В отряд прибыл новичок

С небольшой партией новичков к нам, в отряд морских разведчиков, прибыл Макар Бабиков, старшина первой статьи, бывший писарь из дивизиона береговой обороны, которого я раньше изредка встречал в политотделе.

Бабикова определили в моё отделение.

Старшина отряда Григорий Чекмачев, хорошо знавший Бабикова по учебному отряду Объединённой школы, где они вместе служили, рассказал мне о новичке всё, что полезно знать каждому командиру отделения о своём бойце.

Во времена давние на берегах Печоры поселялись бежавшие от царской немилости староверы-раскольники. Они занимались землепашеством, промышляли охотой, ловили рыбу. Суровый и богатый край щедро одаривал трудолюбивых пришельцев, упорно хранивших старообрядческий уклад жизни.

В далёком от железной дороги селе Усть-Цыльма, где родился и вырос Бабиков, лишь в тридцатых годах нашего века началась ломка этого уклада. Новое боролось со старым. Молодёжь потянулась к знаниям и, нередко, ослушаясь отцов и дедов, уезжала на учёбу в Архангельск, а то и в Москву. Строили свои школы, техникум. Детвора и та противилась сковывавшим её обычаям. Когда девятилетнего Макарку Бабикова приняли в пионеры, он открыто повязал вокруг шеи красный галстук и так смело посмотрел бабке в глаза, что старая только перекрестилась, заохала да рукой махнула на мальца.

Отец умер рано, и заботу о маленьких — а в семье Бабиковых их было четверо — разделил с матерью старший Макарка. В зимние вечера Макарка запрягал лошадей и возил почту «на перекладных» за тридцать с лишним километров. Возвращался за полночь. Лошади сами трусили домой, а в санях, закутанный в отцовскую оленью малицу, в потайном кармане которой лежала заработанная пятёрка, спал двенадцатилетний ямщик.

Утром, с уже приготовленными уроками, Макарка бежал в школу.

Когда наступало лето и Печора разливалась на десятки километров, Макарка снаряжал омулёвую лодку, причаливал к облюбованному, густо покрытому зарослями, берегу, мастерил шалаш, хитро маскировал его и, выпуская на воду чучело утки — «маниху», терпеливо ждал зари. Дикая стая, пролетавшая над Печорой, кружилась над «манихой», садилась на воду и, не вспугнутая чужим звуком, приближалась к берегу.

После страдной поры уборки урожая Макарка снова садился за парту.

В четырнадцать лет его приняли в комсомол.

Книги, кружки, вечера молодёжи открывали перед ребятами новый мир, полный заманчивых далей. Из тех далей приезжали в Усть-Цыльму демобилизованные, рассказывали о больших городах, в которых жили-служили, о морях-океанах, по которым плавали. Вернулся в родное село и дядя Макарки, командир запаса. Он возглавил сельскую осоавиахимовскую организацию и стал учить ребят стрельбе по мишеням. Неизменным помощником у осоавиахимовского командира был его племянник.

В семнадцать лет Макар окончил десятилетку. Ровесники собирались уезжать в разные институты, а обладатель отличного аттестата Макар Бабиков, чтобы опекать младших в семье и дать им возможность закончить школу, согласился занять должность учителя начальных классов. Сам занимался вечерами, заочно.

Через год Бабикова приняли в кандидаты партии, а ещё через год призвали в армию.

Военком Усть-Цыльмы, рекомендовавший молодого учителя в партию, знал, что Макара признали годным к службе на флоте. Но будет ли в Усть-Цыльме комплектоваться команда на флот? Молодёжь жила неистребимой мечтой попасть на корабли. Не было одежды, которая так привлекала бы усть-цыльминских ребят, как форменная морская, или хотя бы бескозырка с развевающимися на ветру лентами. И не было больших героев, чем те, что из кинофильма «Мы из Кронштадта».

За день до отъезда из Усть-Цыльмы остриженный под машинку Бабиков сидел в кабинете райвоенкома, и старший политрук, именем и словом своим поручившийся перед партией за Макара Бабикова, уже не как официальное лицо — как старший товарищ с младшим — беседовал с призывником о разных делах и событиях, волновавших в те годы миллионы людей. Шёл разговор о Хасане, Халхин-Голе, о грядущей решающей схватке с фашизмом и главным образом о том священном долге перед Родиной, который для каждого гражданина Страны Советов, а для коммуниста в первую очередь превыше всего.

