На третий день утром Грейдон услышал от Ригера, что Суарра получила его послание и их встреча состоится этой ночью. Она послала перо птицы «караивенкос», чтобы показать, что она все поняла и будет в пещере Женщины–Лягушки.

— Даже Хаон не знает, куда мы идем, — сказал Ригер. — Если бы он знал, Дорина бы выпытала у него это. И даже два ночных сна не уменьшили моего недоверия. Делая это предложение, она имела в уме что–то большее, чем просто облегчить твою дорогу к Адене или удовлетворить твое желание увидеться с девушкой, чьей теткой, скажем так, — закончил он, ухмыляясь, — она является.

Грейдон и сам много думал и теперь повторил Ригеру свой странный разговор с Дориной.

— Возможно, — сказал он, — она задумала ловушку, чтобы предать меня Ластру. Она может полагать, что, если я доберусь до Матери, наше предложение будет немедленно принято. Далее, если Ластру будет побежден и Хаон придет к власти, произойдет то, чего она так боится: Хаон откроет Ворота Смерти, чтобы это ни означало. В то время как если меня устранить по дороге, дела, вероятно, будут идти по–прежнему, что даст ей время, чтобы отговорить Хаона от его намерения. Это — единственная основа, какую я мог придумать для твоих подозрений… если у них вообще есть какая–нибудь основа.

Ригер задумчиво слушал.

— Не секрет, что в этом вопросе Дорина противостоит Хаону. Это всегда вызывало конфликт между ними. Его желание иметь детей так же сильно, как и ее остаться бессмертной. До того как мы пришли сюда, он убеждал ее вместе с ним открыть две Двери. Она отказалась. Существуют другие женщины, которые согласились бы. Но Хаон однолюб. Он бы убил Дорину, если бы обнаружил, что она — предательница, но он не хочет стать отцом детей никакой иной женщины.

Ворча, он зашагал по комнате.

— Сказанное тобой делает мои мысли достаточно правдоподобными. — Он прекратил ходьбу. — Однако в этом вопросе существует и другая сторона, и я не думаю, что Дорина ее не заметила.

Если ты попадешь в ловушку, то, по всей вероятности, в ловушку попадет и Суарра. Встречаясь с тобой, она идет на большой риск. Этого достаточно, чтобы гарантировать приговор Совета, который контролирует Ластру… что означает в лучшем случае объявление ее вне закона.

Совет вправе поступить с ней так. Но если я хоть немного знаю женщин (не забывай, что Мать Змей — женщина), она не позволит, чтобы ее приемная дочь страдала. А тогда, в конечном итоге, пожалуй, уничтожение Ластру либо смерть самой Матери. А это, если ты прав, именно то, чего хочет Дорина.

— Господи боже, Ригер! — пораженный ужасом, воскликнул Грейдон. — Если эта ведьма даст знать об этом Ластру, Суарра наверняка окажется в его власти!

— Нет, — ответил гигант, — это не так. Понимаешь, друг мой, тогда вместе с ней был Повелитель Тиддо. Она лишь выполняла его приказ.

— Может быть, он придет вместе с ней сегодня вечером? — с надеждой сказал Грейдон.

— Нет. — Ригер покачал головой. — Я в то, что он придет, не верю. Здесь есть разница. Вы четверо шли к своему наказанию. И если бы не Мать, ты вместе с остальными скатился бы в пропасть каплей золотого пота. Тогда вмешалась Мать. И думаю, она снова сделает это — ради Суарры. Но не ради тебя. Кроме того, как ты говорил мне, она сказала, что ты должен добраться к ней с помощью собственного ума и смелости. Таким образом, я твердо полагаю, что ни на какую защиту сегодня вечером мы рассчитывать не можем. Разве что придумаем что–нибудь сами.

Он снова что–то невнятно проворчал.

— Более того, — он наставил свое острие на Грейдона, словно палец, — Адена — женщина, и, следовательно, непостоянна. Она может решить, что ты, в конце концов, не обязательное условие благополучия Суарры. Или она может на мгновение устать от всего этого дела, и это короткое безразличие может прийтись на наиболее неблагоприятный для тебя момент…

— Дьявольщина! — воскликнул Грейдон. — Ты наверняка очень веселый спутник, Ригер!

