Сосновые леса за окном вагона внезапно сменились болотами с жиденькой порослью. Поезд приближался к столице Российской империи, Санкт-Петербургу. Пыхтящий паровоз, казалось, еще усердней начинал тянуть вагоны, стремясь поскорее добраться до финиша своего привычного пути. Вокруг отцветала пурпурно-золотая осень – та самая, что так красиво убирает земли Ингерманландии.

Однако молодых людей, устроившихся у окон вагона первого класса, похоже, совсем не радовала унылая прелесть видов за стеклами. Были эти пассажиры явными студентами; один из них, судя по кокарде на фуражке, проходил обучение в Московском Императорском университете; второй подобных знаков отличия не носил, а следовательно, либо относился к исключенным, либо сдавал курс экстерном.

Пожилая финская чета, еще с Москвы делившая с ними купе, с самого начала пути пыталась завязать приличный разговор. Супруги определенно принадлежали к тому типу разговорчивых попутчиков, которые встречались любому из железнодорожных путешественников. С первых же минут знакомства финны начали подробно рассказывать о своей поездке к сыну-студенту, обучавшемуся на землемера в Константиновском межевом институте.

Впечатления их были, разумеется, отрицательного свойства: по мнению прекрасной половины, обе столицы империи есть не что иное, как рассадники всяческих пороков и злодеяний. Затем разговор плавно свернул на описание их нехитрой жизни на хуторе под Гельсингфорсом, куда, собственно, они и собирались вернуться через Петербург.

Студенты же лишь сухо представились – Янис Радзиевич и Геннадий Войтюк, ковенский мещанин, едут в Петербург по делам Библиотечного общества союза землячеств. Финская чета понятия не имела ни о каком таком обществе или о союзе; однако же, услышав солидное, внушающее уважение название, покивали – собеседники были людьми разумными и учеными. И к тому же оба – жители польских губерний, а к тамошнему народу жители Великого княжества Финляндского испытывали некоторую приязнь.

К сожалению, студенты желания беседовать не проявили; это заметно расстроило супругу пожилого финна. Несколько обиженная явным нежеланием попутчиков вступать в долгие дорожные разговоры, к которым сама питала большую охоту, она мстительно подумала про себя, что этим скромно одетым студентам пристало сиденье в зеленом вагоне третьего класса, а не отдельное купе. Вместе с тем пожилая финка отметила про себя, что попутчики, должно быть, не слишком стеснены в средствах: путешествие в желтом вагоне второго класса – удовольствие отнюдь не дешевое.

Наконец показались первые городские здания, и через десять минут окутанный паром поезд прибыл на Николаевский вокзал. Студенты, сдержанно попрощавшись с попутчиками, вышли из вагона. Вокзал встретил необщительных пассажиров привычной суетой: кого-то провожали, кого-то встречали, носильщики волокли багаж. Молодых людей никто не встретил; они быстрым шагом пересекли шумный перрон и вошли в здание вокзала.

Вроде бы эти гости прибыли в столицу империи по делам вполне ординарным; вот только настороженный взгляд, которым один из них – тот, что представился попутчикам Янисом, – окинул привокзальную площадь, не вполне вязался с образом рядового приезжего. Студенты сели в пролетку; Янис что-то коротко бросил извозчику, и экипаж застучал по булыжной мостовой. «Ну вот, – подумал второй, тот, что представился как Геннадий. – Игра переходит к своей основной фазе. Не к главной, нет, но вступает на ту прямую, которая неизбежно ведет к намеченной цели».

Пролетка бодро дребезжала железными ободьями вдоль Екатерининского канала. На противоположной стороне, рядом с Михайловским садом, велось большое строительство – проезжая часть набережной была совершенно перегорожена, обнесена забором, из-за которого доносился грохот каких-то работ. Разобрана была даже часть гранитной облицовки набережной; возле места строительства теснились неказистые баржи из числа тех, что строятся «на одну воду». С одной из барж на берег подавали как раз доски. Работала артель носаков – люди выстраивались у штабелей досок цепочкой. Первый поднимал за один конец несколько досок и ставил их в наклонное положение. Второй подставлял плечо с кожаной подушкой. Затем он, в свою очередь, подставлял плечо, третий ему нагружал и так далее. Носаки ловко находили центр тяжести подаваемого груза и переносили его «на рысях». Нести было тяжело – вдоль Екатерининского канала дул сильный ветер, доски парусило, носаков разворачивало.