Призывники ехали к месту службы по Печоре, потом морем до Архангельска, где в порту их ждали командиры из различных родов войск.

К строю, на левом фланге которого стоял Макар, направился морской офицер, и лица будущих моряков посветлели. Назначили ещё один строгий медицинский осмотр, а после него мандатная комиссия занялась распределением пополнения в разные учебные подразделения. Пока Макар гадал, кем он будет — комендором, сигнальщиком или рулевым, — его определили в Объединённую школу, в учебную роту будущих писарей, во взвод, которым тогда командовал нынешний наш старшина отряда Григорий Чекмачев.

Началась война, Чекмачева перевели в отряд морских разведчиков, а писарь из дивизиона береговой обороны, старшина первой статьи Макар Бабиков ещё целый год хлопотал и писал рапорты о направлении в наш отряд. Наконец, его просьбу удовлетворили.

И вот новичок переступил порог двухэтажного дома, где мы размещались, и увидел тех, с кем ему так хотелось разделить трудную и заманчивую судьбу разведчика.

Как его здесь примут? Как встретят?

Низкорослый и худощавый, светловолосый и сероглазый, с умным, иногда каким-то пронизывающим взглядом, Макар Бабиков сразу обратил на себя наше внимание, хотя в разговор не вступал и только пытливо, настороженно присматривался к окружающей обстановке. Старшина второй статьи Иван Поляков отметил появление Бабикова язвительной шуткой:

— Полундра! Писарь в разведку пришёл… Смерть егерям!

Сказал, даже не взглянув на Бабикова, и, презрительно поводя широкими плечами, вышел из кубрика.

Бабиков не смутился. Только метнул острый взгляд в спину уходящему Полякову и медленно обвёл нас недоумённым взглядом. Всем стало неловко от выходки Полякова. Но тут нас выручил и рассмешил Павел Барышев.

— А ты на эту балаболку Полякова не обращай внимания, — приветливо обратился он к новичку. — Мы с тобою, правда, ростом не вымахали, так ведь малый топор большое дерево рубит! В писарях служил — эка важность! Вот Семён Агафонов — тот коком был. И что же? Пошёл в разведку кок и двух «языков» приволок. Так что ты не обижайся…

— Да я и не обижаюсь…

— Вот и хорошо! — обрадовался Барышев. — А вот был у нас такой Коликов…

Взрыв смеха оборвал словоохотливого рассказчика, и тут Бабиков смутился. Он не знал, что Паша сел на своего «конька» и начнёт теперь расписывать, как в майском рейде таскал на спине «чемпиона» Коликова. Приходу Бабикова Павел был рад главным образом потому, что новичок оказался такого же, как и он, роста и, возможно, сменит его на левом фланге. Барышев даже примерился к новичку и крякнул с досады: Бабиков был чуть-чуть выше его.

Кто-кто, а разведчики умели ценить бойца не по внешнему виду. Мы знали, что Иван Лысенко, Алексей Радышевцев и другие сильные и рослые воины спортсмены выходили победителями в единоборстве с врагом, что атлет Владимир Лянде без оружия отважился на рукопашную схватку с вооружённым егерем. Но мы знали и многое другое. Бывший кок подводник Семён Агафонов, коренастый, низкорослый, с виду увалень, дрался бесстрашно, с неистощимой энергией и упоением и в то же время с таким мастерским расчётом, что все считали его самым лучшим разведчиком отряда.

А Павел Барышев? А маленький, кудрявый Зиновий Рыжечкин, «наш Рыжик», который ростом был на целую голову ниже иного егеря-альпийца, а ловким ударом сшибал с ног такого егеря и обезоруживал его? А комсорг отряда малоросток Саша Манин, от которого, когда мы бывали в базе, корреспонденты никак не могли вытянуть нескольких слов о тех боевых эпизодах, героем которых он был? Саша буквально преображался в бою, сражался умело и весело, личным примером и шуткой подбадривая товарищей.

