ЧАСТЬ 2
Глава 1
«Некзиализм — это наука о соединении устоявшихся способов получения информации в одной из отраслей наук с другими. Она предусматривает ряд технических приемов для ускорения процессов усвоения полученных знаний и самого эффективного их использования».
ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ.
ЛЕКТОР — ЭЛЛИОТ ГРОСВЕНФ.
МЕСТО ЛЕКЦИИ — НЕКЗИАЛЬНЫЙ ОТДЕЛ
ВРЕМЯ — 1500, 9/7/1
Гросвенф прикрепил свое объявление к и без того уже плотно заполненному щиту объявлений. Затем он отступил назад и посмотрел, что у него получилось.
На корабле действовало так называемое «звездное время», основанное на стоминутном часе и двадцатичасовом дне. В неделе содержалось десять дней, в месяце — тридцать дней, в году — триста шестьдесят дней. Дни не имели названий, но были пронумерованы. Этот календарь вступил в действие с момента старта.
Его объявление висело среди извещений о еще восьми лекциях, трех кинофильмах, четырех ученых фильмах, девяти дискуссиях и нескольких спортивных соревнованиях. К тому же оставались индивидуумы, которые предпочитали чтение у себя в комнате, встречи с друзьями, посещение одного из полудюжины баров и кафе.
Тем не менее он был уверен, что его объявление непременно прочтут. В противоположность другим, оно не было просто листком бумаги. Это был специальный лист в миллиметр толщиной. Шрифт как бы всплывал на поверхность из глубины. Тонкая цветная пленка из гальванизированного материала служила источником изменения цвета. Буквы изменяли свою окраску в отдельности и группами. Поскольку частота испускаемых волн света была неопределенной и постоянно изменяющейся, цветовые сочетания никогда не повторялись.
Объявление пылало среди прочих, как неоновая надпись. Его наверняка заметят.
Гросвенф направился в обеденный салон. Когда он вошел стоявший у двери человек сунул ему в руку карточку. Гросвенф с любопытством посмотрел на нее.
«КЕНТ — НА ДОЛЖНОСТЬ ДИРЕКТОРА.
Мистер Кент является главой одного из самых крупных на нашем корабле отделов. Он известен своим сотрудничеством с другими отделами. Кент — не только хороший ученый, но и чуткий человек, понимающий проблемы своих коллег. Не забывайте о том, что на борту нашего корабля, помимо 180 военных, находятся 804 ученых, возглавляемых администрацией, которая была избрана весьма неохотно, незначительным большинством. Такое положение должно быть исправлено. Мы имеем право на демократические выборы.
Предвыборное собрание — 9/7/1. Время — 1500.
Голосуйте за КЕНТА!»
Гросвенф сунул карточку в карман и шагнул в ярко освещенную комнату. Ему казалось, что такие желчные личности, как Кент, редко добиваются успеха в своих усилиях, направленных на разделение людей на враждующие группы. Пятьдесят процентов межзвездных экспедиций, отправленных за последние двести лет, все еще не вернулось, и причины этого можно было искать лишь в том, что происходило на борту вернувшихся кораблей. Полные горечи записи говорили о разногласиях среди членов экипажа, о раздорах и противоречиях среди враждующих групп. Число последних увеличивалось почти прямо пропорционально времени путешествия.
Выборы в подобных экспедициях не были частым событием. Разрешение на них было дано, потому что люди не желали быть связаны беспрекословным подчинением раз и навсегда избранным лицам. Но корабль — это не государство в миниатюре. Так или иначе, избежать случайностей было невозможно и, памятуя о возможной катастрофе, признавалась необходимость ограничений.
Размышляя над этим и раздосадованный тем, что время собрания совпадает со временем проведения его лекции, Гросвенф прошел к столовой. Столовая была переполнена. Он нашел своих приятелей уже обедающими. Их было трое, все младшие научные сотрудники из разных отделов. Едва он успел сесть, как один из них весело проговорил:
— Итак, какие убийственные черты непредсказуемого женского характера будем сегодня обсуждать?
Гросвенф добродушно рассмеялся, хотя и понимал, что замечание было шутливым лишь отчасти. Разговоры среди молодых людей тяготели к одной определенной теме: женщинам и сексу. В этой полностью мужской экспедиции проблема секса была решена химически, путем введения специальных наркотиков. Это снимало физическую потребность, но в эмоциональном плане ничуть не удовлетворяло.
Никто не ответил на этот шутливый вопрос. Карл Деннисон, молодой химик, хмуро взглянул на остряка и повернулся к Гросвенфу.
— Как собираешься голосовать, Эл?
— Путем тайного голосования. А теперь давайте вернемся к тому, что говорила о нас в то утро блондинка Эллисон.
— Ты ведь будешь голосовать за Кента? — не унимался Деннисон.
— Я еще не думал об этом, — усмехнулся Гросвенф. — До выборов еще пара месяцев. А что, собственно, говорит против Мортона?
— Он человек, выбранный правительством.
— И я тоже, и ты…
— Он — всего лишь математик, а не ученый в широком смысле слова.
— Это для меня новость. А я годами жил иллюзией, что математики тоже ученые.
— Несмотря на поверхностное сходство, это все же иллюзия.
Деннисон явно старался добиться успеха, демонстрируя собственную позицию. Это был серьезный, плотного сложения мужчина. Сейчас он подался вперед, как будто уже выложил суть дела.
— Ученым следует держаться вместе. Вы только представьте: нас тут целый корабль, и кто над нами стоит? Человек, имеющий дело с абстракциями. Разве он может решать практические проблемы?
— Смешно, но мне казалось, что он весьма преуспевает в сглаживании наших проблем.
— Мы и сами в состоянии сглаживать свои проблемы! — раздраженно заявил Деннисон.
Гросвенф нажал на кнопку. Заказанная еда заскользила по вертикальному конвейеру, целясь в центр стола.
— Этот опилочный ростбиф прямо из химического отдела? — фыркнул он. — Восхитительных размеров и непередаваемого запаха. Вопрос заключается в том, такое ли количество усилий было затрачено на то, чтобы сделать опилки из деревьев покидаемой планеты такими же питательными, как те опилки, что мы захватили с собой? — Он поднял голову. — Ладно, не отвечайте… Я не желаю быть разочарованным в деятельности отдела, возглавляемого мистером Кентом, хотя мне и не нравится его облик и поведение. Видите ли, я обратился к нему за помощью, а он велел позвонить ему через десять лет. Вероятно, он забыл о выборах. Кроме того, у него хватило наглости назначить собрание на то же время, когда я собрался прочитать лекцию о некзиализме. — Эллиот принялся за еду. — Ни одна лекция не может быть так важна, как это собрание. Я собирался обсудить вопросы, касающиеся каждого из нас и тебя в том числе.
Лицо Деннисона побагровело, голос стал резким.
— Послушай, Эл, ты не можешь выступить против человека, которого даже толком не знаешь. Кент из числа тех людей, которые не забывают своих друзей.
— Я бы сказал, что он не забывает тех людей, которых не любит, — проговорил Гросвенф и нетерпеливо пожал плечами. — По моему мнению, Кент несет в себе черты, пагубные для нашей цивилизации. Согласно теории Кориты о цикличности истории, мы находимся на «зимней» стадии своей культуры. В один из ближайших дней я попрошу его разъяснить мне этот вопрос поподробнее. Я уверен в том, что Кент, как кандидатура кандидата–демократа, является худшим продуктом этого периода.
Гросвенф хотел было добавить, что находится на борту именно для того, чтобы противостоять подобным аспектам, но вовремя удержался: подобные споры и явились как раз причиной бедствий многих экспедиций. Как результат этого, все корабли, о чем большинству даже было неизвестно, сделались базой социологических экспериментов: дебаты, выборы, раскол команды — эти и многочисленные другие изменения были использованы в надежде на то, что экспансивность людей в пространстве они сделают менее дорогостоящей.
По лицу Деннисона блуждала улыбка.
— Вы только послушайте этого молодого философа! — сказал он насмешливо. Потом добавил строгим голосом: — Голосуй за Кента, если понимаешь, что для тебя хорошо, а что плохо.
Чтобы дать ему остыть, Гросвенф перешел на шутливый тон:
— Что же он сделает? Урежет мою порцию опилок? А может, я сам желаю стать директором! Давайте голосовать за тех, кто моложе тридцати пяти. В конце концов, мы численно превосходим пожилых в пропорции три или четыре к одному. Демократия требует, чтобы мы сотрудничали на основе пропорции.
Деннисон, казалось, решил оставить его в покое:
— Ты совершаешь серьезную ошибку, Эл, и скоро в этом убедишься.
Конец обеда прошел в молчании.
За пять минут до 1500 следующего вечера Гросвенф понял, что его затея с лекцией потерпела неудачу, и это его расстроило. Он знал, что Кент мог запретить своим последователям пойти на лекцию, которую должен был читать человек, не поддерживающий его. Но если даже под контролем шефа химического отдела находилось большинство, все–таки оставалось еще несколько сот человек, влияния на которых он не имел. Гросвенф не мог не вспомнить того, что сказал ему директор института накануне отъезда:
— Работа, которую тебе предстоит вести на борту «Космической Гончей», будет тяжелой. Некзиализм — потрясающе новый подход к познанию и взаимодействию наук. Пожилые будут бороться с ним, повинуясь лишь инстинкту. Молодые, если они уже прошли курс обычным методом, автоматически займут враждебную позицию ко всему, что утверждает, что их только что приобретенные знания уже устарели. Тебе самому придется использовать на практике то, чему ты научился теоретически. В твоем случае подобный переход тоже является частью твоего обучения. Прежде всего помни, что человеку, который прав, в критических ситуациях бывает довольно положиться на свой слух.
В 1600 Гросвенф прошел к доске объявлений и изменил время лекции на 1700. В 1700 он изменил его на 1800, а еще позже — на 1900.
«Скоро они освободятся, — сказал он себе. — Политические собрания не могут длиться вечно».
За пять минут до 1900 он услышал в коридоре легкие шаги двух человек. Шаги стихли возле открытой двери, ведущей в его отдел, и один из них сказал:
— Это здесь.
Затем они рассмеялись без всякой причины и через минуту вошли. Поколебавшись, Гросвенф приветливо кивнул молодым людям. С первого дня путешествия он поставил перед собой задачу — научиться узнавать людей по голосам, именам и узнать о них как можно больше. Людей было так много, что он еще не, успел закончить эту работу, но этих двоих он помнил. Оба были из химического отдела.
Он осторожно наблюдал за тем, как они оглядывались и рассматривали выставленные обучающие машины. Казалось, они были удивлены, хотя и старались не подавать вида. Наконец, оба устроились в креслах, и один из них с подчеркнутой вежливостью спросил:
— Когда начнется лекция, мистер Гросвенф?
Гросвенф взглянул на часы и сказал:
— Через несколько минут.
Вскоре пришли еще восемь человек. Это весьма приободрило Гросвенфа, главным образом потому, что одним из пришедших был Дональд Мак–Кен, глава отдела геологии. Его не беспокоил даже тот факт, что четверо его слушателей были из химического отдела. Он углубился в лекцию об условных рефлексах и рассказал о том, что было сделано в этой области, начиная от Павлова и кончая днями, когда был заложен краеугольный камень некзиализма.
Затем к нему подошел Мак–Кен и проговорил:
— Я заметил, что часть оборудования составляют так называемые «машины сна», которые обучают человека во сне, — он усмехнулся. — Помню, один из моих старых профессоров указывал на то, что подобным образом можно узнавать все, что накоплено в разных областях науки лишь за тысячу лет. Вы не упомянули о подобном ограничении.
Гросвенф чувствовал, что серые глаза собеседника наблюдают за ним с добродушным лукавством.
— Это ограничение, — улыбнулся он, — отчасти было результатом старого метода использования машин без предварительной подготовки. В наши дни «Некзиальное общество» для того, чтобы преодолеть первоначальное сопротивление, использует гипноз и психотерапию. Например, мне при проверке сказали, что для меня является нормальным включение машины лишь на пять минут за два часа сна.
— У вас очень низкая толерантность, — заметил Мак–Кен. — Моя была три минуты за полчаса.
— Но вы на нее согласились, не так ли?
— А что бы сделали вы?
Гросвенф улыбнулся.
— Сам я не сделал ничего. Меня обучали различными методами до тех пор, пока я не научился восьмичасовому сну при непрерывно работающей аппаратуре. Процесс поддерживался некоторыми другими приспособлениями.
Последнюю фразу геолог проигнорировал и удивленно воскликнул:
— Полных восемь часов?!
— Полных, — подтвердил Гросвенф.
Его собеседник, казалось, обдумывал услышанное.
— И все же, — сказал он, наконец, — это служит дополнением к первоначальному фактору. Имеется много людей, которые даже при отсутствии специальных условий могут, не просыпаясь, забирать пять минут из каждой четверти часа.
Гросвенф задумчиво проговорил, внимательно наблюдая за реакцией собеседника:
— Но тогда информацию придется повторить много раз, — по ошеломленному выражению лица Мак–Кена он понял, что его слова угодили в цель. — Конечно, сэр, вы обладаете способностью видеть и слышать что–то единожды и никогда не забывать. Но часто то, что оставило достаточно глубокий след, постепенно настолько стирается в воспоминании, что, по истечении времени, даже невозможно вспомнить, где ты об этом слышал. На это есть свои причины. «Некзиальное общество» установило, в чем они заключаются.
Мак–Кен ничего не ответил, он размышлял. Гросвенф бросил через его плечо взгляд на четверку из химического отдела, которые собрались группой у двери в коридор. Они тихо о чем–то шептались. Он отвел от них взгляд и обратился к геологу:
— Было время, когда я считал, что нагрузка для меня слишком велика. Я, как вы понимаете, говорю не о машинах сна. При правильном обращении на их долю приходится не более десяти процентов информации.
Мак–Кен качнул головой.
— Эти цифры меня просто ошеломили. Полагаю, что вы добивались самых высоких процентов запоминания при просмотре тех небольших фильмов, где кадр держится не больше доли секунды.
— Мы смотрели эти фильмы по три часа в день, он они составляли лишь 45% от общего курса тренировки. Секрет кроется в скорости и в повторении.
— Вся наука за один присест! — изумился Мак–Кен. — Да, это единственное, что можно назвать полным обучением.
— Это лишь один из аспектов. Мы используем при обучении все органы чувств. В процессе усвоения у нас участвуют и пальцы, и уши, и глаза, даже запах и вкус имеют значение.
Мак–Кен снова замолчал, нахмурившись. Гросвенф заметил, что молодые люди вышли, наконец, из помещения. Из коридора раздался приглушенный смех. Казалось, это вывело Мак–Кена из оцепенения. Геолог протянул Гросвенфу руку и сказал:
— Как насчет того, чтобы зайти на днях ко мне в отдел? Вероятно, нам удастся разработать метод совмещения ваших всеобъемлющих знаний с нашей работой на местности. Мы сможем применить его, когда приземлимся на другой планете.
Направляясь по коридору в спальню, Гросвенф тихо насвистывал. Он одержал свою первую победу, и сознавать это было очень приятно.
Глава 2
Подойдя на следующее утро к двери своего отдела, Гросвенф с удивлением отметил, что она открыта. Яркий луч света бил из нее в тускло освещенный коридор. Он поспешил вперед и застыл в дверях, пораженный.
С первого же взгляда он узнал семерых химиков. Двое из них были вчера на его лекции. В комнате размещалось множество приборов и целая система трубок для насыщения чанов химикалиями. Гросвенф вспомнил, как вели себя химики на его лекции. Он опасливо вошел в комнату, со страхом думая о том, что могло случиться с его оборудованием. Эту первую комнату он использовал для общих целей. В ней находилось несколько аппаратов, но в целом она была предназначена для того, чтобы давать групповой инструктаж.
В остальных четырех комнатах находилось специальное оборудование. Сквозь открытую дверь, ведущую в его кино–и звуковую студии, Гросвенф увидел, что вторая комната тоже занята. Он был настолько поражен, что не мог сказать ни слова. Не обращая внимания на присутствующих, он пересек первую комнату и обошел все четыре специальные секции. Три из них были заняты оккупантами–химиками, четвертая секция с ее хитроумной техникой и смежная с ней кладовая были не тронуты. Из четвертой секции дверь вела в маленький коридор. Гросвенф мрачно подумал о том, что впредь она будет служить входом в его отдел.
