Глава 36
Отэмн
— Главное, чтобы уходить с заседаний Совета не вошло у вас в привычку. Такое действует только раз, — негромко сказал атенеанский король, переводя взгляд с меня то на дочь Эмили, которая играла у его ног, то на двоих шкодливых близнецов, которые все пытались дернуть ее за волосы. — Но на этот раз ваш уход оказался правильным решением. Мы в долгу перед вами.
Он встал с кресла, и дети тут же замерли, подняв на отца полные обожания глаза.
Я тоже поднялась.
— Сегодня утром она выпила около полулитра крови. Я не ожидала таких скорых результатов, но это настоящий подарок судьбы.
— Действительно. И вы, леди Отэмн, просто светитесь. Ваша растущая изо дня в день сила радует и меня, и всю нашу семью. Мне кажется, мы вовлекли вас в хаос нашей семьи.
— Я чувствую себя здесь как дома, — призналась я, покраснев.
— Я рад это слышать. А теперь нам пора возвращаться в гостиную.
Дети начали покорно собирать игрушки, и, как только они с этим справились, король повел нас к выходу из комнаты. К моему величайшему удовольствию, Эмили взяла меня за руку, сжав мою ладонь, словно мы были сестрами.
В гостиной, как всегда, было полным-полно народу. Это была комната, где семья Атенеа собиралась вместе. Здесь дети играли и общались, выполняли домашние задания и проводили время со своими вечно занятыми родителями. Гостиная располагалась в передней части дворца, сразу за холлом, где собирались зеваки в надежде хоть мельком увидеть короля. Но это им удавалось редко, ведь все внутренние комнаты соединялись между собой. Помню, как в детстве я бегала по ним за Фэллоном, не встречая никого, чьи глаза не были бы голубыми.
Фэллон сидел в углу комнаты с тетей и дядей. Когда я зашла, он поднял голову и улыбнулся. И я, хотя была в джинсах и просторном свитере, почувствовала себя единственной девушкой во дворце, кто может вызвать у него такую улыбку. Мне хотелось подбежать и обхватить принца за шею, повиснув на нем, словно лиана…
Я счастлива. Я не знаю почему, но я счастлива…
Но я не пошла к нему, а отправилась в другой угол, где за маленьким столиком сидели Виолетта и Каспар. Она сосредоточенно изучала глянцевые страницы, но я-то знала, что интересовали ее вовсе не сплетни. Когда я придвинула стул, она подняла глаза и коротко мне улыбнулась.
— Ты в порядке? — спросила я, хотя прекрасно знала, что с ней все хорошо, ведь по нашему каналу связи чувствовала ее радость и взволнованность.
— В полном, — ответила она, доставая какой-то листок. — Я сегодня поговорила с женщиной из администрации. Она сказала, что с такими оценками меня возьмут без вопросов и начать можно уже в январе! Вот.
Она протянула мне листок, и я пробежала глазами то, что было на нем нацарапано: там говорилось о духовной помощи.
Я широко улыбнулась.
— И политика — отличная специальность. Твои знания непременно нам пригодятся.
Сидевший напротив Каспар презрительно усмехнулся.
— Ага, конечно… — пробормотал он.
Виолетта посмотрела на него, и улыбка сползла с ее лица. Я сделала глубокий вдох.
Не вмешивайся. Не смей все портить!
— Каспар ведет себя странно? — спросил голос Фэллона в моем сознании.
Я едва заметно кивнула, предположив, что он смотрит в нашу сторону.
— И вчера вечером он странно вел себя со мной.
Я искоса посмотрела на Виолетту, оценивая ее реакцию: ничто сказанное в моем сознании больше не было для нее секретом.
— Потом расскажешь, — ответила я, напоминая Фэллону, что нужно быть осторожнее: он все еще не до конца осознавал, как тесно мы связаны с Виолеттой.
— Так чем ты занималась? Я со вчерашнего дня тебя практически не видел. У Виолетты в руках брошюра из университета, но я не понимаю, что изменилось. Ее словно подменили!
Я ухмыльнулась.
— Она будет поступать учиться.
— Правда?! Ух ты! Но что это меняет?
— Помнишь, я рассказывала тебе, что видела королеву вампиров? Она сказала, что мы с Виолеттой похожи, и я подумала о том, что стало для меня спасением. Образование! Но сообразила я это только тогда, когда Антэ сказал о необходимости просветить ее…
Виолетта коротко мне улыбнулась. Она явно внимательно нас слушала.
— Быть вампиром не значит отказываться от планов на будущее, — заключила я как вслух, так и про себя, чтобы Фэллон мог услышать.
