Вавилон 2
В анфас он немного напоминал Пьяного Хулигана, если вы еще такого помните. В профиль, когда во всей красе представал серебристый гребень, он больше смахивал на помесь Джорджа Арлисса и какаду.
Под гребнем - чуть менее четырех футов роста, большая голова, и все такое прочее. В особенности Хулигана отличала морщинистая лилово-серая кожа, любопытные уши в форме значка американского доллара и животик "А-а-ля тру-ля-ля"; носил он куртку цвета электрик, короткие штаны в обтяжку из какого-то блестящего материала: на коротеньких ножках красовались ботфорты, а на перевязи, перекинутой через узкое плечо, болтался диск из белого металла, почти в четверть роста самого Хулигана.
Ллойд Каваноу увидел это чучело одним прекрасным майским утром в гостиной своей квартиры-студии на Восточной Пятидесятой улице в Манхэттене. Явление это возникло будто бы прямо из-за чертежного столика в дальнем конце комнаты.
Что было абсолютной бессмыслицей. Чертежный столик с горизонтально опущенной крышкой и все еще стоявшим на ней завтраком был придвинут к окну с опущенными портьерами. С правой стороны, между столиком и шкафчиком для грампластинок, было дюймов шесть; с левой же стороны, между столиком и бочонком, на котором Каваноу держал чернила и кисточки, и того меньше.
Каваноу, нервозный молодой человек с вытянутым хмурым лицом, кое-как прилаженным к угловатому, нескладному телу, бросил недовольный взгляд поверх блестящего озерца на модельном столе и пробормотал:
- Что там еще за черт?
Затем отключил все прожекторы и зажег комнатное освещение.
Внезапно оказавшееся в лучах света, хулиганоподобное существо засверкало, будто елочное украшение. Глаза Хулигана быстро-быстро заморгали; затем длинная верхняя губа искривилась в немыслимой серпообразной улыбке, обнажив выступающие передние зубы. Хулиган произнес что-то вроде "хахт-хуях!" и энергично закивал головой.
Первая мысль Каваноу была о "Хассельбладе". Он схватил камеру, треножник и все прочее и оттащил свое хозяйство к безопасному месту за креслом. Затем прошел к камину и взял с решетки кочергу. Крепко сжимая грозное оружие, он стал наступать на Хулигана.
Тот устремился навстречу, ухмыляясь и кивая. На расстоянии двух шагов Хулиган остановился, отвесил поклон и поднес к глазам Каваноу какой-то белый диск.
На диске проступила картинка.
Цветная и объемная, она изображала десятидюймового Каваноу, склонившегося над треногой. Руки его быстро двигались, складывая кусочки, затем мини-Каваноу отступил и с явным удовлетворением уставился на продолговатую коробочку с выступающим спереди хромированным цилиндриком, что появилась на крышке треноги. "Хассельблад".
Каваноу опустил кочергу. С отвалившейся челюстью он уставился на опустевший уже диск, затем на лиловую физиономию Хулигана и серебристую поросль на его голове - нечто среднее между волосами и перьями...
- Как это получилось? - потребовал он ответа.
- Полусися, - не моргнув глазом ответил Хулиган. Он качнул диском в сторону Каваноу, указал на свою голову, затем на диск, затем на голову Каваноу, затем снова на диск. Наконец он протянул штуковину Каваноу, почему-то склонив голову набок.
Каваноу опасливо взял диск. Руки его покрылись гусиной кожей.
- Хочешь знать, не я ли сделал камеру? - на пробу спросил он. Так, что ли?
- Сто ли, - отозвался Хулиган. Он снова поклонился, дважды кивнул и выпучил глаза.
Каваноу размышлял. Уставившись на диск, он представил себе необъятную машину с великим множеством разных приводных ремней и прочих движущихся частей, где все отчаянно крутится и вращается. Ага, вот она немного корявая, правда, но ничего. С одной ее стороны Каваноу прилепил загрузочное устройство, заставил человечка подойти к нему и высыпать целую бадью металлолома, а затем показал выходящие сплошным потоком с другой стороны фотокамеры.
Внимательно разглядывавший обратную сторону диска Хулиган выпрямился и с очередным поклоном забрал диск у Каваноу. Затем этот недомерок три раза стремительно обернулся вокруг своей оси, одной рукой зажимая нос, а другой яростно размахивая.
Каваноу отступил на шаг, покрепче сжимая кочергу.
Хулиган устремился мимо так быстро, что только пятки засверкали. Наконец, упершись подбородком в край модельного стола, он уставился на конструкцию в самом центре стола.
- Эй! - сердито выкрикнул Каваноу и последовал за пришельцем.
Хулиган повернулся и снова протянул ему диск. Там образовалась другая картинка: склонившийся над столом Каваноу на этот раз складывал крошечные фигурки и располагал их на фоне раскрашенной декорации.
Что, в принципе, и соответствовало действительности. По профессии Каваноу был рисовальщиком комиксов. К самой работе он был равнодушен механическое занятие, правда, хорошо оплачиваемое, но... оно разрушило в нем творца. Каваноу больше не мог рисовать, раскрашивать или гравировать ради собственного удовольствия. Тогда он занялся фотографией, а точнее, настольной фотографией.
Модели он создавал из глины, папье-маше, проволоки, бисера, кусочков дерева и вообще всякой всячины; расписывал их или красил, компоновал и освещал, а затем, с помощью своего верного "Хассельблада" и специального объектива, фотографировал. Уже через год результаты превзошли все ожидания.
Выстроенная теперь на столе конструкция казалась обманчиво простой. Фон и средний план занимали заросли пихты и горного лавра. На переднем плане у потухшего костра виднелись три фигуры. Не люди - дохлые, безволосые существа с большими мягкими глазами, одетые в походное снаряжение странного покроя.
Двое, сидевшие спиной к осыпающейся каменной кладке, склонялись над полоской бумаги, отмотанной от металлического цилиндра. Третий расположился на камне, ближе к камере, с обглоданной костью в руке. Очертания кости казались тревожно знакомыми.
Хулиган снова сунул ему диск, ухмыляясь и подмигивая. Каваноу, в котором любопытство пересилило раздражение, взял диск и вторично просмотрел сценку, уже показанную Хулиганом.
- Ну да, - кивнул он, - я это делал. Ну и что?
- Нью сто! - Хулиган взмахнул рукой слишком стремительно, чтобы уследить, и совершенно неожиданно в руке у него оказался крупный фрукт, нечто вроде лилового персика с бородавками. Заметив на лице Каваноу недоумение, Хулиган убрал квазиперсик туда, - откуда он и появился, и вытащил на свет комок полупрозрачных розовых нитей. Каваноу раздраженно нахмурился.
- Послушай-ка... - начал он.
Хулиган рискнул снова. На сей раз в руке у него оказался ограненный прозрачный камень размером с хорошую вишню.
Глаза у Каваноу полезли на лоб. А что, если это алмаз...
- Хой-мамай! - выразительно произнес Хулиган. Он указал на камень, на Каваноу, затем на себя и модельную конструкцию. Яснее ясного: он хотел торговать.
