Книга: Бегство из сумерек: Черный коридор. Кроваво-красная игра.Бегство из сумерек
Назад: Сад развлечений Фелипе Сагиттариуса (Пер. с англ. Н. М. Самариной)
Дальше: Примечания
Гора
(Пер. с англ. Н. М. Самариной)
Двое оставшихся в живых вышли из саамской палатки, которую только что обшаривали в поисках провизии.
— Она уже была здесь, раньше нас, — сказал Нильссон. — Похоже, взяла все самое лучшее, что было.
Хольнер пожал плечами. Он давно ел настолько мало, что еда больше не имела для него особою значения.
Он огляделся по сторонам. Саамские хижины — ката, сооруженные из жердей и шкур, расположились невдалеке, на наиболее сухих участках земли. Двери не были застегнуты, так что кто угодно мог войти в опустевшие жилища с ценными шкурами, приготовленными для выделки, и оленьими рогами, подготовленными для отбеливания.
Хольнер в какой-то степени жалел саами: они не имели никакого отношения к катастрофе, и не нужны им были ни войны, ни насилие, ни соперничество. Но их загнали в убежища вместе со всеми. И они погибли вместе со всеми от бомбежек, радиоактивного заражения или просто задохнулись.
Нильссон и Хольнер находились на заброшенной метеорологической станции, неподалеку от норвежской границы. Когда они в конце концов починили свою рацию, худшее уже свершилось. Радиоактивные осадки к тому времени покончили и с дикарями в индонезийских джунглях, и с крестьянами из самых отдаленных мест Китая, и с фермерами-отшельниками в Скалистых горах, и с крестьянами-арендаторами в Шотландии… Похоже, только капризы природы, из-за которых, собственно говоря, они и очутились здесь в начале года, пока не позволили смертоносным дождям пролиться в этом районе шведской Лапландии.
Они полагали — вероятно, инстинктивно, — что остались последними живыми человеческими существами, покуда Нильссон не обнаружил следов женщины, двигающейся с юга на север. Кто она была, как уцелела — можно было только догадываться, но они свернули со своего пути и двинулись по следу. Два дня спустя они наткнулись на эту стоянку саами.
Было три часа ночи, но над горизонтом еще висело кровавым пятном солнце, потому что было лето — шестинедельное арктическое лето, когда солнце не заходит, тает снег в горах и рекой устремляется вниз в озера и болота равнин, где лишь случайная стоянка саами да грязный шрам широкой оленьей тропы говорят о присутствии горстки людей, живущих здесь долгими зимними месяцами.
Хольнер отвернулся от древнего горного хребта, который они только что пристально разглядывали. Что-то похожее на жалость внезапно накатило на него при виде этого покинутого стойбища. Он вспомнил то отчаяние, с которым обращался к ним умирающий человек, успевший по рации передать им о том, что произошло на планете.
Нильссон заглянул еще в какую-то хижину и появился оттуда, потрясая пакетиком изюма.
— Именно то, что надо, — сообщил он.
— Хорошо, — со вздохом отозвался Хольнер. Впечатление от чистоты и аккуратности этого крохотного примитивного поселения было слегка смазано тем, что он увидел у ручья, протекавшего невдалеке. Простые глиняные и костяные чашки валялись там бок о бок с алюминиевым блюдом и пустым кофейником от Чейза и Сэнборна, дешевой пластиковой тарелкой и сломанной игрушечной машинкой.
— Пойдем? — спросил Нильссон и зашагал прочь, в сторону гор, не оглядываясь ни назад, ни по сторонам. Не без некоторой тревоги Хольнер последовал за другом.
У Нильссона появилась цель, и Хольнер, чтобы отыскать ту женщину, готов был идти за ним куда угодно, лишь бы не сидеть в ожидании неизбежной смерти.
К тому же он надеялся на крохотный шанс: если ветер и дальше будет им благоприятствовать, они смогут выжить. В таком случае у Нильссона была вполне понятная причина для того, чтобы упрямо идти по следу.