— У нее появляется цель, ради которой стоит жить, ради которой стоит пить, — добавила я, немного подумав.
Я была так поглощена разговором, что даже не заметила появившихся в комнате Атан, пока король не попросил детей выйти. Все тут же подняли головы, а детвора начала протестовать.
— Быстро! — отрезал король, и я поняла, что что-то не так.
Я еще никогда не видела, чтобы он был несдержан с детьми, даже не слышала, чтобы он повышал голос. Такой тон не подходил ни ему, ни его неопределенному акценту — не канадскому, как у остальных членов семьи, а теплому и переменчивому, выдававшему в нем мужчину, который пережил взлеты и падения разных культур. Им хорошо было убеждать, но не кричать.
Дети, казалось, недоумевали, как и я, и нехотя проследовали из комнаты вместе с Алией.
Эдмунд подошел поближе к диванам, стоявшим по центру комнаты. В руке у него был зажат официального вида листок бумаги и что-то похожее на глянцевую фотографию. Мне хотелось подойти и посмотреть, но меня будто пригвоздило к стулу, за спинку которого я держалась. Случилось что-то плохое, что-то по-настоящему плохое. Я чувствовала это сердцем.
— Отэмн, у меня плохие новости… — начал Эдмунд.
Его жалостливый голос привел в движение мои ноги, я подошла к королю и королеве и села в кресло рядом с ними. Ощущение было такое, что перемещалось в пространстве только мое тело, а сознание парило где-то в высоте, наблюдая за происходящим, как за спектаклем в театре.
Фэллон подошел и, взяв меня за руку, присел на корточки возле моего кресла. Его дядя и тетя, Элфи и Лизбет тоже приблизились. И когда я подняла взгляд, Каспар и Виолетта казались лишь размытыми и малозначительными фигурами вдалеке.
— Может, нам стоит пойти куда-нибудь в другое место? — услышала я голос короля.
— Не нужно, — ответила я. Но прозвучавший голос не был похож на мой, он был слишком спокойным.
Эдмунд глубоко и шумно вдохнул.
— Экстермино… Мне так жаль. Твоя школа, где люди… Они… они напали на нее и…
Я опустила голову и принялась изо всех сил вглядываться в вырезанный на ножке стола кленовый лист, пытаясь оставаться отстраненной и не поддаваться неминуемому чувству вины и ужаса, которое уже начало подниматься во мне.
— Там не было хранителей, — с трудом произнес Фэллон, озвучивая мои эмоции и жуткую, ужасную мысль, которая пришла мне в голову.
Там не было хранителей, потому что мы бросили их.
— Жертвы есть? — раздался голос герцога Виктория.
— Некоторые из учеников говорят, что Экстермино было не меньше десяти. Была перемена, и большинство детей гуляли на улице… у них не было шансов. У… у меня здесь список раненых. Их больше ста, — тихо сказал Эдмунд и положил на журнальный столик лист бумаги с напечатанными на нем именами.
У меня в глазах стояли слезы, но я рассмотрела возле каждого имени отметку «в критическом состоянии» или «стабилен».
— Кристи, Тэмми, Гвен, Валери и Джон Силайа — все там…
Он называл и другие, незнакомые мне имена, но явно известные Фэллону, потому что тот неожиданно сильнее сжал мою руку.
— Их ранили заклятиями, но их жизням ничего не угрожает.
Я не могла отвести глаза от списка. Словно хищники, они увидели возможность напасть и воспользовались ею, показывая, что настойчиво идут к своей «цели», а мы нет. Но как они могли? Как можно атаковать невинных человеческих детей?
— Никого не убили? Слава судьбе! — выдохнул герцог с облегчением.
Я услышала, как Эдмунд тяжело сглотнул.
— Один человек.
Я смотрела, как Эдмунд пошел к королю и протянул ему фотографию. Он посмотрел на меня и отвел взгляд.
— Тайм. Тайм Картер.
Мое сердце разорвалось и вылетело из груди, пробивая дыры в легких, так что, когда я попыталась вдохнуть, ничего не получилось.
— Кто? — спросил кто-то с недоумением.
— Ти, — выдохнул Фэллон рядом со мной. — Ти.
Мир начал кружиться… Ти, маленькая хорошая Ти была мертва. Убита.
— Нельзя допустить, чтобы об этом узнали журналисты, — нетвердо сказал король, и я заставила свою лишенную кислорода голову посмотреть на него. Он не сводил взгляда с фотографии, и его лицо приобретало зеленоватый оттенок.