Нет, мы не торопились судить о новом разведчике по каким-то внешним признакам или анкетным данным. Пусть писарем, но Макар Бабиков уже служил на флоте, а вот комсомолец Борис Абрамов армейскую службу вовсе не знал, и, вероятно, никто из нас не предполагал, что в паре с Семёном Флоринским Борис скоро станет отличным пулемётчиком. Флоринский сам выбрал Абрамова в напарники, привил ему любовь к оружию, сильно переживал, когда его дружок не получал писем из блокированного Ленинграда, и помогал ему в первых боевых походах.

Глядя на них, я вспоминал, кем был для меня сержант Василий Кашутин, член бюро партийной организации нашего отряда. Его советы — не назидательные, а товарищеские, его помощь — не показная, а как будто случайная оказали мне большую поддержку. Потом это «шефство» прекратилось незаметно, как незаметно оно и возникло. А дружба осталась и крепла с каждым боем.

Я никогда не забуду, как в одну из особенно холодных ночей мы лежали с Васей в ложбинке на высоте 415. Прижимаясь друг к другу «валетом», чтобы можно было под меховую куртку товарища спрятать коченеющие ноги, в короткий час отдыха после боя, когда внизу, обложив нашу высоту, егеря ждали рассвета для новых атак, мы полушёпотом беседовали о самом сокровенном, самом интимном, делились тем, что каждый считал своей личной, бережно оберегаемой тайной. Потом, уже благополучно вернувшись в базу, я поразился тому удивительному чувству, иногда ложно принимаемому за человеческую слабость, которое в трудную минуту легко открывает душу товарищу. Об этом не жалеешь, если дружба крепка, бескорыстна и проверена в таком суровом испытании, как бой в тылу врага.

Так учила нас сама жизнь. Она наглядно доказывала великую силу личного примера бывалого разведчика для новичка.

Мы ещё ничего не знали о Бабикове, а он уже, оказывается, знаком с боевой историей отряда, с его героями, хранил все вырезки из газет, где писали о наших рейдах, и втайне мечтал стать таким же отважным и умелым следопытом, как Мотовилин, Радышевцев, Кашутин. Если бы злую шутку о грозном писаре, подавшемся в разведку, высказал один из тех, кто был образцом для новичка, то как это несправедливо и жестоко обидело бы Макара Бабикова!

Но этого не было. Было другое…

Мы готовились к глубокому рейду в тыл врага.

Избегая стычек с неприятелем, наш отряд должен будет незаметно проникнуть к важным объектам его обороны, разведать их и вернуться в базу. А пока решили провести большой учебный поход, максимально приближённый к боевой обстановке. Для новичков такой поход — первая проверка их сил. Вдали от базы молодые следопыты постепенно освоятся с новыми условиями, ближе познакомятся с бывалыми разведчиками, короче говоря — на людей посмотрят и себя покажут.

Первый привал.

Разведчики, замаскировавшись, сидят небольшими группами, едят, отдыхают. Только собрались в путь, как слышу — Степан Мотовилин кличет Макара Бабикова. Поскольку это касается разведчика из моего отделения, подхожу к Степану.

— Разреши, Виктор, поучить уму-разуму новичка, — говорит Мотовилин, — в твоём присутствии…

Степан зря обижать новичка не станет. Пусть учит.

Подбегает Бабиков и не знает, к кому из нас обратиться.

— Уходишь? — тихо спрашивает его Степан.

— Уходим…

— А это что?..

Носком сапога Мотовилин показывает на воткнутый в мох окурок самокрутки.

— Я не курил! — горячо оправдывается Макар, обращаясь ко мне. — И потом вот доказательство — у меня папиросы…

— Неважно! Ты па этом месте укладывал свой рюкзак? А раз собрался в дорогу — осмотрись, не наследил ли сам или кто другой… Ты не курил и я не курил! А почему меня это касается?

Бабиков молчит.

Мотовилин поднимает окурок, разворачивает его, сдувает табак с ладони, разглаживает обрывок уже пожелтевшей бумаги и хотя ему ясно, что окурок валялся здесь задолго до нашего прихода, укоризненно качает головой.

— Представь, товарищ Бабиков, что мы — в тылу врага, а этот самый окурок оставил кто-либо из нас. Егерь, да ещё опытный разведчик, подобрал окурок, — теперь Мотовилин и Бабиков идут рядом, мирно беседуют и, для вящей убедительности своих доводов, Степан переходит на «вы». — Посмотрим, что здесь напечатано? «ТАСС». А вот и число. Егерь уже знает, когда русские проходили, и внимательно осматривает окрестность. Вам это ясно?