Вместе с тем Хольнера раздражало желание друга идти медленно, наслаждаясь видами нетронутой природы, казавшейся такой надменной и обособленной от всего. То, что существует нечто, не имевшее с ним никаких эмоциональных связей, его поначалу немало удивляло. Даже теперь, шагая по болотистой почве, он чувствовал, будто, нарушив уединенность этих мест, он оскорбит их святость. Люди были здесь крайне редко, и даже духа не было от путешественников.
Поэтому вполне понятно было то потрясение, с которым они разглядывали отпечатки маленьких резиновых подошв на ровном, влажном берегу реки.
— Она все еще впереди, — обрадованно отметил Нильссон. — И не так уж и далеко. Чуть больше дня пути. Мы догоняем ее.
Однако его слова совсем не обрадовали Хольнера. Он даже разозлился от того, что Нильссон обнаружил эти следы, хотя навряд ли бы их сам заметил, если бы был один. И подумал, что его спутник уверен, что это женщина, лишь потому, что очень этого хочет.
Слева от них речка, несущая свои чистые, талые воды с гор, впадала в озеро. Тут и там из воды высовывались бурые, высушенные солнцем уродливые камни, по которым можно было переправиться через поток.
Таких речушек, серебристыми венами опутавших склоны, было много; они питали озера и способствовали их распространению дальше по болотистой местности. Холмы, возвышавшиеся над плато, тесно поросли елями и березами, которые, словно спасаясь от наводнений, взбежали на возвышенность. Иногда вид высоких гор впереди заслоняли покрытые зеленым ковром трав невысокие гряды, усеянные дроком.
Хольнер никогда не проникал так далеко в горную страну. Этот хребет был одним из древнейших на Земле, здесь не было, как в Альпах, острых пиков. Веками обрабатываемые ветром, пережившие много метаморфоз, горы устояли, заслужив право на уединение и покой.
Снег еще лежал белыми пятнами на их боках, смягчая их очертания и выделяясь на фоне серо-зеленого мха и скал, словно звезды на вечернем небосклоне.
Нильссон уже перебирался через реку, проворно перескакивая с камня на камень; его профиль кинозвезды четко прорисовывался на фоне ясного неба. Узел на спине напоминал котомку паломника из «Пути пилигрима». Хольнер про себя усмехнулся: каким же окольным путем он идет к спасению! И двинулся следом за ним.
Его ботинки с гладкими кожаными подметками лишь с большим трудом позволяли ему удерживать равновесие, когда он прыгал с камня на камень. Река кипела вокруг камней, стремясь поскорее затеряться в водах озера. Он снова прыгнул, подскользнулся и оказался по колено в ледяном потоке. Поднял рюкзак над головой и, не утруждая себя тем, чтобы опять вскарабкаться на камень, беспечно побрел по пояс в студеной воде. Наконец, с помощью Нильссона, он выбрался, тяжело дыша, на берег. Его друг рассмеялся и покачал головой:
— Ну, ты обречен.
— Ерунда, — ответил Хольнер. — На солнце быстро высохну.
Они прошли уже прилично и сильно устали. Взошло солнце — нечеткое красное пятно на белесом холодном небе, — но все еще было затруднительно вести счет часам. Что еще раз подчеркнуло застывшую уединенность этих гор и плато. Ночей здесь не было — только минимальное изменение состояния дня. И хотя было девяносто градусов тепла по Фаренгейту. небо выглядело холодным, потому что нужно было гораздо больше, чем эти шесть коротких недель лета, чтобы полностью изменить этот суровый Йотанхейм.
