По мере продвижения корабля к северу осень быстро сменялась зимой. С каждой неделей погода становилась все хуже. Из–за непрекращающихся снежных бурь скорость упала почти до нуля. До Нью–Йорка оставалось несколько сотен миль.

Видимость сократилась до предела. Если прекращался снег, корабль окутывал туман, такой плотный, что уже на расстоянии двух ярдов предметы полностью терялись из виду.

В каюте Арфлейна любовники тесно прижимались друг к другу, объединенные не столько страстью, сколько общими бедами. Манфред Рорсейн посетил Ульсенна, доложив Арфлейну, что узник переносит заключение с определенной стойкостью и даже с юмором.

Арфлейн никак не отреагировал на эту новость. Его природная молчаливость настолько усилилась, что в отдельные дни он не произносил ни слова, с утра до ночи лежа на койке в каюте. В такие дни он ничего не ел. Ульрика лежала рядом с ним, положив голову ему на плечо и прислушиваясь к ударам полозьев о лед, скрипу рей, шуму падающего на палубу снега. Временами казалось, что каюта движется отдельно от корабля. В эти моменты к Арфлейну возвращалась страсть. Он с каким–то отчаянием предавался любви, как если бы это было в последний раз. После этого он выходил на затянутый туманом мостик и молча выслушивал от офицеров отчет. Для экипажа он сделался зловещим призраком, и все они, за исключением Уркварта, чувствовали себя неловко в его присутствии. Они замечали, как резко состарился Арфлейн. Его лицо избороздили морщины, плечи поникли. Он редко смотрел на своих матросов, безразлично наблюдал за падающим на палубу снегом, тяжело вздыхал, нервно теребя бороду. В то время как Хансен и Рорсейн были удручены состоянием капитана, Уркварт намеренно не замечал его. Со своей стороны Арфлейн не обращал внимания ни на Хансена, ни на Рорсейна. Уркварта же он старательно избегал. Не раз, стоя на мостике, он быстро спускался к себе в каюту, едва завидев гарпунщика. Обычно Уркварт не замечал его бегства, но однажды легкая улыбка скривила его губы.

Хансен часто разговаривал с Рорсейном. Юноша был для него единственным человеком, которому он мог доверить свои опасения. Экипаж охватила апатия, вызванная вынужденным бездельем.

— Мне часто кажется, что когда–нибудь мы остановимся окончательно, — признался как–то Хансен, — и проведем остаток жизни среди этого тумана…

Рорсейн понимающе кивнул.

— Выше голову, мистер Хансен. Все образуется. Судьбе угодно, чтобы мы добрались до Нью–Йорка.

— Я хотел бы, чтобы капитан сам сказал об этом команде, — мрачно ответил Хансен. — Я хотел бы, чтобы он сказал им хоть что–нибудь…

Рорсейн вновь задумчиво кивнул.