Хорошо, что сейчас зима — надвинул на глаза козырек меховой кепки и лица почти не видно. А то, что видно, не бросается в глаза, потому что это можно списать на действие мороза. И еще слабое зимнее освещение тоже весьма способствует успокоению нервов окружающих.

Нельзя сказать, что я совсем не привлекал внимания, на меня поглядывали, но без особого интереса, так поглядывают на человека с безобидным, но хорошо заметным уродством — пятнами псориаза, огромным родимым пятном на лбу или черной повязкой на глазу. Скорее всего, мою чудовищную бледность окружающие считали проявлением кожной болезни, вроде той, от которой страдает Майкл Джексон. Стоило мне повернуть голову, как я ловил отблески ускользающих взглядов. Это ничего, ведь, когда я выходил от Зины, я думал, что будет гораздо хуже.

Станция "Аэропорт" похожа на гигантский ангар для самолетов или танков или чего-то другого, столь же огромного и неповоротливого. Здесь нет обычных для московского метро толстых колонн, здесь вообще нет колонн, вся станция представляет собой одну большую полость со сводчатым потолком, гигантский пузырь, вспухший в нескольких метрах под землей в результате трудов скольких-то там тысяч рабочих. Люди в этом объеме кажутся мелкими, а издали даже игрушечными, так кажутся игрушечными люди, когда смотришь на них через иллюминатор вертолета, висящего совсем низко над землей.

Я сразу заметил Лену, она сидела на скамейке и безучастно смотрела прямо перед собой, туда, где на стене красовалась блядовитая девица, рекламирующая очередной женский журнал. Лена не плакала, она сидела совершенно неподвижно и вся она была какая-то неподвижная, взгляд, мимика… она куда больше походила на живого мертвеца, чем я.

Я сел рядом и кашлянул. Лена не отреагировала. Я кашлянул еще раз. Лена повернула голову и вздрогнула.

— Что с тобой? — спросила она.

— Кровь вытекла.

— Вся?

— Практически.

— Как ты еще жив?

— Я и не жив. Я живой мертвец.

— Как это произошло?

— Уже забыла? Ты пустила мне кровь.

— Ты должен был умереть.

— Я и умер.

— Это Сатана тебя оживил?

— Его зовут Головастик.

— Его зовут Сатана!

Я пожал плечами.

— Сатана так Сатана. Да хоть горшком назови.

— Не шути с этим! — воскликнула Лена. Ее болезненная безучастность таяла на глазах. — Он победил первую схватку, но битва еще не закончена.

— Хочешь закончить битву прямо сейчас?

Лена вытаращила глаза от удивления.

— Боишься? — усмехнулся я. — Без папочки страшно, правда?

— Ты действительно хочешь этого? — печально и очень тихо спросила Лена. Но я услышал ее.

— Нет, я не хочу этого. Я хочу только одного — чтобы твой хозяин перестал полоскать тебе мозги, чтобы ты снова стала сама собой. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты стала той, которую я знал, когда мы были вместе. И чтобы мы снова были вместе. Мы ведь любили друг друга, я не верю, что любовь может угаснуть за считанные дни, пусть даже по воле… да пусть даже по воле бога!

— Воле бога подчиняется все сущее, в том числе и любовь. Как бы мы с тобой ни хотели этого, мы не сможем полюбить друг друга. И вообще, не было никакой любви, была благодарность, привязанность, симпатия… и все.

— Не верю! Когда ты сбросила оковы ложной веры…

— Полегче! Не называй православие ложной верой!

Я примирительно поднял руки ладонями вперед.

— Давай не будем ругаться, — сказал я. — Ты считаешь, что твой бог хороший, я так не считаю, но я не буду тебя разубеждать. Ты думаешь, что мы не можем быть вместе, я считаю, что ты неправа, но я уважаю твое решение, каким бы оно ни было. Знаешь, я ведь до сих пор люблю тебя. Я хотел бы помочь тебе, мне кажется, что ты в беде, но ты ведь отвергнешь мою помощь?

Лена мрачно кивнула.

— По-моему, это ты в беде, — сказала она. — Ты отверг бога, ты отдался во власть врага рода человеческого, и ты продолжаешь думать, что это нормально.

— Он не враг рода человеческого! — возразил я. — Враг рода человеческого — тот, кто хочет прекратить его существование.

Лена тяжело вздохнула.