Все верно, алмаз; по крайней мере, камень прочертил аккуратную линию на бутылке из-под пива. Сверкающий, абсолютно прозрачный и, насколько мог судить Каваноу, лишенный всяких изъянов. Каваноу положил бриллиант на почтовые весы - тот потянул чуть менее унции. Ну, значит, грамм двадцать, а ведь карат - это всего двести миллиграммов... Так фотограф получил заманчивую цифру в сто карат - чуть меньше, чем алмаз "Надежда" в своем первоначальном состоянии.
Каваноу подозрительно уставился на пришельца.
Хулиган также не сводил с него совиных глаз. Каваноу взял у гостя диск и протранслировал ответ: серию картинок, на которых Каваноу фотографировал модели, обрабатывал пленку, а затем торжественно принимал бриллиант и передавал модели Хулигану.
Хулиган отвесил серию поклонов, подпрыгнул, постоял на руках и, ухмыляясь, хлопнул Каваноу по плечу. Принимая ужимки и прыжки за знаки согласия, Каваноу вернул на место "Хассельблад" и продолжил работу. Он сделал с полдюжины цветных снимков, затем перезарядил аппарат черно-белой пленкой и нащелкал еще с полдюжины.
Хулиган наблюдал за процессом с трепетным вниманием. Он последовал за Каваноу в темную комнату и таращился из-за верстака, пока Каваноу проявлял черно-белую пленку, фиксировал ее, промывал и сушил, резал и печатал.
Как только вышел первый снимок, Хулиган тут же замахал руками и вынул второй бриллиант, размером в половину первого. Оказалось, пришельцу требовались и снимки!
Едва успевая смахивать пот со лба, Каваноу рылся в картотеке и извлекал оттуда цветные фотографии и диапозитивы других своих работ: серий "Ганцель и Гретель", "Кавор и Гранд-Лунар", "Walpurgisnacht", про Гулливера, гасящего пожар в лилипутском дворце, про главу агентства Джи-О-Пи-Эй. Хулиган купил все. По завершении каждой сделки он брал покупку и куда-то ее убирал - туда же, откуда доставал и бриллианты. Каваноу смотрел во все глаза, но никак не мог понять, куда все это девается.
Между прочим, а откуда взялся сам Хулиган?
Убедившись, что снимков у Каваноу не осталось, Хулиган стал рыскать по комнате, заглядывая во все углы, наклоняясь, чтобы осмотреть книжные стеллажи, привставая на цыпочки, чтобы глянуть, что там на каминной полке. Наконец он ткнул пальцем в пятидюймовую деревянную фигурку длиннолицего мужчины, сидящего со скрещенными руками и опершегося локтями о колени, - ифугаосскую резную работу, которую Каваноу приволок домой с Филиппин. На диске ненадолго появилось изображение машины Гольдберга, которым Каваноу пытался объяснить происхождение камер. Затем Хулиган вопросительно вскинул голову.
- Нет, - возразил Каваноу. - Ручная работа. Он взял диск и изобразил Хулигану загорелого мужчину, обрабатывающего кусок красного дерева. Затем страсть к трюкачеству взяла свое, и он заставил мужчину сжаться до крошечного пятнышка на островке, который тут же сам стал пятнышком на медленно вращающемся глобусе, где с одного края исчезали Азия и Австралия, а на другом появлялась Америка. Фотограф сделал красную точку для Нью-Йорка и ткнул пальцем себе в грудь.
- Вломак, - задумчиво вымолвил Хулиган. Отвернувшись от Ифугао, он указал на яркий ковер с ромбовидными узорами, что висел над кушеткой. Учная абота?
Каваноу, уже готовый расстаться с Ифугао за очередной бриллиант, растерялся.
- Минутку-минутку, - сказал фотограф и изобразил на диске еще одну движущуюся картинку: как он передает Ифугао за обычное вознаграждение.
Хулиган отскочил от него, хлопая ушами и топорща гребень. Затем, придя в себя, он продемонстрировал Каваноу иной вариант: как Хулиган получает резную фигурку и передает бриллиант тому самому загорелому мужчине, которого Каваноу описал как создателя поделки.
- Учная абота? - снова спросил пришелец, указывая на ковер.
Заметно скиснув, Каваноу показал ему, как ковер был соткан тощими мексиканцами в соломенных шляпах. Еще с большим унынием ответил он на хулиганский вопрос "где?", изобразив карту Мексики, и уже с откровенной тоской он определял авторов шведского серебряного кувшинчика, малайского кинжала, индийского латунного кальяна, пары мокасин, сплетенных вручную в Гринвич-Виллидж, и указывал их местоположение.
Хулиган, судя по всему, покупал только у творцов.
Во всяком случае, если бриллианты Каваноу больше не светили, он мог получить кое-какую информацию. Фотограф взял диск и изобразил на нем неожиданно возникающего в комнате Хулигана. Затем прокрутил все обратно и вопросительно взглянул на пришельца.
В ответ Каваноу получил картинку с изображением сумеречного бездонного пространства, где шпендрики с гребнями вроде Хулигана прогуливались меж высоких грибовидных растений, напоминавших растущие рядами эскимо на палочке. Другая планета? Каваноу тронул диск и заставил обзор переместиться вверх. Хулиган любезно напустил еще больше непроглядного лилового тумана. Ни солнца, ни луны, ни звезд.
Каваноу попытался еще разок, изобразив себя, стоящего на земном шаре, устремив взор в ночное небо. Внезапно в небе появилась крошечная хулиганская фигурка, неловко рассевшаяся на какой-то звезде:
Хулиган ответил картинкой, приведшей Каваноу в еще большее замешательство. На ней изображались два шара, висящие в пустоте. Один был твердым на вид, и на нем стояла крошечная фигурка человека; другой представлял собой лиловую мглу с коротконогой, украшенной гребнем фигуркой Хулигана внутри. Оба шара медленно-медленно вращались друг вокруг друга, после каждого круга чуть-чуть сближаясь, причем твердый шар все время то светлел, то темнел. В конце концов шары соприкоснулись, и хулиганская фигурка устремилась к перемычке. Твердый шар еще раз поменял цвет, Хулиган пулей метнулся обратно на туманный шар, и сферы разделились, неторопливо расходясь по мере вращения.
Каваноу сдался.
Хулиган, выждав немного, чтобы убедиться, что вопросов у Каваноу больше не имеется, изобразил нижайший поклон из всех, какие только можно представить, и вытащил на свет последний бриллиант - изумительный, самый крупный из полученных Каваноу, не считая одного-двух.
Картинка с Каваноу, принимающим бриллиант и передающим что-то неясное: "За что?"
Картинка с Хулиганом, отвергающим это неясное: "Так просто". Картинка с Хулиганом, похлопывающим Каваноу по плечу: "За дружбу".
Пристыженный, Каваноу достал с книжной полки бутылку майского вина и стаканы. С помощью диска он объяснил Хулигану, что представляет собой напиток и, не слишком вдаваясь в подробности, какого действия от него следует ожидать.
Это и оказалось роковой ошибкой.