Он не дал воли гневу, отхватившему все его существо, а попытался трезво оценить сложившуюся ситуацию. От него, конечно, ожидали, что он побежит к Мортону с протестом. Кент попытается обернуть это на выборах себе на пользу. Гросвенф медленно вернулся в первую комнату — свою аудиторию. Лишь теперь он заметил, что чаны были предназначены для производства пищи. Ловко! Выходит, что площадь, которая раньше не служила полезному делу, теперь отобрана, чтобы ему служить.
Причина происшедшего была ясна, — Кент невзлюбил его Высказавшись против выборов Кента — факт, который вполне мог стать известным, — он еще более усилил эту неприязнь. Мстительность шефа химического отдела не делала ему чести. Но если с умом взяться за дело, это можно использовать против него. Эффект бумеранга…
Мгновенно составив план действий, он подошел к одному из химиков и сказал:
— Я прошу вас передать своим товарищам, что я рад продолжить образование штата химического отдела и что, я надеюсь никто не будет возражать против обучения в рабочее время.
И сразу отошел, не дожидаясь ответа. Оглянувшись, он убедился, что химик во все глаза смотрит ему вслед. Гросвенф подавил улыбку. Входя в заставленную техникой комнату, он чувствовал себя почти спокойным. Теперь, по крайней мере, он находился перед лицом такой ситуации, когда мог применить некоторые из имеющихся в его запасе методов обучения. Поскольку передвижные шкафы и прочее оборудование находилось теперь на гораздо меньшей площади, чем раньше, ему пришлось потратить некоторое время на поиски необходимого ему гипнотического газа. Он провел полчаса, приглаживая глушитель к выпускному отверстию с тем, чтобы сжатое внутри вещество не издавало при выходе свистящего звука. Гросвенф отнес канистру по вторую комнату. Затем он отпер решетчатую дверь стенного шкафа, поставил канистру внутрь, пустил газ и быстро запер дверцу.
Слабый запах газа смешался с идущим от чанов запахом химикалий. Тихонько насвистывая, Гросвенф двинулся через комнату и был остановлен младшим сотрудником, одним из тех, кто присутствовал накануне вечером на его лекции.
— Какого черта вы тут делаете?
Гросвенф холодно улыбнулся нахалу.
— Через минуту вы перестанете обращать на меня внимание. Это часть моей образовательной программы для вашего штата.
— А кто это вас просил об образовательной программе?
— Как, мистер Мэдлен! — произнес Гросвенф, симулируя удивление. — А что же еще вы могли бы делать в моем отделе? — он рассмеялся. — Я просто подшутил над вами — это дезодорант. Я не хочу, чтобы комнаты пропахли посторонними запахами.
Не дожидаясь ответа, Гросвенф отошел и стал у стены, наблюдая за реакцией людей на газ. Их было пятнадцать. Он мог ожидать пять благоприятных результатов и пять частично благоприятных. Существовали способы, с помощью которых можно было определить реакцию каждого. После нескольких минут пристального наблюдения он подошел к одному из химиков и тихим, но твердым голосом сказал:
— Через пять минут приходите в ванную, я кое–что вам дам. Не забудьте!
Гросвенф вернулся к двери, соединявшей вторую комнату с кинозалом. Обернувшись, он увидел, что Мэлден подошел к тому человеку и что–то спросил. Химик покачал головой.
В голосе Мэдлена прозвучали ярость и недоумение:
— То есть как это не говорил? Я сам видел, что говорил.
Химик разозлился.
— Я ничего не слышал!
Если спор и продолжался, то Гросвенф ничего об этом не знал. Краешком глаза он заметил, что один из молодых людей в соседней комнате выказывает признаки реакции. Он как бы случайно подошел к нему и проговорил то же самое, что и в первый раз, но с одной разницей — вместо пяти минут он назвал пятнадцать. Из всех мужчин шестеро пришли к такому состоянию, которое Гросвенф счел достаточным для выполнения своего плана. Из оставшихся девяти трое, включая Мэлдена, выказывали слабую реакцию. Последнюю группу Гросвенф оставил в покое. На данной стадии он нуждался в полной уверенности. Чуть позже он попробует на остальных другие методы. Он торопливо ждал, когда первый объект его эксперимента войдет в ванную. Улыбнувшись ему, он сказал:
— Вы видели когда–нибудь что–то подобное? — Эллиот протянул химику крошечный наушник с кромкой для прикрепления его внутри уха.
Человек взял приспособление и удивленно покачал головой.
— Что это? — спросил он.
Гросвенф приказал:
— Повернитесь вот так, и я прикреплю его к вашему уху. — Поскольку испытуемый повиновался без дальнейших рассуждений, Гросвенф продолжал: — Вы заметили, что внешняя часть имеет окраску тела? Если кто–то обратит на вас внимание, вы можете сказать, что это слуховой усилитель. — Он закончил работу и отошел в сторону. — Через минуту–другую вы не будете его ощущать.
Химик, казалось, заинтересовался.
— Сейчас я его едва чувствую. А что это?
— Это радио. — Гросвенф подчеркивал каждое слово. — Но вы не будете слышать ни одного из произнесенных по нему слов. Они будут направлены непосредственно в ваше сознание. Вы сможете слышать то, что вам будут говорить другие люди. Вы сможете поддерживать разговор. Собственно, вы будете заниматься своими обычными делами, совершенно не думая о том, что с вами происходит нечто необычное. Вы просто об этом забудете.
— Нет, вы только подумайте! — чему–то удивился химик и вышел, крутя головой.
Через несколько минут появился второй человек, потом, один за другим, явились еще четверо, каждый под глубоким гипнозом. Гросвенф снабдил их всех аналогичными приборами.
Потихоньку напевая, он достал другой гипнотический газ, заполнил им канистру и спрятал в одном из шкафов. На этот раз Мэлден и четверо других оказались под сильным воздействием. Из оставшихся двое выказывали слабую реакцию, еще один — находившийся под слабым воздействием первого газа — казалось, полностью вышел из этого состояния, и еще один — вообще не выказывал никаких признаков реакции на газ.
Гросвенф решил, что этого — одиннадцать из пятнадцати — будет довольно. Сведения, полученные Кентом от вернувшихся в отдел химиков, должны были явиться для него неприятным сюрпризом. Тем не менее до окончательной победы было еще далеко. Она, вероятно, была недостижима без прямой атаки на самого Кента.
Гросвенф быстро приготовил магнитофонную запись для экспериментальной передачи по портативным приемникам. Включив ее, он принялся обходить людей и наблюдать за их реакцией. Четверо индивидов казались чем–то обеспокоенными. Гросвенф приблизился к одному из них, который непрерывно тряс головой.
— В чем дело? — осведомился он.
— Я все время слышу голос. Смешно! — человек грустно рассмеялся.
— Громкий? — это был не совсем тот вопрос, которого мог ожидать обеспокоенный человек, но Гросвенф задал его намеренно.
— Нет, далекий, он уходит, а потом…
— Он уйдет совсем, — успокаивающий голос Гросвенфа благотворно действовал на человека. — Вы не знаете, каким чувствительным бывает мозг. Я уверен, что сейчас, после того как он привлек к себе ваше внимание и заставил меня разговаривать с вами, голос исчезнет совсем.
Человек повертел головой туда–сюда, прислушиваясь. Затем он удивленно взглянул на Гросвенфа.
— Исчез… — он выпрямился и с облегчением вздохнул. — Это заставило меня немного поволноваться.
Из остальной тройки двоих удалось успокоить сравнительно легко. Но последний и после дополнительного внушения продолжал слышать голос. В конце концов Гросвенф отвел его в сторону и незаметно вытащил крошечный приемник. Вероятно, этот человек нуждался в более тщательной подготовке.
С остальными Гросвенф обменялся несколькими короткими фразами. Удовлетворенный, он возвратился в комнату с аппаратурой и установил серию записей таким образом, чтобы они воспроизводились по три минуты из пятнадцати. Снова пройдя во вторую комнату, он осмотрелся. Все было в порядке. Он решил, что вполне может оставить этих людей наедине с их работой. Выйдя в коридор, он направился к лифту. Через несколько минут он вошел в математический отдел и спросил Мортона. К удивлению Эллиота, его сразу же пропустили.
Он нашел Мортона удобно сидящим в кресле за огромным столом. Математик указал ему на стул, и Гросвенф сел. Он впервые находился в кабинете Мортона и сейчас с любопытством смотрел по сторонам. Комната была большая, и одну из ее стен занимал широкий экран. В данный момент он был направлен на пространство под таким углом, что огромная кружащаяся галактика, на фоне которой Солнце было лишь крошечной пылинкой, была видна вся целиком, как на ладони. Она была достаточно близко, чтобы можно было разглядеть отдельные из множества звезд, и достаточно далеко, чтобы все они вместе давали впечатление единой россыпи бриллиантов.
В поле зрения было также несколько созвездий, которые, хотя и находились за границей галактики, кружились вместе с ней в пространстве. Вид их напомнил Гросвенфу, что «Космическая Гончая» проходит сейчас рядом с одним из мелких созвездий.
Когда ритуал обычных приветственных фраз был закончен, он спросил:
— Еще не решили, будем ли мы останавливаться у одного из этих созвездий?
— Решение — против остановки, и я с этим согласен. Мы направляемся в другую галактику и пробудем там достаточно долго. — Директор неторопливо шагнул вперед, взял со стола бумагу и резко спросил: — Я слышал, что вашу территорию оккупировали?
Гросвенф слегка улыбнулся. Он мог себе представить, какое удовольствие доставила эта весть кое–кому из членов экспедиции, Он достаточно заявил о себе на корабле, чтобы возможности некзиалиста внушили им тревогу. Некоторые лица — и не обязательно те, кто поддерживает Кента, — будут против вмешательства в это дело директора.
Сознавая это, он все же пришел, чтобы понять, сознает ли Мортон всю сложность момента. Гросвенф коротко описал происшедшее и закончил так:
— Мистер Мортон, я хочу, чтобы вы приказали Кенту прекратить вторжение, — он не хотел облекать свои слова в такую категоричную форму, но ему было необходимо знать, осознает ли Мортон опасность.
Директор покачал головой и холодно произнес:
— В конце концов, у вас действительно слишком большое помещение для одного человека. Почему бы вам не поделиться с другим отделом?
Ответ был уклончивым. Гросвенфу ничего не оставалось, как усилить нажим. Он решительно заявил:
— Должен ли я понять это так, что глава любого отдела, находящегося на этом корабле, имеет право захватывать территорию другого отдела без разрешения начальства?
Мортон ответил не сразу. По его лицу пробежала легкая усмешка. Наконец, он сказал:
— Мне кажется, что вы неверно понимаете мое положение на «Гончей». Прежде чем я вынесу решение, касающееся главы отдела, я обязан посоветоваться с главами других отделов. Давайте предположим, что я поставил этот вопрос на повестку дня, и когда было решено, что Кент может занять часть вашего отдела, оказалось, что он уже занят. Таким образом, статус был утвержден задним числом. Лично мне кажется, что на данной стадии вас можно было бы не ограничивать в площади, — мягко закончил он и улыбнулся.
Гросвенф, чья цель была достигнута, тоже улыбался.
— Я очень рад заручиться в этом деле вашей поддержкой. Значит, я могу рассчитывать на вас и не позволить Кенту выносить этот вопрос на повестку дня?
Если Мортон и был удивлен таким истолкованием своей позиции, то не подал вида.
— Повестка дня, — с удовольствием произнес он, — один из вопросов, которые я обязан контролировать. Она составляется в моем офисе, и я при этом присутствую. Главы отделов могут проголосовать за то, чтобы поставить предложение Кента на повестку дня более позднего собрания, а не того, что находится в процессе подготовки.
— Я так понимаю, — проронил Гросвенф, — что мистер Кент уже подал просьбу о том, чтобы занять четыре комнаты моего отдела?
Мортон кивнул. Он положил руку на бумагу, лежавшую на столе, потом взял хронометр и задумчиво уставился на него.
— Следующее собрание состоится через два дня, а потом они будут проходить каждую неделю, если только я не буду их откладывать. Думаю, — он говорил так, будто размышлял вслух, — что мне без труда удастся отложить одно из запланированных собраний на двенадцать дней. — Он отложил хронометр и быстро поднялся. — Это даст вам для защиты двадцать два дня.
Гросвенф медленно поднялся. Он решил не обсуждать временной лимит: в данный момент он казался более чем достаточным. Но все сказанное было, мягко говоря, несколько необычно: задолго до того как время истечет, он сам должен был или вернуть контроль над своим отделом, или признать себя побежденным.
Вслух он сказал:
— Есть еще один вопрос, о котором мне бы хотелось поговорить. Мне кажется, я имею право на прямую связь с главами других отделов, когда мы работаем в скафандрах.
Мортон улыбнулся.
— Это упущение будет исправлено.
Они пожали друг другу руки, и Гросвенф вышел. Когда он возвращался в свой отдел, ему казалось, что, хотя и весьма окольными путями, некзиализм обретает под собой почву.
Войдя в первую комнату, Гросвенф с удивлением обнаружил там Сидла, который стоял в сторонке и наблюдал за работой химиков. Увидев его, психолог направился к нему навстречу укоризненно покачивая головой.
— Молодой человек, — начал он, — не кажется ли вам, что это немного неэтично?
Гросвенф понял, что Сидлу известно, что проделал он с этими людьми, и почувствовал неприятный укол совести. Однако, придав голосу самую невинную интонацию, он быстро проговорил:
— Вы абсолютно правы, сэр. Я почувствовал то же самое, что почувствовали бы и вы, если бы ваш отдел был занят в обход всех существующих правил.
«Зачем он пришел? — подумал он про себя. — Неужели Кент попросил его о расследовании?»
Сидл потер подбородок. Это был плотный человек с живыми искрящимися глазами.
— Я имел в виду не это, — хмуро возразил он. — Но вы, я вижу, испытываете удовлетворение.
Гросвенф изменил тактику.
— Вы возражаете против метода обучения, который я использовал на этих людях?
Он больше не чувствовал угрызений совести. Какие бы причины ни привели сюда этих людей, он обязан был этим воспользоваться чтобы показать кое–кому, если возможно, свое преимущество. Он надеялся посеять в душе психолога сомнения и обеспечить его нейтралитет в своей борьбе против Кента.
— Да, я пришел сюда по просьбе мистера Кента и осмотрел его подчиненных, которые, как он считал, действовали несколько странно. Теперь я обязан дать мистеру Кенту отчет о своих наблюдениях.
— Но почему? — спросил Гросвенф и заговорил более откровенно. — Мистер Сидл, мой отдел захвачен человеком, невзлюбившим меня за то, что я открыто высказывался против его кандидатуры на предстоящих выборах. Поскольку он действовал в обход всех действующих на корабле законов, я имею право защищать себя так, как умею. Тем не менее я прошу вас оставаться нейтральным в этом чисто личном вопросе.
— Вы не понимаете, — нахмурился Сидл, — что я тут в качестве психолога. Я рассматриваю использование вами гипноза без согласия испытуемых как совершенно безнравственную акцию. Я удивлен, что вы ждете от меня соучастия.
— Уверяю вас, что мое отношение к этике так же серьезно, как и ваше. Гипнотизируя людей без их согласия, я воздержался от того, чтобы, воспользовавшись своим преимуществом, пристыдить их или ввести в замешательство хотя бы в малейшей степени. И при данных обстоятельствах я не вижу причин, по которым вам следовало бы занять сторону мистера Кента.
— Между вами и Кентом произошла ссора… это верно?
— Совершенно верно. — Гросвенф понимал, что за этим доследует.
— И все же вы загипнотизировали не Кента, а группу посторонних людей.
Гросвенф вспомнил, как вели себя на его лекции четверо техников из химического отдела. По крайней мере, некоторых из них нельзя было назвать посторонними.
— Я не собираюсь вступать с вами в спор по этому поводу, мистер Сидл. Могу лишь сказать, что большинство, которое с самого начала, не раздумывая, подчинилось лидерам, в чье поведение они не потрудились вникнуть, должно за это платить. Но я не буду дискутировать этот вопрос, а лучше задам свой.
— Да?
— Вы входили в техническую?
Сидл молча кивнул.
— Вы видели записи?
— Да.
— Вы обратили внимание, какая именно в них заложена информация?
— Все связано с химией.
— Это все, что я им даю, и все, что намеревался им дать. Я рассматриваю свой отдел как отдел обучения. Лица, приходящие сюда, получают знания, хотят они этого или не хотят.
