Глава 3. ОДИННАДЦАТЬ
Центральное Место явно создали путем старательного вычисления точного центра Кенд–Амрида, а затем сноса существовавших зданий. Здесь было воздвигнуто строение, квадратное, неестественно контрастирующее с другими зданиями. Центральное Место являло также признаки того, что построили его лишь недавно, и мне оставалось только гадать, с какой скоростью оно должно было возводиться и какой ценой — поскольку здесь использовали в первую очередь человеческий труд.
Центральное Место было построено на крови людей — людей, подвластных тирании, понять которую намного труднее, чем власть диктатора, существовавшего когда–либо на Земле.
Носилки остановились и опустились на землю перед главным входом, зияющим в стене и совершенно квадратным, — из них спустились два человека и, шагая словно роботы, первыми направились в здание.
Внутри царил полумрак, скверно освещаемый простыми лампами, похожими на наши обыкновенные масляные лампы. Это удивило меня, поскольку большинство марсианских народов все еще пользуется почти неистощимым искусственным освещением, являющимся одним из благ, оставленным после себя шивами, сверхученой расой, уничтожившей себя согласно легендам в чудовищной войне много веков назад. От них осталось лишь несколько бессмертных, понявших ошибочность своих путей и редко вмешивающихся в дела людей. Они страшились, наверное, что могут повторить свои ошибки.
Я заметил об этом Хулу Хаджи, и тот сказал, что у них некогда имелось такое же освещение, но, пытаясь сделать новые осветительные приборы, синие люди разобрали их на части и не смогли собрать вновь.
Эта информация усилила сложившееся у меня впечатление о жителях Кенд–Амрида и помогла мне понять, почему они стали тем, чем были.
Сочувствие причинам их безумия не изменило ни на йоту моего намерения попытаться, насколько будет в моих силах, вылечить это безумие.
Мы вошли за двумя людьми в помещение, где нашли еще девять человек — все с той же неестественно прямой осанкой и неподвижным выражением лиц, как у первых двух. Они, конечно, различались по внешности.
Первые два заняли свои места за круглым столом, где уже сидели другие девять. В центре стола, имевшего углубление, находилось нечто, значение чего я не мог понять с первого взгляда.
Это был человеческий скелет.
Буквально мементо мори!
Первоначально, наверное, Одиннадцать поместили его туда, чтобы напоминать всем о смерти. Если врач прав, то именно страх перед напастью и заставил их создать эту неестественную государственную систему.
Следующее, что я заметил, — это то, что за столом было лишнее место. И все же, если вокруг стола было двенадцать кресел, то где же двенадцатый? Ведь правители Кенд–Амрида называли себя Одиннадцатью.
Я надеялся, что позже смогу найти ответ.
Все тем же ровным голосом человек, с которым я первоначально разговаривал, в точности сообщил другим, что произошло между нами. Он не сделал по этому поводу никаких личных комментариев и, казалось, не пытался передать ничего, кроме точной информации.
Когда он закончил, другие повернулись рассмотреть нас.
— Мы говорить, — сказал после минутной паузы первый человек.
— Нам выйти, чтобы вы могли решить? — спросил я.
— Нет нужды. Мы обдумываем факторы. Вы здесь не иметь значения.
И тут начался невероятный разговор между одиннадцатью людьми. Никто ни разу не высказал мнения, зависящего от его собственной личности. Некоторым это может показаться привлекательным — разум правит эмоциями, — но пережить такое было ужасно, потому что я вдруг понял, что личная точка зрения является необходимой, если хочешь прийти к сколь–нибудь реалистичному выводу, каким бы несовершенным он ни мог показаться.
Повторение всего разговора наскучит вам, но в сущности обсуждалось, смогут ли они, будучи полезными нам, получить что–то полезное для Кенд–Амрида.
Наконец они пришли к выводу, к которому, по–моему, любой человек пришел бы в течение нескольких минут. Коротко он сводился к следующему: если я объясню, как построить двигатель внутреннего сгорания и принцип его действия, они помогут мне отремонтировать мой.
Я знал, насколько опасным может оказаться дело, если я направлю это нездоровое общество по пути к настоящим техническим достижениям, но притворился, что согласен. При этом я имел в виду, что у них нет достаточного количества инструментов, необходимых для постройки многих двигателей внутреннего сгорания, прежде чем я смогу вернуться с подмогой и исцелить болезнь, явившуюся в Кенд–Амрид.