Хулиган, сияя в промежутках между глотками лучезарной улыбкой, пил вино, выказывая всевозможные знаки восхищения. Затем, эффектно взмахнув рукой, выложил на стол махонькую бело-зеленую фигулечку. У хулиганского устройства было зеленое прозрачное основание и тонкий металлический стержень с утолщением на конце, торчавший вертикально из самой середины. Вот, собственно, и все.
В приятном предвкушении Каваноу внимательно следил за пиктографическим объяснением гостя. Устройство, судя по всему, было хулиганским эквивалентом алкогольных напитков. (Картинка изображала Хулигана и Каваноу с широчайшими улыбками на лицах, в то время как внутри их прозрачных черепов то вспыхивали, то гасли цветные огоньки.) Каваноу кивнул, когда коротышка взглянул на него, видимо ожидая одобрения. Толстым пальчиком Хулиган осторожно коснулся утолщения на конце стерженька. Тот завибрировал.
У Каваноу появилось странное ощущение, будто кто-то помешивает его мозги соломинкой от коктейля. Щекотно. Бодряще. Восхитительно.
- Ха! - выдохнул Каваноу.
- Хо! - отозвался Хулиган, радостно ухмыляясь. Он взял со стола фигулечку - Каваноу даже не успел заметить, куда она делась, - и встал. Каваноу проводил гостя до двери. Шибздик похлопал Каваноу по плечу, тот пожал пришельцу руку. Затем, радостно перепрыгивая сразу через три ступеньки, Хулиган помчался по лестнице.
Несколькими секундами спустя, выглянув из окна, Каваноу увидел пришельца проезжающим мимо на крыше автобуса, идущего до Второй авеню.
2
Ощущение эйфории уменьшилось через считанные минуты, оставив Каваноу в несколько расслабленном, но смятенном состоянии ума. Желая убедиться в реальности происшедшего, он выгрузил на стол содержимое раздувшихся карманов брюк. Вот они, алмазы - твердые, прохладные, острогранные, сияющие великолепием. Фотограф пересчитал сокровища, всего камней оказалось двадцать семь, и самый крупный в сотню карат. Сколько же все это стоит?
Спокойно, Ллойд, предостерег он себя. Тут может быть и подвох. Сейчас нужно поехать в деловую часть к оценщику и выяснить. Кстати, он там одного знал - во Френч-Билдинг, рукой подать от Патриотик-Комикс. Каваноу выбрал два камушка - помельче и покрупнее, надежно уложил их во внутреннем кармане бумажника. Слегка дрожа от возбуждения, он ссыпал остальные в бумажную коробку и спрятал в кухне под раковиной.
По авеню курсировало желтое такси, Каваноу остановил его и забрался в машину.
- Угол Сорок пятой и Пятой, - буркнул он.
- Чмо-о? - переспросил шофер, выгибаясь, чтобы взглянуть на пассажира.
Каваноу сердито нахмурился.
- Угол Сорок пятой улицы, - раздельно повторил он, - и Пятой авеню. Поехали.
- Засср, - произнес водитель, сдвигая кепку на затылок, - малахерь не лыздын урлы, пунек. Шуз сандаль калым небалуй?
Каваноу вылез из машины.
- Сутра затрамбон! - вякнул напоследок водила и укатил, поскрежетав своей развалюхой.
С отвисшей челюстью Каваноу уставился вслед хаму. Уши его запылали.
- И как это я не выяснил номер его лицензии? - спросил он вслух. Почему я не остался дома, где никто мне не пачкает мозги? И зачем я вообще живу в этом вонючем городе?
Он забрел обратно на тротуар.
- Шизис, агуй? - услышал он за спиной голос.
Каваноу крутанулся волчком. Всего-навсего какой-то сопляк с газетой в руке и еще пачкой под мышкой.
- Займись-ка лучше делом, - бросил ему Каваноу.
Он отвернулся от мальчишки, сделал пару шагов к перекрестку, затем застыл на месте, еще раз огляделся и зашагал назад.
Зрение его не обмануло: заголовок газеты в руках у мальчугана гласил: "БУКАТРИ АГЫКИУЧ ЗСУХЧИСУВАЯ ДИЧЬ".
Название газеты, во всем прочем выглядевшей в точности как "Дейли ньюс", было "Буевы льях".
Мальчишка-газетчик пятился от Каваноу, с опаской на него взирая.
- Погоди, - торопливо выговорил Каваноу. Он пошарил в кармане, отыскивая мелочь, ничего не нашел и дрожащими пальцами вытянул из бумажника банкноту. Затем сунул ее газетчику. - Давай.
Мальчуган взял доллар, взглянул на него, бросил на мостовую под ноги Каваноу и дал стрекача.
Каваноу поднял банкноту. Во всех ее углах стояла крупная цифра 4. Над знакомой физиономией Джорджа Вашингтона красовались слова: ХЕУБЫЛЮЛЛОУ ТЧИЧО ИДУСЫРЫ. А внизу значилось: ЕБЫЛ БЕВВИС.
Каваноу ухватился за душивший его воротник. Вибрирующее устройство?.. Нет, не то, перепутался именно мир, а не Каваноу. Но это немыслимо, ведь...
Потрепанный мужичонка в котелке налетел на Каваноу, хватая его за грудки.
- Поте, - забормотал он, - дран безмазы, дран безмазы? Хулю ба умардамент в кыш?
Каваноу отпихнул придурка и ретировался. Мужичонка ударился в слезы.
- Вуздяк! - завыл он. - Вуздяк, факи нересь камаль?
Каваноу оборвал свои размышления. Краешком глаза он заметил, что городской автобус как раз подкатил к остановке у перекрестка. Фотограф припустил за ним.
А там краснорожий водитель, наполовину привстав с сиденья, ревел какую-то тарабарщину толстой бабе, которая вопила в ответ, угрожающе размахивая зонтиком. Узкий проход целиком заполняли лица - лица недоуменные, лица раздраженные, лица кричащие. Воздух так и топорщился от вылетающих невпопад согласных.
В дальнем конце кто-то визжал, как свинья, и барабанил по задней двери. - Изрыгая проклятия, водитель повернулся, чтобы открыть. Обрадованная, баба воспользовалась удобным случаем и треснула шоферюгу зонтиком по макушке; когда последовавшая за этим свалка закончилась, Каваноу понял, что оказался надежно втиснут в самую середину автобуса, даже не заплатив за проезд.
Автобус двинулся. На каждой остановке самые буйные пассажиры сходили, но оставшиеся были немногим лучше. Никто, тупо осознал Каваноу, не мог никого понять, никто не мог прочесть ни слова.
Гвалт нарастал, Каваноу слышал, как хриплый рев водителя слабеет. Впереди неистово заливались автомобильные гудки. С огромным трудом собравшись с мыслями, Каваноу сумел подумать: "В каких пределах?" Вот что самое существенное - происходит ли вся эта кутерьма одновременно по всему Нью-Йорку... или по всему миру? Или - какая жуткая мысль! - может, это что-то вроде заразы, которую разносит с собой Каваноу?!
