Эпилог

Ваганьковское занесло снегом аж по колено. Я стояла около ямы и смотрела, как Гера, Макс, Борька и Кораблев несут гроб Микаэлы Витальевны. Все четверо – опрокинутые, потерянные, осиротевшие. Даже Михайлов, примостившийся у дерева поодаль, выглядел не лучшим образом. Нина ревела взахлеб уже десятую минуту, чем страшно меня раздражала. Я пыталась сморгнуть слезы, но мир ежесекундно расплывался и терял фокус.

Умерла в ночь, когда мы ловили ее беглого мужа, когда он почти выиграл. Когда почти выиграли мы, когда я удалила мир, из которого он не успел выйти. А потом, пока мы с Максом пытались насмотреться друг на друга, в тишине комнаты раздался звонок, и потерянный Гера сказал в трубку одно слово: «Умерла». Тогда Борис просто появился, упал на пол со страшным грохотом и зарыдал. Я набрала Гере, уже выпившему сотую чашку кофе и ехавшему в какое-то похоронное бюро, и спросила, что делать. Потому что Макс прижимал меня к себе в ступоре, я не могла отпустить его, а перед нами самое настоящее человеческое существо рыдало так, что Земля должна была пойти вспять, изменить свой ход и вернуть ему Мишку. Не закрывать его в романе, не давать ему вечность на то, чтобы быть богом, а просто – вернуть Мишку. Но Земля продолжала крутиться в правильном, изначальном направлении, и тогда я разревелась сама и протянула к Борьке руку, тронула за плечо. Могу поклясться, что Гамов, мой Гамов, тоже в этот момент простил ему все. Потому что чертова планета должна была, обязана была сделать по-другому. Бога не существовало.

Приехавший Гера только руками всплеснул, пробормотал что-то про генерал-майора и черт с ним, раз такое дело, и забрал нас с собой. В ту ночь поспать нам не удалось. Зато свалились, мертвые, у меня в квартире в два часа дня. Вчетвером. Борису пришлось стелить на полу, Гера растянулся на кушетке (я никак не могла выкинуть из головы его бритые виски и антиутопию в целом), мы с Максом рухнули на двуспальную кровать и мгновенно провалились в сон, уверенные, что впервые за долгое время с нами ничего не случится.

– Ты как? – шепнул Макс, обнимая меня за плечи.

Гроб только что опустили в яму. Герман с Борькой встали поодаль, а священник начал что-то басовито говорить.

Я чуть мотнула головой, сглатывая слезы. Борька выглядел совсем подростком, и, конечно, все собравшиеся понятия не имели о том, кто он такой. Я отвернулась, чтобы не смотреть на его потерянное лицо. С Максом было тепло и уютно, но болеть – болело все так, что даже отсутствие кольца на его безымянном пальце не радовало.

Через могилы неслась Катя с охапкой белых орхидей. Я подняла взгляд на Геру, тихо обалдевая от того, как она к нему привязалась. Снова увидела Борькины глаза – и заскулила, моля мироздание, чтобы перестало болеть сердце.

– Ну что ты, Лив, что ты. – Макс поцеловал меня в макушку, не отпуская. – Она прожила хорошую жизнь, ты же знаешь. Всю жизнь – на страже человечества.

– Но… Макс. Как же так, Макс. – Я заглянула в его глаза недоверчиво, не в состоянии привыкнуть и смириться.

– «Как же так» что? – вполголоса и с отчетливой улыбкой.

– Как же так. Как же так. – От боли меня заклинило на трехсложном наборе. – Им лет семьдесят коротать друг без друга. Снова. И до того… еще сорок два года. – Голос прервался, и глаза окончательно затуманило.

– Она не пришла за ним, ты же знаешь. А он – не простил. И, вместо того…

– Ничего себе, не простил! Он там сколько тысяч лет прожил?!

Батюшка бросил на меня неодобрительный взгляд, но я захлебнулась словами и слезами, не смогла извиниться.

– Он мог вернуться, – мягко проговорил Макс. – В девяностых. Мог.

– Но…

– Нет никаких «но», Лив.

– Есть.

