18
Мы стояли плечом к плечу — я, Усман и Аркадий. Мы надеялись только на то, что мой амулет способен выдержать удар двадцати одновременно произнесенных святых слов. Если это не так, бой не имеет смысла, никакое оружие не может противостоять святому слову. Я не знаю, защищает ли крест только меня или он имеет какой-то радиус действия, но на всякий случай Усман стоял, вплотную прижавшись к моему правому боку, а Аркадий — к левому. Усман держал наготове автомат, Аркадий — массивный золотой крест.
— А что, — спросил я, — золотой крест лучше, чем серебряный?
— При прочих равных — да, — ответил Аркадий. — Для истинно верующего красота и богатство амулета не имеют значения, и в руках святого подвижника перекрещенные палки разят не хуже Креста Ивана Великого. Только среди нас нет святых подвижников.
— Что-нибудь чувствуешь? — спросил Усман.
— Ничего, — ответил Аркадий.
— Не пойму, — ответил я, — то ли что-то есть, то ли мерещится.
Усман тихо замурлыкал что-то арабское. Лонбоц хевбин сайтед ивиденс овво хесбиган. Аркадий вздрогнул и Усман заткнулся.
Миномет, который правильно называется не кулеврина, а мортира, стоял в полной готовности в десяти шагах от нас. На наскоро разложенном костерке накалялся железный прут, которым бородатый пушкарь в штопаной дубленке зажжет порох, когда будет нужно. У амбразур застыли стрельцы с пищалями, оказывается, слово "стрелец" здесь означает не род войск, а просто "стрелок", а "стрелок" здесь — тот, кто делает стрелы. Среди дубленок и зипунов выделялись камуфляжные кафтаны наших стрельцов, сейчас две группы воинов готовы плечом к плечу сражаться против общего врага. Если враг даст нам шанс.
На краю леса показался человек, он приближался неторопливым шагом и скоро через амбразуру стало видно, что это огромный лохматый амбал в серой монашеской рясе. Подойдя метров на сто, амбал разинул пасть и крикнул зычным басом:
— Аркашка!
Аркадий прошипел что-то неразборчивое, но явно нецензурное. Амбал не унимался:
— Аркашка! Выходи, подлый трус!
Аркадий решительно шагнул вперед и полез на частокол.
— Что надо? — крикнул он.
— Пускай твои люди открывают ворота, выходят и строятся здесь, сложив оружие. Тогда им сохранят жизнь. Слово митрополита.
Бородатый пушкарь, переворачивавший в костре раскаленный прут, вздрогнул и уронил его, а потом украдкой перекрестился. Видать, слово митрополита — это по местным меркам круто.
Аркадий слез с частокола и вернулся к нам. На него жалко было смотреть.
— Это конец, — прошептал он. — Слово митрополита…
Усман смачно сплюнул в снег и сделал два шага вперед.
— Я вашего митрополита… — пробормотал он, поднял автомат, так, чтобы снаружи не было видно ствола, и дернул предохранитель. Предохранитель дважды щелкнул. Усман тщательно прицелился и сделал одиночный выстрел, именно одиночный, а не парный.
Во лбу монаха расцвел алый цветок и монах рухнул наземь как подкошенный. Крест у меня на груди задергался, я прыгнул вперед, чтобы Усман не выпал из области действия амулета. Аркадий повторил мой прыжок. Крест успокаивающе замерцал и я понял, что для меня нет необходимости быть рядом с теми, кого я хочу защитить. Крест прикроет всех. Расстояние не играет роли, играет роль вникновение, — прошептал крест.
В воздухе запахло гарью. Я растерянно огляделся по сторонам, но не заметил ничего горящего.
— Стены поджигают, — выдохнул Аркадий, — сволочи.
Он сделал шаг в сторону, поднял крест и покрутился на месте, изображая радар.
— Не пойму, — простонал он, — они везде.
Я попытался обратиться к кресту, я попросил его сообщить, где враги, но крест проигнорировал мои попытки.