— Понимаю…

— Теперь смотрите вперёд, — всё тем же невозмутимым тоном продолжает Степан. — Видите, как дозор обходит кусты? А почему? Другой, допустим, попрёт напрямик и, глядишь, обломает ветку. Егерь-разведчик подойдёт к кустам, внимательно осмотрит их и установит: так обломать ветку мог только человек. Смотрит он на ещё свежий излом и видит, в какую сторону прошёл человек. Началась слежка, облава, преследование. Враг предупреждён, усиливает охрану и прочёсывает всю местность. Он может сорвать нашу операцию. А всё из-за обломанной веточки… Не притомился, Бабиков? Рюкзачок не тянет?

— Нет, спасибо. Я могу ходить долго и быстро…

— Это хорошо. Ходи быстро — ходи осторожно! — многозначительно заключает Мотовилин и сворачивает в сторону.

Я приказываю Юрию Михееву держаться поближе к Бабикову, чтобы ориентировать его на местности.

— …А один раз я чуть не напоролся на егерей! — рассказывает Михеев Бабикову уже на следующем привале. — Шли мы к «лощине нервов» — так прозвали ту лощину потому, что егеря её насквозь просматривали и простреливали. А кругом лощины — сопки. И до того одинаковые, что смотреть на них тошно. Когда бог сотворил полярную землю, то, должно быть, что-то напутал. Везде наворочал скалы, ущелья, глыбы камней, а эти гладенькие сопки смастерил на один манер.

Михеев собирался ещё многое сказать о капризах и чудесах природы в Заполярье, но, заметив нетерпение слушателя, которого интересовала сама суть происшествия, оборвал свои мысли:

— Об этом в другой раз… Так вот, посылают в дозор меня и Зиновия Рыжечкина. Знаете его? Мы его Рыжиком зовём. Я впереди, а он, как новичок, следом. Я повёртываю вправо, а Рыжечкин догоняет меня, кладёт руку на плечо и знаком показывает, что надо свернуть влево. И ведь оказался прав! Приметил, глазастый, когда мы в прошлый раз проскочили через «лощину нервов», что одна сопка близ лощины имеет чуть заметный срез. Значит, у Рыжика глаз намётанный, память крепкая. Мне даже стыдно стало перед молодым разведчиком — чуть егерям в пасть не угодил! Спасибо Рыжику… В нашем деле, товарищ старшина первой статьи, только и знай — смотри да примечай!

После этого похода я был в командировке и не смог участвовать в очередном рейде. Знал, что отряд пойдёт нехожеными тропами, избегая встречного боя, и всё же беспокоился за Бабикова, как, вероятно, беспокоились и другие командиры отделений и групп за своих новичков.

Рейд завершился успешно. Единственное маленькое «чепе» было как раз с Бабиковым. При падении лопнул его туго набитый рюкзак, и всё содержимое: галеты, консервы, патроны — рассыпалось. Запасного рюкзака не оказалось. Пришлось Бабикову завернуть груз в плащ-палатку и с тюком на спине продолжать марш. Он устал, но не отстал и от помощи товарищей отказался. Командир отряда сказал новичку: «Надо внимательнее собираться в поход». А я упрекал себя и заменившего меня в этой рейде Агафонова: нам следовало тщательнее проверить снаряжение Бабикова.

И всё же это был только поход, а не та насыщенная боевыми эпизодами и полная различными приключениями разведка, о которой мечтали новички. Пока же молодые разведчики с необычайным интересом слушали рассказы бывалых. Степан Мотовилин поведал им о некоторых дерзких налётах, о подвиге Григория Харабрина, который ворвался в землянку егерей, трёх скосил из автомата, четвёртого вытащил из-под стола и всю дорогу приговаривал: «Хороший «язычок» мне попался, послушный!»

— Нет, уж таких «языков», каких доставлял Радышевцев, никому пока брать не удавалось! — вступал в разговор Барышев. — Помните историю с братьями баварцами?

Как не помнить! Но Барышев умеет рассказывать обстоятельно, новичкам полезно его послушать, да и сам случай уж очень примечательный.