Он не зря припомнил Йотанхейм — Страну Великанов, описанную в мифах, так как никогда прежде столь сильно не осознавал правоту предков, подчеркивающих преходящую сущность человека, смертность самих их богов, их жестокую борьбу с силами природы. Только здесь стало неумолимо ясно, что сам мир может жить вечно, но жизнь каждого из его обитателей подвержена метаморфозе и кончается неизбежной смертью. Подобные рассуждения изменили первоначальные впечатления от этих мест: вместо гнетущего чувства вторжения в священную землю он теперь ощущал, что ему пожалована привилегия соприкоснуться с вечностью — хотя бы на несколько мгновений короткой своей жизни.
Горы могли разрушиться, сама планета могла кануть в небытие, но Хольнер был абсолютно уверен, что все возродится снова. И это дарило ему смиренную надежду на то, что и сам он будет жить. В конце концов, подумалось ему, можно поставить себе целью просто продолжать жить.
Он не стал долго задерживаться на этой мысли: это было ни к чему.
С большим облечением они обнаружили сухое место, разожгли костер и на прочной металлической сковороде поджарили последний бекон. Поев и вычистив сковороду золой, Хольнер понес ее к ближайшей речке, чтобы сполоснуть. Заодно и напился воды — но не слишком много, так как по прежнему опыту знал, что вода может действовать как наркотик, и человек будет пить все больше и больше, пока не растеряет последние силы.
Он догадывался, что им надо будет держаться до последнего в хорошей форме. Если с одним что-нибудь случится, то в опасности могут оказаться оба. Впрочем, все это мыслилось пока не слишком конкретно, и ощущения опасности не было никакою.
Он лег и, перед тем как провалиться в глубокий, без сновидений сон, вдруг ощутил себя одновременно в двух состояниях: гиганта и карлика. Закрыв глаза и полностью расслабившись, он почувствовал, что вселенная стала лишь невидимым электроном в его теле, и в то же самое время он сам был крошечным, как электрон, несущийся в бездне, в вакууме, не содержащем никакой материи…
Вероятно, человек, склонный к мистике, принял бы все это за некое божественное предзнаменование, но Хольнер просто смирился с видением, не чувствуя никакой необходимости хоть как-то его объяснить. И спокойно уснул.
На следующее утро Нильссон показал ему карту, которую он нашел в деревне.
— Вот куда она идет, — сказал он, показывая на далекую вершину. — Самая высокая в этой части и вообще вторая по высоте в этих горах. Интересно, зачем это она лезет туда?
Хольнер покачал головой.
Нильссон нахмурился.
— У тебя какое-то странное настроение. Думаешь, что у тебя не будет шансов с этой девушкой? — Хольнер промолчал, и Нильссон продолжил: — Может, она думает, что на вершине горы будет безопаснее. Если повезет, мы уже скоро это узнаем. Ты готов?
Хольнер согласно кивнул.
Они молча двинулись дальше.
Горная гряда стала заметно ближе, уже можно было разглядеть отдельные хребты. Тот, к которому направлялись они, был самым высоким, хотя и выглядел приземистым и наиболее древним из всех.
На некоторое время почва у них под ногами превратилась в толстый слой грязи, забивавшей ботинки и грозившей затянуть их вниз, вероятно чтобы присоединить к останкам доисторических ящеров, покоящихся глубоко внизу.
Нильссон говорил мало, и Хольнер был рад, что к нему не приставали с вопросами.
Ему стало мерещиться, что за последней зубчатой цепью гор находится край земли. Или — будто они покинули Землю и находятся в некоем вогнутом блюдце, окруженном горами, в котором существуют лишь деревья и озера, болота и холмы…
Ему казалось, что этот нетронутый край настолько неуязвим в своей отдаленности от людского жилья, что, кажется, впервые действительно осознал, что люди перестали существовать вместе со своими творениями. Словно человека не было вообще, либо его господство на Земле было чрезвычайно быстротечным.