— Не понимаю, каким образом это вам поможет избавиться от них. Тем не менее я буду счастлив сообщить мистеру Кенту о том, что вы делаете. Вряд ли он станет возражать против того, чтобы его люди углубили знания по химии.
Гросвенф промолчал. У него было собственное мнение насчет того, что скажет мистер Кент, и обрадуется ли он, что его служащие будут знать по его специальности столько, сколько знает он сам. Он мрачно следил за тем, как Сидл покидает его отдел. Он наверняка даст Кенту полный отчет, а это означает, что в действие вступит новый план. Но Гросвенф решил, что для активных действий время еще не настало. Нельзя было быть уверенным в том, что определенные действия не явятся толчком для тех событий, которые он стремился предотвратить. Несмотря на его отношение к теории цикличности истории, следовало помнить, что цивилизация действительно рождалась, росла и старела. Прежде чем действовать дальше, следовало поговорить с Коритой и узнать, не упомянет ли он о каких–либо скрытых неясностях.
Он нашел ученого в библиотеке, которая располагалась на том же этаже. Корита собирался уходить. Эллиот сразу же поспешил к нему и без околичностей изложил свое дело.
Корита ответил не сразу. Они прошли почти весь коридор прежде чем Корита проговорил:
— Друг мой… Я уверен, что вы понимаете, насколько трудно решать специфическую проблему. Только на базе общих правил. Это практически все, что может предложить теория цикличности.
— И все же, поскольку аналоги могли бы быть полезными для меня, я вас прошу… Из того, что я читал по этому предмету, я понял, что мы находимся в позднем, «зимнем», периоде цивилизации. Иными словами, именно сейчас мы совершаем ошибки, ведущие к распаду. У меня есть кое–какие соображения на этот счет, хотя хотелось бы большего.
Корита пожал плечами.
— Я постараюсь быть кратким. Важнейшей доминирующей чертой «зимнего» периода цивилизации является растущее понимание миллионами индивидуумов того, в чем состоит суть происходящего. Люди становятся нетерпимыми к религиозному, или с позиции сверхъестественного, объяснению того, что происходит в их телах и умах, в окружающем мире. С ростом знаний даже простые умы начинают видеть вглубь, впервые и полностью отрицают наследственное превосходство меньшинства, отвергают его. И начинается борьба за власть… Именно эта, выросшая до огромных пределов, борьба является общей чертой «зимних» периодов всех цивилизаций, увековеченных историей. К лучшему или к худшему, но борьба обычно начинается в легальных рамках систем, которые тяготеют к защите осажденного меньшинства. Последующие поколения автоматически подключаются к борьбе за власть. Результатом является рукопашная. Охваченные негодованием и стремлением к власти, люди следуют за мудрыми и тоже сбитыми с толку вожаками. Повторяется одно и то же, беспорядок неминуемо ведет к развязке. Рано или поздно одна из групп завоевывает влияние. Оказавшись у вершины власти, лидеры завоевывают и насаждают «порядок», увлекая при этом миллионы в провал. Господствующая группа начинает активно тормозить всякого рода прогресс. Права, свобода и прочие институты, необходимые любому организованному обществу, становятся средствами давления и монополизации. Борьба в такой ситуации становится трудной, а потом и невозможной. И тут мы наблюдаем быстрый переход к кастовой системе Древней Индии и другим, менее известным, но откровенно жестоким обществам, таким, как Рим после 300 года н. э. Индивидуумы не могут подняться выше своего уровня. Ну как, помогла вам моя краткая зарисовка?
Гросвенф задумчиво проговорил:
— Как я уже сказал, я хочу решить проблему, заданную мне мистером Кентом, не впав при этом в эгоистические ошибки человека «зимнего» периода, описанные вами. Я хочу знать, могу ли я защищаться от него, не усугубив при этот враждебных отношений, уже имеющихся на борту «Гончей».
Корита сухо улыбнулся.
— Это будет трудная победа, если она возможна вообще. Исторически на базе масс проблема еще никогда не решалась. Что же, желаю вам удачи, молодой человек!
В эту минуту все и случилось…
Глава 3
Они остановились у стеклянной комнаты на этаже Гросвенфа. Впрочем, это было не стекло, как и не комната. Это была ниша во внешней стороне корпуса, а «стекло» — разновидность сплава прочного металла. За ним находился вакуум и беспредельность пространства.
Гросвенф рассеянно отметил, что корабль оставил за собой маленькое созвездие, которое проходил недавно. Были видны лишь некоторые из пяти тысяч солнц системы. Она разжал губы, чтобы сказать: «Я бы хотел еще раз поговорить с вами, мистер Корита, когда у вас будет свободное время».
Но он не успел сказать этого. В стекле напротив него появилось неясное движущееся изображение женщины в шляпе с перьями. Изображение колебалось и мерцало. Гросвенф почувствовал, как сильно напряглись мышцы его глаз. На мгновение его сознание потухло, но затем на него обрушился шквал звуков, перед глазами замерцали световые блики и резкая боль пронзила тело. Гипнотические галлюцинации! Эта мысль была подобна разряду электрического тока. Однако она его и спасла. Благодаря умению руководить своими физическими способностями он смог мгновенно рассеять механический соблазн световых пятен. Резко повернувшись, он закричал в ближайший коммуникатор:
— Не смотреть на изображения! Это гипноз! На нас напали!
Отвернувшись от коммуникатора, он споткнулся о бесчувственное тело Кориты. Остановившись, он опустился на колени.
— Корита! — настойчиво позвал он. — Вы меня слышите?
— Да.
— Вы повинуетесь моим словам, ясно?
— Да.
— Вы начинаете расслабляться, все забываете. Ваше сознание спокойно. Действие образов слабеет. Теперь оно совсем прекратилось. Образы исчезли. Вам ясно? Совсем исчезли…
— Понимаю…
— Они не смогут на вас воздействовать. Каждый раз, видя изображение, вы вспоминаете одну из приятных домашних сцен. Вам ясно?
— Да.
— А теперь пробуждайтесь. Буду считать до трех. Раз… два… три… просыпайтесь!
Корита открыл глаза и озадаченно спросил:
— Что со мной случилось?
Гросвенф в нескольких словах объяснил ситуацию и приказал:
— А теперь идемте, быстро! Несмотря на встречное внушение, цветовые пятна продолжают попадать в поле моего зрения.
Он потащил ошеломленного археолога к «Некзиальному отделу». За первым же поворотом они натолкнулись на неподвижное человеческое тело, лежащее на полу.
Гросвенф пнул его ногой, причем не слишком осторожно. Он хотел получить ответную реакцию.
— Вы меня слышите? — резко спросил он.
Человек шевельнулся.
— Да.
— Тогда слушайте. Световые изображения на вас больше не действуют. А теперь вставайте, вы проснулись.
Человек вскочил и, пошатываясь, ринулся на него. Гросвенф отпрянул, и нападающий пронесся мимо. Гросвенф приказал ему остановиться, но тот, не оглядываясь, продолжал идти вперед. Эллиот схватил Кориту за руку.
— Кажется, я занялся им слишком поздно.
Корита изумленно покачал головой. Его взгляд обратился к стене, и из произнесенных им слов стало ясно, что внушения Гросвенфа не оказали полного действия или были уже поколеблены.
— Но что они такое? — спросил он. — Разве вы на них не смотрите?
Не делать этого было чрезвычайно трудно. Гросвенфу приходилось держать глаза закрытыми, чтобы бьющие от изображений лучи не попадали в глаза. Сначала ему казалось, что изображения повсюду. Потом он заметил, что женские силуэты, как–то странно раздвоенные, занимают прозрачные и полупрозрачные секции. Таких секций было сотни, но все–таки было какое–то ограничение.
Затем они увидели еще несколько людей. Жертвы лежали на неравных расстояниях друг от друга. Дважды они наталкивались на людей, находящихся в сознании. Один из них стоял у стены на их пути, уставившись куда–то невидящим взглядом, и не двинулся с места, когда Гросвенф и Корита проходили мимо.
Другой испустил вопль и, схватив вибратор, выпалил из него. Луч ударил в стену за спиной Гросвенфа. Тогда он бросился на человека и свалил его на пол. Человек — Эллиот узнал помощника Кента — злобно уставился на него и прохрипел:
— Чертов шпион! Мы еще доберемся до тебя!
Гросвенф не стал задерживаться, чтобы уяснить причины удивительного поведения человека. Но, подходя вслед за Кори–той к двери «Некзиального отдела», он весь напрягся. Если тот химик мог так быстро поддаться чувству ненависти к нему, то чего можно ожидать от тех пятнадцати, которые расположились в его комнатах.
К своему облегчению он увидел их лежащими на полу без сознания. Он торопливо достал две пары темных очков — одну для Кориты, другую для себя, потом включил полное освещение, и потоки огня залили стены, потолок и пол. Изображения были мгновенно поглощены светом. Гросвенф проследовал в техническую комнату и принялся давать команды, надеясь, что сумеет освободить тех, кого он лично загипнотизировал. Сквозь стеклянную дверь он наблюдал за двумя из них. По истечении пяти минут они все еще не подавали признаков жизни. Он понял, что мозг загипнотизированных находится в таком состоянии, что любые слова были бесполезны. Существовала возможность, что через некоторое время они очнутся и переключатся на него. С помощью Кориты он перетащил их в ванную комнату и запер дверь. Был очевиден случай механически–визуального гипноза такой силы, что сам он спасся лишь благодаря решительным действиям. Но случившееся не ограничивалось видением. Изображения пытались взять над ними контроль, стимулируя через зрительные органы их мозг. Он был в курсе всего, что было сделано в этой области, и знал, хотя нападающие, по–видимому, этого не знали, что чужой контроль над нервной системой человека почти невозможен. Судя по тому, что произошло с ним, остальные были погружены в глубокий сон, транс, или же их сознание было помрачено галлюцинациями, и они не могли отвечать за свои действия.
Его задачей было проникнуть на контрольный пункт и включить энергоционный экран корабля. Неважно, откуда велось нападение — с другого корабля или с другой планеты — такая мера помогла бы отрезать путь любым лучам, посылаемым врагами.
С сумасшедшей быстротой Гросвенф начал приводить в действие переносной световой агрегат. Ему нужно было что–то, что могло помочь в борьбе с изображениями на пути к контрольному пункту. Он заканчивал последнее соединение, когда ощутил безошибочную реакцию организма — легкое головокружение, которое потом исчезло. Это было чувство, которое возникает при существенном изменении курса в результате анти–акселерации.
Действительно ли был изменен курс? Это он проверит чуть позже.
— Я хочу произвести эксперимент, — обратился он к Корите. — Останьтесь, пожалуйста, здесь.
Гросвенф вытащил собранное им световое устройство в ближайший коридор и поместил его в задний отсек электротележки для перевозки различных грузов. Потом сел в нее сам и направил ее к лифту. Он подсчитал, что с того времени, когда он впервые увидел изображение, прошло десять минут.
Гросвенф свернул в коридор, в котором находился лифт, на скорости двадцать пять миль в час, что было хорошо для этих сравнительно узких мест. Напротив входа в лифт двое схватились друг с другом не на жизнь, а на смерть. Не обратив внимания на Гросвенфа, они продолжали, бранясь и тяжело дыша, колошматить друг друга. Световая установка Гросвенфа не повлияла на их чувство ненависти друг к другу. Какого бы рода галлюцинациям они ни были подвержены, гипноз захватил их слишком глубоко. Гросвенф направил машину к ближайшему лифту и спустился вниз. Он наделся, что найдет контрольный пункт пустым.
Надежда исчезла, как только он въехал в центральный коридор. Он кишел людьми, ощетинился баррикадами, и в воздухе явственно ощущался запах озона. Тут и там вспыхивало пламя вибраторов. Гросвенф осторожно выбрался из лифта, пытаясь понять, что происходит. Ситуация была ужасной. Оба подхода к контрольному пункту блокированы перевернутыми тележками. За ними прятались люди в военной форме. Гросвенф различил среди защитников баррикады капитана Лича, а в одной из нападающих групп увидел директора Мортона.
Это несколько проясняло картину. Для него это не было открытием. Ученые дрались с военными, которых всегда подсознательно ненавидели. Те же галлюцинации подстегнули военных, обострив обычно скрываемое презрительное и насмешливое отношение к людям науки.
Гросвенф понимал, что это не было истинной картиной их чувств. В нормальном состоянии человеческое сознание балансирует между многочисленными противоположными импульсами, так что средний индивидуум может прожить свою жизнь без того, чтобы одно какое–то его чувство одержало верх над другими и стало преобладающим. Теперь это сложное равновесие было нарушено, что грозило уничтожением для всей экспедиции и сулило победу врагу, о целях которого можно было лишь догадываться.
Как бы там ни было, путь в контрольную был отрезан, и Гросвенф вернулся в свой отдел.
У дверей его встретил Корита.
— Посмотрите, — произнес он, указывая на экран настенного коммуникатора, настроенного на находящийся в носовой части корабля механизм управления. Расположенный там экран передачи был нацелен на цепочку звезд. Устройство выглядело более сложным, чем оно было на самом деле. Гросвенф посмотрел в окуляры и обнаружил, что корабль описывает плавную дугу — кривую, которая в верхней своей точке могла привести корабль прямо к яркой белой звезде. Вспомогательный механизм управления должен был давать периодические толчки, чтобы удержать корабль на курсе.
— Могли это сделать враги? — осведомился Корита.
Гросвенф показал вперед и покачал головой, более озадаченный, чем встревоженный. Он изменил положение окуляров и нацелил их на вспомогательный механизм. Согласно спектральному классу звезды, ее величине и яркости, она находилась на расстоянии около четырех световых лет. Корабль летел со скоростью примерно световой год за каждые пять часов. Поскольку следовало принять во внимание ускорение, рассчитанная кривая должна была еще увеличиться. Он подсчитал, что корабль должен был достичь окрестностей солнца приблизительно через одиннадцать часов.
Гросвенф резко выключил коммуникатор. Он был поражен, но сомнения в нем не было и следа. Уничтожение могло быть целью обманутого человека, который изменил курс корабля. А если так, то на предотвращение катастрофы оставалось только десять часов.
В эту минуту у него еще не было ясного плана, но ему казалось, что только нападение врага, использующего гипнотическую технику, могло быть причиной происходящего.
Он стоял, размышляя. Следовало предпринять вторую попытку проникнуть в контрольный пункт. Ему нужно было нечто, что действовало бы непосредственно на клетки мозга. Имелось несколько аппаратов, способных оказать подобное воздействие. Большая их часть применялась лишь для сугубо медицинских целей. Исключение составлял прибор — энцефало–регулятор, который мог быть использован для перенесения импульсов из одного сознания в другое.
Даже с помощью Кориты Гросвенфу понадобилось несколько минут на сборку такого агрегата. Его проверка заняла еще некоторое время, а поскольку машина была исключительно хрупкой, то, размещая ее на тележке, ему пришлось прибегнуть к помощи рессорных подушек. В общем, приготовления заняли тридцать семь минут.
Затем у него произошел бурный спор с археологом, который обязательно хотел его сопровождать. В конце концов Корита согласился остаться на страже опорного пункта их операции.
Непрочность груза заставила Гросвенфа уменьшить скорость продвижения, когда он направлялся к контрольному пункту. Эта вынужденная медлительность раздражала его, но в то же время давала ему возможность замечать происшедшие в коридоре перемены.
Неподвижные тела попадались теперь реже. Гросвенф понял, что большая часть из тех людей, кто оказался погруженным в глубокий сон, теперь самопроизвольно вышли из него. Подобные пробуждения были обычным для гипноза явлением. Теперь они подвергались другой стимуляции на той же основе, их действия находились под контролем глубоко скрытых импульсов. Поэтому люди, которые в обычном состоянии лишь чувствовали друг к другу умеренную неприязнь, сейчас испытывали убийственную ненависть.
Самым страшным было то, что им самим об этом не было известно, поскольку сознание могло быть изменено без знания об этом со стороны индивидуума. Все было усилено атакой, предпринятой сейчас против находящихся на борту корабля людей. Каждый человек действовал так, как будто его новое «я» было столь же прочным, сколь и старое.