Поверх частокола появились первые языки пламени. Мокрое заснеженное дерево горело так, как будто его долго сушили, а потом положили в печку с трубой и поддувалом. Явное колдовство.
Теперь горела вся стена и в амбразуры ничего не было видно. Частокол излучал такой жар, что поневоле пришлось отступить.
Бойцы молились. Кто-то стоял на коленях, кто-то предпочитал совершать последнюю прижизненную беседу с всевышним стоя, подняв лицо к небу. Со стороны внутренних построек доносился женский плач, к которому примешивался детский. Врагу не сдается наш крейсер "Варяг"… блин!
Ворота рухнули. Еще несколько минут, и рухнет стена, и тогда мы будем как на ладони перед невидимым врагом. Аркадий засуетился, он начал кричать на солдат и они один за другим отвлекались от прощания с жизнью и начинали отступать к домам и амбарам. Пушкарь плюнул в костер и потащил мортиру куда-то назад.
— Надо отходить к домам, — сказал Аркадий, обращаясь к Усману, — сейчас рухнет стена.
— Зачем отходить? — спросил Усман. — Чтобы изжариться внутри?
— Они не смогут сжечь все! — воскликнул Аркадий. — То есть, если их и вправду двадцать, то смогут… но иначе все равно ничего не сделать! Не сдаваться же!
— Сергей, — обратился ко мне Усман, — каков радиус действия у твоего амулета?
— Дело не в расстоянии. Он прикрывает нас троих, это как минимум…
— Понятно, — сказал Усман, — пошли.
Он разбежался и прыгнул в огонь. Я последовал за ним.
Я промчался сквозь пламя, которое оказалось не таким уж и страшным, и совсем меня не обожгло, и вылетел на заснеженную поляну. В двух шагах валялся труп монаха с дырой во лбу, рядом стоял Усман, настороженно водивший стволом из стороны в сторону.
— Где они? — воскликнул он. — Ты их чувствуешь?
Я никого не чувствовал, я попытался обратиться к кресту, но он не ответил.
— Я не… — начал я и рухнул на спину.
Потому что в мою грудь ударила пуля.
Хорошо, что сейчас не лето. Будь сейчас лето, я надел бы бронежилет поверх остальной одежды и неизвестный стрелок, то есть, стрелец, стал бы целиться в голову, а не в грудь. Хотя, кто его знает, может, он и целился в голову, трудно метко стрелять из гладкоствольного ружья.
Над ухом гулко гавкнул подствольник и через две секунды лесную глушь огласил взрыв осколочной гранаты. Я поднял голову. Два-три неясных силуэта промелькнули между деревьями метрах в ста впереди, я полоснул короткой очередью и в воздух полетели хлопья снега и куски обломанных веток. А потом из леса донесся нестройный залп.
Над моим ухом просвистела пуля, именно просвистела, а не вжикнула, оказывается, пули, выпущенные из пищалей, не вжикают, а мелодично свистят. Я рухнул на землю, так и не успев встать.
Я повернул голову и увидел Усмана. Головы у него, можно сказать, не было. Крупнокалиберная пуля, попав в лицо, мало что оставляет от черепа, даже при низкой начальной скорости. Я громко выругался.
По-хорошему, сейчас надо отходить под защиту горящей стены, пока не последовал второй залп, хотя… сколько времени нужно, чтобы перезарядить пищаль? Я рванулся вперед со всех ног.
Интересно, откуда они стреляли? Кажется, вот отсюда, над ельником вьется легкий сероватый дымок. Хорошо, что бездымный порох здесь еще не изобретен. Как же до них добраться… пожалуй, что без пулемета их оттуда не выкурить. Пуля со смещенным центром тяжести — вещь хорошая, но густое сплетение ветвей отклоняет ее от курса почти так же надежно, как и броня, дай бог, чтобы одна пуля из рожка нашла свою цель. Нет, это не подходит. А если… выстрел будет трудным, но попробовать можно.