Необходимо было выяснить.
Движение становилось все плотнее. На Шестой авеню автобус, который и так двигался в час по метру, совсем остановился, и двери с шумом распахнулись. Вглядываясь вперед, через головы Каваноу заметил, что водитель слез по ступенькам, швырнул фуражку на мостовую, плюнул на нее и понурив голову растворился в толпе.
Каваноу выбрался из автобуса и побрел на запад через весь этот бедлам. Заливались автомобильные гудки, сирены визжали; через каждые пятнадцать ярдов была драка, а в каждой десятой драке участвовал полицейский. Вскоре стало яснее ясного, что до Бродвея Каваноу никогда не добраться. Он с боями прорвался до Шестой и повернул на юг.
Динамик над лавкой грампластинок ревел песенку, которую Каваноу прекрасно знал и терпеть не мог, но вместо слишком хорошо знакомых слов хриплый женский голос распевал:
Акремкуки шизы ж Бушозоу, акремкуки шизы зомажми-иш ..
Музыка же была до боли знакомой.
Уличный указатель прямо перед глазами гласил: 13 ФРЛФ. Даже номера перепутались.
У Каваноу заныло сердце. Он зашел в бар.
Там дела шли полным ходом. Никакого бармена не было и в помине, но добрая треть посетителей орудовала за стойкой, обслуживая остальных и выдавая по бутылке каждому.
Каваноу локтями пробился в первые ряды и оказался в замешательстве, отхватив сразу две бутылки с надписями на этикетках соответственно "ЦИФ-05" и "Цитлфиотл". Ни одна из надписей особого аппетита не вызывала, но янтарная жидкость в обеих бутылках выглядела подходяще. Он остановился на "Цитлфиотле". Взбодрившись после второго глотка, Каваноу осмотрел бар и определил, где находится радио.
Оно, как обнаружил Каваноу, работало, но из динамика не доносилось ничего, кроме фонового шума. Фотограф покрутил все ручки, какие там были. Справа на шкале, пронумерованной по кругу от 77 до 408, он наткнулся на оркестр, исполнявший "Картинки с выставки", а больше нигде и ничего.
Так, заключил он, решалась одна из проблем. WQXR, со своей исключительно музыкальной программой, была в эфире, остальные отключились. Это значило, что речь шла по двойному стандарту, и не только в вещании Нью-Йорка и Нью-Джерси, но и в сетевых программах с Западного побережья. Или минутку-минутку, - даже если диктор в Голливуде мог изъясняться на подлинном английском, разве это не звучало бы бессмыслицей для какого-нибудь инженера в Манхэттене?
Так он мало-помалу подошел к следующей проблеме. Выбрав в глубине уединенный столик и прихватив с собой "Цитлфиотл", он уютно там устроился и аккуратно разложил на столике следующие важные предметы:
1) использованный конверт;
2) авторучку;
3) долларовую банкноту;
4) свою карточку соцобеспечения;
5) отвоеванную у кого-то газету.
Теперь вопрос состоял в том, остался ли в образцах человеческой речи какой-то порядок, или все перепуталось до полного хаоса. Научный метод, подкрепленный "Цитлфиотлом", должен был дать ответ.
Первым шагом Каваноу стало следующее: на чистой стороне конверта он строго вертикально написал все буквы алфавита.
Затем, после некоторых размышлений, скопировал текст с долларовой банкноты. Получилось:
ХЕУБЫЛЮЛЛОУ ТЧИЧО ИДУСЫРЫ ЕБЫЛ БЕВВИС
После этого он, буква к букве, выписал под этой чушью текст, который должен быть написан на долларовой банкноте:
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ ОДИН ДОЛЛАР
Эта операция дала ему пятнадцать букв, которые Каваноу разместил на соответствующих местах напротив уже написанных букв алфавита. Проделав аналогичную процедуру с "Буевы льях", или "Дейли ньюс", а также со своей собственной подписью, выглядевшей на карточке как "Ввееб Рикилеа", он получил еще несколько букв, а также конечный результат в виде:
А И Б В К Г Д Б Е У Е Ю Ж З И Ы Й Е К Р Л В М Д Н Л О Е П Р С С Х Т Ч У А Ф Х Ц Ч Ш Т Щ Ъ Ы О Ь Ь Э Ю Я Я
Теперь подошел черед последнего текста. Каваноу скопировал загадочный заголовок из "Льях" и перевел его, пользуясь своими изысканиями:
БУКАТРИ АГЫКИУЧ ДЕВУШКА У. ИВАЕТ ЗСУХЧИСУВАЯ ДИЧЬ РЕСТАРЕЛУЮ МАТЬ
Триумфальный успех! Теперь он мог общаться! Суть вот в чем, уверенно говорил себе Каваноу: когда мне кажется, что я говорю "привет", на самом деле я говорю "зсы-куч", и именно поэтому никто меня не понимает. А следовательно, если бы мне казалось, что я говорю "зсыкуч", на самом деле я говорил бы "привет". И если мы пойдем по такому пути, то устроим настоящую революцию.
Однако не сработало!
Какое-то время спустя Каваноу оказался в заброшенной классной комнате с весьма строптивым составом учащихся из трех бородатых очкариков и женщины с челкой на глазах. Спаситель человечества предпринял отчаянную попытку путем упражнений на классной доске обучить их новому алфавиту, начинавшемуся с И, пропуск, К, пропуск. Б, У, Ю, пропуск... Эти пропуски, пробовал объяснить он, важнее всего.
Спустя еще какое-то время Каваноу стоял на лестничной площадке в вестибюле филиала Нью-йоркской Публичной библиотеки на Сорок второй улице, снова и снова выкрикивая в собравшуюся толпу:
- Эсервючоу ыбыечо! Зсервючоу ыбыечо!
Затем еще какое-то время спустя он проснулся, трезвый как стеклышко, и оторвал физиономию от столика с крышкой под мрамор в изрядно разгромленном кафетерии. На стену сквозь зеркальное стекло косо падал солнечный свет, должно быть, конец дня или раннее утро.
Каваноу издал мучительный стон. Он вспомнил, что пошел в бар, потому что болела голова, а это все равно, что принять слабительное, маясь морской болезнью.
Что же касается всего остального - бара и, главное, после... что было на самом деле, а что померещилось?
Каваноу поднял голову и с надеждой воззрился на надписи в окне. Даже по зеркальному изображению он смог разобрать, что они сделаны на его родном языке. Первой буквой там стояла "Р". Каваноу опять застонал и закрыл лицо руками. Он хотел бы оставаться в таком положении - не двигаясь, никуда не глядя, ничего не замечая, но в конце концов навязчивая мысль снова заставила его поднять голову.
Доколе?
Сколько все это продлится? Сколько еще продлится этот кошмар - пока весь мир не покатится к черту в гробу на колесиках? Ждать осталось недолго.
Как можно без языка что-то купить или продать, отдать какое-то распоряжение? А если даже и можно, то что тогда использовать вместо денег - четырехдолларовые банкноты с надписью ЕБЫЛ БЕВВИС?