Гросвенф открыл дверцу лифта, находящуюся на уровне контрольного пункта, и тут же поспешно захлопнул ее. Нагревательная установка изрыгала пламя, разливавшееся по коридору. Металлические стены плавились с резким свистящим звуком. На видимом пространстве лежало три трупа. Пока он выжидал, раздался громкий взрыв. Внезапно пламя пропало. В воздухе повис голубой дым, жара стояла невыносимая. Но в течение нескольких последующих секунд и дым, и жара исчезли. Вентиляционная система работала надежно.
Гросвенф осторожно выбрался из лифта. На первый взгляд коридор казался пустым. Потом он увидел Мортона, полускрытого выступом стены, менее чем в двух десятках шагов от себя. Почти в ту же секунду директор заметил его и поманил к себе рукой. Гросвенф поколебался, но решил рискнуть. Он отвел тележку от дверцы лифта и направил ее к директору, который энергично приветствовал его.
— Именно вас я и хотел видеть, — заявил он. — Мы должны отобрать у капитана Лича контроль над кораблем, прежде чем Кент и его группа устроят нападение.
Взгляд Мортона был спокойным и умным. Это был взгляд человека, борющегося за правое дело. Казалось, ему и в голову не приходило, что его поведение и слова требуют объяснений. Директор с напором продолжал:
— Нам особенно необходима ваша помощь против Кента. Они использовали химический препарат, о котором я раньше не слышал. Пока мы одержали над ними верх, но они готовят новый удар. Главное сейчас успеть сокрушить капитана Лича, прежде чем Кент соберет свои силы.
«Главное успеть!» — пронеслось в мозгу Эллиота. Как бы невзначай он поднес правую руку к левой кисти и тронул активированное реле, контролировавшее направление пластинки аджустера, произнося при этом:
— У меня есть план, сэр. Полагаю, что может быть эффективным в борьбе с противником.
Мортон посмотрел вниз и сказал:
— Вы принесли с собой аджустер, и он действует. Для чего это вам понадобилось?
Гросвенф напрягся в поисках ответа. Он надеялся, что Мортон не слишком близко знаком с аджустерами, но теперь эта надежда рухнула, а он должен был все же попытаться использовать инструмент, хотя и лишенный преимущества неожиданности. Он проговорил натянутым против его желания голосом:
— Да, я хочу использовать эту штуку.
Поколебавшись, Мортон заметил:
— Мысли, возникшие в моем мозгу и переданные вами, весьма интересны… — он замолчал, и его лицо зажглось интересом: — Так, хорошо… Если вы сможете на этот раз передать известие о том, что мы подверглись нападению чужаков… — Он смолк, и его губы нервно сжались. Интенсивность мысли заставила сузиться его глаза. — Капитан Лич однажды пытался заключить со мной соглашение. Теперь мы сделаем вид, будто согласились, и вы придете к ним с вашей машиной. Вы понимаете, что я не пойду на перемирие ни с Кентом, ни с капитаном Личем, иначе как в целях достижения победы и сохранения корабля. Надеюсь, что вы это оцените, — с достоинством закончил он.
Гросвенф нашел капитана Лича на контрольном пункте. Командир приветствовал его со сдержанным дружелюбием.
— Борьба против ученых, — честно признался он, — поставила военных в сложное положение. Мы обязаны защитить контрольный пункт и аппаратную, так что наш минимум обязанностей превратился в максимум. — Он серьезно качнул головой. — Нечего и думать о том, что кому–нибудь из нас удастся одержать победу. В крайнем случае мы готовы пожертвовать собой, но не позволить ни одной из групп одержать верх.
Объяснение отвлекло Гросвенфа от собственной цели. Он спросил себя, мог ли капитан Лич быть ответственным за намеренное изменение курса корабля. По крайней мере, он дал ему частичное объяснение. Казалось, командиром двигала уверенность в том, что победа какой–либо группы, кроме военных, была немыслима. Если брать ее за исходную мысль, то оставался лишь крошечный шаг к заключению о том, что необходимо уничтожить всю экспедицию. Незаметным движением Гросвенф направил передатчик аджустера на капитана Лича.
Мозговые волны, минутные пульсации, транспортированные от дендрита к эксону и от эксона к дендриту, с предусмотренной обратной связью, — это и был процесс, идущий бесконечно между девяносто миллиардами нейронных клеток головного мозга человека. Каждая клетка находилась в состоянии собственного электроколлоидного баланса, сложного взаимодействия напряжения и импульсов. Лишь постепенно, за долгие годы, были созданы машины, которые смогли с высокой точностью обнаружить значения энергетических потоков внутри мозга.
Ранние энцело–аджустеры были косвенными потомками известного энцефалографа. Но его функции были диаметрально противоположными. Он производил искусственные мозговые волны любого требуемого образца. Используя их, опытный оператор мог стимулировать любую часть мозга и, таким образом, рождать эмоции и мечты, вызывать воспоминания из прошлого. Он не являлся сам по себе контролирующим прибором. Он лишь поддерживал собственное «я» испытуемого. Тем не менее он мог передавать импульсы мозга от одного лица к другому. Поскольку импульсы варьировались согласно мыслям посылающего, реципиент стимулировался в высшей степени легко.
Не подозревающий о присутствии аджустера, капитан Лич не догадывался, что его мысли больше не принадлежат ему.
— Нападение, совершенное на корабль, сделало среду ученых предательской и вероломной, — капитан Лич умолк и задумчиво произнес: — Вот мой план…
План включал в себя плавящие установки, акселератор мускульной напряженности и частичное обследование обеих групп ученых. Капитан Лич даже не упомянул о чужаках. Казалось, ему даже не приходит в голове, что он описывает свои намерения эмиссару тех, кого он считает своими врагами. Закончил он так:
— Где ваши действия будут важными, мистер Гросвенф, так это в научном отделе. Как некзиалист с согласованными знаниями многих наук, вы можете сыграть решающую роль в борьбе против других ученых…
Утомленный и потерявший терпение, Гросвенф махнул на него рукой. Хаос был слишком велик, чтобы с ним мог справиться один человек. Куда бы он ни посмотрел, везде были вооруженные люди. В общей сложности он видел двадцать с лишним убитых. Шаткое перемирие между капитаном Личем и директором Мортоном могло в любой момент взорваться. Уже сейчас он слышал ропот среди людей Мортона, сдерживающих атаку Кента.
Тяжело вздохнув, он повернулся к капитану.
— Мне понадобится некоторое оборудование из моей лаборатории. Переправьте меня на заднем лифте, я через пять минут вернусь.
Когда Гросвенф вносил свой аппарат через заднюю дверь своего отдела, он ощутил, что относительно его будущих действий сомнений больше нет. То, что по первом размышлении показалось ему притянутым за волосы аргументом, было сейчас главной сутью его плана. Он должен атаковать чужаков через их миражные образы, их собственным, гипнотическим, оружием.
Глава 4
Гросвенф сознавал, что Корита наблюдает за лихорадочными приготовлениями какой–то новой машины. Археолог смотрел на массу деталей, которые он присоединял к энцефало–аджустеру, но вопросов не задавал. Казалось, он полностью избавился от любопытства. Гросвенф то и дело утирал с лица пот, хотя температура в помещении была нормальной. К тому времени, когда предварительная работа была закончена, он осознал, что ему пришлось прекратить анализ причин своего беспокойства. Дело в том, заключил он, что ему очень мало известно о врагах.
Он располагал лишь теорией о том, как они могли действовать, и этого было недостаточно. Нечто страшно таинственное было во врагах с такими удивительно женственными телами и лицами, иногда раздвоенными, а иногда нет. Для действий ему была необходима разумная философская база. Его план требовал такого противовеса, который ему могло дать только знание.
Он повернулся к Корите и спросил:
— На какой стадии развития культуры могли находиться эти существа, согласно данным теории цикличности?
Археолог сел на стул, поджал губы и попросил:
— Опишите мне ваш план.
Когда Гросвенф сделал это, японец раздраженно проговорил:
— Как случилось, что вы смогли спасти меня и не смогли разгипнотизировать других?
— Я отвлек вас сразу. Нервная система человека познается повторением. В вашем случае их образы не успели повториться такое количество раз, как для остальных.
— Был ли для нас какой–нибудь способ избежать этого бедствия? — мрачно осведомился Корита.
Гросвенф печально улыбнулся.
— Это можно было сделать с помощью некзиального обучения, поскольку оно включает в себя возможность обучения в гипнотическом состоянии. Есть только одна действенная защита против гипноза и заключается она в тренировке… Мистер Корита, ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. История циклична?
Над бровями археолога выступили капельки пота.
— Друг мой, — вздохнул Корита, — вы никак не можете разобраться в этом и провести нужные параллели. Что вам известно об этих существах?
Гросвенф тоскливо вздохнул. Он понимал необходимость дискуссии, но ведь утекало драгоценное время. Он нерешительно сказал:
— Существа, умеющие использовать гипноз на расстоянии, стимулировать сознание друг друга, должны стоять на довольно высокой ступени развития, так что вполне естественно ожидать от них телепатических способностей. Люди могут обрести эти способности лишь с помощью энцефало–аджустера, — он подался вперед, ощутив неожиданное волнение. — Корита, какой эффект могла бы произвести на состояние культуры способность читать в умах без помощи приборов?
Археолог выпрямился.
— Ну конечно же у нас есть ответ. Способность читать в умах должна уничтожить развитие любой расы на феллаханской стадии, — его глаза блестели, когда он смотрел на озадаченного Гросвенфа. — Неужели вы не понимаете? Способность читать чужие мысли вызовет у вас чувство уверенности в том, что вы его знаете. На этой основе будет развиваться система абсолютной уверенности во всем. Как можно сомневаться, когда вы знаете? Подобные существа мгновенно пройдут через ранние периоды культуры и в кратчайшее время достигнут феллаханского периода.
Гросвенф хмуро слушал, Корита быстро описал, как различные земные и галактические цивилизации истощали себя, а потом коснели в состоянии фаллаха. Как общество они не были особенно жестоки, но по причине бедности во всех них часто развивалось безразличие к страданиям отдельных личностей.
Когда Корита кончил, Гросвенф предположил:
— Возможно, их возмущение переменами, к которым такие культуры нетерпимы, и явилось причиной нападения на корабль?
Археолог был осторожен:
— Возможно.
Наступило молчание. Гросвенф подумал, что ему придется действовать, исходя из того, что общий анализ Кориты верен, так как других гипотез у него не было. Имея отправным пунктом такую гипотезу, он мог попытаться получить подтверждение от одного из изображений.
Взгляд на хронометр заставил его встрепенуться. У них оставалось меньше семи часов на спасение корабля. Торопясь, он сфокусировал луч света на энцефало–аджустере. Быстрым движением он установил экран против света так, чтобы маленькая стеклянная поверхность была погружена в тень, получая от аджустера лишь прерывистые лучи.
Сразу же появилось изображение. Это было одно из частично раздвоенных изображений, и благодаря энцефало–аджустеру он мог изучить его, ничем не рискуя. Первый же внимательный взгляд поверг его в изумление. Изображение лишь смутно напоминало гуманоида. И все же стало понятым, почему раньше оно казалось ему женским. Полускрытое, раздвоенное лицо было увенчано аккуратным пучком золотистых перьев. Но птичья голова, как это было ясно видно сейчас, имела некоторое сходство с человеческой. На лице, покрытом сеткой того, что походило на вены, перьев не было. Сходство с человеческой внешностью достигалось тем, что отдельные участки лица давали эффект щек и носа. Вторая пара глаз и второй рог были в каждом случае примерно двумя дюймами выше первых. Была также двойная пара плеч с двойной парой рук, коротких и оканчивающихся восхитительно нежными и удивительно длинными кистью и пальцами. Этот эффект тоже был женским. Гросвенф поймал себя на мысли о том, что руки и пальцы двух тел были, вероятно, вначале нераздельными. Партеногенез, подумал Гросвенф, бесполое размножение. Отпочкование от родителя нового индивида.
Изображение на стене перед ним имело рудименты крыльев. Кончики крыльев виднелись на кистях. Существо носило ярко–голубую тунику на удивительно прямом, очень похожем на человеческое тело. Если и были другие рудименты оперения, то они были прикрыты одеждой. Ясно было одно, что эта птица не летала и не могла летать сама по себе.
Корита заговорил первым, и тон его голоса был безнадежным:
— Как вы собираетесь дать им знать, что вы желаете быть загипнотизированным? Ради обмена информацией хотя бы.
Гросвенф не стал отвечать. Он поднялся и нарисовал на доске приблизительное изображение образа и себя. Через сорок семь минут — время, необходимое для того чтобы нарисовать несколько десятков набросков, изображение птицы исчезло, а на его месте появилось изображение города. Оно было небольшим, и с первого взгляда казалось, будто он смотрит на город с удобной для обозрения верхней точки. Он увидел очень высокие и узкие здания, так близко расположенные друг к другу, что все находившееся внизу должно было большую часть времени теряться во мраке. Гросвенф подумал, что в этом сказываются привычки древних. Но он тут же переключился на другое. Он оставил без внимания индивидуальность зданий, стремясь охватить взглядом всю картину Гросвенф хотел выяснить степень развития их машинной культуры, средств коммуникации, определить, был ли это тот самый город, из которого велась атака на их корабль, или нет.
Он не увидел ни машин, ни самолетов, ни автомобилей. Не было также ничего, что можно было бы принять за средства межзвездной связи, подобные тем, что использовались человеческими существами — на Земле подобные станции занимали несколько квадратных миль. Тем не менее казалось вполне вероятным, что способ нападения не имел ничего общего с подобными машинами. Как только он пришел к такому выводу, вид изменился. Теперь он обнаружил себя уже не на холме, а в здании неподалеку от центра города. То, что составляло это прекрасное цветовое изображение, сдвинулось вперед. Его сознание было захвачено разворачивающейся перед ним картиной. И все же он успел подумать, что способ показа ему непонятен. Переход одной картины в другую происходил в мгновение ока. Меньше минуты прошло с тех пор, как его иллюстрации на доске окончательно дали понять, что он желает получить информацию.
Эта мысль, как и другие, была мгновенной вспышкой. Пока она проносилась в его мозгу, он жадно смотрел со здания вниз. Расстояние, отделявшее его от соседнего строения, казалось не шире десяти футов. Но теперь он обнаружил нечто, чего не мог заметить с холма. На разных уровнях находились дорожки в несколько дюймов шириной. По ним осуществлялось пешеходное движение птичьего города. Прямо под Гросвенфом два индивида двигались навстречу друг другу по одной узкой дорожке. Они, казалось, совершенно игнорировали тот факт, что она располагалась в ста или больше футах от поверхности улицы. Они шли свободно и легко. Каждый развернул ту ногу, что находилась ближе к внутренней стороне дорожки и обогнул другого. По другим уровням шагали другие существа. Они проделывали те же хитрые маневры и двигались так же непринужденно. Наблюдая за ними, Гросвенф догадался, что их кости тонкие и полые и что тела их очень легкие.
Картина вновь изменилась, потом еще раз. Место действия переносилось с одной улицы на другую. Он увидел, как ему показалось, возможную вариацию условий воспроизводства. Некоторые изображения выдвинулись вперед, так что ноги, руки и большая часть тела оказались свободными. Другие оставались в прежнем состоянии раздвоения. Родитель казался безучастным к росту нового тела.
Гросвенф пытался разглядеть внутренность одного из зданий, когда картина начала исчезать со стены. Через мгновение город исчез совсем, а на его месте появилось двоящееся изображение. Пальцы изображения указывали на энцефало–аджустер. В значении этого жеста не приходилось сомневаться: свою долю сделки они выполнили. Настало время для Гросвенфа выполнить свою.
С их стороны было наивно ожидать, что он это сделает, но беда была в том, что он должен был это сделать. У него не было иного выхода.
Глава 5
«Я спокоен, я расслаблен, — произнес голос Гросвенфа, записанный на магнитофон. — Мои мысли ясны. То, что я вижу, может быть бесполезно для объясняющих центров моего мозга. Но я видел их город таким, каким они его считают. Независимо от того, имеет ли смысл виденное и слышанное мною, я остаюсь спокойным, расслабленным и чувствую себя непринужденно…»
Гросвенф нарочито внимательно выслушал запись и повернулся к Корите.
— Все так, — сказал он.
Конечно же, может наступить время, когда он не будет в состоянии сознательно выслушать запись. На она все равно не пропадет даром, и этот текст еще тверже запечатлеется в его памяти. Все еще слушая, он в последний раз осмотрел аджустер. Все было так, как он хотел.
Кориту он проинструктировал так.