— Ну, — посмеивался Ригер, — и если тебе нужна веселая мысль, то вот она. То, что Мать — женщина, это правда. Но, конечно, не человеческая женщина. Поэтому никто из нас не может наверняка знать, что она выкинет!

И, предоставив Грейдону возможность бороться с наводящей уныние уверенностью, что он абсолютно прав, Ригер удалился.

Остаток дня Грейдон провел с Хаоном и несколькими членами Братства. Как и за день до этого, все они старались больше узнать о том мире, что существовал за пределами Запретной Страны.

Дорина не появлялась. Их заинтересовала его винтовка и пистолеты, но показалась сомнительной эффективность этого оружия против динозавров. Словно детей, вспышка их интересовала больше, чем то, что делает пуля. Они объяснили, что Ксинли уязвимы только в одном незащищенном месте — на шее под челюстью и что единственный способ убить их — ударить сразу вверх пикой в это место.

В охотничьих сворах около двух сотен динозавров. Не больше и количество чудовищ, используемых для верховой езды. Размножаются они редко, и их число медленно уменьшается.

Твари большого размера легко поддаются использованию в качестве лошадей. Своры состоят из рыскающих в поисках добычи и все пожирающих дьяволов. Полный контроль над ними имеет только Ластру.

Существует амфитеатр, где регулярно проходят гонки больших динозавров. Это — также арена, где устраиваются сражения между специально отобранными динозаврами из охотничьих свор и маленькими группками человеко–ящеров, на которых периодически делаются облавы, чтобы уменьшить их количество.

И теперь Грейдон узнал, почему ни один из индейцев не Умирает таким образом, чтобы просветить Хаона в его попытках познать различные виды смерти. Когда индейцы начинают стариться, их скармливают сворам.

Кроме того, оказалось, что Ластру страстно увлечен кровавой игрой — охотой на человека. Совершающих проступок перед законом, а также совершивших проступок против него (открыто в первом случае и тайно — во втором) нередко выводят за границы Страны, отпускают и травят.

Грейдон также узнал, каким образом Ригер получил свои шрамы и потерял руку. Посмевший выступить против одной из жестоких забав Ластру, он попался в ловушку, затем его отпустили и устроили травлю. Он ухитрился ускользнуть от преследователей, от всех, кроме одного охотничьего динозавра. Ригер бился с ним и убил его. Каким–то чудом он добрался до убежища Хаона и там возвратился к жизни. За его поимку Ластру назначил цену, лишь немного меньшую, чем за поимку Хаона.

Понимание Греидоном этого потерянного народа делалось все яснее. Это были скудные остатки того, что было расой, добившейся больших успехов, чем какая–либо другая за всю историю Земли. Расы, к пику научных достижении которой человек позднее не смог никогда и приблизиться. Этот народ — все, что осталось от могучей доисторической цивилизации, — сохранил только красоту своих тел.

Но инициатива, стремление к дальнейшему продвижению, побуждение к возвращению утраченных знаний своих предков атрофировались. Или — в лучшем случае — остановились на точке затухания. Не считая этой красоты и долговечности, они казались обычными очаровательными вежливыми людьми.

Между ними был явно резкий раскол. Хаон и его Братство — атавизм. Они стремятся вернуться к прошлому, к более человечному периоду в жизни своей расы.

Ластру и его последователи идут в противоположном направлении — к жестокости, к равнодушию, к страданию, к удовольствию при причинении страданий. Они неуклонно опускаются к черному дну зла, что делает их орудием Темного.

Те, кого называют Созидателями снов, застыли, удалились от всего человечества. И Грейдон подумал, что он понимает, почему Хаон стремится открыть эти таинственные Ворота, годами старается избавить свой народ от бессмертия, которое сделалось проклятием этой расы. Смутное убеждение, что, сделав это, он вернет источник юности своего народа, будит в нем его былую силу.

Теперь Грейдон принимал бессмертие как факт. Поразмыслив о Коне, он уже не мог сомневаться, что наука, создавшая эту чудовищную помесь паука и человека, наверняка могла совершить меньшее чудо неопределенно долгого продления жизни.

Другим доказательством того же служили люди–ящеры. И помимо всего прочего, существовала Женщина–Змея, Адена, Мать Змей, и несомненная реальность ее существования свидетельствовала: «Когда могут быть такие, как я (и там, где есть такие, как я), возможно все!»