И вновь в нем ожило то давнее чувство — впервые с тех самых пор, как они услышали голос по рации, — с которым он смотрел на эту мрачную громадину на фоне холодной голубизны неба. Правда, цели с тех пор изменились и сосредоточились целиком на вершине и на ожидавших их там в качестве награды тишине и покое. Страха больше не существовало, поскольку не было в этих загадочных горах ничего неизвестного. Оставалось лишь любопытство, подталкивающее их выяснить причину столь причудливого вида: огромное чрево без стенок, с изогнувшимся сверху бесконечным небом, осененное синим, белым, коричневым, зеленым цветом — невероятный, совершенный пейзаж, вставший между ними и разрушенным миром.
Некий заснеженный рай, в котором сытые волки, отвалив от добычи, жадно лакали чистую речную воду. Дикая природа была наполнена жизнью: оленями, росомахами, леммингами, волками и даже медведями, в озерах кишела пресноводная сельдь, а в безмолвной воздушной бездне звучно разносился шорох ястребиных крыльев. Ночи как таковой не было, и посему совершенно не ощущалась опасность, в обычном мире исходящая в это время суток от диких зверей.
Временами они натыкались на растерзанного оленя, с гниющей шкурой и тускло белеющими костями, и не чувствовали ужаса. Вообще не испытывали никаких эмоций, так как очевидным убийцей была росомаха, зверь хоть и жестокий, убивающий зачастую просто ради самого убийства, но вместе с тем не осознающий своего преступления. Следовательно, это не могло считаться преступлением.
Все здесь было самодостаточным, сотворенным сколь случайно, столь и бездумно, посему и выглядело намного совершеннее человека — жалкой тварью пробирающегося по этой суровой местности.
Наконец они достигли покрытого травой подножия горы, и Хольнер вздрогнул от волнения, взглянув, как вздымается ее укрытая снегом вершина, как волнуется трава, расступаясь и обнажая на миг сумятицу скальных нагромождений.
— Она выберет самый пологий склон, — решил Нильссон, разглядывая карту, найденную в деревне. — Значит, ей придется пересечь два снежных поля.
Они недолго отдохнули там, где кончалась трава и начинался снег. Хольнер оглядывался кругом, не в состоянии ни говорить, ни понять свои чувства. Горизонта здесь не было, поскольку горы были со всех сторон. Лесистые холмы, озера и реки — все сияло яркими, свежими красками. Малиновое солнце и небесная синева отдавали озерам свои чистые цвета.
Он был рад, что она выбрала самый легкий склон, так как не придется себя испытывать. На миг он ощутил столь сильное единение с этой землей, что был готов карабкаться вверх лишь потому, что ему просто этого хотелось. Хотелось посмотреть, как все будет выглядеть с вершины.
Однако Нильссоном, как заметил Хольнер, почти забывший про женщину, владели совсем другие чувства.
Они начали утомительный подъем. Впрочем, не слишком сложный, так как склон поначалу был совсем пологим, меньше сорока пяти градусов, и заканчивался первой заполненной снегом впадиной. Пока они осторожно спускались туда, успели отдохнуть.
Еще в деревне Нильссон подобрал палку и теперь шаг за шагом продвигался вперед, каждый раз втыкая ее перед собой, чтобы определить толщину снежного покрова. Хольнер двигался за ним след в след; в ботинки попали комья снега, и ноги стали мерзнуть. Далеко внизу он видел речку, и ему казалось, что он слышит ее мелодичное журчание.
Хоть и очень медленно, но они все же пересекли снежное пятно и, оказавшись в безопасности, присели отдохнуть, готовясь к предстоящему более крутому подъему.
Сбросив с плеч мешок, Нильссон устало откинулся на него, вглядываясь в поверхность снежного поля.
— Никаких следов, — задумчиво сказал он. — Наверное, она перешла его ниже.
— Может, в конце концов, она не дошла досюда? — через силу произнес Хольнер, которого это все на самом деле мало интересовало.
— Не будь дураком. — Нильссон поднялся и вновь взвалил поклажу на спину.