— Я устанавливаю автоматическую отсечку на пять часов; если вы опустите этот рубильник, — он указал на красную рукоятку, — то сможете освободить меня задолго до этого срока. Но воспользоваться им вы можете только в случае крайней необходимости.
— А что вы считаете случаем крайней необходимости?
— Возможность нападения на нас. — Гросвенф колебался. Ему бы хотелось назвать целый ряд подобных возможностей, но то, что он собирался сделать, было не просто научным экспериментом. Это была игра не на жизнь, а на смерть. Готовый действовать, он положил руку на контрольный диск, но остановился.
Наступил решающий момент. Через несколько секунд совместный разум бесчисленного количества особей птичьего народа завладеет частью его нервной системы. Несомненно, они попытаются взять его под свой контроль, как взяли под контроль всех людей на корабле, кроме Кориты. Он был склонен считать, что ему придется противостоять группе умов, работающих вместе. Он не видел ни машин, ни даже колесного транспорта — самого примитивного из механических приспособлений. Он считал само собой разумеющимся, что они пользуются камерами типа телевизионных, и догадался, что видит город глазами его обитателей. Подобные виды телепатии были сенсорным процессом, таким же острым, как и само видение. Нематериальная сила миллионов птицеподобных обитателей планеты могла проскочить через барьер скорости света. Она не нуждались в машинах.
Гросвенф не мог надеяться на усиление результата его попытки стать частью их коллективного сознания. Все еще слушая запись, Гросвенф манипулировал диском настройки, слегка изменяя ритм собственных мыслей. Он вынужден был делать это весьма осторожно. Даже если бы он и захотел, он не смог бы предложить чужим полной настройки. В этих ритмических пульсациях заложена возможность изменения психики в сторону здоровья–нездоровья, возможность влияния на внутренние регулировочные процессы. Ему приходилось ограничивать своего реципиента волнами, которые можно было бы зарегистрировать как психологический эквивалент здоровья.
Аджустер перенес их на луч света, который в свою очередь направил их прямо на изображение и был затронут световыми волнами, но пока никак этого не выказывал. Гросвенф не ожидал дополнительных доказательств и поэтому не был разочарован. Он был убежден в том, что результат станет очевидным лишь через посредство изменений в лучах, которые на него направляют они. А это — он был в этом уверен — ему удастся распознать.
Ему было трудно концентрироваться на изображении, но он заставил себя это сделать. Энцефало–аджустер начал явственно вмешиваться в его видение. Но он все так же твердо продолжал смотреть на картину.
«Я спокоен, я расслаблен. Мои мысли ясны…» — только что эти слова громко звучали в его ушах. И вот уже они исчезли. Вместо них послышался рокочущий звук, похожий на отдаленный гром.
Шум медленно стихал. Он перешел в ясный шорох, похожий на шуршание крупных морских ракушек. Гросвенф увидел слабый свет. Он был далеким и тусклым, как будто пробивался сквозь слой плотного тумана.
«Я все еще контролирую себя. Я получаю ощущения через их нервные системы. Они получат через мою».
Он мог ждать… Он мог сидеть и ждать, пока его мозг не начнет давать истолкование тем ощущениям, что телепатируются их нервными системами. Он может сидеть здесь и ждать… «Стоп! Спокойно! — подумал он. — Зачем они это сделали?»
Тревога обострила его восприятие. Он услышал далекий голос, произносивший:
— Независимо от того, имеет ли смысл виденное и слышанное мною, я остаюсь спокойным…
Внезапно он ощутил зуд в носу.
«У них нет носов, — подумал он, — по крайней мере, я не видел ни у одного. Следовательно, это зависит или от моего носа, или от какой–то случайности».
Он потянулся, чтобы почесать его, и ощутил резкую боль в желудке. Если бы он смог, он бы согнулся от боли, но он не мог. Он не мог почесать нос. Он не мог положить руки на живот.
Потом Гросвенф понял источник зуда и источник боли находятся вне его тела. И они совсем не обязательно должны быть связаны с другими нервными системами. Две высокоразвитые формы жизни посылали сигналы одна другой — а он надеялся, что тоже посылал сигналы — ни один из которых не мог быть объяснен. Его преимущество состояло в том, что он этого ожидал, а чужаки, если они находились в стадии феллаха и если теория Кориты была верна, не ожидали и не могли этого ожидать. Понимая это, он мог надеяться на адаптацию. Они же могли прийти в большое замешательство.
Зуд исчез. Боль в желудке переросла в чувство тяжести, как если бы он переел. Горячая игла вонзилась ему в спину, проникая в каждый позвонок. На полпути вниз она превратилась в лед, а потом лед растаял, и ледяной поток побежал по спине.
Нечто — рука? кусок металла? щипцы? — захватило его бицепсы и едва их не разорвало. Боль отдалась в его мозгу пронзительным криком: он почти потерял сознание.
Когда чувство боли исчезло, Гросвенф был страшно измучен. Все это было иллюзией. Нигде ничего не происходило — ни в его теле, ни в телах птицеобразных существ. Его мозг получил ряд импульсов посредством зрения и неверно их понял. При таком близком контакте удовольствие могло стать болью, любой стимул мог воспроизвести любое чувство. Эти существа могут и ошибаться, что не так уж и страшно.
Он тут же забыл обо всем этом, потому что до его губ дотронулось нечто мягкое и студенистое. Голос сказал: «Я люблю…» Гросвенф отказался от этого значения. Нет, не «люблю». Это был его собственный мозг, как он полагал, пытавшийся осмыслить особенность нервной системы, реакция которой была совершенно иной, чем человеческая. Уже сознательно он заменил слово на «меня побуждает», а потом опять позволил чувствам взять вверх. В конце концов он все еще не знал, что же такое это было, то, что он ощутил. Пробуждение было неприятным, вкусовое ощущение было сладким. В его сознание вошло изображение цветка. Он был красивым, красным, напоминал земной и никак не мог быть связан с мозгом. Риим.
«Риим!»
Его мозг лихорадочно заработал. Пришло ли к нему это слово через пространство, через бездну? По всей иррациональности, название казалось плодом его вымысла, но все же было подходящим. И все–таки, несмотря ни на что, сомнения не покидали его. Он не был уверен.
Вся заключительная серия ощущений была принята без исключений. И все равно он с беспокойством ждал следующего появления изображения. Свет оставался тусклым и туманным. Потом все вокруг расплылось, как сквозь толщу воды. Неожиданно он снова ощутил сильнейший зуд. Затем это чувство сменилось ощущением жажды, жары и давления массы воздуха. «Это не так! — самым серьезным образом сказал он себе. — Ничего подобного не происходит».
Ощущения исчезли. Снова остался отчетливый шуршащий звук и неизменный блеск света. Это начинало его беспокоить. Вполне могло быть, что его метод верен и что со временем он сможет взять под контроль представителя или группу представителей врагов. Но он не мог терять времени. Каждая уходящая секунда катастрофически приближала его физическое уничтожение. Там — он на мгновение запнулся — в пространстве, один из самых больших и дорогих кораблей, когда–либо построенных человеком, пожирал мили с бессмысленной поспешностью.
Он знал, какие части его мозга подверглись стимуляции. Гросвенф мог слышать шум, лишь когда чувствительная область бокового участка коры головного мозга получала ощущения. Участок мозга над ухом при стимуляции воспроизводил мечты и старые воспоминания. Некоторым образом каждая часть мозга давно была классифицирована. Точная локализация подвергающихся стимуляции областей претерпевала едва заметные изменения в зависимости от индивида, но основная структура — у гуманоидов — всегда была одинаковой.
Нормальный человеческий глаз был прекрасным объективом. Хрусталик передавал изображение на сетчатку. Чтобы судить о картинах города так, как они были переданы народом Риим, он тоже мог пользоваться объективной точностью глаз. Если бы он мог скоординировать свои визуальные центры с их глазами, он мог бы получать заслуживающие доверия картины.
Прошло еще некоторое время. Во внезапном приступе отчаяния Гросвенф подумал: «Может, я просижу все пять часов, так и не вступив в полезный контакт?»
Впервые за то время, как он полностью углубился в это исследование, он обращался к здравому смыслу. Когда он попытался поднять руку над контрольным рычагом энцефало–аджу–стера, ничего, казалось, не произошло. Просто нахлынуло множество нелепых ощущений и среди них отчетливо различимый запах горящей изоляции. В третий раз его глаза увлажнились, а потом возникло изображение, резкое и отчетливое. Потухло оно так же внезапно, как и вспыхнуло. Но для Гросвенфа, прошедшего обучение на самых современных психологических приборах, оно оставалось в сознании таким же ярким, как если бы он смотрел на него достаточно долго.
Он увидел эту картину изнутри высокого узкого здания. Освещение было тусклым, как будто являлось лишь отражением света, проникавшего в дверь. Окон не было. Вместо полов в помещении были подстилки. Несколько птицеобразных существ сидело на этих подстилках. В стенах виднелись двери, указывающие на существование шкафов и кладовых. Видение взволновало и встревожило его. Предположим, он установил связь с этим существом, кем бы оно ни было, стимулированный его нервной системой и через посредство своей. Предположим, он достиг такого состояния, в котором он мог видеть его глазами, слышать его ушами и чувствовать до некоторой степени то, что чувствовало оно. Но все это были лишь чувственные впечатления.
Мог ли он надеяться перекинуть мост через пропасть и вызвать двигательный стимул в мускулах того существа? Мог ли он заставить его двигаться, поворачивать голову, шевелить руками — словом, заставить его двигаться так, как собственное тело? Нападение на корабль было произведено группой вместе действующих, вместе думающих существ. Взяв под контроль одного из членов такой группы, мог ли он надеяться взять под контроль их всех?
Его моментальное видение вышло, вероятно, из глаз одного индивида. То, что он испытал до сих пор, не указывало на групповой контакт. Он был подобен человеку, заключенному в темную комнату с отверстием в стене перед ним, покрытом слоем прозрачного материала, сквозь который пробивался слабый свет. По случайно проникающим туманным изображениям он должен был судить о внешнем мире. Он мог быть вполне уверен в том, что картины верны. Но они не совмещались со звуками, проникающими через отверстие в боковой стене, или ощущениями, проходящими к нему через пол или потолок.
Человеческие существа могли слышать звуки до двадцати килогерц. Некоторые расы начинали слышать лишь после этого предела. Под гипнозом люди могли оказаться в таких условиях, что шумно веселились в то время, как их мучали, и вопили от боли, когда их щекотали. Стимуляторы, означавшие боль для одной разумной расы, вообще ничего не значили для других.
Гросвенф мысленно сбросил с себя напряжение. Сейчас ему не оставалось ничего, как расслабиться и ждать… Он терпеливо ждал. Теперь он думал о том, что могла быть связь между его собственными мыслями и получаемыми им ощущениями. Эта картина внутреннего помещения дома — каковы были его мысли перед тем, как она появилась? Кажется, он представлял себе структуру глаза. Связь была настолько очевидной, что он затрепетал от волнения. Было и еще одно обстоятельство. До теперешнего момента он концентрировался на намерении видеть и чувствовать через нервную систему очевидца. И реализация его надежд зависела от установления контакта и контроля над группой напавшей на корабль.
Внезапно он увидел свою проблему в новом свете. Она потребовала установления контроля над собственным мозгом. Некоторве участки должны были быть эффективно блокированы и поддерживаться на минимальном действующем уровне. Другие должны были быть приведены в состояние особой чувствительности с тем, чтобы все поступающие ощущения могли достигать их с большей легкостью. Как высоко тренированный субъект, чем аутогипнотический субъект, он мог выполнить обе предполагаемые задачи.
Первое, несомненно, зрение. Затем мускульный контроль индивида, через посредство которого работает над ним группа.
Его размышления прервали разноцветные вспышки. Гросвенф принял их за свидетельство истинности его предположения. И он понял, что идет по верному следу, когда изображение внезапно прояснилось и осталось ясным.
Обстановка была прежней. Те, кто контролировал его, все еще сидели на подстилках внутри высокого здания. Лихорадочно надеясь на то, что изображение не исчезнет, Гросвенф принялся концентрироваться на движениях мускулов Риим. Сложность состояла в том, что даже приблизительное объяснение того, почему могли происходить те или иные движения, было невозможно. Хронозрительный образ был не способен включить в себя в деталях миллионы клеток, ответственных за движение одного пальца. Теперь он подумал о целой конечности, но ничего не произошло. Потрясенный, но полный решимости, Гросвенф попробовал гипноз символами, используя ключевое слово, заключавшее в себе смысл процесса. Одна из худых рук медленно поднялась. Еще один ключ, и его контролер осторожно встал. Потом он заставил его повернуть голову. Этот процесс напомнил птицеобразному существу, что тот ящик, этот шкаф и этот чулан — «мои». Воспоминание едва задело уровень сознания. Существо знало о своем владении и соглашалось с этим фактом, не придавая ему значения.
Нелегко было Гросвенфу справиться с положением. Упорно и терпеливо он заставлял существо вставать и опять садиться, поднимать и опускать руки, расхаживать взад–вперед вдоль подстилки. Наконец, он заставил его сесть.
Вероятно, он достиг полной настройки, и его мозг полностью контролировал мельчайшие движения, потому что, едва он начал сосредоточиваться снова, как все его существо затопило посланием, захватившим, казалось, каждый уголок его мыслей и чувств. Более или менее автоматически Гросвенф перевел мучительные мысли в знакомые понятия.
«Клетки зовут, зовут… Клетки боятся. О, клетки знают боль! В мире Риим темнота. Далеко от существа — далеко от Риим… Тень, темнота, хаос… Клетки должны извергнуть его… Но они не могут. Они были правы, пытаясь быть дружелюбными к существу, которое вышло из великой темноты, потому что не знали, что он враг… Ночь сгущается. Клетки уходят… Но они не могут…»
— Дружелюбными… — беспомощно пробормотал Гросвенф.
Это тоже подходило. Он понимал, как весь ужас происходящего мог быть объяснен тем или иным путем с одинаковой легкостью. Он с тревогой осознал серьезность ситуации. Если катастрофа, уже происшедшая на борту корабля, являлась результатом неверно понятой попытки установить связь, то какой же кошмар мог стать следствием их враждебности?! Его проблема была грандиозной, намного более грандиозной, чем их проблема. Если он прервет с ними связь, они станут свободными. При существующих обстоятельствах это могло означать нападение. Избавившись от него, они могли предпринять попытку уничтожить «Космическую Гончую».
У него не оставалось выбора. Он должен был выполнить то, что наметил, надеясь, что может случиться нечто такое, что можно будет обратить в свою пользу…
Глава 6
Сначала он сконцентрировался на том, что казалось логическим промежуточным звеном, то есть перенесением контроля на другого представителя чужой расы. Выбор в случае с этими существами был очевиден.
«Меня любят, — сказал он себе, намеренно вызывая чувство, которое ранее смутило его. — Меня любит мое родительское тело, из которого я вырастаю. Я разделяю мысли моего родителя, но я уже вижу своими глазами и знаю, что я один из группы…»
Перемещение произошло так быстро, как только мог ожидать этого Гросвенф. Он шевельнул более короткими дубликатными пальцами. Он изогнул слабые плечи. Потом он вновь вернулся в первоначальное положение по отношению к родительскому Риим. Эксперимент удался настолько, что он почувствовал готовность к большому скачку, который должен был ввести его в связь с нервной системой более отдаленного живого существа Это тоже предусматривало стимуляцию соответствующих мозговых центров. Гросвенф почувствовал себя стоящим на вершине заросшего холма. Прямо перед ним вился узкий поток. Оранжевое солнце плыло в темно–пурпурном небе, испещренном облаками, похожими на барашков. Гросвенф заставил новый объект переместиться. Он видел, что маленькое, похожее на курятник здание прячется между деревьев неподалеку от этого места. Это было единственное находящееся в поле зрения жилище. Он подошел к нему и заглянул внутрь. В полумраке он разглядел несколько насестов, на одном из них сидели две птицы Глаза у них были закрыты.
«Вполне возможно, — решил он, — что именно через них осуществляется групповое нападение на «Космическую Гончую».