День был на исходе. На окруженную горами чашу Запретной Страны начали спускаться сумерки. Незадолго до начала времени выступления Ригер принес Грейдону кольчугу из черного металла и вместе с Хаоном натянул ее на Грейдона. Кольчуга оказалась необычайно легкой и гибкой.

Наголенники и дубленые, высотой до лодыжек сапоги Грейдон отверг, предпочитая свои собственные прочные ботинки. Грейдон заткнул за ремень один из автоматических пистолетов и несколько патронных обойм. Второй пистолет Грейдон оставил в кобуре под левой подмышкой. Зачем он это сделал, он и сам не знал. Вероятно, ощущение пистолета придавало ему больше уверенности. Он позволил прикрепить к поясу ножны, в которых находился острый короткий меч, и взял у Ригера необычной формы булаву.

— Если случится битва, — сказал Ригер, — то это будет рукопашная.

И Грейдон понял, что гигант знает, что говорит, и что странное оружие может оказаться полезным. Но себе он сказал, что в первую очередь будет полагаться на свой автоматический пистолет.

Проблему представляла винтовка. Грейдону не хотелось оставлять ее, поскольку была вероятность, что у Суарры может быть какой–то план, как ему добраться к Матери Змей, не возвращаясь в убежище.

В случае рукопашной схватки винтовка была бы менее полезной, чем пистолет, палица или меч, а то стала бы и помехой. Грейдон нашел компромисс: попросил, чтобы ее нес один из воинов–индейцев, причем держался к нему так близко, как только возможно. На том и порешили. Затем Хаон надел ему на голову подбитый мягким кольчужный шлем.

И когда все было сделано, Хаон сжал руками плечи Грейдона.

— Грейдон, — сказал он, — что–то говорит мне, что с твоим появлением весы судьбы Ю–Атланчи, так долго пребывавшие в неподвижности, пришли в движение. Ты — та новая гиря, которая нарушила их покой, и кто знает, послужит ли это добру или злу? И кто знает, Ластру ли перевесит тех, кто противостоит ему, или случится обратное, когда весы снова придут в равновесие? Но я предчувствую, что жизнь в Ю–Атланчи скоро изменится — так или иначе, но старый порядок близится к концу.

И что ты и я, Грейдон, никогда здесь больше не встретимся… вернее, встретимся еще раз, ненадолго… И расстанемся под темно–красными небесами… из которых падают тени… убивающие холодом тени, сталкивающиеся со сгустком пламени… А затем… никогда больше не встретимся… До той поры, всего тебе наилучшего, Грейдон!

Он резко повернулся и большими шагами вышел из комнаты.

— Хотел бы я знать… — пробормотал Грейдон и вздрогнул, будто ледяные руки обхватили на мгновение его плечи, на которых только что лежали руки Хаона.

— И я хотел бы знать, — отрывисто сказал Ригер. — Но похоже, что вы двое, по крайней мере, встретитесь снова. Поэтому сегодня вечером ты со смертью не встретишься.

Они вышли из комнаты в помещение охраны, где их ждала дюжина одетых в юбки аймара. Это были крепкие мужчины, вооруженные палицами и копьями. За их пояса были заткнуты короткие острые мечи. Ригер передал винтовку одному из индейцев и объяснил, что он должен делать. Индеец смотрел на нее с сомнением, пока Грейдон, улыбаясь, не щелкнул туда и обратно предохранителем, демонстрируя, что поставленный на предохранитель спусковой крючок двигаться не мог. Успокоенный аймара перекинул ремень через голову и занял свое место.

Дорогу показывал Ригер. Сперва отряд шел по широкому, хорошо освещенному туннелю, от которого разбегались меньшего размера проходы. Отряд все шел, и Грейдон видел, что ограждающая Страну стена вся, как норами, пронизана этими пещерами и коридорами. Ему стало любопытно, созданы ли они природой или вырублены древними обитателями Ю–Атланчи и с какой целью. Он много размышлял о свечении стен, но понять, в чем их секрет, не мог. Теплоты свет не испускал, но очень походил на мягкое свечение светлячков. И теней не отбрасывал.

Они прошли немного больше мили, когда туннель расширился. Пещера, и в конце ее — сплошная стена.