Они преодолели скальный участок, разделяющий два снежных поля, и с риском для жизни пересекли второе.
Хольнер сел было отдохнуть, но его спутник продолжал подъем. Через пару минут он последовал за Нильссоном и увидел, что тот остановился и, хмурясь, изучает карту.
Склон в этом месте теперь стремительно возносился вверх, огибая широкую и глубокую впадину; далее следовал подобный же изгиб, упирающийся уже в вершину. Выглядел он несомненно более пологим, чем тот подъем, который они только что преодолели.
Нильссон выругался.
— Чертова карта нас запутала… или же изменилось положение снежных полей. Мы полезли совсем не по тому склону.
— Что, надо возвращаться вниз? — равнодушно спросил Хольнер.
— Нет… не такая уж и большая разница. Мы и так потеряли много времени.
Высокий гребень, разделявший оба изгиба, мог бы вывести их опять не на тот склон, по которому следовало подниматься. Гребень подходил к вершине достаточно близко, так что на самом деле они не получили бы преимущества, даже если бы достигли другой стороны.
— Неудивительно, что мы потеряли ее след, — раздраженно произнес Нильссон. — Она небось уже на вершине.
— Откуда ты знаешь, что она полезла на эту гору?
Хольнер подумал, как это не пришло ему в голову раньше.
Нильссон махнул картой.
— Не думаешь ли ты, что она нужна саами? Нет, это она оставила карту.
— А-а… — Хольнер разглядывал голые, беспорядочно нагроможденные скалы, образующие у него под ногами почти отвесный обрыв.
— Хватит отдыхать, — сказал Нильссон. — Надо наверстать упущенное время.
Он слишком неразумно потратил силы на быстрые восхождения и поэтому, прежде чем они достигли гребня, стал проявлять явные признаки утомления.
Его спутник же, не озабоченный переменами ситуаций, шел за ним следом более спокойно и размеренно. Передвигаться становилось все труднее, он тоже устал, но все же не до такой степени, чтобы возникло чувство отчаяния.
Тяжело дыша, Нильссон поджидал приятеля на камне, совсем недалеко от гребня, который теперь был хорошо виден и представлял собой полоску беспорядочно наваленных камней, наклонно поднимающихся к вершине. По одну ее сторону был почти отвесный склон более чем в сотню футов высотой, по другую — круто уходила вниз скалистая стена, скрываясь под ослепительной поверхностью еле слышно поскрипывающих глыб льда. Это был ледник.
— Мне придется тебя бросить, если не будешь двигаться побыстрее, — в несколько выдохов заявил Нильссон.
Спутник его, чуть склонив голову, внимательно посмотрел на гору и молча ткнул в ее сторону.
— О Боже! Сегодня все против нас! — Нильссон отбросил пинком обломок камня. Он описал дугу и полетел отвесно вниз, но они не увидели и не услышали, как он упал.
Туман, который первым заметил Хольнер, быстро скатывался, клубясь, к ним, закрывая другие пики.
— Разве он помешает нам? — спросил Хольнер.
— Еще как!
— Долго он продержится?
— Пару минут либо несколько часов — угадать невозможно. Если мы останемся здесь, то наверняка погибнем от холода. А если пойдем дальше, то еще будет шанс добраться до вершины и подняться выше тумана. Ну что, рискнем?
В его вопросе прозвучал вызов.
— Что ж, конечно, — отозвался Хольнер.
Теперь и он почувствовал холод, но пока не сильно от этого страдал.
Ни веревок, ни прочего альпинистского снаряжения у путешественников не было, а на ногах были обыкновенные ботинки с плоской подошвой. Они продолжали подъем, даже когда туман плотно облепил их серой, клубящейся пеленой, временами почти полностью ограничивая видимость, и приходилось общаться друг с другом криком.
Нащупав ногой очередной камень, Хольнер попытался перебраться на него, но внезапно поскользнулся, ощутив, что проваливается в пустоту. Как раз в этот самый момент туман расступился, и далеко внизу на миг приоткрылся ледник и какая-то темная, распростертая на сияющей белизне льда тень.