С соседней баржи, в отличие от остальных хорошей и крепкой, с игрушечным домиком на корме, выкрашенным в яркую ядовитую краску (такие посудины называли обыкновенно в Петербурге «берлинами»), выгружали круглый пиленый лес, вручную, при помощи веревок, выкатывая по наклонным слегам и укладывая в штабель.

– А энто берег укрепляют, господин хороший, – разъяснил извозчик, увидав интерес Геннадия к работам на набережной. – Фундамент готовят под храм Спаса-на-Крови; на этом месте государя Александра Освободителя бунтовщики бонбой укокошили, чтоб им в преисподней горячие сковороды лизать! Уже три года как землю тут копают и сваи забивают… Петербурх – он, известное дело, на болоте стоит, тут без свай берега враз поплывут. А храм будет огроменный; пока забор не поставили, там большая картина висела, чтобы люди могли видеть, какую красоту здесь построят в память о государе невинно убиенном.

Как раз в этот момент из-за забора строительства раздался дребезжащий звон малого колокола. Извозчик, слегка придержав лошадь, размашисто перекрестился. Седоки переглянулись – и после небольшой заминки последовали его примеру.

– Вот и кажинный день так, – пояснил извозчик. – В половину третьего пополудни государь тут и ехал – возвращался к себе во дворец. Тута его энти нигилисты с бонбами и подстерегли. На вечер того же дня место взрыва уже оградой обнесли и часовенку поставили. Государь наш велели тут большой храм возвести – а пока всякий ден часовенка в этот час колоколом отбивает, чтобы люди, значить, не забывали. Да вы, господа, видать, не питерские, раз не знаете? Из Москвы, чай?

Янис и Геннадий вновь переглянулись. Дребезжащий звон колокола из часовни плыл над Екатерининским каналом, наполняя сердца неясным трепетом и ожиданием грозных событий – событий, в которых им предстоит сыграть главные роли.

– Я ни хрена не понимаю, – недовольно бурчал Дрон, – что мы с этой ерундой возимся? В самом деле – корчим из себя каких-то недоумков. Посмотреть со стороны – так в игрушки детки играют. «Студень» этот вонючий, студентики… на фига это все? Мы что, тротила и пары «Мух» раздобыть не можем? Да с полпинка! И хрен они здесь нам помешают! Так нет же, возимся с этими… аптекарями. Засветились опять же по самое не балуйся! Этого Вовочку того гляди жандармы свинтят – и за нами придут. Что ты им скажешь? «Здрасьте, мы из будущего, приехали тут у вас революцию делать»?

– Все-таки ты не любишь включать мозг, Дрон, – ответил Виктор. – Нет чтобы хоть немного подумать, прежде чем ересь всякую нести. Ты что, Геннадия за восторженного идиота считаешь, вроде студентиков этих? Они, к слову сказать, тоже совсем не идиоты. Просто люди здесь так настроены – так думают и только таким эмоциям и верят…

– А в рыло? – немедленно завелся Дрон. – За «включать мозг»? Ты сам-то за базаром следи, понял? Болтать языком вы все умеете, а как руками что-нибудь сделать или башку подставить – так вас нет…

Виктор усмехнулся. Он уже привык к такому тону своего товарища. После провала со Стрейкером, после гибели Валентина Дрон с Виктором вообще сблизились; Геннадий ушел с головой в работу с «местными кадрами», Олег просиживал по библиотекам и в интернете, собирая для «бригадовцев» необходимые данные, и вся повседневная, «черная» работа в прошлом легла на Дрона с Виктором.

– Да ты не кипятись, а подумай лучше, – рассудительно сказал молодой человек. – Вот ты мне на мозг капаешь – тротил, «Муха»… а зачем нам все эти теракты – не подумал?

– Как зачем? – удивился Дрон. – Генка же сказал: будем здесь партию террора создавать! А значит, надо показать местным, кто в доме хозяин!

– Ну и как ты собрался это показывать? – осведомился Виктор. – Взорвать, пристрелить кого-нибудь? Я тебя правильно понял?

– Ну да, – кивнул собеседник. – А что? Так и надо, разве нет?