— Всему есть свое время, — сообщила она. — Время разбрасывать камни и время собирать камни, время любить и время ненавидеть… а сейчас пришло время подвести итоги бытия. Я знаю, ты боишься божьего суда, но это только потому, что тебе есть чего бояться.

— Нет, дело не в этом. Чтобы чего-то бояться, надо в это верить, а я не верю в ад, каким его изображают на иконах. Когда говорят о страшном суде, я думаю не о том, что скажет бог в отношении лично меня. Я знаю, это звучит глупо и напыщенно, но, когда я думаю о страшном суде, я думаю о том, что мир перестанет существовать, что прервется история человечества. Да, это не самый хороший мир, но и не самый плохой, я бы с радостью провел в нем ближайшие лет сорок, а если получится, то и больше. Я хочу побывать в космосе, пообщаться с инопланетянами, поговорить по душам с искусственным интеллектом, побывать в настоящей виртуальности, а не в этом убогом интернете. Ты представляешь — ничего этого не будет. Если твой хозяин добьется своего, ничего этого не будет!

— А еще не будет третьей мировой войны, терроризма, наркотиков, СПИДа, преступности, порнографии, алкоголизма…

— Достаточно, — я перебил Лену. — Да, я согласен, в мире много плохого, но разве это дает повод его уничтожать? Неужели все плохое, что есть вокруг нас, перевешивает все хорошее? В библии сказано, что, сотворив мир, бог осмотрел его и сказал "это хорошо". Неужели он ошибся?

— Он не ошибся. Мир действительно хорош, как и любое божье творение. Но срок истекает, приходит время подводить итоги. Ты не в силах ничего изменить, то, что предначертано, случится в любом случае, но лично для тебя итоги будут совсем другими.

— Разве я не погубил еще свою душу? Не забывай, я же был вампиром.

— Любой грех искупается покаянием. Еще не поздно покаяться и твоя душа будет спасена.

— И я попаду в рай. Все это очень здорово, но я предпочитаю быть живым на Земле, чем мертвым в раю.

— Ты не живой.

— Это временно, я постепенно восстанавливаюсь.

Лена тяжело вздохнула.

— Зачем ты пришел? — спросила она.

— Не знаю. Теперь — не знаю. У меня была одна безумная надежда…

— Что я предам господа и пойду с тобой?

— Что ты согласишься хотя бы соблюдать нейтралитет.

— В финальной схватке добра и зла нельзя соблюдать нейтралитет. Когда на карту поставлена судьба миллиардов душ, нейтральных сторон быть не может.

— Я так не думаю.

— Ты ошибаешься.

Я пожал плечами.

— Тогда больше не о чем говорить, — сказал я. — Оставайся с богом, — я хихикнул, — каламбур, однако. Прощай.

— Ты уходишь? — удивилась Лена. — Просто уходишь?

— Я не хочу причинять тебе боль. Не забывай, я все еще люблю тебя.

— Но…

— Я знаю, твой хозяин вернется и соотношение сил изменится. Я знаю, в следующий раз у меня будет меньше шансов, но я все равно не нападу на тебя. Можешь считать, что я боюсь погубить свою душу. И не делай такое лицо, у меня тоже есть свои понятия насчет того, что хорошо и что плохо. Да, они другие, чем у тебя, но они есть.

— Никогда не думала, что Сатана любит изображать благородство.

— Причем тут Сатана? — удивился я. — А, понял, ты думаешь, что это он диктует мне все, что я говорю. Придется тебя разочаровать — он совершенно ни при чем, он не вмешивается в мою душу. Знаешь, почему? Все очень просто, он просто считает, что это нехорошо. Он уважает своих друзей, а ты — ты слуга своего бога, его рабыня, а он твой хозяин, а мы с Головастиком… нет, мы все-таки не друзья, я погорячился, при такой разнице в силах дружба невозможна. Он мой учитель, а я его ученик, но я не раб, а он не хозяин. Он уважает меня и мне это нравится. А в твоих отношениях с богом — неужели в них есть место уважению?

— Это иллюзия, — возразила Лена, — Сатана — настоящий мастер иллюзий. Теперь я понимаю, как он захватил контроль над тобой. Мне тебя жаль.

— А мне жаль тебя. Прощай, — я встал со скамейки.

— Мы еще встретимся, — сказала Лена мне вслед.

— Посмотрим.