— Ты показать? — спросил один из Одиннадцати.
— Покажу, — согласился я.
— Когда?
— Утром.
— Утро. Да.
— Можно нам теперь вернуться на наш корабль?
— Нет.
— Почему нет?
— Вы остаться, вы не остаться. Мы не знать. Поэтому вы остаться здесь.
— Ладно, — пожал я плечами. — Тогда, наверное, мы можем где–нибудь поспать до утра. — По крайней мере, подумал я, мы сможем поберечь свою энергию, пока не решим, как действовать.
— Да.
— Тут есть постоялый двор, где мы могли бы остановиться?
— Да, но вы не остановиться там.
— Почему же? Вы можете охранять его, если не доверяете нам.
— Да, но вы умереть, вы не умереть. Мы не знать. Поэтому вы оставаться здесь.
— Почему это мы можем умереть?
— Напасть, чума заставлять умереть.
Я понял. Они не хотели, чтобы мы заразились чумой, все еще удерживавшей власть в городе. Наверное, это место было больше защищено, чем все остальные в городе.
Мы согласились остаться.
Затем первый вывел нас из помещения по короткому коридору, в конце которого лестничный марш вел вниз, в подвалы Центрального Места.
Мы спустились по лестнице и прошли по другому коридору со множеством дверей по обеим сторонам. Они выглядели подозрительно похожими на ряд камер в тюрьме.
Я спросил провожатого, что это такое.
— Здесь хранить испорченные головы, — сообщил он мне.
Я сообразил, что именно здесь содержались в заключении люди, все еще полезные для Кенд–Амрида, по понятиям этого города, но считающиеся безумными.
Надо полагать, нас отнесли к этой категории.
Пока они не отобрали у нас оружие, я готов был позволить им запереть нас на ночь, если, допустив это, мы сможем в конечном итоге отремонтировать мотор и добраться обратно в Варналь, а там уж решить, как мы лучше всего сможем сбросить двойное проклятие, лежащее на Кенд–Амриде, — проклятие физической и психической болезни. Такая комбинация, подумал я, является редкой на Марсе, где болезни вообще редки, но на Земле она встречалась куда чаще. Еще одно обстоятельство, которое я не мог не обдумать, — было бы положение вещей таким же, будь людей на Марсе больше. Я пришел к выводу, что нет. Мне думается, что я прав.
Знаю, я ученый, но не философ, я предпочитаю мысли — действие. Пример Кенд–Амрида глубоко повлиял на меня, и я чувствую, что должен взять на себя труд объяснить, почему именно предпочитаю я общество Марса обществу Земли. Марс, конечно, не совершенен, и, наверное, именно потому–то я и нашел свой истинный дом на Марсе. Ибо там людям преподавался урок слишком упорной попытки добиться совершенства. Там люди уважали прежде всего человеческую индивидуальность. Уважали не только сильного, но и слабого тоже, потому что сила и слабость присутствуют во всех нас. Это обстоятельство больше чем что–либо иное создает того, кого мы называем слабым или сильным.
И это — одна из причин, почему я возненавидел то, кем стали жители Кенд–Амрида.
В конечном итоге это должно было разрешиться в состязании умов и мечей. Но вы должны знать, что мой мозг вступил в поединок раньше руки, державшей меч.
И если Марс — место более предпочтительное для меня, чем Земля, то вы должны понять почему. Причина в следующем: обстоятельства добрее к Марсу, чем к Земле. На этой планете мало болезней, а население достаточно невелико, чтобы позволить каждому человеку стать самим собой.
Итак, человек с неподвижным лицом открыл дверь и посторонился, дав возможность нам пройти.
Я удивился, увидев еще одного обитателя маленькой камеры, снабженной четырьмя нарами. Он не походил на Одиннадцать, но в его глазах было что–то затравленное, заставившее меня вспомнить о враче, встреченном нами.
— Он не хорош для других, — сказал наш провожатый. — Но это единственное место для вас. Не говорить с ним.
Мы ничего не сказали, войдя в камеру и наблюдая, как за нами закрыли дверь. Мы услышали, как упал засов, и поняли, что заточены. Нас утешал только тот факт, что оружие осталось при нас.