Я остановился, перевел дыхание и тщательно прицелился. Выстрел из подствольника, и снова вперед со всех ног. Могучая столетняя береза гулко вздрогнула всем стволом и с ее ветвей обрушилась целая лавина снега. Граната попала в ствол, сейчас посмотрим, куда она отлетела. Ага, отлетела она куда надо, вот она взорвалась и еловые ветки в одно мгновение стали из белых зелеными, лишившись нависшего на них снега. Короткая очередь вдогон, не на поражение, а чтобы напугать, чтобы вжались в снег и не стреляли.
Я начал петлять. В голове крутились обрывки фраз из какой-то научно-популярной книги. Раструб на стволе мушкета делался для ускорения процедуры заряжания. Мушкетеры вооружались шпагами, которые использовались для самообороны тогда, когда за время между залпами противник успевал подойти вплотную. В таких случаях первая шеренга обнажала шпаги, вторая спешно перезаряжалась, а потом первая шеренга по команде падала наземь, а вторая давала залп, который сметал все живое, потому что мушкет — это не только ружье, но и дробовик. Интересно, пищаль может стрелять дробью? Надеюсь, что нет. И раструбов на пищалях стрельцов я тоже не видел.
Ветви сомкнулись над моей головой. Я все еще жив, а это значит, что у меня появился шанс, пусть крохотный, но все-таки шанс. Только бы у них не было пистолетов! Если у них есть пистолеты, я труп. Черт бы побрал этот снег! На этом снегу от камуфляжа нет никакого толку и если стрельцы в маскхалатах…
Я увидел труп и понял, что стрельцы не в маскхалатах. Неплохо. А вот и следы… нет, эти следы ведут в другую сторону. Они что, уже обратились в бегство? А вот и другие следы… ну-ка, посмотрим…
Дальнейшее я плохо помню. Задыхаясь от недостатка воздуха, я носился по лесу, утопая в снегу, я стрелял из автомата и из подствольника, потом гранаты для подствольника кончились и настал черед ручных гранат. Потом кончились патроны в автомате, я отбросил его в сторону и вытащил пистолет, но он не понадобился, потому что все было уже кончено.
Как-то, не помню как, я вернулся к частоколу, который успел прогореть до основания и вся деревня теперь была как на ладони перед любым захватчиком. Разбойники смотрели на меня округлившимися глазами, некоторые крестились. Аркадий отправил бойцов осматривать окрестности, считать убитых, собирать раненых и трофеи. Я заметил перед собой стакан водки, который поднес кто-то из разбойников… Тишка… и немедленно выпил. Стало чуть-чуть лучше. А потом меня начало колбасить, так часто бывает после боя, а после такого боя, как сегодня, так бывает всегда.
Аркадий нервно курил… сигару… лучше, чем ничего, я обратился к нему хриплым голосом и немедленно получил требуемое. Сигара оказалась дерьмовая, я сразу закашлялся и долго не мог успокоиться. Водка попросилась назад, я выполнил ее просьбу и сознание прояснилось окончательно.
Я уничтожил двенадцать стрельцов. Двое из них еще живы, но характер ранений не оставлял сомнений в летальном исходе. Аркадий предложил раненым исповедаться, получил отказ и сделал короткий жест, оборвавший обе жизни. Нет, он лично не перерезал глотки раненым, это сделали другие разбойники.
Усман мертв. Я подошел к нему, постоял над телом, склонив голову, я хотел сказать какие-то умные слова, но ничего умного в голову не приходило. Но это неважно, ведь если душа Усмана где-то рядом, она поймет не только то, что я говорю, но и то, что я думаю. А думаю я, что Усман был совсем не плохим человеком, несмотря на то, что был ваххабитом и сражался против меня в Чечне. Я взял бы его в разведку, это без всякого сомнения.
Я опустился на колени и начал снимать с Усмана амуницию.