Или, с горечью продолжал размышлять Каваноу, с чем-нибудь в равной степени несуразным. Ибо несколько пьяных часов назад он выяснил следующее: у каждого свой алфавит. И что для Каваноу - ЕБЫЛ БЕВВИС, для другого - АКЫН МАДДИТ, или УЧИЛ МУДДАК, или...
В алфавите тридцать три буквы. Число возможных комбинаций, 33х32х31х30х29... и так далее до х1... оценивалось, если приближенно взять один порядок на каждую операцию...
Что-нибудь в районе септиллионов.
Впрочем, число это уменьшалось, если гласные заменяли только гласные, а согласные - только согласные, но и в таком случае оно было невообразимо велико. Несравнимо больше числа жителей Земли.
Но это касалось печатного слова. А в отношении речи, вдруг понял Каваноу, число получалось несколько больше. Ведь здесь считались не буквы, а фонемы - их же в языке около сорока на тридцать три буквы.
Соломинка для помешивания мозгов переключила как попало дуги рефлексов, соединив образец рецептора для "К" с образцом рецептора для "X", или "Д", или любой другой буквы...
Каваноу нарисовал указательным пальцем на крышке стола букву, хмуро ее разглядывая. Разве он не всегда рисовал букву "О" именно так - одна вертикальная черта и три горизонтальных?
Но тут-то и заключалась основная чертовщина: память здесь уже ничего не значила - воспоминания оставались теми же, но напрочь перепутались. Как если бы оборвали все провода в телефонном коммутаторе, а затем соединили как попало.
Конечно, все было именно так, как и должно быть - никто же не расхаживал, переписывая все указатели, перепечатывая газеты или подделывая подпись в карточке соцобес-печения Каваноу. Этот полукруг первой буквы его фамилии по-прежнему был "К", хотя ему и казалось временами, что это натуральная "Р".
Хотя так ли? Если падает дерево, но никто этого не слышит, то есть ли звук? И, подумал Каваноу, подавляя в себе истерический порыв, какой может быть выход из подобного положения?
Ладно, все по порядку.
Хулиган.
Он прибыл из какого-то места, которое и местом-то по сути не было, преодолев расстояние, которое толком не было и расстоянием. Но это, должно быть, трудный маршрут, поскольку раньше никогда не поступало никаких сообщений о явлении народу недорослых коллекционеров с гребнями какаду...
Хулиган купил местные поделки, расплатившись за них камушками, которые на этой планете бесценны, а там, откуда он прибыл, их, может статься, как грязи. Просто симпатичные бусинки для тамошних жителей. А вы из вежливости предлагаете ему бокал вина. И он, желая проявить ответную вежливость, угощает вас порцией соломинок-от-коктейля-в-голове.
Огненная вода. Умеренный стимулятор для Хулигана, а для аборигенов - черт на колесиках. Вместо того чтобы дать двум собеседникам возможность немного расслабиться, эти соломинки перевернули вверх дном целую планету, а поскольку Хулиган объяснялся с помощью картинок, то, быть может, он до сих пор и представления не имеет о вреде, который причинил. По окончании визита он, довольный, отправится домой со своими трофеями, а затем, через несколько тысяч лет, когда человеческая раса снова соберется в полуакровые нации и трехгрошовые империи, явится еще один Хулиган...
Каваноу вскочил со стула.
Мурашки пробежали у него по спине.
Все это произошло не впервые. Такое случалось уже по меньшей мере однажды, несколько тысяч лет назад, в долине Евфрата.
Нет, не Бедлам - Вавилон.
3
Солнце скатывалось все ниже к западу, золотя опустевшую Сорок вторую улицу полным горечи ложным обещанием весны в Нью-Йорке. Потрясенно прислонившись к дверному косяку, Каваноу видел разбитые витрины и темные помещения за ними. Откуда-то из жилых кварталов доносился беспорядочный гул, но немногие проходившие мимо люди были безмолвны и озадачены.
На углу Седьмой авеню была жуткая пробка, и еще одна на Восьмой, Каваноу с облегчением понял, что этим и объяснялось столь вялое движение в квартале. Придерживая шляпу, он резво перебежал улицу и нырнул в черную пасть подземки.
Аркада и сама станция были гулкими и пустынными. Ни души за газетными прилавками, никто не играет в китайский бильярд, пусто в разменной кабинке. Тяжело дыша, Каваноу миновал открытые ворота и гулко затопал вниз по лестнице, к платформе в деловую часть.
На путях стоял и тихонько пыхтел поезд с открытыми дверями и включенным освещением. Каваноу пробежал к первому вагону и направился к кабине машиниста.
За пультом управления ни души.
Чертыхаясь, Каваноу выкарабкался обратно на улицу. Требовалось отыскать Хулигана, на это оставался один шанс из миллиона, и каждая потерянная минута теперь могла оказаться решающей.
Коротышка мог появиться в любой точке планеты. Но он выразил интерес к предметам в квартире Каваноу, происходившим соответственно из Филиппин, Мексики, Малайзии, Швеции, Индии, а также из Гринвич-Виллиджа. Если, что невероятно, он еще не побывал в Виллидже, то тогда Каваноу, быть может, удастся отловить его там, другой надежды не оставалось.
На Восьмой авеню, к югу от Сорок первой, на глаза Каваноу попалось припаркованное к тротуару желтое такси. Водитель стоял у стены под указателем "Рери-Реви" и разговаривал сам с собой, яростно при этом жестикулируя.
Каваноу ухватил шофера за рукав и настойчиво замахал в южном направлении. Водила лишь мельком на него глянул, прочистил глотку, отодвинулся вдоль стены фута на два и возобновил прерванные рассуждения.
Вне себя от ярости, Каваноу немного поколебался, а затем, пошарив в карманах, достал оттуда бумагу и ручку. Он обнаружил конверт со своим революционным алфавитом, нашел свободное место, а затем стремительно набросал там следующий рисунок:
img src=vsadnik.gif alt="Рисунок всадника на коле с мечом"
Водитель вначале утомленно взглянул на бумажку, а затем уже с некоторым проблеском внимания. Каваноу ткнул пальцем в рисунок и вопросительно посмотрел на таксиста.
Поначалу шофер не понял.
- Внакджо? - отважился он.
Маловато слогов. Каваноу покачал головой и снова ткнул пальцем в рисунок.
- Покетиб?
Каваноу кивнул. Похоже на правду.
- Покетиб... Покетиб... - На лице у водилы постепенно появилось просветленное выражение. - Згрук! Покетиб-згрук!
- Ну вот, ты и понял, - облегченно вздохнул Каваноу. Шеридан-сквер. Покетиб-згрук.
Уже на полпути к машине водитель вдруг резко притормозил, будто что-то припоминая, и красноречиво протянул руку.
Каваноу вынул из кармана банкноты и помахал ими перед носом у шофера. Тот покачал головой.
- Бу минтык, - с грустью произнес он и повернул обратно к стене.
Двадцатью минутами позже Каваноу оказался беднее на один тридцатикаратовый бриллиант, а водитель такси с милой улыбкой на честном лице открывал для него дверцу машины на западном углу Шеридан-сквера - в нескольких ярдах от серой, как пуля, статуи генерала.