– В книжке одной умной тетки, – назидательным тоном произнес Виктор, – американка, фантастику пишет, – есть такая фраза: «Оружие – просто инструмент, заставляющий врага изменить свою точку зрения. Полем битвы являются умы, все остальное – бутафория!» Это я к тому говорю, что если ты притащишь из будущего гранатомет и перебьешь кучу народу, то чего ты этим добьешься? Ну пойдут слухи об эдаком докторе Мориарти или убийцах, посланных капитаном Немо, – так и что с того? А Гена понимает, что нам нужно на данном этапе не технические трюки показывать, а организацию создать. И единственный для этого способ – перетянуть на себя недобитых народовольцев, последователей тех, кто пять лет назад царя грохнул.

– Так их же перевешали, – не понял Дрон. – Толку нам от трупов?

– Особенности русского революционного движения, – кивнул Виктор. – Здесь привыкли верить мученикам. Вон Каляев, который убил… то есть еще убьет в пятом году Великого князя Сергея Александровича… так к нему в камеру Елизавета Федоровна приходила, вдова убиенного, – и предлагала помилование. Святая женщина, – усмехнулся молодой человек. – Уговорила Николая помиловать убийцу своего супруга, а тот и согласился, при условии, что Каляев сам попросит о помиловании. Не покается, заметь, не признает, что был не прав, – просто попросит!

– Ну и что, попросил? – поинтересовался Дрон.

– То-то, что нет! Каляев ответил великой княгине, что смерть его куда важнее для дела революции, чем даже то, что он сделал. И оказался прав, между прочим: после процесса Каляева к эсерам столько народу пошло… я уж не говорю о настроениях в обществе!

– Ну и что – нам теперь тоже сдаваться жандармам? – не понял Дрон, – Не, я на такое не подписывался…

– И не надо. У нас совсем другая задача. Вот смотри – после убийства Александра Второго громких терактов практически не было, а организацию «Народная воля», считай, разгромили. Осталась, правда, «Террористическая фракция» в Питере – Ульянов, Шевырев, Генералов… Пилсудский, кстати. Ну который Бронислав, брат того самого Юзефа – это ведь к нему Гена в Питер отправился знакомиться.

Жаль только, вся эта компашка ни на что серьезное уже не способна, болтуны. Вот если бы им удалось… то есть удастся то, что они задумали, – тогда да, тогда они станут лидерами российских революционеров. Только ничего у них не выйдет – слишком много болтают, слишком романтики, слишком мало умеют. А вот мы – другое дело. Если сработаем громко, чисто, да еще на фоне этих неудачников, – тогда все, мы на коне, и та революционная молодежь, что сейчас бредит именами первомартовцев, вся наша. А вот там можно и разворачиваться всерьез…

– Так, значит, Гена потому этому наркоше Лопаткину открылся? – спросил Дрон. – Типа – борьба за умы революционеров! Нашел за кого бороться… торчок хренов!

– Ну Володя Лопаткин не наркоман в нашем понимании этого слова, – возразил Виктор. – Кокаин здесь – так, изысканный порок, знак принадлежности к богеме, и не более того. В конце концов, половина эсеров была кокаинистами, да и во время нашей Гражданской войны многие революционные матросики отнюдь не брезговали. А насчет борьбы за умы – тут ты, пожалуй, прав. Помнишь, как они тут пафосно выражаются?

– Еще бы! – хмыкнул Дрон. – Я когда прочитал – еле сдержался, чтобы не заржать… уроды!

– И опять ерунду смолол. И пафос, и высокий штиль – это общепринятый здесь язык, когда речь идет о революции и свободе. До дедушки Ленина с его насквозь прагматичной лексикой еще далеко. Ты вот, скажем, Чернышевского читал?

Дрон отрицательно помотал головой.

– Мог бы и не спрашивать, конечно нет. Есть у него в книжке «Что делать?» такая дамочка, Вера Павловна. Так ей снятся сны – и в снах она видит будущее. Коммунистическая утопия, прекрасная жизнь, просветленные, мудрые люди… ну в общем, как у Ефремова в «Туманности Андромеды». Что, тоже не читал?

– Достал ты со своими андромедами! – вновь разозлился Дрон. – Давай по делу базарь, не умничай!

– Я и говорю по делу. Сам подумай, кто мы были бы для Володи, не расскажи ему Гена о том, откуда мы на самом деле? Так, непонятные авантюристы, вроде того же Стрейкера. Как говорится, «примазавшиеся» к святому делу революции. Ну да, конечно, мы не из их тусовки, никто из «революсьонэров» нас не знает – как нам верить? Может, даже и посотрудничали бы с нами, но только «от» и «до».