— Отдохни, — сказал Аркадий, неслышно подошедший сзади, — сегодня ты уже достаточно потрудился. Все сделают мои люди. Не бойся, они ничего не украдут, на это теперь никто не осмелится.
— Что, страшно стало? — спросил я хриплым голосом.
— Страшно, — легко согласился Аркадий. — Даже если не учитывать то, что на тебя не действует магия, твое оружие потрясающе эффективно. Если на поле боя нет священников, ты стоишь, по меньшей мере, десятка стрельцов. А если из таких, как ты, собрать десяток… никто не сможет им противостоять, кроме священников. Слушай, Сергей… как надлежит хоронить твоего друга?
Я напрягся и стал вспоминать, как надлежит хоронить мусульман.
— Без гроба, в одном саване. Похоронить надо сегодня, до заката. К могиле труп надо нести на руках, это должен делать самый близкий человек, то есть я. Над могилой надо прочитать стих из Корана… не получится, я ни одного не знаю. На памятнике вместо креста должен быть полумесяц рогами вверх. И еще, памятник нельзя подновлять после установки, потому что с этого момента над ним властен только Аллах.
— Памятника у него не будет, — заявил Аркадий, — не успеем поставить. Нам придется покинуть это место.
— Прямо сейчас?
— Нет, сегодня уже не успеем, тебе надо отдохнуть, а бойцам собрать вещи. Собирать придется много, потому что мы уходим навсегда.
— Почему?
— Потому что дней через пять здесь будет сто монахов и двести егерей. А если мы дрались со спецназом митрополита, то они будут здесь через три дня.
— Почему?
— Потому что в спецназе митрополита в каждом отряде есть связист.
— Связист?
— Есть особое слово, оно позволяет разговаривать на расстоянии. Его трудно получить, говорят, по всей России не больше двух сотен связистов. Если среди монахов есть связист, митрополит уже знает обо всем, что случилось. Нет нужды слать гонца.
— Понятно… Слушай, Аркадий, а ведь нам не обязательно запираться в крепости и держать осаду. Знаешь, что такое партизанская война?
— Знаю. Не пойдет. Митрополит не дурак, в следующем отряде будут егеря, а любой егерь снимет тебя с одного выстрела.
— Егеря — это кто, снайперы? Я имею ввиду, меткие стрелки…
— Стреляя с руки без упора, егерь попадает в глаз бегущему кабану с пятидесяти шагов.
— Понятно… Да, с такими ребятами мне одному не справиться. А сколько у тебя здесь разбойников?
— Какие же это разбойники?
— Ну, бойцов.
— Если считать только мужей, носящих оружие, то пятьдесят пять. С твоим отрядом — шестьдесят четыре. А что?
— Так, размышляю… Нет, оборону не удержать, даже по партизански. А если еще одного тигра создать?
— Думаешь, это так просто? Ты когда-нибудь пробовал колдовать? Шерхан, кстати, наверняка уже убит.
— У нас в мире колдовство не действует.
— Значит, не пробовал. Нет, Сергей, тигра мне сейчас не создать. Надо готовиться, по меньшей мере, две недели, а потом слово теряет силу на пару месяцев. Нет, у нас нет времени.
— Да уж. А куда уходить будем?
— Даже не знаю… На нас откроется такая охота… Может, тебе лучше сдаться? Только не в разбойный приказ, а самому митрополиту.
— Думаешь, это имеет смысл?
— Попробовать можно, Филарет пока в вероломстве не замечен, с ним можно договориться. Только как?
— Пробраться в Москву…
— Как? Дорожная стража…
— С двумя автоматами мы прорвемся через любой блокпост.
— Блокпост? Оригинальное выражение. Блокпост. Да, это красивее звучит, чем кордон. А что, можно попробовать. Только что будет с моими людьми?
— Пусть прячутся в лесах, вряд ли их переловят уже завтра.
— Завтра нет, а через неделю… Эх, лучше было бы попробовать договориться с этими монахами! Твой крест ничего не чувствует?
— Сейчас посмотрю… нет, ничего.
