Деда звали Тимофеем, мужика — Устином, а мальчишку — Федором. Устин был сыном деда, а Федор, соответственно, внуком. Я отметил, что первые буквы имен следуют в алфавитном порядке и сказал это деду, но тот то ли не знал, что такое алфавит, то ли смертельно боялся обнаружить свое знание. Кажется, в этом мире крестьянам запрещают учиться грамоте. Почему?

Дед Тимофей ответил на этот вопрос обстоятельно и со знанием дела.

— А зачем хрестьянину буквы знать? — спросил он и сам себе ответил. — Незачем. Одна беда от этой грамоты простому человеку. Ничего хорошего для простого человека в буквицах этих нет и быть не могет.

— А как же библию читать? — спросил я.

Дед так перепугался, что, казалось, стал вдвое меньше.

— Да что вы говорите, ваше священство! — забормотал он. — Нешто мы совсем темные? Мы же знаем, что библию читать токмо вашим священствам дозволено, а нам, темным, запрещено наистрожайшим образом.

— А с чего ты взял, что мы священники? — подал голос Усман.

— Как это с чего? Вон у товарища твоего крест на груди. Нешто не ясно?

— Разве обычные люди не носят кресты? — удивился я.

— Да как можно! — дед зашелся от негодования. — Святотатство и богохульство!

— А как у вас к мусульманам относятся? — спросил Усман.

— К бусурманам? Да никак. Люди как люди, только вера у них другая.

— Поганая? — уточнил Усман.

— Ну да, поганая, языческая, то есть.

— Как же это языческая? Языческая вера — это когда богов много, а у мусульман бог един.

— Не знаю я, — вывернулся дед, — я человек темный, святым делам необученный. Слыхал я, что бусурманская вера поганая, а правда то или нет, мне неведомо. Может, и неправда. А ежели хотите порасспросить кого, так вам в Троицк надо, это по московской дороге два дня пути и один день в сторону, на запад. Там монастырь стоит, там вам монахи на все вопросы и ответят, — дед загадочно хихикнул.

— А сколько народу в Москве живет? — спросил я, сам не знаю зачем.

— Тьма-тьмущая, — лаконично ответил Тимофей.

— А точнее не знаешь?

— А кто ж его знает точнее? Много там народу, больше, чем в Серпухове, в Подольске и в Троицке, вместе взятых, вона как много!

— А что у тебя в мешках, что на первой телеге? — спросил Усман.

Дед Тимофей замолчал, будто прикусил язык. Потом он нехотя произнес:

— Значит, разбойники.

— Да не разбойники мы никакие! — возразил Усман. — Просто интересно, что, спросить нельзя?

— Спросить-то можно, — печально сказал дед. — Ситец там, рогожа, платок шелковый для Маськи, гвозди железные, крючки рыболовные, соль пищевая… мы же с рынка едем, сено продавали. Отбирать будете?

— Да ну тебя! — рассмеялся Усман. — На хрена нам все это барахло! Если нас с Сергеем покормить, да в баньке попарить, да разговором развлечь, так ничего нам больше и не нужно от вас. Можем и заплатить.

— Чем заплатить? — заинтересовался дед.

Усман вытащил гранату из одного из многочисленных кармашков камуфляжа.

— Знаешь, что такое? — спросил он.

— Нет, — дед боязливо отодвинулся в сторону.

— Дергаешь за кольцо, бросаешь и прячешься. Через четыре секунды она взрывается.

— Это как?

— Разрывается на части вдоль насечки, а вот эти квадратики разлетаются во все стороны.

— Как пули?

— Примерно.

— Проверяете, ваше священство?

— С чего ты взял?

— Проверяете, не польщусь ли на запретное. Нет, ваше священство, у нас в Михайловке законы чтят как положено. Будет вам и обед, и баня, и все остальное, и все за бесплатно, как и положено. А яйцо вот это я у вас и даром не возьму.