— Дайте мне посмотреть, — потребовала я, вырывая свою руку из ладоней Фэллона и хватаясь за ручки кресла. — Сейчас же!
Король вернул фотографию Эдмунду, который прижал ее к груди и, обойдя всех, подошел ко мне. Все следили за ним, не отрываясь.
— Отэмн, — прошептал он, — не надо.
Я подняла дрожащую руку и, взявшись за уголок фотографии, медленно опустила ее себе на колени, продолжая смотреть в лицо Эдмунду. Рядом со мной Фэллон в ужасе завыл, прижав руки ко рту, повернулся, встал на колени и согнулся пополам.
Я опустила глаза.
Я увидела спину. Детскую спину. Спину Ти. Глубокая рана зияла в ее плече, а из нее струилась кровь, растекавшаяся по попавшим в кадр локонам. Ее рука была вывернута назад, сломанная кость торчала вверх, а на запястье виднелись ровные диагональные отметины, которые, должно быть, оставила валявшаяся рядом растрепанная веревка.
А на темной коже ее спины были вырезаны блестящие буквы. Из них состояло послание.
Сколько еще вы сможете выдержать, миледи?
Мы можем остановить все это, герцогиня.
Мы будем ждать тебя, Отэмн.
С любовью,
целую, Нейтан
Я отшвырнула фотографию, не думая о том, куда она упадет, и встала. Я не могла моргнуть. Я не могла вдохнуть. Секунду я, окаменев, не отрываясь смотрела на стену, а комната качалась… И во второй раз я просто ушла.
Пол плыл под моими ногами, и я шла осторожно, пока внезапно не распахнулись двери холла и я не почувствовала запах свежего воздуха. Я пошла на него, ускоряя шаг.
Позади Фэллон, сдерживая всхлипывания, позвал меня по имени. Кто-то сказал ему:
— Нет.
— Отэмн?
Это был догнавший меня Эдмунд. Но я на него не смотрела. Я не могла на него смотреть. Я винила его. Я хотела быть от него как можно дальше.
Инфанта… моя лошадь, — смогла подумать я, борясь с плотным и густым туманом в своей голове.
В холле люди столпились у открывшихся дверей, но медленно отступили, увидев потрясенную и обезумевшую от горя Героиню, которая летела на них. Проходя, я почувствовала, как с меня осыпалась одежда, а на ее месте, прикрывая мою наготу, появился черный наряд. Уже через секунду я была в траурном одеянии: черные брюки, черная блузка, черные перчатки. А вокруг шеи черное кружево, которое связывало меня с ее памятью. Мои волосы рассыпались по плечам, и я спрятала за ними свое чувство вины.
Огромные входные двери распахнулись передо мной, и я вышла навстречу горящему миру. Небо было ярко-оранжевым и желтым, а солнце валилось за горизонт, рисуя на нем тонкую багровую полосу.
В самом конце длинной аллеи, образованной крыльями дворца, я увидела Инфанту, которую держал под уздцы одинокий мальчик-конюх.
Лошадь вскинула голову, приветствуя меня, и я поняла, что она мне поможет. Лететь мне не хотелось. Когда я уже была в седле, Эдмунд догнал меня и взял поводья у мальчика, который низко поклонился и поспешил прочь.
— Мне очень жаль, — выдохнул он. — Мы должны были оставить охрану. Мы должны были…
— Оставь меня! — отрезала я и пришпорила лошадь так, что она понеслась на сумасшедшей скорости.
Но Эдмунд не собирался оставлять меня одну. Он следовал за мной, где-то переходя на бег, где-то взлетая, а Инфанта несла меня по зеленым равнинам, и мои волосы бешено развевались на ветру.
Интересно, что думали те, кто видел нас: черно-серый силуэт на фоне яркого неба, уносящийся вдаль от дворца, будто его жгло солнце.
— Великолепно, дитя! Что бы ты ни делала, ты всегда будешь великолепна.
— Но я совсем не чувствую себя великолепной, бабушка.
— Все приходит со временем. Время сделает тебя великолепной, дитя.
Где-то я бежала по зеленой траве, выкрикивая ее имя на языке, который был для меня таким же знакомым, как тень здания из серого камня, лежавшая на пути. По моему лицу катились слезы, а я взбиралась по ступенькам, различая чуть слышное бормотание за закрытыми входными дверями. Эти звуки походили на плеск ручья возле домика в лесу, вода в котором поднимается от зимних дождей. Словно протестуя, мои начищенные туфли на квадратных каблуках, как раз такие, в каких впору ходить в школу, скрипнули, когда я распахнула двухстворчатые двери и в тысячный раз увидела все ту же сцену: сотни голов поворачиваются ко мне — и пустота.