— Я тоже ничего не чувствую, видать, далеко убежали. Нет, переговоры не получатся, они слишком напуганы. Да, придется ехать в Москву, другого пути я не вижу. Иван, по-твоему — муж достойный?
— Я знаю его только пять дней. Пока ничего дурного не сделал.
— Я знаю его два года. По-моему, достойный муж.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Так, уточнить. Значит, ватагу оставляем на Ивана и прорываемся в Москву. Выступаем завтра на рассвете. Надо спешить, а то как бы снова снег не повалил…
— Повалит — твои люди уйдут от погони. Следы-то исчезнут.
— Если только митрополит на оборотней не расщедрится. Оборотни и через неделю запах человечий учуют. Под аршином снега. Да не кручинься ты! Чему быть, тому не миновать, положимся на волю божью. Ты, это… может, какое оружие нашим оставишь?
— Оружие, говоришь… два автомата — нам, к подствольникам только три гранаты осталось, пистолеты нам тоже пригодятся, хотя Стечкин…
— Какой еще Стечкин?
— У Усмана был пистолет системы Стечкина, очень хороший, но трудный в обращении — тяжелый и отдача сильная. Нет, он достанется тебе. Вряд ли ты сможешь попасть из него в цель, но хотя бы напугаешь противника. А что еще у нас осталось? Четыре ручные гранаты… одну можно оставить… нет, никакой пользы от нее не будет, только врага раздразнит. К тому же кидать ее нужно умеючи, а то сам себя осколками и посечешь.
— Понятно… Ладно, пусть молятся. Значит, что мне достается? Автомат и Стечкин?
— Да.
— Научишь меня обращаться с этим добром?
— Постараюсь. Только патроны тратить нельзя, их слишком мало.
— Патроны?
— Ну да, патроны. Порох и пуля в одном флаконе.
— Флаконе? А, понял! Этот рожок на автомате…
— Да, в нем патроны. Там внизу пружина, она подает патроны в ствол по одному.
— Гениально! Ты быстро нажимаешь на спусковой крючок и они по одному выстреливаются… а как курок взводится?
— Автоматически, там сверху от ствола специальная трубка с поршнем, в нее отводится часть пороховых газов. И нет нужды быстро нажимать на спусковой крючок, ты просто нажимаешь его и не отпускаешь.
— Здорово придумано! У вас все пищали такие?
— Не все. Есть еще карабины для охоты, снайперские винтовки для егерей, если по-вашему, пулеметы еще есть, это вроде автомата, только больше и тяжелее, чтобы стрелять с упора.
— Ты умеешь делать оружие?
— Я солдат, а не оружейник.
— Ничего, покажем автомат московским мастерам, они разберутся.
— Не думаю, что у вас умеют варить сталь надлежащего качества.
— Да? А если… нет, ствол разорвет. Ничего, мастера все равно что-нибудь придумают. В ремесленных делах самое главное — понять идею, а если знаешь, что что-то в принципе возможно, все остальное — вопрос времени. Пусть оружейники не смогут сделать такой же хороший автомат, как у тебя, но какой-то они сделают автомат, а даже какой-то автомат гораздо лучше, чем обычная пищаль.
— А откуда они возьмут бездымный порох?
— Возьмут обычный.
— Он слабее.
— Положат больше.
— А капсюль?
— А это еще что такое?
— Кристаллик на дне гильзы с порохом. Дает искру при прокалывании.
— Мастера на то и мастера, чтобы что-нибудь придумать. Нет, ну не идиотство ли — у тебя в руках оружие, способное изменить судьбу мира, а мы спасаем собственные шкуры только из-за того, что у судейских дьяков не хватило мозгов понять, с чем они столкнулись. Непонятное проще всего истреблять, так почти всегда и происходит, только ничего хорошего из этого обычно не получается.
— Кончай философию. Пойдем, перекусим, а потом я хотел бы дочитать, что случилось в вашем мире после Жанны д'Арк.