– Нет. – Макс поплотнее прижал меня к себе, стараясь укрыть от порывов шквального ветра. – И ты сама это знаешь.

– Еще семьдесят лет? Жить здесь и мучиться?

Макс не ответил, но я почувствовала, что он кивнул.

– Но потом они встретятся?

– Конечно, встретятся. Сколько можно платить по долгам и расходиться в разные стороны, так и не поймав друг друга?

– Но какой же тут бог, Максим, какой же тут бог, если он позволяет таким вещам случаться? Если он позволяет влюбленным расходиться по непересекающимся маршрутам?

– Ты хочешь сказать, что справедливее к своим героям? Что любишь их больше? Но, может, они так не считают? А потом, Лив, есть разные герои. Есть разные поступки, есть разная вера. Семьдесят лет – не слишком большое наказание.

– Может, он проживет до ста двадцати, – прошептала я, обнимая Макса за талию и утыкаясь носом в знакомое пальто.

– Это мы узнаем нескоро.

Мы чуть задержались у часовни, потому что с этим богом у меня определенно были счеты, но он промолчал в ответ.

К ограде подошли в обнимку. Гера держал в одной руке Катю, а другую положил на плечо Борьке.

– Жалко, что она вас не увидела, – протянул тот в какой-то странной тональности. – Мечтала о таких детях. И, что самое интересное, они у нее были. Жалко, что не видела вас вместе.

– Ты как? – осторожно спросила я.

– Странно, – поежился в ответ Борька.

Гера деловито кивнул подошедшим Кораблеву, Михайлову и Нине:

– Ступайте за Катериной, а мы сейчас подойдем.

Борька стоял, потупившись. Мы втроем переглянулись, и Гера осторожно спросил:

– Ты как, хочешь к нам работать? Конечно, проблем сейчас будет поменьше с твоим уходом… из открытия фантастических реальностей, но… Кто там этот Интернет знает. Может, еще лет через пять все головы на закрытии сложим.

Борька резко вскинул на нас недоверчивый взгляд:

– Издеваетесь?

– Да почему издеваемся, – спокойно проговорил Макс. – Вы с Микаэлой Витальевной стояли у самых истоков, ты – вообще уникум, Борь. А с нашей ситуацией никто не знает, что будет дальше.

– И вы возьмете… меня? – Ответа Борька потребовал почему-то не у Геры и даже не у Макса.

– Возьмем. С удовольствием, – твердо и даже строго сказала я.

Борька застенчиво и как-то с удовольствием пнул ногой по сугробу:

– А что с Кораблевым?

– Кораблев – бесспорный талантище, но мы что-нибудь придумаем, – облегченно рассмеялся белый-белый Гера. – Вон, у Оливина знаешь, кто папа?

– Я знаю, кто у Оливии папа, но понятия не имею, почему ты зовешь ее Оливином.

Гера даже фыркнул:

– А туда же, демиург называется.

– Да ну тебя к черту, – рассмеялся Борька, и я взглянула на Макса с надеждой.

Он улыбнулся мне, чуть приподнял за талию и поцеловал.

– Ты не представляешь, как плохо с этими двумя было работать сначала, – фыркнул Герман. – Но что будет сейчас, не представляю даже я. Пойдем, демиург. После Нового года на работу, если, конечно, не прорвет что-нибудь в праздники.

Эту тираду я выслушала вполуха.

– Еще телефон тебе покупать…

– Кнопочный! Кнопочный! – почти прокричала я, отрываясь от губ Макса. – Всем по «Блэкберри», потому что в опасной ситуации послать эсэмэс с айфона невозможно вообще.

Борька улыбнулся немного и снова пнул ногой снег:

– И если не соберется в гости Эйдан…

Я почувствовала, как вздрагивает под руками Макс.

– Ты на что намекаешь?

– Я ни на что не намекаю, Максим. Прямо говорю.

Я обернулась и посмотрела на него удивленно.

Белую Москву засыпал снег, мы шли к машине, и Борька наконец легко произнес:

– Да не было никогда никакого Эйдана Ноулза. Оливия вытащила его из книги.