Каваноу сделал водиле знак подождать, получил в ответ радостную ухмылку и кивок и ринулся вдоль квартала.
Вначале он миновал магазин Джанигяна, попросту его не узнав, и по вполне понятной причине: нигде в пустых рабочих помещениях и торговых залах не виднелось ни ботинка, ни шлепанца.
Дверь была приоткрыта. Каваноу вошел туда, подозрительно оглядел пустые полки, а затем обратил внимание на дверь в заднее помещение, закрытую на здоровеннейший висячий замок. Странно. Во-первых, Джанигян никогда не верил ни в какие запоры, и на этой двери никогда не было даже шпингалета. А во-вторых, Джанигян просто никуда не выходил. Ибо, по справедливому замечанию Э.Б. Уайта, мостовая всякий раз поднималась навстречу ноге, норовя при этом угодить в лицо.
Каваноу запустил пальцы в щель между дверью и косяком и потянул.
Засов легко отошел, дверь раскрылась.
За ней оказался Джанигян.
Скрестив ноги, он сидел на деревянном ящичке, и вид у него был умеренно дикий. На коленях у торговца лежало ржавое охотничье ружье, а в пол у самых ног были воткнуты два тесака дюймов по десять каждый.
Увидев Каваноу, Джанигян поднял охотничье ружье, затем немного его опустил.
- Одо! - сказал он.
Каваноу перевел это как "ага!", что было у Джанигяна обычным приветствием.
- И тебе одо, - поздоровался фотограф. Затем вытащил бумажник, извлек оттуда другой свой бриллиант - побольше - и показал его Джанигяну.
Тот важно кивнул. Затем встал, надежно зажав под мышкой охотничье ружье, а другой рукой, не спуская взгляда с Каваноу, открыл крышку ящичка. Отпихнув в сторону с полдюжины грязных рубашек, он порылся в нем и выцарапал оттуда пригоршню блестящих камушков.
Бриллианты.
Джанигян ссыпал драгоценности обратно в ящичек, снова навалил сверху грязных рубашек, закрыл крышку и сел.
- Одо! - сказал он.
На сей раз это значило: "Всего хорошего". Каваноу побрел прочь.
Головная боль, незаметно оставившая фотографа в покое где-то на Сорок второй улице, снова напомнила о себе. Без особого вдохновения изрыгая проклятия, Каваноу направился обратно к такси.
Что же теперь? Не погоняться ли за Хулиганом по Филиппинам, Швеции или Мексике?
А почему бы, собственно, и нет?
Если я его не разыщу, сказал себе Каваноу, то меньше чем через год буду жить в пещере. Стану вшивым троглодитом. Снова на обед у человека будут личинки...
Таксист ждал на углу. Каваноу сердито буркнул ему подождать еще и зашел в табачную лавку на другой стороне улицы. Из толстого слоя валявшихся на полу галстуков, записных книжек и перемолотых в порошок леденцов он вытянул карту пяти районов Нью-Йорка. Затем устало перетащился обратно через улицу и забрался в такси.
Водила смотрел на него выжидающе.
- У твоей мамаши уши мохнатые, - сообщил ему Каваноу.
- Пса-пса? - переспросил водитель.
- И целых три штуки, - добавил Каваноу. Он раскрыл карту на участке Квинс-Лонг-Айленд, сумел отыскать там Флашинг-Бей и нарисовал крестик, который, подумав немного, переделал в жирную точку, там, где должен был располагаться Ла-Гвардия-Филд.
Таксис взглянул на карту, кивнул и вытянул мясистую лапу. Каваноу едва справился с сильнейшим желанием плюнуть туда. Вместо этого он возмущенно нарисовал уже переданный хапуге камень, указал на него, затем на таксиста, затем на карту.
Водила пожал плечами и указал большим пальцем на выход. Каваноу заскрежетал зубами, крепко зажмурил глаза и досчитал до двадцати. Наконец, когда фотограф убедился, что может держать опасную бритву с острого конца, он взял ручку, отыскал на карте район Манхэттена и жирной точкой пометил угол Пятидесятой и Второй авеню. Он также нарисовал другой алмаз и провел от него стрелочки к точке.
Водитель внимательно изучил картинку. Он еще дальше перегнулся через сиденье и ткнул в точку жирным пальцем.
- И ею лубе бу битяуп? - подозрительно вопросил он.
- Предки твоего папы, орангутаны, страдали жуткими болезнями, заверил его Каваноу.
Успокоенный столь многосложным заверением, водитель завел машину.
У себя в квартире, пока водила важно рассиживался в гостиной, Каваноу взял самый мелкий бриллиантик, чтобы заплатить за проезд, и еще двенадцать, от средних до самых крупных, на дальнейшие нужды. Он взял также две банки тушенки, банку бычков, открывашку, ложку и бутылку томатного сока. Все это фотограф положил в бумажный пакет. В тот момент он и думать не хотел о еде, но ведь когда-нибудь поесть придется. Все же лучше, чем личинки...
Все главные магистрали, ведущие из Нью-Йорка, оказались как выяснил Каваноу, забиты транспортом: очевидно, все островитяне старались выбраться на материк, и наоборот. На дорожные знаки никто уже внимания не обращал - и прискорбные результаты такой езды валялись едва ли не на каждом перекрестке.
Два часа ушло у них на то, чтобы вобраться до Ла-Гвардии.
Вокруг машины, припаркованной у здания аэропорта, происходила целая битва. Когда подкатило такси Каваноу, толпа раскололась и хлынула к новой жертве, Каваноу еле успел открыть дверцу и выпрыгнуть. Молниеносно отскочив от капота, он прошелся кому-то по ногам, заехал еще кому-то в поддых, и когда несколькими секундами спустя обрел равновесие, то увидел, как такси разворачивается на двух колесах с распахнутой задней дверью, а туда, будто пчелиный рой, набивается плотная масса пассажиров. Подфарники машины закачались, удаляясь, а несколько отставших штурмовиков яростно бросились за ними вслед.
Каваноу осторожно обошел несколько поредевшую толпу, все еще бьющуюся насмерть у оставшегося автомобиля, и вошел в здание аэропорта. Там он с боями прорвался через зал ожидания, потерял пакет с продуктами, несколько пуговиц рубашки, девять десятых своей решимости, но все же нашел открытые ворота на поле.
Громадная, залитая светом прожекторов площадь представляла собой одно неразделимое смешение людей, собак и самолетов - столько самолетов в одном месте Каваноу еще никогда не видел. Там был их целый лес лайнеры, транспорты, частные самолеты всевозможных размеров и форм.
Еще сложнее было пересчитать собак. Казалось, только совсем рядом с Каваноу их несколько десятков, здоровенных и шумных. Один особенно шустрый дог размером с хорошую пуму, пару раз обежал вокруг Каваноу, а затем встал на задние лапы и положил громадные передние фотографу на грудь. Каваноу рухнул, как обрубленное дерево. Какое-то мучительное мгновение человек и собака глядели друг другу в глаза, затем зверь закрутился, звучно хлеща Каваноу хвостом по морде, и был таков.