А так – совсем другое дело! Теперь мы пришельцы из того самого «четвертого сна Веры Павловны», люди будущего – мудрые, светлые, всезнающие. Теперь он на куски даст себя разрезать за нас, можешь даже не сомневаться! И все, что ты ему теперь скажешь, – будет воспринимать как истину в последней инстанции и ни на секунду не усомнится. Человеческий ресурс – вот главное, а не снайперки и пластид какой-то…

– Да я и сам вижу, – подтвердил Дрон. – Он теперь прям как шахид, фанатик – слушает, а глаза горят… вон когда насчет взрыва на Варварке сказали – ведь не усомнился ни на секунду, хотя взрывать надо было не полицмейстеров с губернаторами…

– Вот и я о чем. И не только шахид – готовый пропагандист, причем такой, которого интересующая нас публика принимает как своего. И заметь – сейчас кто-то вроде этих наших… из будущего… для нас куда опаснее жандармов. Потому как стоит им выйти на того же Володю Лопаткина, свозить его разок на ту сторону да объяснить что к чему, – все, на нашем деле можно ставить крест. Как он нам поверил сейчас – точно так же фанатично будет потом бороться уже против нас. И никак мы его после этого уже не переубедим…

– Так поэтому ты решил этого Яшу грохнуть? – понял Дрон. – И чтоб непременно бомбой, да еще и руками этих студентиков? А я-то думал – зачем такие сложности? Ведь проще простого подстеречь его вечерком возле лавочки. Или на Гороховской, он там частенько бывает. Глушаки есть – раз-два, и дело сделано…

– Да, поэтому, – подтвердил Виктор. – Надо было не просто убить его, а сделать это так, чтобы наши «друзья» из двадцать первого века винили в этом не только нас, но и местных студентов-бомбистов. Пусть и их во враги запишут – мы от этого только выиграем. Когда между людьми кровь – тут уж не до убеждений и агитации, тут стрелять надо…

– Тогда понятно, – вновь кивнул Дрон. – Жаль только, завалить этого жиденка не удалось. Везучий, гад! Дядю его в клочья и еще двоих родственничков, а Яша, сучонок, цел!

– Да, накладочка вышла, – недовольно сказал Виктор. – Но кто же знал, что наш дорогой Вова Лопаткин перепутает Яшу с его же двоюродным братцем, что тоже служит… служил в лавочке? Вот и отправил его прямиком к богу Яхве в компании еще трех правоверных евреев, а сам герой бала живехонек. В задних помещениях лавки был, поганец, под взрыв и не попал. Ну да ничего, это, в конце концов, не главное. Зато студентики наши вовсю засветились – и теперь с ними будут воевать по-взрослому. И еще, кстати, один полезный момент: здесь уже бывали случаи, когда взрываются кустарные динамитные лаборатории, так что полиция в курсе. А значит – Яшу вполне могут взять на карандаш те, кому следует интересоваться такими вещами. Тем более – с его-то занятиями! А там, глядишь, и насчет наших друзей жандармы полюбопытствуют…

– А оно нам надо? – усомнился Дрон. – Если раскопают, что они из будущего, – могут и на нас выйти.

– Да не раскопают они ничего. У здешнего народа в мозгах еще нет насчет путешествий во времени – вон даже Уэллс свою «Машину времени» еще не написал. Будут искать таинственных злодеев-изобретателей вроде Робура из книжек господина Жюля Верна. Так, проблемы некоторые создадут – и все. В идеале – придется нашим конкурентам лавочку на Гороховской прикрыть. Тоже неплохо; мы-то от этого в любом случае выиграем, верно?

– Так, может, тогда подставить их еще как-нибудь? – предложил Дрон. – Ну компромат какой ни то подкинуть – что, мол, на Варварке в часовой лавке и правда бомбы клепали и Яша при делах?

– Заманчиво, – покачал головой Виктор. – Но, боюсь, нам это сейчас не по зубам. Плохо знаем здешние реалии, не вжились еще. Вот, к примеру, для чего нам эти студенты еще нужны – они местные, все тут знают. И не по книжкам, как Гена с Олежеком…

– А все же этого Яшу надо мочить, – помолчав, добавил Дрон. – Больно шустрый, гаденыш. Зуб даю – доставит он нам еще проблем. Одно радует – радиозапал качественно сработал, одной головной болью меньше…

– Это правильно, – ответил Виктор. – Теперь вот что… как я понимаю, кокс ты реализовал полностью?