— Здесь, — сказал Ригер, заговорив впервые за это время, — начинаются опасности.

Он стоял рядом со стеной, вслушиваясь. Затем вынул из–за пояса какой–то предмет, имеющий форму конуса. Ригер прижал его к вырезанному на стене символу. Шестифутовый кусок стены начал медленно, словно занавес, подниматься. Когда он отошел от пола на несколько дюймов, два индейца легли на живот и заглянули в образовавшуюся щель. Каменный занавес поднялся еще на фут. Извиваясь, индейцы пролезли под ним и исчезли. Ригер опустил руку, и движение камня прекратилось. Прошло, вероятно, минут пять, когда индейцы, извиваясь, пролезли обратно и кивнули гиганту.

Он снова прижал к символу свой конус. Камень быстро поднялся, открыв низкий проход, в который, пригнувшись, стремительно прошли эмеры. За ними Ригер и Грейдон.

Несколько ярдов им пришлось двигаться вперед согнувшись, а затем Грейдон смог выпрямиться. Перед ним была огромная пещера, залитая слабым красноватым светом. Таким слабым, что он едва отличался от темноты. Он обернулся к Ригеру и увидел, что тот затыкает свой конус за пояс. Стена, через которую они прошли, вновь стала цельной, никаких следов прохода в ней не осталось.

Индейцы сомкнулись кольцом вокруг Ригера и Грейдона. Быстро и бесшумно двинулись они вперед. Грейдон хотел заговорить, но Ригер сделал предостерегающий жест. Их обнимала красноватая тьма. Сквозь сумрак и странный гнетущий свет отряд быстро шел вперед.

Как индейцы ориентировались, Грейдон сказать бы не мог, но движения их были уверенными и шаг ни разу не замедлился.

Внезапно индейцы приблизились к нему так, что уже касались его, и в тот самый миг отряд перешел из темноты в уже абсолютный мрак. Скорость движения не уменьшалась. Словно вздохнув, проворчал что–то Ригер, и прозвучала отданная шепотом команда. Индейцы остановились. Вспыхнул туманно светящийся шар и двинулся впереди группы. За ним оставалась бледная полоса света, будто шар заставлял частицы воздуха туманно фосфоресцировать. Полоса расходилась. По круто уходящему вниз переходу, открывшемуся при этом свете, группа прошла тысячу футов. Затем еще две тысячи футов. И свечение начало тускнеть.

Пять раз выстреливал Ригер светящиеся шары, и те освещали непрекращающийся туннель, по которому шел отряд. Пять миль, а то и больше, должно быть, проделали они, выйдя из убежища, и ходьба начала сказываться на Грейдоне.

Снова померкло слабое свечение, но далеко впереди показалось овальное отверстие, из которого, казалось, лились лучи лунного света. Выйдя из туннеля, отряд прошел сквозь это отверстие. И здесь, пригвожденный к месту изумлением и страхом, Грейдон остановился.

Это была тоже пещера. Огромная. Но стен и потолка Грейдон разглядеть не мог. Она была заполнена серебряным светом, похожим на переливающиеся лучи, какие бывают весной в полнолуние. И в этих лучах света на низких ложах и подушках лежали бесчисленные мужские и женские тела. Мужчины и женщины будто спали, их лица были отмечены печатью той совершенной красоты, которая была присуща жителям Ю–Атланчи. Они лежали по всей пещере так далеко, насколько мог проникнуть взор Грейдона. Сперва он подумал, что они спят. Затем он заметил, что грудь их не поднимается от дыхания.

Он глядел на их шелковые волосы, золотые, черные и цвета красноватой бронзы, на красные губы, на их цветущие тела. И думал, что это — великолепно, искусно раскрашенные статуи.

Он коснулся волос и щеки одного из лежащих поблизости. И понял, что это угасшая жизнь. Превращенные какой–то алхимией этой таинственной страны в камень или в некое вечное вещество, сохраняющее как цвет тел, когда в них кипела юная жизнь, так и их строение.

— Мертвые ю–атланчианцы, — сказал Ригер. — Те, кто в древности прошел сквозь Ворота Смерти до того, как они были закрыты. И те, кто после этого открыли эти Ворота по собственной воле, чтобы среди нас могла появиться новая жизнь. Мертвые!