— Кто вы? — спросил нас человек, сидевший в камере, когда замерли шаги тюремщика. — Почему Шестой заточил вас и позволил сохранить при себе мечи?
— Так его зовут Шестой? — улыбнулся я. — Нас так и не представили.
Заключенный поднялся и, рассердясь, подошел ко мне.
— Ты смеешься над этим? — Он показал на дверь. — Неужели ты не понимаешь, над чем ты смеешься?
— Конечно, — став серьезным, ответил я. — Но мне кажется, если против этого потребуется предпринять какие–то действия, — я кивнул в указанном им направлении, — то мы не должны терять головы и становиться такими же сумасшедшими, как и те, с кем мы намерены бороться.
Он посмотрел мне в лицо ищущим взглядом, а затем опустил глаза к полу и кивнул.
— Наверное ты прав, — признался он. — Наверное, именно в этом–то я, в конечном счете, и оказался неправ.
Я представился сам и представил своего друга:
— Это — Хул Хаджи, принц Мендишара на далеком севере; а я — Майкл Кейн, принц Варналя, лежащего на юге.
— Странные друзья, — сказал он, поднимая взгляд. — Я думал, что народ юга и Синие Гиганты — потомственные враги.
— Теперь дела обстоят совсем не так плохо, — возразил я. — Но кто ты и почему ты здесь?
— Я — Первый, — ответил он. — И здесь я, если угодно, именно из–за этого.
— Ты хочешь сказать, что ты отсутствующий член Совета, правящего Кенд–Амридом?
— Именно так. Более того, именно я сформировал этот Совет. Вы видели, где он заседает?
— Да, в экстравагантном месте.
— Я положил скелет в центр стола. Ему было предназначено служить постоянным напоминанием о том, с чем мы боремся. С этой ужасной чумой, все еще опустошающей город.
— Но в чем причина эпидемии? Я не слышал ни о каких смертельных болезнях на Марсе.
— Причиной ее являемся мы, косвенно. Мы нашли неподалеку от окраины города древнюю канистру. Она оказалась настолько старой, что явно была создана шивами или якша. Нам потребовалось много месяцев, прежде чем мы сумели ее открыть.
— И что же оказалось внутри? — полюбопытствовал Хул Хаджи. — Ничего, как мы и думали.
— Просто воздух? — недоверчиво переспросил Хул Хаджи.
— Не просто воздух — чума. Она все время находилась там. И по своей глупости мы выпустили ее.
Теперь Хул Хаджи кивнул.
— Да, я помню отрывок истории, — подтвердил он, — что–то о том, как в своей войне шивы и якша применяли болезни, которые им как–то удавалось поймать в ловушку и выпускать на своих врагов. Именно это, должно быть, вы и нашли.
— Мы поняли это, но какой ценой! — Человек, называвшийся Первым, подошел и сел на нары, обхватив руками голову.
— Но что же случилось потом?
— Я был членом Совета, правившего в Кенд–Амриде. Я решил, что для сдерживания чумы нам нужна логичная система управления. Я решил, — и поверьте мне, я пришел к этому решению, не испытывая удовольствия, — что пока чума не будет уничтожена напрочь, мы должны расценивать каждого человека просто как машину, иначе чума распространится повсюду. Если чума не сильно действует на личность — а ее воздействие, знаете ли, варьируется, — то его можно считать потенциально функционирующим механизмом. Если чума сильно воздействует на него, то его следует рассматривать как бесполезный механизм и, следовательно, уничтожить, а полезные части хранить в банке органов на случай, если они могут потребоваться функционирующему организму.
— Но такая концепция предполагает, что у вас имеется более развитая форма хирургии, чем можно подумать о вашем обществе, — заметил я.
— У нас есть оборудование шивов. Руку, кисть, любой важный для жизни орган можно вставить или подсоединить туда, где ему следует находиться в человеческом теле, а потом включается машина шивов. Из машины вытекает особая сила и соединяет части тела. — Человек говорил с удивлением, словно мне следовало бы это знать.
— Я слыхал о такой машине, — вмешался Хул Хаджи. — Но я понятия не имел, что одна такая находится в Кенд–Амриде.
— Мы, как это ни печально, держали это в секрете от других народов, — пояснил заключенный. — Мы вообще довольно скрытный народ.
— Я это знаю, — согласился Хул Хаджи. — Но я не представлял, до какой степени вы оберегаете свои секреты.