Озверев от ярости, Каваноу кое-как поднялся и зашагал дальше по летному полю. Кто-то схватил страдальца за рукав и гаркнул ему в ухо, Каваноу резко отмахнулся от приставалы, развернулся вокруг своей оси и налетел еще на одного господина, который двинул его саквояжем. Некоторое время спустя, с помраченным рассудком и избитым телом, фотограф обнаружил, что приближается к хлипкому на вид монопланчику, на крыле которого сидит невысокий мужчина в кожаной куртке.
Каваноу вскарабкался на крыло и сел рядом с мужчиной, тяжело дыша. Тот задумчиво посмотрел на соседа и поднял левую руку. В ней был гаечный ключ.
Каваноу вздохнул. Успокаивающе подняв руку, он раскрыл бумажник и достал оттуда алмаз покрупнее.
Авиатор чуть-чуть опустил гаечный ключ.
Каваноу стал искать авторучку, но ее не оказалось. Заткнув пальцем ноздрю, из которой текла кровь, он разложил на поверхности крыла контурную карту Северной Америки.
Авиатор слегка поморщился, но наблюдал с интересом.
Каваноу провел между Соединенными Штатами и Мексикой границу и поставил к югу от нее крупную красную кляксу. Затем указал на самолет, на кляксу и протянул бриллиант.
Пилот помотал головой.
Каваноу добавил второй бриллиант.
Мужчина снова помотал головой. Он указал на самолет, изобразил, будто надевает на голову наушники, наклонил голову, как бы внимательно вслушиваясь, и еще раз помотал головой. "Нет радиосвязи".
Затем, выпрямив ладонь, он круто двинул ею кверху, а другой ладонью быстро резанул поперек горла. "Самоубийство".
Затем он изобразил какой-то невоенный салют. "Все равно спасибо".
Каваноу слез с крыла. Следующий пилот дал ему аналогичный ответ, и следующий; и еще один. До пятого Каваноу просто не добрался, так как, срезая себе путь под низким крылом, наткнулся на двух молча боровшихся джентльменов, которые с готовностью перенесли свою размолвку на него. Когда после кратковременной потери сознания фотограф пришел в себя, джентльмены уже куда-то делись, а вместе с ними и его бумажник с алмазами.
Каваноу побрел обратно к Манхэттену.
Время, проведенное во сне под эстакадой где-то в Квинсе, заняло у него двенадцать часов. Вообще говоря, даже орегонский баран сможет найти дорогу в Манхэттен, но сам уроженец Манхэттена потеряется где угодно вне своего острова. Каваноу умудрился пропустить мост Квинсборо, забрел на юг, в Бруклин, сам того не поняв (легче было сдохнуть), и накрутил шестьдесят кварталов лишку, сбившись с курса у Уильямсбургского моста. Так он через улицу Деланси угодил на Ловер-Ист-Сайд, что было не слишком большим достижением.
Следуя по пути наименьшего сопротивления и отчаянно тоскуя по цивилизации (то есть по центральным районам Нью-Йорка), Каваноу двигался на северо-запад по былой коровьей тропке, теперь называемой соответственно Бауэри, Четвертой авеню и Бродвеем. Помедлив только затем, чтобы обшмонать киоск типа "Соки-воды" на Юнион-сквер в поисках холодных котлет, он добрался до Сорок второй улицы в пол-одиннадцатого через двадцать три с половиной часа после прискорбного знакомства с Хулиганом.
Таймс-сквер, и так по утрам действующая на нервы, теперь была совсем печальной и какой-то незнакомой. Скудная струйка транспорта двигалась рывками. Стекла во всех автомобилях были подняты до упора, и не у одного пассажира Каваноу заметил в руках оружие. Толпы на загаженных тротуарах, казалось, не то что никуда не направлялись, они даже и не думали никуда направляться. Все просто слонялись, как бараны.
Книжные лавки пустовали, а их содержимое валялось на мостовой. Галантереи, кафетерии, аптеки... но самое удивительное - там и тут торговля продолжалась. На деньги по-прежнему можно было купить бутылку спиртного, пачку сигарет или банку консервов - все необходимое. Возникали проблемы с оценкой, но они решались достаточно просто и решительно: над каждым прилавком были выставлены основные товары, которыми лавка торговала, каждый с одной-двумя банкнотами. Сигареты Джордж Вашингтон. Литровая бутылка виски - Александр Гамильтон плюс Авраам Линкольн. Банка суррогатного мяса - Эндрю Джексон.
Открыли даже один кинотеатр. Там шел фестиваль фильмов Чарли Чаплина.
Каваноу чувствовал необыкновенную легкость в голове и какую-то бестелесность. Вавилон, великий город! - думал он; и вот где-то там, в беспросветной пропасти меж допотопным временем и нашей эрой, некогда мелькнул историк со своим свитком...
Теперь человеческая раса, по существу, получила то же самое. Нью-Йорк перестал быть городом, он просто-напросто превратился в сырой материал для археологических изысканий, стал кучей мусора. И снова, подумав о "Финнегане", Каваноу припомнил: "Что за шмилую старую шмалость тут зашмолили!"
Фотограф всматривался в лица окружающих, опустошенные новым горем горем молчания. Вот что бьет их всего больнее, подумал он. Бессловесность. Подумаешь, не могут читать - тут лишь легкая досада. Но вот болтать они обожают.
И все же человеческая раса могла бы выжить, лопни только разговорное слово, но не печатное. Достаточно несложно выработать универсальные звуковые символы для тех немногих ситуаций, когда речь действительно необходима. Но ничем нельзя заменить учебники, доклады, библиотеки, деловые письма.
Теперь, с горечью подумал Каваноу, Хулиган уже выменивает на сияющие бусины травяные юбки в Гонолулу, или резные моржовые клыки на Аляске, или...
Но так ли? Каваноу резко остановился. До сих пор он думал, что по всему земному шару Хулиган материализуется точно так же, как он появился у него в квартире. А когда сделает дело, то р-раз - и впрыгивает туда, откуда появился. Или еще куда-нибудь.
Но если шибздик мог таким образом путешествовать, почему же он покинул дом Каваноу на автобусе, идущем до Второй авеню?
Каваноу стал яростно обшаривать свою память. Колени его подогнулись.
Посредством диска Хулиган показал Каваноу, что эти две, скажем, вселенные сходятся крайне редко, а когда сходятся, то соприкасаются лишь в одной точке. Последний раз на равнине Сеннаар. На сей раз - в гостиной Каваноу.
А то мигание - свет-тьма-свет - до того, как изображенный на диске Хулиган перешел обратно на свою сферу?..
Двадцать четыре часа.
Каваноу взглянул на часы: 10.37.
И он побежал.
С ногами, налитыми свинцом, полуживой и проклинающий себя. Хулигана, человеческую расу. Всевышнего Создателя и весь мыслимый космос, на последнем издыхании Каваноу добрался до угла Сорок девятой улицы и Второй авеню. Тут-то он как раз и увидел, как Хулиган бодро крутит педали велосипеда вдоль по авеню.
