревни из заколоченных домов, приходи, открывай любой и живи.
— Проклятые места?
— Нет, не проклятые. Просто слишком далеко от дорог, ближайший магазин километрах в тридцати, в распутицу не дойдешь…
— Мы умеем летать.
— Ты предлагаешь переселиться в заброшенный дом?
— Ты против?
— Но сейчас зима, нужны дрова…
— В этом доме ты не топишь дровами.
— Заброшенных домов с центральным отоплением не бывает.
— Почему?
— Потому что никто не будет отапливать дом, в котором некому платить за отопление.
— Логично. Значит, придется нарубить дров.
— На двадцатиградусном морозе?
— Почему бы и нет? Чтобы растопить печку, много не нужно, а потом, когда согреешься, можно рубить не спеша, помаленьку. Кроме того, сильные морозы не будут стоять вечно.
— Ну, не знаю. Эта зима какая-то сумасшедшая.
— Надеюсь, это не фимбул-зима.
— Чего?
— Есть такое пророчество у норвежцев… А у вас правда все грамотные?
— В России — все.
— Все-все? Все до единого?
— Если не считать маленьких детей, стариков в маразме, чукчей всяких…
— Потрясающе! А кого в вашем мире больше, христиан или язычников?
— Язычников у нас почти нет. Только в Африке, да еще…
— Я имею ввиду, христиан или нехристиан?
— Хрен его знает. Примерно поровну. Думаю, христиан чуть-чуть меньше.
— А что означает число зверя, ты знаешь? Ты, вроде, уже говорил про какой-то штрих-код…
Я огляделся по сторонам и взял со стола пачку сигарет.
— Видишь? Полоски, а рядом с ними цифры.
— Зачем это?
— Чтобы кассиру в супермаркете было проще сосчитать стоимость покупки. Он проводит штрих-кодом мимо специального устройства, оно его считывает, находит в базе данных стоимость этого товара…
— Эта машина на кассе, она что, думающая?
— Да какая она думающая? У нее мозгов не больше, чем у червяка, она только и умеет, что считать цифры.
— Червяк считать не умеет.
— Зато червяк умеет многое другое. Нет, Зина, это не думающая машина.
— А причем тут три шестерки?
— Видишь слева две тонкие полоски?
— Вижу. Ну и что?
— Еще две справа и две посередине. Они нужны для удобства считывания, чтобы аппарату было проще понять, где начало и где конец штрих-кода.
— Они символизируют цифру шесть?
— Да.
— Но вот здесь есть цифра шесть и напротив нее совсем другие полоски.
— Ну… я точно не знаю, в чем тут дело, наверное, код цифры зависит еще от чего-то… нет, это точно шестерки! Даже патриарх возбухал пару лет назад, типа, надо запретить безобразие, потому что иначе конец света будет.
— Его не послушали?
— Если слушать каждого, кто предсказывает конец света… знаешь, сколько таких пророчеств делается каждый год?
— Догадываюсь. Слушай, а ведь это и есть печать зверя! Без штрих-кода нельзя ни покупать, ни продавать, правильно?
— Можно, закон это не запрещает. Другое дело, что со штрих-кодом удобнее.
— Может, ты еще знаешь, что такое зверь из моря и звезда-полынь?
— Где-то я читал, что зверь из моря — это атомная подводная лодка, а звезда-полынь — атомная бомба.
— А в долине Армагеддон у вас что творится?
— Разве армагеддон — это долина?
— Да. А ты думал, что?
— Конец света по-гречески.
— У пророка Иоанна написано, что конец света начнется оттуда.
— А где это?
— В Палестине. Там никакой войны нет?
— Есть. Уже полвека арабы дерутся с евреями.
— Откуда там евреи?
— В середине XX века в Палестине образовалось государство Израиль.
— Еще и евреи вернулись на родину! И ты берешься утверждать, что конец света в ближайшее время не предвидится?
— Я ничего не берусь утверждать. Но я не вижу, как эти пророчества влияют на реальную жизнь.
— Это потому что ты все еще не веришь в бога.
— Да, я не верю! Я стараюсь, но я не могу поверить! Я всегда думал, что те, кто верит в него, обретают счастье, но я смотрю на тебя, на Татьяну, на Дмитрия, на других, и мне кажется, что вы все прокляты.
— Мы все прокляты, и ты тоже. Первородный грех…
— Я плевал на первородный грех! Даже Сталин говорил, что сын за отца не отвечает, почему я должен отвечать за то, что Ева сожрала запретный плод, который ей подсунул змей, которого бог сотворил неизвестно с какого похмелья?
Зина расхохоталась.
— Думаешь, от тебя что-то зависит? Если так, ты думаешь о себе слишком много. Или ты считаешь, что ты — второй христианский мессия? А какой, если не секрет, светлый или темный?
— Да иди ты! Что, черт возьми, вообще происходит? Знаешь, Зина, я лучше схожу куда-нибудь, прогуляюсь.
— Не стоит. Лучше схожу я. Мне не мешало бы развеяться после этой ночи.
— Я так и не прибрался в квартире.
— Ты так хорошо спал, я не решилась тебя разбудить.
— Извини.
— Ерунда. Так я пойду?
— Покормиться хочешь?
— Нет, у меня еще неделя до кормления. Просто пройдусь.