— Наверное, если бы не были такими скрытными, — проговорил Первый, — то не оказались бы сегодня в таком положении.
— Трудно сказать, — возразил я ему. — Но почему вы теперь в тюрьме?
— Потому что я увидел, что мои выводы произвели нечто столь же опасное, как и чума, — ответил он. — Я попытался повернуть вспять с курса, по которому пустился в путь. Но прозрение наступило слишком поздно.
Я посочувствовал ему.
— Но они не убили тебя. Почему?
— Полагаю, из–за моего мозга. Они на свой странный манер уважают ум, или по крайней мере то, что они считают умом. Но я думаю, что так будет продолжаться не так уж долго.
Я испытал ненависть и в то же время сочувствие к этому человеку с трагически сложившейся судьбой, сидевшему передо мной на нарах. Но сочувствие одержало верх, хотя про себя я обругал его дураком. Подобно другим до него на Земле и на Марсе, он стал жертвой созданного им монстра.
— А разве вам не приходило в голову, — сказал я, — что если древние — шивы или якша — могли изобрести эту чумную канистру, то у них, возможно, имелось также и другое изобретение, способное исцелить от чумы?
— Естественно, приходило, — ответил, обиженно подняв голову, Первый. — Но существует ли оно еще? И если да, то где оно? Как вступить в контакт с шивами?
— Никто не знает, — сказал Хул Хаджи. — Они приходят и уходят.
— Наверняка необходимо попытаться обнаружить это устройство, если оно еще существует, — произнес я, быстро взглянув на Хула Хаджи, гадая, пришла ли ему в голову та же мысль.
Хул Хаджи поднял загоревшиеся глаза.
— Ты думаешь о месте, куда мы первоначально отправлялись? Не так ли?
— Так, — подтвердил я.
— Конечно. Исцели чуму и тогда исцелишь безумие!
— Именно.
Первый недоуменно глядел на нас, явно не понимая, о чем мы говорим. Я подумал, что на данном этапе будет нецелесообразным рассказывать ему о сокровищнице машин, спрятанной в подземельях якша. В самом деле, ранее мы с Хулом Хаджи согласились, что это место следует хранить в тайне и что рассказывать, где оно расположено, нужно только минимальному количеству доверенных людей. В этом мы разделяли явное беспокойство шивов, чувствуя, что обнародование таких знаний сразу становилось слишком опасным. Если шивы проявляли благодетельный интерес к человечеству, то я считал верным то, что они, очевидно, ждали, пока общество на Марсе достигнет основательной зрелости, прежде чем предоставлять им блага предыдущего общества, уничтожившего самого себя.
— Вы говорите, — спросил Первый, — что есть шанс найти исцеление от чумы?
— Именно так.
— Где? И как?
— Мы не можем сказать, — ответил я ему. — Но если мы сумеем убраться из Кенд–Амрида и если мы найдем такую машину, то заверяю тебя — мы вернемся.
— Отлично, — обрадовался он, — я принимаю это. По крайней мере, вы предлагаете надежду, тогда как я думал, что всякая надежда пропала.
— Скажи нам свое настоящее имя, — попросил я. — И восстанови надежды на самого себя.
— Барани Даса, — ответил он намного более ровным голосом, снова поднимаясь. — Барани Даса, мастер–кузнец Кенд–Амрида.
— Тогда пожелай нам удачи, Барани Даса, — сказал я. — Мы надеемся, что Одиннадцать смогут помочь нам отремонтировать двигатель.
— Мы в Кенд–Амриде понимаем в машинах. — В глазах его появилось что–то похожее на прежнюю гордость. — Его отремонтируют.
— Наверное, вы понимали в них недостаточно, — напомнил я ему.
Он поджал губы.
— Наверное, мы не делали различия между машинами, которые мы любили, и людьми, которых мы тоже любили.
— Такое отличие всегда следует иметь в виду, — сказал я ему. — Но это не значит, что нам следует вообще отвергать машины.
— Я подумаю над этим. — Губы его тронула слабая улыбка. — Но я буду думать долго, прежде чем решу, согласиться с тобой или нет.
— Это все, что нам следует просить, — улыбнулся я в ответ.
Затем мы легли спать, и Хул Хаджи вытянулся на полу камеры, поскольку нары не были рассчитаны на Синих Гигантов трехметрового роста.