Оттуда, варьируя стимулы, он перенес свой контроль на индивида, находящегося в той части планеты, где стояла ночь. Ответная реакция оказалась на этот раз чересчур быстрой. Он находился в темном городе с призраками зданий и дорожек. Гросвенф быстро вошел в контакт с другими нервными системами. Он не слишком ясно отдавал себе отчет в том, почему связь устанавливалась именно с тем Риим, а не с другим, чья нервная система отвечала тем же условиям. Могло быть так, что на одного индивида стимуляция действовала чуть быстрее, чем на других. Было вполне вероятно, что эти индивиды были потомками или родственниками его основного контролера. Когда он вошел во взаимосвязь более чем с двумя дюжинами Риим в разных частях планеты, ему показалось, что теперь удалось составить полное впечатление об их мире.
Это был мир кирпича, камня и дерева — и психической общности, которой, возможно, никому никогда не удастся достичь. Таким образом, эта раса владела всеобъемлющим механизмом проникновения в секреты вещества и энергии. Он почувствовал, что теперь можно с безопасностью предпринять следующий — последний шаг его атаки.
Гросвенф сконцентрировался на изображении, которое должно было принадлежать одному из существ, передававших изображения на «Космическую Гончую». Он ощутил течение короткого, но исполненного значения отрезка времени. А потом…
Он посмотрел сквозь одно из изображений и увидел корабль Его первым побуждением было узнать, как развиваются военные действия. Но ему пришлось воздержаться от этого, поскольку нахождение на борту было лишь частью необходимого предварительного условия. Он хотел воздействовать на группу, состоящую, вероятно, из миллионов индивидов. Он должен был воздействовать на них настолько сильно, чтобы они вынуждены были оставить «Космическую Гончую» в покое и не имели бы другого выхода, как держаться от корабля подальше.
У него были доказательства того, что он может получать их мысли, а они могут получать его. Иначе их связь с нервными системами была бы невозможна.
Итак, он готов… Гросвенф направил свои мысли в темноту:
«Вы живете во Вселенной и внутри себя, вы создаете картину Вселенной такой, как она вам представляется. Но об этой Вселенной вы не знаете ничего и ничего не можете знать, кроме изображений. Но изображение Вселенной внутри вас не есть Вселенная… Как вы можете влиять на другое сознание? Изменяя его понятия. Как вы можете влиять на чужие действия? Изменяя основные представления существа, его эмоциональные склонности…»
Очень осторожно Гросвенф продолжал:
«Картины внутри вас не показывают вам Вселенной, поскольку имеется множество вещей, которые вы не можете узнать впрямую, не обладая нужными чувствами. Внутри Вселенной царит порядок. И если порядок картин внутри вас не есть порядок Вселенной, то вы ошибаетесь…»
В истории жизни не один раз встречались примеры, когда мыслящие индивиды предпринимали нечто аналогичное — в пределах структуры своих знаний. Если структурное строение знания неверно, если предположение неверно по отношению к реальности, тогда автоматическая логика индивида может привести его к заключению, несущему смерть.
Предположения следовало изменять. Гросвенф изменял их намеренно, хладнокровно, честно. Его собственная гипотеза, на основе которой он действовал, состояла в том, что Риим не имели защиты. Впервые за историю бесчисленных поколений они получали мысли извне. Он не сомневался в том, что их инертность чрезвычайно велика. Это была феллаханская цивилизация, укоренившаяся в своих представлениях, которые не претерпевали никаких изменений. Существовала достаточная историческая очевидность того, что крошечное инородное тело, малейший внешний фактор могли оказать решающее влияние на будущее феллаханских рас. Гигантская старая Индия пала перед лицом нескольких тысяч англичан. Столь же легко были захвачены все феллаханские народы древнего мира и не возрождались, пока сердцевина их несгибаемых привычек навсегда не разбивалась вдребезги ясным сознанием того, что в жизни есть нечто гораздо большее, чем то, чему их учили негибкие системы.
Риим были очень уязвимы. Их метод коммуникации, хотя и особенный и уникальный, давал возможность интенсивного влияния сразу на них всех. Снова и снова повторял Гросвенф свое послание, каждый раз добавляя по одному звену инструкции относительно их будущих действий. Инструкция была такова:
«Измените изображения, которые вы использовали против находящихся на корабле, потом уберите их совсем. Измените изображения так, чтобы те, на кого они направлены, могли расслабиться и заснуть… потом уберите их… Ваша дружеская акция стала причиной большого несчастья. Мы тоже настроены к вам дружественно, но ваш метод выражения дружбы причиняет нам зло».
У него были лишь смутные представления о том, как долго он вливал свои команды в эту огромнейшую нервную систему. Часа два, как показалось ему. Но сколько бы времени ни прошло, он перестал ощущать его ход, лишь только выключатель энцефало–аджустера автоматически прервал связь между ним и изображением на стене его отдела.
Прежние знакомые ощущения резко вошли в его сознание. Он взглянул туда, где должно было находиться изображение. Оно исчезло… Гросвенф быстро огляделся, ища Кориту. Археолог поник на стуле, погруженный в глубокий сон.
Гросвенф вспомнил данные им инструкции: расслабление и сон. Все люди на корабле должны были спать. Через несколько секунд он разбудил Кориту и вышел в коридор. Идя вдоль него, он повсюду увидел находящихся в бессознательном состоянии людей, однако стены были чистыми. На пути в контрольный пункт он ни разу не видел изображений.
Войдя в контрольный пункт, он осторожно приблизился к спящему капитану Личу, который валялся на полу у контрольной панели. Со вздохом облегчения он включил рубильник, питающий внешний экран корабля. Секундой позже Эллиот Гросвенф уже сидел в кресле пилота, меняя курс «Космической Гончей».
Прежде чем покинуть контрольную, он поставил временной замок на механизм управления и замкнул его на десять часов. Эта предосторожность была нужна на случай, если кто–то из людей очнется раньше времени. Затем он поспешно вышел в коридор и принялся оказывать помощь пострадавшим.
Все без исключения его пациенты были без сознания, так что об их состоянии он мог только догадываться. Там, где затрудненное дыхание указывало на шок, он давал кровяную плазму. Он вводил специальные наркотики против боли, если обнаруживал опасные ранения, и накладывал быстродействующий целебный бальзам на раны и ожоги. С помощью Кориты он поднял семерых мертвых на передвижные носилки и отправил их в госпиталь на реанимацию. Четверых удалось спасти. Тридцать два трупа, как заключил после осмотра Гросвенф, не стоило даже пытаться воскрешать.
Они все еще занимались ранеными, когда служащий из отдела геологии, лежащий неподалеку, проснулся, лениво зевнул и закричал от страха. Гросвенф догадался, что проснулась память; он с тревогой следил за подходившим человеком. Служащий озадаченно перевел свой взгляд с Кориты на Гросвенфа и, наконец, осведомился:
— Вам чем–нибудь помочь?
Вскоре им уже помогали двенадцать человек. Все они напряженно занимались своим делом, и лишь изредка брошенный взгляд или слово указывали на то, что они знали о временном душевном расстройстве, явившемся причиной этой кошмарной картины смерти и разрушения.
Гросвенф не заметил, как подошли капитан Лич и директор Мортон, пока не увидел их беседующими с Коритой. Потом Корита отошел, а оба начальника приблизились к Гросвенфу и пригласили его на контрольный пункт. Мортон молча похлопал его по спине.
«Интересно, помнит ли он что–нибудь? — подумал Гросвенф. — Спонтанная аллюзия была обычным явлением при гипнозе. При отсутствии у них воспоминаний убедительно объяснить то, что случилось, будет чрезвычайно сложно».
Он испытал облегчение, когда капитан Лич проговорил:
— Мистер Гросвенф, оглядываясь на это бедствие, мы с мистером Мортоном поражаемся тем усилиям, которые вы предприняли, чтобы заставить нас осознать, что мы являемся жертвами внешней атаки. Мистер Корита сообщил нам о ваших действиях. Я хочу, чтобы вы сделали сообщение на контрольном пункте о том, что в действительности имело место.
На подобное сообщение потребовалось больше часа. Когда Гросвенф кончил, один из слушателей поинтересовался:
— Должен ли я понимать это так, что имела место попытка дружественного контакта?
— Боюсь, что да, — согласился Гросвенф.
— И вы хотите сказать, что мы не можем полететь туда и разбомбить их ко всем чертям?! — крикнул человек.
— Это нам ничего не даст, — твердо заявил Гросвенф. — Мы могли бы заглянуть к ним и установить более тесный контакт.
— Это займет слишком много времени! — возразил капитан Лич. — Нам надо покрыть огромное расстояние. К тому же, это, по–видимому, довольно серая цивилизация.
Гросвенф заколебался. Мортон быстро спросил:
— Что вы на это скажете, мистер Гросвенф?
— Я думаю, что критерием для вашей оценки является отсутствие у них вспомогательных механизмов. Но ведь живые организмы могут испытывать удовлетворение от того, что не имеют отношения к машинам: еда и питье, дружеские и любовные связи. Я склонен предположить, что этот птичий народ находит эмоциональную разрядку в общем мышлении и в размножении. Были времена, когда человек имел лишь немногим больше, и все же называл это цивилизацией. И в те времена тоже были великие люди.
— И все же, — не без иронии произнес Ван Гроссен, — вы без колебаний вмешались в их образ жизни.
Гросвенф сохранял хладнокровие.
— Для птиц, как и для людей, неразумно жить чересчур обособленно. Я разрешил проблему их сопротивления новым идеям, то есть сделал то, что мне пока не удалось сделать на этом корабле.
Несколько человек громко засмеялись, и собрание начало разваливаться. После его завершения Гросвенф обнаружил, что Мортон разговаривает с Иеменсом, единственным, кто присутствовал от химического отдела.
Химик нахмурился и несколько раз кивнул. Под конец он что–то сказал и пожал Мортону руку, после чего директор подошел к Гросвенфу и тихо сказал:
— Химический отдел вынесет оборудование из ваших помещений в течение двадцати четырех часов с условием, что об этом инциденте никто больше не упомянет. Мистер Йемене…
Гросвенф перебил шефа вопросом:
— Что думает об этом мистер Кент?
Мортон немного поколебался, потом произнес:
— Он получил порцию газа, и ему придется несколько месяцев проваляться в постели.
— Это больше, чем осталось до выборов?
— Да, больше. И это означает, что я вновь одержу победу на выборах, так как других претендентов нет.
Гросвенф молчал, обдумывая новость. Приятно было услышать, что Мортон не уйдет со своего поста. Но как насчет недовольных, которые поддерживали Кента? Между тем, Мортон продолжил:
— Я хочу просить вас как о личном одолжении, мистер Гросвенф. Я убедил мистера Иеменса, что было бы неразумно продолжать конфронтацию. В интересах сохранения мира я бы хотел, чтобы вы хранили молчание. Не предпринимайте попыток закрепить свою победу. Если вас спросят, скажите, что происшедшее было просто несчастным случаем, но сами таких разговоров не заводите. Вы обещаете мне это?
— Конечно… Но я хотел бы внести предложение.
— Какое?
— Почему бы вам не назвать своим преемником Кента?
Мортон взглянул на Гросвенфа сузившимися глазами, что выдавало его замешательство. Наконец, он сказал:
— Никак не ожидал этого от вас. Сам я не склонен замалчивать истинный моральный облик Кента. Впрочем, если такой шаг может уменьшить напряженность… — неуверенно проговорил шеф.
— Ваше мнение о Кенте, похоже, совпадает с моим, — предположил Гросвенф.
Мортон через силу улыбнулся.
— На борту имеется несколько дюжин людей, которых я предпочел бы видеть в роли директора, но ради сохранения мира я последую вашему совету.
После этого они расстались. Внешне Гросвенф казался спокойным, но его обуревали смешанные чувства. Хотя атака Кента была отбита, у него все же сложилось впечатление, что, выдворив химиков из своего помещения, он выиграл стычку, а не битву. И все же это было лучшим исходом стычки.
Глава 7
Икстль неподвижно распластался в кромешной темноте. Время в вечности тянулось медленно, а пространство было бездонно черным. Сквозь его необъятность холодно смотрели туманные пятнышки света. Каждое — он это знал — было скоплением ярких солнц, уменьшенных бесконечным расстоянием до размеров светящихся крапинок тумана.
Там была жизнь, распространившаяся на мириады планет, бесконечно вращающихся вокруг своих родительских солнц. Точно так же жизнь зародилась когда–то из первобытного Хаоса старого Глора и текла, пока космический взрыв не уничтожил его собственную могущественную расу и не выбросил его тело в глубины интергалактики.
Он жил, и это была его личная победа. Пережив катаклизм, его практически неуничтожаемое тело поддерживало себя, хотя и постепенно слабея, с помощью световой энергии, проникающей сквозь пространство и время. Его мозг продолжал пульсировать в одной и той же цепи мыслей — один шанс на децилион за то, что она снова окажется в галактической системе, а тогда даже еще меньший шанс за то, что он попадет на планету и найдет ценный гуул.
Биллион биллионов раз его мозг перебирал бесчисленные варианты. Теперь это уже стало частью его самого — бесконечный калейдоскоп, крутившийся перед его мысленным взором.
Вместе с отдаленным светом, долетающим в черную пучину, эти смутные надежды составляли мир, в котором он существовал. Он почти забыл о том чувствительном поле, которое создавало его тело. Века назад оно было обширным, но теперь, когда его мощь испарилась, никаких сигналов не поступало к нему дальше, чем за несколько световых лет.
Он уже почти ни на что не надеялся, когда его поле приняло первые сигналы приближающегося корабля. Энергия, плотность, вещество! Смутное чувство восприятия вошло в его вялое сознание. Сама мысль об энергии и веществе была отступившей куда–то мечтой. Отдаленный краешек его сознания, измученного и погруженного во мрак, немного более чуткий, фиксировал, как тени давно забытого выступили из окутавшего его тумана.
И вслед за тем новое, более сильное и острое послание с отдаленной границы его поля. Его вытянутое тело выгнулось в инстинктивном конвульсивном движении, четыре руки разогнулись в стороны, четыре ноги слепо задергались, бессмысленно расходуя силу.
Его изумленно вытаращенные глаза перефокусировались. Почти пропавшая способность видеть возвращалась. Та часть его нервной системы, которая контролировала поле, предпринимала первые, еще несогласованные действия. Огромным усилием он перебросил ее волны с биллионов бесполезных кубических миль, направив их на попытку установить область сильнейшего стимулирования. Отчаянно пытаясь найти ее, он переместился на большое расстояние. И тут он впервые подумал об «этом», как о корабле, летящем от одной галактики к другой. Он пережил мгновения дикого страха, что корабль пройдет за границей его чувствительного поля и контакт с ним будет потерян навсегда, прежде чем он сможет что–нибудь сделать.
Он позволил полю немного расшириться и почувствовал шок толчка, еще раз получив безошибочное подтверждение присутствия незнакомого вещества и энергии. На этот раз он прильнул к ним. То, что было его полем, стало пучком своей энергии, какую только могло собрать его слабеющее тело.
Этот пучок связал его с мощью энергии, излучаемой кораблем. Энергии оказалось больше — во много миллионов раз, чем ему требовалось. Ему пришлось отклонить ее от себя, разрядить ее в пространство и темноту. Но подобно чудовищной пиявке, он протянулся на четыре… семь… десять световых лет и истощил огромную мощь корабля. После бесчисленных лет, когда он кое–как перебивался на скудных источниках световой энергии, он не осмелился даже попытаться справиться с этой колоссальной мощью. То, что он позволил себе получить, дало шок, который вернул его тело к жизни, наполнил его жестоким напряжением. В безумной поспешности он отрегулировал свою атомную структуру и понесся вдоль пучка. На далеком расстоянии от него корабль — хотя его энергия иссякла, он моментально вернул ее мощь — проплыл мимо и начал удаляться. Он удалился на целый световой год, потом на два, а потом и на три… В глубоком отчаянии икстль понял, что все его усилия напрасны, что корабль уйдет… И тут…
Корабль остановился мгновенно. Какой–то миг он еще плыл со скоростью многих световых лет в день, а в следующий — завис в пространстве. Он все еще находился на огромном расстоянии от икстля, но больше не удалялся. Икстль мог лишь догадываться о случившемся. Находившиеся на борту корабля могли узнать о его вмешательстве и внезапно остановили корабль, чтобы выяснить, что случилось. Их метод мгновенного сбрасывания ускорения указывал на чрезвычайно развитую науку, хотя он и не мог определить, какой техникой ускорения они пользовались. Существовало несколько возможностей. Сам он намеревался остановиться, превратив свою огромную скорость в электронный механизм внутри своего тела. При этом процессе должно было быть затрачено весьма незначительное количество энергии. Электроны в каждом атоме будут слегка замедляться — совсем чуть–чуть — и эта микроскопическая скорость преобразуется в движение на макроскопическом уровне.