Он судорожно заскреб по камням носками ботинок, стараясь откинуться подальше назад, на более надежный гребень горы. В конце концов нащупал не слишком надежный упор, оттолкнулся и упал боком на сравнительно безопасную узенькую тропинку. Отдышавшись и уняв дрожь в теле, он встал и продолжил путь по наклонному гребню горы.
Когда основная толща тумана их миновала и обосновалась теперь над ледником, стало ясно, что они очутились на другой стороне гребня, даже не заметив, что пересекли его.
Теперь Хольнер мог видеть Нильссона, с видимым трудом поднимавшегося к так называемой ложной вершине, где они сделали кратковременный привал. Настоящей вершины, скрытой за ней, не было видно, но теперь до нее оставалась всего лишь какая-то сотня футов подъема.
Туман поредел, по все еще был достаточно плотным и скрывал окружающие горы. Иногда, когда он рассеивался, можно было разглядеть отдельные склоны, пятна озер, но не более того.
Хольнер взглянул на друга, красивое лицо которого хранило упрямое выражение. Ладонь сильно кровоточила.
— У тебя все в порядке? — Хольнер кивнул на окровавленную руку.
— Да!
Было ясно, что Нильссона не просто вывести из его теперешнего состояния.
Туман просочился сквозь тонкую куртку, и стал пробирать холод. Ладони были ободраны и исцарапаны, ныли ссадины на теле, но Хольнер словно этого ничего не замечал. Он дождался, когда Нильссон первым снимется с места, и заставил себя последовать за ним, начиная последний этап восхождения.
К тому времени, когда он достиг бесснежной вершины, воздух очистился, туман исчез, и на ясном небе вновь засияло солнце.
Он бросился наземь рядом с Нильссоном, разглядывающим свою карту, и, тяжело дыша, неуклюже распростершись на камне, огляделся по сторонам.
Он был потрясен — но не столько этим величественным видом, лишившим его способности говорить и думать, а скорее ощущением застывшего времени, словно движение планеты в космосе прекратилось. Он чувствовал себя окаменевшей статуей, бездумно поглощающей действительность. Словно поглощал саму вечность.
Почему погибшее человечество до этого не дошло? Всего-то надо было — просто существовать, а не доказывать, что ты существуешь, что и так очевидно.
Это стало очевидно и для него, как только он совершил подъем на эту гору. И это стало ему наградой. Ни особого дара ясновидения, ни ощущения какого-то экстаза — ничего не было, но в то же самое время он дал сам себе неизмеримо больше: безграничный покой бытия…
Тишину нарушил резкий, раздраженный голос Нильссона:
— Готов поклясться, она должна была подняться сюда. Может, мы опоздали, и она уже спустилась вниз?
Теперь Хольнер вспомнил о том, что видел мельком на леднике.
— Я что-то там видел, — сказал он. — На леднике. Кажется, человеческую фигуру.
— Что?! Почему же ты ничего не сказал?
— Тогда я этого не понял.
— Она была жива? Подумай, как это важно — если она жива, мы сможем опять возродить человечество. Что с тобой, Хольнер? Чокнулся, что ли? Она была жива?
— Возможно… я не знаю.
— Не знаешь! — Нильссон недоверчиво фыркнул и повернул назад.
Хольнер бесстрастно отметил, что тот наверняка убьется, если будет вести себя так опрометчиво.
Потом он отвернулся и сосредоточился на созерцании далеких озер и деревьев внизу.
Он лежал на вершине горы, неподвижно, почти не моргая, упиваясь окружающим видом и ощущением собственной с горой неразрывности. Казалось, он стал просто ее частью.
Через некоторое время жуткий вопль потряс пространство, но тут же стих, поглощенный вечной тишиной.
Хольнер его не услышал.
notes