Атенеанский собор был величественным зданием. Внешне схожий с сотнями типичных готических соборов, разбросанных по всей Британии, он был украшен горгульями с выветренными от многих лет непогоды лицами и окружен кладбищем, что тянулось на многие километры, зелень которого до самого горизонта была разбавлена вкраплениями маленьких серых закругленных надгробий, что торчали из земли. В сумерках раздавался колокольный звон, а через приветливо открытые двери доносилось пение церковного хора.
Но интерьер собора был далек от традиционного. В нем были ряды скамеек, но все пространство было разделено на места для поклонения большинства мировых религий. Пение хора доносилось из небольшой часовни, которая находилась слева от входа. Но самым впечатляющим, с моей точки зрения, было огромное старое дерево, которое, словно по волшебству, росло в центре собора. Это был огромный дуб, ветви которого раскинулись высоко под потолком, укрыв под своей сенью белые могильные камни.
В одной из этих могил была похоронена моя бабушка.
Несколько мужчин в коричневых сутанах — монахи, догадалась я, — подметали листья у корней, но никто ко мне не приближался.
Я опустилась на землю у ее могилы, которая располагалась прямо перед деревом и была украшена всякими мелочами. В потемневших банках стояли увядшие цветы, которые я убрала заклятием. Среди свежих букетов виднелись выцветшие фотографии, где была изображена она, я… и даже особняк Мандерли, который бабушка так презирала.
Я поджала ноги, коснулась лбом холодного мрамора и сделала глубокий вдох, потом второй, третий… Я почувствовала, как на моей коже появляются следы от выгравированных букв, по которым я начала водить пальцами, сливая их в слова.
— Ребекка, — прошептала я, когда провела указательным пальцем по ее имени, пропуская титул, который бабушке больше не принадлежал. — Ребекка… Элсаммерз, — закончила я, следуя за завитком выгравированной буквы.
Часть меня ждала, что она вот-вот отодвинет могильную плиту, сядет и велит мне выпрямить спину и перестать распускать сопли. Но я сама запечатала ее могилу заклятием, когда была в соборе последний раз.
Я была не столько опечалена или напугана, сколько зла. Я злилась на себя за то, что не могла перестать думать о людях в Кейбл, за то, что я так эгоистично отдала всю свою энергию Валери, — если бы я не оказалась на грани жизни и смерти, мы, возможно, остались бы в школе достаточно долго, чтобы успели найти новых хранителей. Я злилась на Атан и Эдмунда, которые снова подвели, снова не смогли защитить людей. Все это время он сидел в самом последнем ряду и следил за мной.
Я была зла на Атенеа, зла на Виолетту и Каспара, потому что они так всецело занимали мои мысли, что я забыла о своих друзьях, и потому что они были вампирами, которые без колебаний убивали таких людей, как Ти.
— Я не понимаю, — шептала я мраморной плите, так низко склонившись над ней, что почти целовала ее поверхность. — Почему я? Я не знаю, как могу изменить мир… остановить зло. Я еще ребенок. Я все еще в твоей тени.
Я услышала шелест и подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как несколько высохших осенних листьев оторвались от ветки и полетели вниз, медленно покачиваясь и кружась, пока резкий порыв ветра не подхватил их и не бросил на могилу, на секунду окрасив мой мир в коричневый цвет.
Я вздрогнула. На улице начинали падать первые снежинки.
Морозная прохлада была мне приятна — хотелось остаться здесь и замерзнуть, только бы не думать о Ти. Но на улице осталась Инфанта, а ей, в отличие от меня, холод не нравился.
Я протянула руки и схватилась за край мраморной плиты.
— Я отомщу, бабушка, и за тебя, и за Ти. Не знаю как… но кровь Нейтана будет на моих руках, обещаю тебе. Ты будешь гордиться мною, герцогиней английской и Героиней. Смотри, как я выйду из твоей тени. Смотри, как я вырасту.
Я осторожно поднялась, чтобы не опрокинуть цветы, и медленно пошла по проходу к Эдмунду, который слабо улыбнулся и спросил:
— Готова?
Я кивнула.
На гораздо большее, чем ты можешь себе представить.
Вместе мы снова шагнули в морозный декабрьский воздух.
Дитя, однажды я умру, и тебе придется идти по жизни одной. И день, когда ты этому научишься, станет самым важным днем. Именно тогда я перестану называть тебя «дитя».