Он находился именно на этом уровне, когда внезапно почувствовал близость корабля. А потом произошла целая вереница событий, последовавших одно за другим слишком быстро для того, чтобы их можно было успеть обдумать. На корабле включился непроницаемый для энергии экран. Концентрация такого огромного количества энергии автоматически отключила реле, которое он установил в своем теле. Это остановило и его самого в долю микросекунды, прежде чем он успел осознать случившееся. В пересчете на расстояние это произошло чуть дальше тридцати миль от корабля.
Икстль мог видеть корабль в виде световой точки, блестевшей впереди в темноте. Его экраны все еще работали, что означало, что те, внутри, не смогли его обнаружить и что он не может больше надеяться сам достичь корабля. Он решил, что чувствительный прибор, находящийся на борту корабля, зафиксировал его приближение, классифицировал его как летательный снаряд и включил защитный экран. Икстль приблизился, насколько это было возможно, к почти невидимому барьеру. И оттуда, прочно отделенный от предмета своих вожделений, жадно смотрел на корабль.
Он был меньше чем в пятидесяти ярдах, круглое чудовище с металлическим телом, усыпанным, как бриллиантами, бесконечными рядами сверкающих световых точек. Космический корабль плавал в бархатной черноте, блестя точно огромный драгоценный камень, неподвижный, но живой, до краев наполненный жизнью. Он нес в себе ностальгию и живое напоминание о тысяче далеких планет и неукротимую, бьющую через край жизнь, которая достигла звезд и рвалась дальше. И, несмотря ни на что, он нес в себе надежду.
До этого мгновения ему приходилось тратить столько физических усилий, что он весьма смутно представлял себе, что могло означать для него достижение цели. Его сознание, пришедшее за века к полному отчаянию, билось, как в исполинских тисках. Ноги и руки сверкали, как языки живого огня, корчась и извиваясь в свете иллюминаторов. Его рот, похожий на огромную рану на карикатурном подобии человеческой головы, пускал белый иней, который уплывал белыми морозными снежинками. Его надежда была так велика, что одна мысль о ней пронизывала его сознание и пеленой застилала глаза. Несмотря на туман, он видел широкую струю света, бившую из полукруглой выпуклости на металлической поверхности корабля. Но вот выпуклость превратилась в огромную дверь, которая открылась, сдвинувшись в сторону.
Через некоторое время в поле его зрения появились двуногие существа, около дюжины. На них были надеты почти прозрачные скафандры, и они тащили за собой огромные плывущие машины. Машины быстро сгрудились вокруг маленького участка на поверхности корабля. Вырвавшееся из них пламя казалось на расстоянии небольшим, но его ослепительный блеск указывал на огромную температуру или на сильную радиацию. Было очевидно, что ремонтные работы ведутся на авральных скоростях.
С безумной быстротой икстль обследовал экран, ища слабое место, но не нашел. Его мощь была очевидна, площадь — слишком большой. Он ничего не мог ей противопоставить и почувствовал это еще на расстоянии. Теперь он смотрел реальности в лицо. Работа — икстль видел, что толстая секция внешней обшивки снята и заменена новой, — закончилась почти так же быстро, как и началась. Шипящее пламя сварки исчезло в темноте. Машины были опущены в отверстие на поверхности шара, двуногие существа спустились вслед за ними. Обширная поверхность корабля стала теперь такой же пустынной, как и окружающее пространство.
Все происходящее едва не помутило разум икстля. Он не мог позволить им уйти сейчас, когда Вселенная была почти раскрыта для него — всего лишь в нескольких ярдах. Его руки вытянулись, как будто могли удержать корабль. Разум устремился в черную безбрежную пучину отчаяния, но удержался на ее последней грани, в последнее мгновение.
Вдруг большая дверь мягко открылась. Сквозь кольцо света скользнуло одинокое существо и вновь направилось к зоне, где только что происходил ремонт. Существо что–то подобрало и поплыло к открытому шлюзу. Оно все еще находилось на некотором расстоянии от него, когда обнаружило икстля.
Существо внезапно замерло, будто получив шок. В свете иллюминаторов его лицо было ясно видно за прозрачным шлемом. Глаза существа были выпучены, рот раскрыт. Потом оно, казалось, пришло в себя, его губы быстро задвигались. Через минуту из шлюза выплыла группа существ, и все они уставились на икстля. Вероятно, последовала дискуссия, поскольку их губы шевелились не одновременно, а сначала у одного, потом у другого.
Затем через шлюз проплыла широкая клетка с металлическими прутьями. На ней сидели двое, и у икстля создалось впечатление, что клетка движется своим ходом. Икстль догадался, что его будут забирать в качестве трофея. Преисполненный любопытства, он даже не ощутил, как его подняли. Он был как в наркотическом сне. Испуганный, он пытался бороться с надвигающимся оцепенением: ему понадобится вся его бдительность, если его расе, обладающей богатством самых разнообразных знаний, суждено возродиться.
Глава 8
— Как, черт возьми, что–то может жить в межгалактическом пространстве?!
Напряженный до неузнаваемости голос прозвучал в скафандре Гросвенфа. Он находился вместе с другими неподалеку от шлюза. Ему показалось, что этот вопрос заставил небольшую группу людей поближе придвинуться друг к другу. Для него же было недостаточно близости других. Он слишком хорошо понимал эту неосязаемую и непостижимую тьму, что сомкнулась вокруг них, давя на каждого.
Может, впервые с начала путешествия безобразность черноты поразила Гросвенфа. Он слишком часто смотрел на нее изнутри корабля и стал к ней безразличен. Но сейчас он внезапно осознал, что самые удаленные от человека звездные миры являются лишь хрупкими, как хрусталь, мостиками в сравнении с этой темнотой, что простирается во всех направлениях на биллионы световых лет.
Напряженное молчание нарушил голос директора Мортона:
— Вызывается Гюнли Лестер… Гюнли Лестер.
После короткой паузы послышался голос:
— Да, директор?
Гросвенф узнал голос главы астрономического отдела.
— Гюнли, есть задача для вашего астро–математического мозга. Не будете ли вы так добры сообщить коэффициент вероятности появления «Гончей» точно в той точке пространства, где плавала эта хренота? Постарайтесь решить эту проблему за несколько часов.
Его слова еще ярче сфокусировали всю сцену. Для математика Мортона это было типичным — давать другим возможность проявить себя там, где был мастером…
Астроном рассмеялся и без околичностей заявил:
— Мне не придется производить вычисления, сэр! Необходима новая система цифр, чтобы можно было выразить эту вероятность арифметически. С точки зрения математики, то, что случилось, просто не могло случиться. Но мы здесь — корабль с человеческими существами, остановившийся для ремонта на полпути между двумя галактиками, первый корабль, посланный за пределы острова нашей вселенной. Итак, повторяю: мы здесь — крошечная точка, которая пересеклась с другой, якобы заранее подготовленной крошечной точкой. Это невозможно, если только пространство не кишит подобными существами.
Гросвенфу показалось, что это наиболее вероятное объяснение. Причина и следствие происшедшего могли находиться в самой простой связи. Дыра, прожженная в стене аппаратной, потоки энергии, хлынувшие в пространство… они остановились для ремонта… Он уже открыл было рот, чтобы все это высказать, но тут же запнулся. Существовал еще один фактор, фактор сил и возможностей, связанных с этим предположением. Какая сила должна была понадобиться для того, чтобы за несколько минут впитать мощность ядерного реактора? Он быстро подсчитал и покачал головой. Число было таким колоссальным, что гипотеза, которую он хотел предложить, казалось, автоматически исключалась. Окажись среди них тысяча керлов, то и они не смогли бы справиться с тем количеством энергии. А это означало, что дело тут было не в существах, а в механизмах.
— На типа с такими внешними данными следовало бы сразу направить передвижной нагреватель, — предложил кто–то.
Гросвенф ощутил ярость в голосе говорившего. Коммуникатор, вероятно, тоже ее отразил, потому что, когда директор Мортон заговорил, интонации его голоса выдавали тревогу.
— Сущий красный дьявол, выпрыгнувший из ночного кошмара, страшный, как смертный грех, и, возможно, столь же безобидный, каким был наш прекрасный кот. Скит, что вы о нем думаете?
— Это существо, настолько я могу отсюда судить, имеет руки и ноги, что указывает на чисто планетарную эволюцию. Если он обладает умственным потенциалом, он начнет выказывать реакцию на изменение среды вокруг него с момента, как очутится внутри клетки. Он может оказаться древним мудрецом, размышляющим в тишине пространства, где никто и ничто не отвлекает. Возможно, это юный самоубийца, приговоренный к изгнанию, одержимый желанием вернуться домой и продолжить жизнь в своей цивилизации…
— Я бы хотел, чтобы с нами пошел Корита, — произнес Пеннос, глава инженерного отдела, в своей спокойной практичной манере. — Его исследования относительно кота на кошачьей планете позволили нам уяснить, с чем мы имеем дело, и…
— Говорит Корита, мистер Пеннос, — как обычно, голос японского археолога звучал в коммуникаторе ясно и четко. — Подобно другим, я следил за репортажем о случившемся и должен признаться — изображение существа на экране весьма меня впечатлило. Но я боюсь, что исследования на основе цикличности истории были бы опасны на данной, лишенной фактов, стадии. В случае с котом мы могли опираться на пустынную, почти лишенную еды планету, на которой он обитал. Не забудьте и об архитектуре разрушенного города. Но сейчас мы имеем дело с существом, живущим в космическом пространстве, в четверти миллиона световых лет от ближайшей планеты — существующим, вероятно, без еды и без средств пространственного сообщения. Предлагаю следующее: держите экран включенным, кроме того момента, когда будет вноситься клетка. Когда существо окажется в клетке, изучайте каждое его действие, каждую реакцию, делайте снимки его внутренних органов, работающих в пустоте. Узнайте о нем все, чтобы мы знали, что берем на борт. Нам необходимо избежать убийства или риска быть убитыми. Следует предпринять самые строгие меры предосторожности.
— Это имеет смысл, — вмешался Мортон.
И он принялся отдавать приказания. Из корабля были выгружены разнообразные машины. Они были установлены на гладкой поверхности корабля, кроме массивной флюоритной камеры. Она была прикреплена к подвешенной клетке.
Гросвенф с тревогой следил, как директор отдавал последние распоряжения людям, руководившим установкой клетки.
— Откройте дверь как можно шире, — говорил Мортон, — и опустите на него клетку. Не позволяйте ему ухватиться руками за прутья.
«Если у меня имеются возражения, я должен высказаться сейчас», — подумал Гросвенф.
Но говорить оказалось нечего. Он мог описать лишь свои смутные сомнения. Он мог повторить объяснение Гюнли Лестера в его логической последовательности и сказать, что случившееся не было случайностью. Он даже мог предположить, что корабль красных, дьявольского вида чудовищ, ждал поодаль, пока их товарища не подберут.
Ясно одно: были приняты все меры предосторожности. Если такой корабль и существовал, то открывая защитный экран лишь для того, чтобы пропустить клетку, они предлагали минимальную цель. Могла быть сожжена внешняя оболочка и убиты люди, находящиеся на ней, но сам корабль был неуязвим. Враги должны были понимать, что их атака не принесет им успеха. Они обнаружат против себя великолепную армию и вооруженное судно, ведомое расой, которая может выдержать самые жестокие и кровавые битвы.
Достигнув в своем размышлении этой точки, Гросвенф решил воздержаться от замечаний. Пока он придержит свои сомнения.
Вновь заговорил Мортон:
— У кого–нибудь имеются замечания?
— Да! — голос принадлежал Вану Гроссену. — Я хотел бы произвести обследование этого существа, которое займет от недели до месяца.
— Вы хотите сказать, — проговорил Мортон, — что мы должны сидеть в этом месте, пока наши технические эксперты изучают найденное чудовище?
— Безусловно, — подтвердил глава физического отдела.
Несколько секунд Мортон молчал, потом заявил:
— Мне придется обсудить этот вопрос с другими, мистер Ван Гроссен. Наша экспедиция — исследовательская. Мы оснащены таким образом, чтобы брать образцы сотнями. Как ученые все мы прошли суровую школу. Все должно быть исследовано. Но я не уверен, что не будет крупных возражений, если мы будем рассиживать в пространстве по месяцу из–за каждого образца, который хотим взять с собой. Вместо пяти или десяти лет наше путешествие затянется в таком случае на пятьсот лет. Хотя лично я за то, чтобы каждый образец был изучен и чтобы мы могли поступать с ним соответственно.
— Я считаю, — твердо заявил Ван Гроссен, — с этим нельзя спешить.
— Есть возражения? — осведомился Мортон. Поскольку все молчали, он спокойно закончил: — Отлично, мальчики, идите его ловить!
Глава 9
Икстль ждал… Его мысли продолжали крутиться в вихре воспоминаний обо всем, что он когда–то знал и о чем размышлял. Перед ним возникло видение его родной, давно погибшей планеты. Оно породило чувство гордости за нее и презрение к этим двуногим существам, которые всерьез надеялись захватить его в качестве трофея. Он помнил время, когда его раса могла контролировать через космическое пространство всю солнечную систему своей звезды. Это было давно. Они обходились без космических путешествий как таковых и наслаждались спокойным существованием, черпая красоту из естественных сил, ощущая радость воспроизводства, продления рода.
Икстль наблюдал за тем, как клетка движется прямо к нему. Вот она прошла через открывшееся в экране отверстие, мгновенно за ней закрывшееся. Процесс переноса прошел весьма гладко. Даже если бы он захотел, у него не было бы особых шансов открыть экран в короткий момент прохождения клетки. Но он не имел желания делать это. Он обязан быть осторожен, не допуская малейшего враждебного действия, пока не окажется внутри корабля. Сооружение с металлической решеткой медленно подплыло к нему, им управляли два человека, которые держались настороже. В руках одного из них было какое–то оружие. Икстль решил, что это разновидность атомного оружия. Он отнесся к нему с должным уважением, хотя тут же отметил ограниченность его применения: внутри корабля они не посмеют прибегнуть к такому мощному виду энергии.
Все яснее, все ярче вырисовывалась его цель. На борт корабля! Проникнуть внутрь!
Как будто для того, чтобы еще больше укрепить его решимость, над ним навис зев клетки. Металлическая дверь бесшумно захлопнулась. Икстль подтянулся к ближайшей решетке, ухватился за нее и остался в таком положении лежать, свободный от всяких решений. Он был в безопасности — реальность ограждения давала отдых его сознанию. Это касалось как его тела, так и его психики. Свободные электроны в массе высвобождались из хаотического переплетения находящейся в его теле атомной системы и в безумной поспешности искали союза с другими системами. Он был в безопасности после квадриллионов лет отчаяния. Он был на материальном теле. Что бы ни случилось теперь, контроль энергетического источника этой клетки–двигателя навсегда освободил его от былой невозможности управлять своими движениями. Никогда больше он не будет предметом влияния, равно как и слабого противодействия, отдаленных галактик. Защищенный этой оболочкой, он сможет путешествовать в любом желаемом направлении, и все это давала ему одна только клетка.
Как только он уцепился за решетку, клетка начала двигаться к поверхности корабля. Защитный экран при ее приближении разошелся и вновь за нею сомкнулся. Люди наверху казались очень маленькими. То, что они нуждались в скафандрах, указывало на неспособность приспосабливаться к окружающей среде, а это в корне отличало их от него и означало, что физически они находились на более низкой стадии процесса эволюции. Тем не менее было бы неразумным принижать их научные достижения. Они обладали мозгом, способным создавать и использовать могучие машины. И теперь они пользовались огромным количеством этих машин — очевидно, с целью его изучения. Это могло раскрыть его намерения и обнаружить гуулы, скрытые у него в груди. Они могли раскрыть, по крайней мере, некоторые из его жизненных процессов. Он не мог допустить, чтобы это исследование было проделано.
Икстль заметил, что некоторые существа имеют не один, а два вида оружия, которые убирались в кобуру, прикрепленную к каждому скафандру. Одним из видов оружия был атомный пистолет, с угрозой применения которого он уже столкнулся. Другое имело блестящую рукоятку. Он определил, что это вибрационный пистолет. Люди, находящиеся на клетке, тоже были вооружены такими пистолетами.