Индейцы проявили беспокойство, нетерпение, стремясь поскорее уйти. Отряд быстро покинул это тихое место смерти. И казалось, даже Ригер почувствовал облегчение, когда они вышли.

— Еще несколько шагов, друг мой, — прогрохотал Ригер, — и мы — на месте! Здесь дорога становится менее опасной. Мы прошли пять больших пещер, место смерти было шестым. Обогнем вход в три другие, и мы — возле пещеры Женщины–Лягушки. И клянусь каждой чешуйкой Матери, я буду счастлив снова выйти наружу.

Вскоре они, ступая с предосторожностью, вышли из этого прохода, и Грейдон ощутил на своем лице дуновение свежего воздуха и увидел небо, в котором скрывался в бегущих облаках и вновь выплывал полумесяц.

По узкой тропе отряд спустился вниз. Здесь индейцы перестроились. Часть пошла впереди Ригера и Грейдона, остальные — сзади. Слева, скрывая озеро, поднималась ввысь зеленая листва.

Посмотрев вверх, вниз и назад, Грейдон увидел колоссальную женскую фигуру, высеченную из чисто белого камня. Статуя поднимала вверх руки к небу — хранительница пещеры, из которой они только что вышли. Затем вокруг Грейдона сомкнулись деревья.

Идти по тропе было легко. Даже когда облака закрывали луну, темно не было. Все громче делался грохот водопада. Сквозь просветы между кустами и деревьями Грейдон видел чудовищную фигуру Женщины–Лягушки, стоящую на страже возле черного овала.

Овал — это вход в пещеру.

Тропа начала подниматься. Она обогнула высокий выступ л превратилась в крутую лестницу с узкими ступенями. Грейдон вскарабкался по ним. Он стоял в тени неподалеку от входа в пещеру Женщины–Лягушки. Он посмотрел вверх на эту колоссальную статую.

Обнаженная, сидящая на корточках женщина, вырезанная из какого–то зеленого камня, который сверкал, будто лучи луны веером отражались от него. Над точеными плечами и грудью гротескное лицо Женщины–Лягушки скалилось прямо на Грейдона. Рядом с ней, чернильно–черный, зиял вход в пещеру.

Грейдон стоял у внутреннего края огромной, из гладкого камня, платформы. Прямо напротив, в полумиле по ту сторону озера, лежал тайный город.

Более чем когда–либо, здесь, под луной, ему показалось, что город построен джиннами. Город был больше, много больше, чем он представлял его. Его дворцы вздымали вверх фантастические купола и башенки. Яркая окраска дворцов — глазурь и драгоценные камни. Краски менялись, превращая город, раскинутый на многие мили, в огромный ковер, радужные узоры которого обрамлены темно–зелеными, черными, белыми арабесками — листва и цветы деревьев, окружавших жилища. От минаретов, башен, куполов отходили крошечные светящиеся лучи, тонкие полумесяцы, и соединяли их, словно мосты. В воздухе, пронизывая зеленое и черное, вспыхивали, исчезали и снова вспыхивали крошечные танцующие огоньки.

Грейдон подумал, что это светлячки, играющие среди деревьев. Справа, сверху вниз глядя на город, стоял величественный, безмятежный, девственно–белый Дворец.

И где–то во Дворце, возможно, Суарра! Может быть, в конце концов, она не смогла прийти сюда, чтобы встретиться с ним. Половиной своего сознания Грейдон надеялся, что она не смогла прийти, потому что прощальные слова Хаона еще отзывались в его сердце, и он боялся за нее. А другая половина неистово желала, чтобы она пришла — невзирая на любые опасности.

Совсем рядом с ним раздался шелест. Маленькая рука коснулась Грейдона. Он утонул в темных нежных глазах, локоны облачных волос поцеловали его щеку и окружили его своим ароматом.

— Суарра! — прошептал он и повторил, не веря себе, снова: — Суарра!

— Грейдон! — она приглушила свой мелодичный голос. — Ты вернулся ко мне… любимый…

Ее рука обвилась вокруг его шеи. Ее губы оказались возле его губ. И приблизились — медленно, медленно. Губы встретились, сомкнулись — и на какое–то время во всем мире исчезли опасность и страдание, горе и смерть.