— Почему?

— Запретное потому что.

Мы еще долго ехали, почти до самого вечера. Ни одного постоялого двора на дороге не встретилось, Тимофей пояснил, что они размещаются в дне пути друг от друга, и до следующего мы доехали бы в аккурат к закату. Трижды мы встречали встречные обозы, которые при виде нас заранее съезжали на обочину, уступая дорогу. Хозяева одного обоза даже куда-то попрятались, и если бы мы с Усманом польстились на немудреное добро, наваленное в телеги, оно досталось бы нам без малейшего труда. Странно, что никто нас не обгонял, хотя мы ехали шагом, и что нам не встретилось ни одного всадника и ни одного пешего путника.

Я спросил об этом деда Тимофея и получил исчерпывающий ответ:

— Боятся. Попрятались, стало быть.

— А чего боятся? — удивился я.

— Как чего? Вас и боятся. С пищалями, в броне, да еще в такой страшной броне, ненашенской. Любой испугается.

Больше мы не возвращались к этой теме. Из разговора я узнал, что семья у деда Тимофея большая, больше половины деревни Михайловки приходятся ему родственниками, что помещика Евпраксина живьем никто не видел, потому что он живет в Москве, как и положено помещику, а в имении никогда не бывал, ибо нечего ему там делать. Цены на соль и на шелк растут год от года, и купцы говорят, что это из-за войны с немцами. Война идет уже третий год и каждую весну проходит рекрутский набор, а в прошлом году еще один набор был осенью. А в Троицком монастыре тоже, говорят, провели внеочередной набор монахов. Несмотря ни на что, жизнь идет своим чередом, молодых мужиков в войско забрали не всех, и ничего интересного, в общем, в мире не происходит.

— А кто на нашей стороне воюет? — спросил я. — Англичане, французы?

— Немцы какие-то воюют, — ответил Тимофей. — Одни немцы за нас, другие против нас, а какие из них кто, простому человеку не разобрать.

— Первая мировая война? — предположил Усман.

— Вполне может быть. Слушай, дед, а пушки в русской армии есть?

— В войске-то? Есть, а как же, есть пушки.

— А танки?

— А это еще что?

— Повозки такие бронированные с пушками.

— Нет, о таком не слыхал. Да и зачем повозки бронировать? От божьего слова броня не защитит.

Дальше разговаривать было бессмысленно. Половину вопросов дед не понимал, а на вторую половину отвечал так, что понятнее не становилось. Потихоньку мы перешли на более житейские темы. Я рассказал анекдот про то, как молодой человек пошел к родителям любимой девушки просить руки их дочери, а будущая теща предложила ему с ней переспать. Будущий зять пошел к машине за презервативом, где его встретил будущий тесть, который сообщил ему, что это было испытание, которое он успешно выдержал, раз покинул дом с таким загадочным выражением на лице.

— А что такое презерватив? — спросил Тимофей и добавил, выслушав мои объяснения: — Придумают же люди… грех это божьему промыслу препятствовать.

— В каком смысле? — не понял я.

— В таком смысле, что раз кому суждено дите зачать, так это божий промысел и препятствовать ему нечего. Иначе геенна огненная.

Больше я не рассказывал анекдотов.

Ближе к вечеру, когда наш обоз свернул с главной дороги на проселок, едва намеченный колесами немногочисленных телег, дед снова начал горланить песни, все были похабные, а некоторые довольно смешные. Когда дед устал, я спел пару песен из "Сектора Газа", которые понравились деду гораздо больше, чем анекдот про тещу. Он только не понял, что такое педераст. Пришлось объяснить, а потом выслушать очередную тираду о грехе. Какие-то здесь они все слишком религиозные.

А потом мы с Усманом попытались спеть дуэтом "Звезду по имени Солнце", но это не удалось, потому что все три аборигена снова повалились на колени и стали умолять не губить их грешные души. Остаток пути мы ехали молча.