Когда клетка была установлена в наспех оборудованной лаборатории, сквозь узкое пространство между прутьями просунули камеру. Пора! — решил икстль и без всякого усилия поднялся к потолку. Его зрение напряглось и стало чувствительным к самой короткой частоте. Источник мощности вибратора сделался ему виден ясно, как яркое пятно, находящееся в пределах досягаемости.
Одной из восьми рук с пальцами, похожими на перекрученную проволоку, он с неописуемой быстротой проник сквозь металл клетки, и вот вибратор из кобуры существа, находящегося на клетке, уже у него. Он не стал менять его атомную структуру, как он изменил структуру своей руки. Было важно, чтобы они не догадались, кто стрелял. Изо всех сил стараясь закрепить свое шаткое положение, он направил оружие на камеру и на людей, стоящих за ней, и нажал спуск.
Одним движением икстль разрядил вибратор, отдернул руку и, сыграв свою роль, опустился на пол. Его мгновенный страх ушел. Чистая молекулярная энергия срезонировала в камеру и подействовала, до некоторой степени, на большую часть приборов во временной лаборатории. Чувствительная пленка стала бесполезной, изумительный излучатель необходимо было установить снова, все приборы проверять и перепроверять, каждую машину опробовать во всех режимах. Вероятно, даже возникла необходимость замены всего оборудования. И при всем при том все случившееся должно было рассматриваться как несчастный случай.
Гросвенф услышал ругань в коммуникаторе и с облегчением понял, что другие, как и он, борются с проникающей в тело и причиняющей острую боль вибрацией, лишь частично задержанной и ослабленной материалом их скафандров Зрение медленно возвращалось к нему. Теперь он снова мог видеть резной металл, на котором стоял, темную бездонную пропасть в иллюминаторе корабля. В тени поодаль он видел пятно металлической клетки.
— Прошу прощения, директор, — извиняющимся тоном произнес один из стоящих на клетке людей. — Вероятно, у меня из кобуры выпал вибратор и разрядился.
— Директор, это объяснение неправдоподобно ввиду практического отсутстаия гравитации, — поспешно вставил Гросвенф.
— Может, я нечаянно ударил по нему, не заметив этого, — предположил человек, чье оружие явилось причиной переполоха.
Послышалось бормотание Скита. Биолог пробурчал нечто вроде: «А чтоб тебя!.. страбизмия, страмотогения…» Остальное Гросвенф не расслышал, но догадался, что это собственный набор ругательств биолога. Скит медленно выпрямился и сказал:
— Минутку, я попытаюсь припомнить, что я видел. Я был здесь, на линии огня… да… здесь, когда мое тело начало пульсировать, — помолчав немного, он уверенно добавил: — Я не могу в этом поклясться, но перед тем, как вибрация ввела меня в шок, существо шевельнулось. Мне показалось, что оно вскочило на потолок. Согласен, что было слишком темно, и я видел лишь неясное пятно, но… — он оставил фразу недоконченной.
— Крибл, осветите клетку! Давайте все вместе посмотрим, что там происходит, — попросил Мортон.
Вместе с остальными Гросвенф смотрел, как луч света осветил икстля, скрючившегося на полу клетки. И тут, против своей воли, он замер, пораженный. Почти красный металлический блеск цилиндрического тела чудовища, глаза, похожие на пылающие угли, удивительно напоминающие скрюченную проволоку, пальцы на руках и ногах — вся жуткая уродливость алого чудовища испугала его.
— Возможно, он очень красивый, но для самого себя! — чуть слышно прошептал в коммуникатор Сидл.
Эта попытка сострить прервала паузу ужаса. Один из присутствующих твердо заявил:
— Если жизнь есть развитие, причем развитие в сторону совершенства, то как может существо, живущее в пространстве, иметь такие вот развитые руки и ноги? Интересно бы взглянуть на его внутренности, но теперь это невозможно: вибрация наверняка испортила линзы. И пленка, конечно, засвечена. Нужно менять?
— Не–е–т! — в голосе Мортона прозвучало сомнение, но продолжал он уже твердо: — Это займет много времени. В конце концов мы можем создать вакуум внутри лабораторий корабля и продолжить путешествие.
— Должен ли я понять вас так, что мое предложение игнорируется? — это сказал физик Ван Гроссен. — Вы помните, что я рекомендовал, по меньшей мере, недельное изучение этого существа, прежде чем брать его на борт.
Мортон заколебался и спросил:
— Есть еще возражения?
— Я не знаю, — произнес Гросвенф, — стоит ли нам бросаться от крайности принятия чрезвычайных мер предосторожности к крайности неприятия их вообще.
— Кто еще хочет высказаться? — спокойно осведомился Мортон и, поскольку никто не ответил, прибавил: — Скит?
— Очевидно, — сказал Скит, — что рано или поздно придется взять его на борт. Мы не должны забывать о том, что существо, обитающее в пространстве, является самым необычным из всех, нами встреченных. Даже кот, который одинаково хорошо чувствовал себя и в хлорной, и в кислородной среде, нуждался в какого–то рода тепле, и отсутствие атмосферного давления было для него смертельно. Если, как мы подозреваем, естественной средой обитания этого существа является не космос, то мы должны узнать, почему и как он очутился там, где мы его нашли.
Мортон нахмурился.
— Насколько я понимаю, нам придется проголосовать. Мы могли бы закрыть клетку металлом с внешним экраном на нем. Это вас устроит, Ван Гроссен?
— Теперь мы ближе к существу дела, но у нас еще будут споры, прежде чем будет снят защитный экран.
Мортон рассмеялся.
— Поскольку мы вновь заодно, вы с остальными можете обсуждать все доводы «за» и «против» до конца путешествия, — он снова стал серьезным. — У кого есть возражения? Гросвенф!
Гросвенф кивнул.
— Экран представляется мне эффективной мерой, сэр.
— Прошу высказаться всех, кто против, — все снова промолчали, и директор отдал команду людям на клетке: — Двигайте эту штуку сюда, чтобы мы могли подготовить ее для экранизации.
Когда заработали моторы, икстль ощутил слабую вибрацию в металле. Он увидел, как двинулись решетки, затем в нем возникло острое приятное чувство дрожи. Это было следствием физической активности его тела, все возрастая, она затрудняла работу его мозга. Когда он снова обрел способность размышлять, пол клетки висел над ним, а он лежал на твердой внешней оболочке корабля.
Он с рычанием вскочил на ноги, поняв, что произошло. Он позабыл перестроить атомы своего тела после того, как разрядил вибратор. И теперь он прошел сквозь металлический пол клетки.
— Великий боже! — басистый голос Мортона едва не оглушил Эллиота Гросвенфа.
Алая полоска вытянутого тела икстля метнулась сквозь темное пространство непроницаемого металла внутренней системы корабля к воздушному шлюзу, и он нырнул в его ослепительную глубину. Затем икстль заставил свое тело раствориться в двух внутренних дверях и оказался в конце длинного, слабо освещенного коридора, в относительной безопасности. В надвигающейся борьбе за овладение контролем над кораблем у него было одно важное преимущество, если не считать его индивидуального превосходства: враждебная сторона еще не знала широты его замысла.
Глава 10
Прошло двадцать минут. Гросвенф сидел в одном из кресел аудитории контрольного пункта и наблюдал за тем, как на одном из ярусов, ведущих к главной секции, тихо совещались Мортон и капитан Лич. Помещение было забито людьми. За исключением охраны, оставшейся в опорных пунктах, всем было приказано присутствовать тут и поблизости. Судовая команда и офицеры, главы отделов и их подчиненные, администраторы и различные работники, не принадлежащие к определенным отделам, — все собрались здесь или в прилегающих коридорах.
Прозвенел звонок. Шум разговоров постепенно стих. Снова прозвенел звонок, и вперед выступил капитан Лич.
— Джентльмены… Возникающие проблемы не дают нам скучать, не так ли? Я начинаю думать, что военные недостаточно верно оценивают ученых. Я думал, что они живут своей жизнью в стенах лабораторий и далеки от опасностей. Теперь мне начинает казаться, что ученые могут найти беду там, где ее и не было… — он немного поколебался, но все же продолжил сухо и насмешливо: — Мы с директором Мортоном сошлись на том, что данная проблема занимает не только военных. Поскольку найденное существо очень опасно, то им должны заняться все. Вооружайтесь, разбейтесь на пары или на группы, чем больше, тем лучше. — Он снова обежал взглядом аудиторию и мрачно заявил: — С вашей стороны было бы глупо полагать, что сложившаяся ситуация не несет в себе опасности или смерти некоторым из нас. Может быть, мне… Может быть, вам… Настройте себя на это и согласитесь с такой возможностью. Но если кому–то выпадет вступить в контакт с опасным чудовищем, защищайтесь до последнего. Старайтесь забрать его на тот свет вместе с собой, не страдайте и не погибайте понапрасну. А теперь, — он повернулся к Мортону, — директор проведет обсуждение, касающееся применения против нашего врага самых выдающихся научных знаний, какими мы располагаем на борту этого корабля. Мистер Мортон, прошу вас!
Мортон медленно вышел вперед. Его большое и сильное тело казалось меньше из–за гигантского щита за его спиной, но все равно выглядел он весьма внушительно. Серые глаза директора вопросительно оглядели ряды лиц, не задержавшись ни на одном. Вероятно, он просто пытался понять общий настрой сообщества. Начал он с того, что похвалил капитана Лича за его позицию, а потом проговорил:
— Я проанализировал все случившееся и думаю, что могу честно сказать: никого, даже меня, нельзя винить за то, что существо оказалось на борту. Как вы помните, было решено перенести его на борт корабля в окружении силового поля. Подобная предосторожность удовлетворяла даже самых придирчивых критиков, но, к несчастью, она не была принята вовремя. Существо проникло на корабль, пользуясь методом, предусмотреть который было невозможно. — Он замолчал, и взгляд его умных глаз еще раз обежал собравшихся. — Или у кого–нибудь было нечто большее, чем простое предчувствие? Если так, то поднимите, пожалуйста, руку.
Гросвенф вытянул шею, чтобы лучше видеть, но поднятых рук не увидел. Опускаясь на сиденье, он с удивлением заметил, что взгляд директора уперся именно в него.
— Мистер Гросвенф, была ли некзиальная наука в состоянии предсказать, что данное существо способно переносить свое тело сквозь стены?
— Нет, не могла, — четко ответил Эллиот.
— Благодарю вас, — кивнул Мортон.
Казалось, он удовлетворился этим ответом, поскольку никого больше ни о чем не спросил. Гросвенф уже догадался, что директор хотел оправдать собственную позицию. То, что он ощутил необходимость подобного шага, было следствием расстановки сил на корабле. Знаменательно, что директор обращается к некзиализму, как к высшей инстанции, отметил про себя Гросвенф.
— Сидл, — снова заговорил Мортон, — дайте нам психологическую оценку случившегося.
Глава отдела психологии поднялся и сказал:
— Приступая к вопросу о поимке чудовища, мы должны прежде всего уяснить себе, что оно собой представляет. У него есть руки и ноги, но оно плавает в безвоздушном пространстве и остается живым. Он позволил поймать себя в клетку, зная, что она его не удержит. Потом он проваливается через дно клетки, что очень глупо с его стороны, если только он не хотел, чтобы мы знали об этих его способностях. Должна быть причина, по которой разумное существо делает такую ошибку, веская причина, которая может предоставить нам возможность для остроумной догадки, откуда он происходит, и, конечно, для анализа его пребывания здесь. Скит, проанализируйте его биологическую сущность.
Поднялся мрачный и долговязый Скит.
— Мы уже обсуждали планетное происхождение его рук и ног. Способность жить в космическом пространстве, если это вообще имеет отношение к эволюции, само по себе — замечательное явление. Я предполагаю, что мы имеем дело с представителем расы, разрешившей конечные тайные биологические начала, и, если бы я знал, как надо хотя бы взяться за поиски существа, которое может убегать от вас коварным путем, даже сквозь стены, мой совет был бы таким: выгоните его и убейте.
— Э–э–э… — промямлил социолог Келли. Это был сорокапятилетний человек с большими умными глазами и высоким лбом. — Э–э–э… любое существо, могущее жить в безвоздушном пространстве, должно было бы стать богом вселенной. Такое существо может жить на огромных, беспредельных просторах Вселенной, на любой планете и добираться до любой галактики. Но нам неизвестно наверняка, что его раса населяет какую–либо территорию нашей галактики. Парадокс, который стоит исследовать.
— Я не совсем понимаю, Келли, что вы имеете в виду, — произнес Мортон.
— Просто… э… раса, которая разрешила конечную проблему биологии, должна быть на века впереди людей, обладая способностью адаптироваться с поражающей нас легкостью в любой окружающей среде. Согласно закону жизненной динамики, оно бы стремилось к дальним пределам Вселенной, точно так же, как это делает человек.
— Да, но тут имеется противоречие, — заявил Мортон, — и оно, кажется, доказывает, что это не суперсущество… Корита, какова ваша точка зрения?
Японец встал и учтиво поклонился.
— Боюсь, что не смогу оказать сообществу большой помощи, — начал он. — Вам ведь знакома превалирующая теория — жизнь развивается по вертикали — что бы ни иметь в виду под понятием «вертикаль». Имеется серия циклов… Каждый цикл начинается с крестьянина, обрабатывающего свой участок земли. Крестьянин идет на рынок, и место рынка постепенно преобразуется в город, связь которого с землей ослаблена. Потом мы видим большие города и нации и, наконец, лишенные почвы супергорода, разрушительную борьбу за власть, серию разрушительных войн, переносящих людей в феллаханскую эпоху и снова к примитивизму, в новую эру развития крестьянства.
— Но он уже совершил грубейшую ошибку! — зло выпалил Ван Гроссен. — Он самым глупым образом провалился сквозь пол клетки. Это не того рода ошибка, какую мог бы сделать крестьянин!
— А если все–таки предположить, что он находится на крестьянской стадии развития? — спросил Мортон.
— Тогда, — ответил Корита, — его основные импульсы были бы гораздо проще. На первое место выступило бы стремление к активному размножению, желание иметь сына и знать, что его кровь будет течь в потомках. При наличии огромных умственных способностей этот импульс мог бы у суперсущества принять форму фантастического стремления к расовому превосходству. Это все, что я хочу сказать.
С высоты контрольного мостика Мортон оглядел собрание специалистов. Его взгляд остановился на Гросвенфе.
— Недавно я пришел к выводу, что некзиализм, как наука, может нести в себе новый подход к решению проблем, — сказал он. — Поскольку это всеобъемлющий подход, основанный на совокупности знаний, он может помочь нам принять быстрое решение в обстановке, когда быстрота решения особенно важна. Гросвенф, сообщите нам, пожалуйста, вашу точку зрения на существо вопроса.
Гросвенф быстро встал и обратился к присутствующим:
— Я могу дать вам заключение, базирующееся на моих наблюдениях. Я мог бы изложить вам собственную небольшую теорию относительно того, как мы вошли в контакт с чудовищем, каким образом реактор, подчеркиваю — атомный реактор, оказался лишенным энергии, в результате чего нам пришлось чинить внешнюю стенку аппаратной. Тут был целый ряд значимых временных интервалов, но, прежде чем развить эти основные положения, я предпочел бы поделиться своими соображениями о том, как нам следовало бы прикончить чудовище…
Неожиданно его прервали. Полдюжины людей проложили себе путь через толпу у дверей. Гросвенф умолк и вопросительно взглянул на Мортона, который, в свою очередь, посмотрел на капитана Лича. Капитан направился навстречу прибывшим, и Гросвенф увидел, что одним из них был Пеннос, глава инженерного отдела.
— Кончено, мистер Пеннос? — осведомился капитан Лич.
— Да, сэр, — кивнул тот и добавил: — Необходимо всем надеть прорезиненные костюмы, перчатки и обувь.
Капитан Лич обратился к присутствующим и объяснил:
— Мы пропустили ток через стены, окружающие спальни. Могли возникнуть промедления в поимке чудовища, и мы хотели бы исключить возможность быть убитыми в постелях… Мы… — он запнулся и быстро спросил: — Что там, мистер Пеннос?
Глядя на маленький прибор в своей руке, Пеннос спросил:
— Здесь все, капитан?
— Да, кроме охраны в моторной части и в аппаратном отсеке.
— Тогда… тогда в заряженных стенах что–то поймано. Быстро! Мы должны его окружить!