Фотограф крикнул, вернее, попытался, но ничего, кроме хрипа, из горла не вышло.
С мучительным свистом хватая воздух, Каваноу завернул за угол и побежал, просто чтобы не рухнуть вниз физиономией. У входа он почти догнал Хулигана, но не смог остановиться и набрать воздуха, чтобы крикнуть. Хулиган проскользнул за дверь и стал подниматься по лестнице, Каваноу устремился за ним.
Уже на полпути Каваноу подумал, что Хулиган не сможет открыть дверь квартиры. Но когда он достиг площадки третьего этажа, дверь оказалась открыта.
Каваноу сделал еще одно, последнее усилие, прыгнул, будто форель на перекате, споткнулся о приступок в дверях и пропахал носом полкомнаты.
Хулиган, застигнутый полетом форели в шаге от чертежного столика, обернулся с изумленным:
- Чая-блях?
Увидев Каваноу, шибздик тут же двинулся к нему с выражением пучеглазого участия. Каваноу же не мог пошевелить и ухом.
Взволнованно бормоча что-то себе под нос. Хулиган достал бело-зеленую фигулечку - скорее всего точно так же, как человек потянулся бы за стопочкой целебного коньяка - и поставил ее на пол перед носом у Каваноу.
- Уф-ф! - выдохнул Каваноу. Затем потянулся и схватил диск Хулигана.
Картинки возникали без участия разума: фигулечка - вспыхивавшие и гасшие в голове огни - в десятках, в сотнях голов, а затем - рушатся здания, сталкиваются поезда, извергаются вулканы - Глаза Хулигана совсем вылезли из орбит.
- Хекбол! - воскликнул он, хватаясь за голову. Затем схватил диск и сделал пояснительные картинки - фигулечка и бокал вина, перетекающие друг в друга.
- Знаю, - хрипло вымолвил Каваноу, с трудом приподнимаясь на локте. - Можешь это уладить? - Он изобразил картинку с Хулиганом, машущим на огненные вспышки, которые с готовностью исчезали.
- Дуурь, дуурь, - ответил Хулиган, яростно кивая. Он взял фигулечку и непонятно как разобрал зеленое основание на десятки крохотных кубичков, которые затем с величайшей осторожностью начал складывать заново, очевидно, в другом порядке.
Каваноу еле-еле добрался до кресла и обмяк там, будто снятая с руки перчатка. Он посматривал за Хулиганом, вяло твердя себе, что если не будет держать себя в руках, то заснет в следующую же секунду. Тем временем в комнате сделалось как-то необычно спокойно и мирно... Вскоре Каваноу понял, в чем дело.
Тишина.
Две сварливые бабы, наводнявшие своими тушами нижний от Каваноу этаж, уже не выкрикивали друг другу любезности. Никто не врубал идиотскую музыку раз в шесть громче, чем нужно.
Домовладелица не орала с верхнего этажа свои ценные инструкции дворнику в полуподвал.
Мир. Тишина.
Ни с того ни с сего разум Каваноу вдруг обратился к фильмам немого кино и всему, с ними связанному: к Чаплину, кинстоунским полицейским, Дугласу Фербенксу, Гарбо... Вот было бы славно вытащить эти фильмы из запасников, подумал он, чтобы их смотрели все, а не только хранители фонотеки Музея современного искусства...
В Конгрессе пришлось бы соорудить нечто вроде фототелеграфа с экраном, пожалуй что, над столом спикера.
Телевидение. Вот телевидению, мечтательно подумал Каваноу, придется заткнуться и свернуть манатки.
Никакой больше предвыборной болтовни.
Никаких больше банкетных спичей.
Никакой больше поющей рекламы.
Каваноу вдруг сел прямо.
- Послушай, - напряженно обратился он к Хулигану, - а мог бы ты исправить только письмо - но не разговорную речь?
Хулиган вылупил на него глаза и протянул диск. Каваноу взял диск и медленно начал переводить идею в аккуратные картинки...
Хулиган удалился, исчез, как лопнувший мыльный пузырь в конце нырка, через чертежный столик Каваноу.
Сам Каваноу по-прежнему сидел в кресле, прислушиваясь. Вскоре снаружи донесся отдаленный нестройный рев. По всему городу, по всему миру, предположил Каваноу, люди обнаруживали, что снова могут читать, что знаки соответствуют тому, о чем они говорят, что остров, которым вдруг стал каждый, теперь превратился в полуостров.
Гвалт продолжался минут двадцать, а затем понемногу затих. Оком своего разума Каваноу видел ту оргию бумагомарания, которая, должно быть, уже начиналась. Он выпрямился в кресле и прислушался к благословенной тишине.
Некоторое время спустя внимание фотографа привлек к себе приступ нарастающей боли, точно забытый на время гнилой зуб. Подумав немного, Каваноу определил эту боль как свою совесть. Да кто ты такой, корила его совесть, чтобы отнимать у людей дар речи - то единственное, что когда-то отличало человека от обезьяны?
Каваноу исправно попытался почувствовать раскаяние, но почему-то не сумел. А кто сказал, спросил он у своей совести, что это был дар? На что мы его использовали?
А я тебе скажу, продолжил он увещевать свою совесть. Вот в табачной лавке: "Эй, а ты чего себе думаешь о тех чертовых янки? Ну, е-мое, это было что-то, да? Ясное дело! Говорю тебе..."
Дома: "Ну, что у тебя сегодня на работе? А-а. Чертов дурдом он и есть дурдом. А у тебя тут как дела? А-атлична! Грех жаловаться. С детишками порядок? Ага. Эх-ма. Ну, что там на обед?"
На вечеринке: "Привет, Гарри! Да что ты говоришь, парень! Ну, как ты там? Эт-то хорошо. А как там... ну я ему так прямо и говорю, а кто ты такой, чтобы мне указывать... да, хотелось бы, только нельзя. Все желудок - доктор говорит... Органди, и с маленькими золотистыми пуговками...'Вот так, значит? Ну, а как тебе пару раз по соплям?"
На уличных углах: "Лебенсраум... Нордише Блют..."
Я, сказал своей совести Каваноу, остаюсь при своем мнении.
И совесть ничего ему не ответила.
В тишине Каваноу прошел по комнате к шкафчику с грампластинками и вынул оттуда альбом. На корешке он смог прочесть надпись: МАЛЕР. "Песня о земле".
Фотограф вынул из альбома один из дисков и поставил его на проигрыватель - "Песню пьяницы" из пятой части.
Слушая музыку, Каваноу блаженно улыбался. Конечно, это искусственное средство, думал он, с точки зрения Хулигана, человеческая раса была теперь постоянно в легком подпитии. Ну так и что?
Слова, которые выводил тенор, звучали для Каваноу как тарабарщина. Впрочем, они всегда были для него таковой: фотограф не знал немецкого. Однако он знал, что они означают.
Was geht mich denn der Fruhling an?!
Lasst mich betrunken sein?
Что тогда мне весна?
Напьюсь хорошенько!