Это было, примерно, полгода назад. Мы долго шли по обледенелым сопкам, незаметно просачивались в горы и, когда полярная ночь озарялась всполохами северного сияния, недвижно лежали на заснеженных хребтах скал. Потом опять пробирались вперёд, пока не увидели белые холмики у подножья той сопки, к которой шли. Это и были покрытые снегом землянки егерей.

Группе Кашутина приказали овладеть укреплением на вершине сопки. Радышевцев, Агафонов и Харабрин по-пластунски подползали к часовому, маячившему у крайней землянки. Но разведчики Кашутина уже завязали бой. Из крайней землянки выскочил офицер в распахнутом мундире с автоматом наперевес и наскочил на Радышевцева. Треск автоматов, лязг стволов и придушенные крики… Началась та ожесточённая схватка, когда внезапность и стремительность нападающих дают перевес небольшому отряду над целым батальоном.

Отход прикрывала группа Кашутина. Впереди Радышевцев вёл своего «языка» немецкого офицера Карла Курта.

А через день, в базе, комиссар читал нам недописанное письмо Карла Курта. Он настойчиво просил родных застраховать имущество от пожара и, невесело иронизируя, сокрушался, что нельзя застраховаться от русских разведчиков. «И ещё бы мне застраховаться от этого ужасного холода. Боюсь, мама, что когда-нибудь у меня замёрзнут кишки в животе. Когда Ганс кончит военное училище, пусть не вздумает проситься на Север, в Лапландскую армию. Покажи ему это письмо…»

Младшему Курту не довелось читать это письмо. Младший Курт выхлопотал себе назначение в Лапландскую армию. И мы благодаря тому же Радышевцеву убедились в этом три месяца спустя.

…Дул лобовой шквалистый ветер. Бот зарывался носом в волну и долго шёл к берегу. Переход к тому же опорному пункту неприятеля был более тяжёлым, чем в первый раз. Бушевавшая накануне мартовская позёмка оголила лёд на сопках лыжами нельзя было пользоваться.

Противник ночью усилил охранение, и ещё до подхода к землянкам нам пришлось выдержать бой. У нас появились раненые. Всё же мы подожгли склад, захватили несколько землянок. Егеря засели в главном блиндаже, который они соорудили в стене отвесной скалы. Подступиться к блиндажу трудно. Пробовали атаковать в лоб — опять понесли потери. Тогда Радышевцев и Шерстобитов обошли скалу и стали в неё врубаться ступеньками. Оказавшись наверху, они спрыгнули на крышу блиндажа. Только одному егерю после взрыва гранат удалось выскочить из блиндажа. Он кинулся бежать.

— Врёшь, не уйдёшь! — крикнул Радышевцев и погнался за «языком».

Налегке одетый егерь уходил всё дальше, и главстаршина понял, что медлить нельзя. Он вскинул винтовку и выстрелил. Егерь тотчас же пропал из виду, а Радышевцев стал осторожно пробираться вперёд.

Труп егеря лежал меж камней. Расстегнув офицерский китель с лейтенантскими погонами, Радышевцев извлёк из внутреннего кармана документы убитого и поспешил к своим.

Вот одна запись из книжки-дневника Ганса Курта:

«Прибыло извещение, что Карл пропал без вести. Как это понять? Я твёрдо решил проситься на Север, в часть Карла, чтобы заменить его. Так повелевает мой долг и мой фюрер!»

— Ну и дурак! И зачем только он побежал? — сокрушался Радышевцев. — В плену встретил бы своего Карла, а в моём счёте прибавился бы ещё один «язык». А то — долг, фюрер!

…Павел Барышев рассказывает о Радышевцеве. Радышевцев вспоминает, как на Пикшуеве майор Добротин разговаривал по телефону с комендантом немецкого гарнизона в Титовке. Рассказывают и многое другое. А новички слушают нас, и им кажется, что самое интересное, самое героическое уже совершилось без них.

— Когда пойдём в настоящую разведку? — спросил меня как-то Бабиков.

— Об этом не спрашивают. Но пойдём, обязательно пойдём!

Кто мог тогда знать, что следующий рейд будет самым тяжёлым, что авангардную группу отряда через несколько дней будут считать погибшей, что только восемь разведчиков из этой группы вернутся в свою базу, и среди них недавний новичок, маленький старшина первой статьи Макар Бабиков с большим и отважным сердцем настоящего разведчика.