Дрон кивнул.

– А раз так – давай, излагай, что у нас там по стволам? Когда можно начинать перебрасывать на эту сторону?

«Час от часу не легче, – покачал головой Владимир Алексеевич, в третий раз подряд вчитываясь в строки полицейского отчета. – Только взрывов нам в Москве еще не хватало! До сих пор Бог миловал – взрывали, конечно, но все больше в Петербурге или в Западных губерниях. Но вот и до Москвы докатилась напасть…»

В 7 часов пополудни на улице Варварка в доме номер 19 раздался страшной силы взрыв, сопровождавшийся сильным сотрясением стен четырехэтажного дома. Вслед за взрывом из черного хода часовой лавки «Ройзман и брат», занимавшей этот дом, выбежал молодой человек, прописанный в этом же доме как мещанин Винницкого уезда Яков Моисеевич Гершензон, 17-ти лет. Его догнал и задержал дворник. Молодой человек в руке имел револьвер системы «бульдог», однако стрельбы не открыл, хотя револьвер этот был должным образом снаряжен патронами; несколько запасных означенное лицо имело при себе в кармане. Когда прибыли судебные и полицейские власти и вошли в лавку, они нашли в ней трупы пораженных взрывом: владельца часовой лавки, двоих его служителей. Задержанный меж тем дал объяснения, что во время взрыва находился в мастерской, расположенной при лавочке, и потому не пострадал; на вопрос, что могло стать причиной взрыва, вразумительного ответа дать не смог. После проведения дознания отпущен; однако следует отметить, что упомянутый Яков Гершензон, за неимением других претендентов, является, видимо, наследником взорванной лавки.

Хозяин лавки Натан Соломонович Ройзман, мещанин из города Одессы, был по прибытии полицейских чинов еще жив и даже находился в сознании. У него оказалась разорванной нижняя часть живота, перебиты и изранены ноги. Даже в таком состоянии Ройзман сумел дать показания, что за несколько минут до взрыва в лавку пришел человек и доставил ему под роспись некую посылку; поскольку та оказалась запечатана очень добротно – толстыми бечевками и сургучом, – означенный Ройзман вышел в другую комнату за ножницами или иным инструментом, и в этот момент посылка, видимо, и взорвалась. Посыльный к тому времени уже ушел; в торговом помещении лавки, куда была доставлена адская машина, находились двое работников и родственников упомянутого Натана Ройзмана, каковые и погибли при взрыве. Подробного описания посыльного, доставившего бомбу, получить от Ройзмана не удалось, поскольку во время опроса он, несмотря на все усилия полицейского врача надворного советника Плюкина, присутствовавшего при проведении дознания, преставился».

«Значит, в самой лавке Ройзмана никакой динамитной лаборатории не было, – машинально отметил Гиляровский. – И зря полицейский чиновник, передавший репортеру этот протокол, туманно намекал, что теперь-де жандармы вышли на след неведомых бомбистов, собирающихся наводнить Москву своими взрывчатыми изделиями».

Очевидно, лавка часовщика – не место изготовления взрывчатки, а цель неведомых террористов; но скажите на милость, кому это могло понадобиться? Никого не удивляет, когда взрывают губернатора или полицейского следователя; можно понять и случай, когда с помощью динамита пытаются взломать сейф ссудной кассы. Но тут ведь никакого сейфа и в помине не было – да и какие такие большие деньги могли оказаться в скромной часовой лавочке, чтобы ради них отправлять к ангелам троих человек? История представлялась запутанной, темной; а то, что единственным уцелевшим при взрыве оказался хорошо знакомый Гиляровскому Яша – тот самый, которого он недавно вызволял с Хитровки, – ясности отнюдь не прибавляло. Репортер уже не сомневался, что и Яша, и его странные друзья во главе с Корфом, и все те необычности, которые уже в изобилии скопились в этом деле, – звенья одной цепи. Но вот за какой ее конец надо потянуть, чтобы вытащить истину на свет божий, Гиляровский пока не представлял.

Что ж, одно хорошо – теперь у репортера появился повод для визита к барону Корфу. «Заодно узнаю, как у них там обстоят дела с этим… гимназическим военным кружком, – подумал он. – Надо бы статью об этом написать для «Московских ведомостей», давно ведь собирался…»