Глава 8
Благоразумные поступки
С Луммоксом Джон Томас пробыл недолго, потому что правду он ему сказать не мог, а больше говорить было не о чем. Луммокс чувствовал, что Джон Томас чем-то расстроен, и все время задавал ему вопросы; наконец Джон Томас обнял его, шлепнул по боку и сказал:
— Да все в порядке! Замолчи и спи! И дай мне слово, что ты никуда не уйдешь со двора, а то я тебе ноги переломаю.
— Честное слово, Джонни. Снаружи мне не нравится. Люди такие странные.
— Вот запомни это и больше не повторяй того, что ты делал.
— Не буду, Джонни. Лопни мое сердце.
Расставшись с Луммоксом, Джон Томас залез в постель. Но ему не спалось. Полежав, он кое-как оделся и полез на чердак. Дом был очень старый, и у него был самый настоящий чердак, куда надо было взбираться по лестнице и затем пролезать через люк в потолке. Мансарда принадлежала только Джону Томасу. Хотя уборка своей комнаты входила в его обязанности (впрочем, он делал это с охотой), мать иногда «прибирала» в ней. И тогда могло произойти все, что угодно. Кое-какие бумаги могли исчезнуть, затеряться, или мать, уверенная, что между родителями и детьми не должно быть никаких секретов, могла прочесть их.
Поэтому все, что Джонни считал нужным хранить в тайне, он держал на чердаке; мать никогда не поднималась сюда — на лестнице у нее кружилась голова. Чердак представлял собой маленькую, душную и захламленную комнату, нечто вроде семейного склада. На самом же деле чердачная комната предназначалась для самых разных целей: несколько лет назад он выращивал на чердаке змей; здесь же хранились книги, о которых каждый мальчишка не считает нужным ставить в известность своих родителей. На чердаке у Джонни был даже телефон, он сам его сделал с помощью инструментов, хранившихся в спальне. Телефон был результатом его занятий курсом физики и работал прекрасно. Джон Томас позаботился, чтобы мать не догадалась о его существовании, а то к ним обязательно явился бы техник с телефонной станции.
В этот вечер он не стал ни с кем говорить, тем более что было слишком поздно звонить в общежитие, где жила Бетти. Ему хотелось побыть одному… и снова перелистать кое-какие бумаги, в которые он уже давно не заглядывал. Нырнув под свой рабочий стол, он нажал потайную защелку, и в стене открылась панель. На полке лежали книги и бумаги. Он вынул их.
Вот блокнот — дневник его прадедушки, который тот вел во время второго исследовательского полета «Летающего Лезвия». Бумагам было более ста лет, и чувствовалось, что они прошли через много рук. Джон Томас перечитывал дневник десятки раз и подозревал, что и отец, и дедушка делали то же самое. Страницы были хрупкими и чуть ли не рассыпались в руках.
Осторожно перелистывая страницы, Джонни скорее проглядывал их, чем вчитывался. Его глаза остановились на запомнившихся строчках:
«…Кое-кто из ребят паникует, особенно женатые. Но они должны были подумать обо всем раньше, прежде, чем поставили свои подписи. Теперь известны границы, к которым мы стремимся; мы сделаем рывок и вынырнем где-то далеко от дома. Кто знает, что нас ждет. Мы уходим в дальнее плавание».
Джон Томас перевернул еще несколько страниц. Историю «Летающего Лезвия» он знал почти наизусть, и теперь она не вызывала в нем ни благоговения, ни трепета. Один из первых межзвездных кораблей — и его команда уходила в неизвестность с теми же чувствами, с которыми пускались в плавание по загадочным морям моряки золотого пятнадцатого века, под ногами которых была шаткая дощатая палуба их суденышек. «Летающее Лезвие» и его братья двинулись в тот же путь, одолели эйнштейновский барьер, надеясь, что обязательно вернутся. Джон Томас Стюарт VIII был на борту «Летающего лезвия» во время второго путешествия, вернулся домой, женился, произвел на свет сына и стал устраиваться… именно он пристроил чердак на крыше дома.
А затем в одну из ночей он услышал клич диких гусей, вечных бродяг, и снова подписал контракт. И уже не вернулся.
А вот первое упоминание о Луммоксе:
«Эта планета как нельзя лучше напоминает добрую старую Землю, и мы поистине отдыхаем после последних трех, хаос которых бросился в глаза еще до посадки. Здесь же эволюция пошла по другому пути… похоже, что все сущее вокруг имеет по восемь ног. Здешняя „мышь“ похожа на сороконожку, кроликоподобное создание с шестью короткими опорными ногами и двумя толчковыми; взлетая, оно запросто перепрыгивает дерево. Одного такого малыша я поймал (если можно так выразиться… в сущности, он сам подошел ко мне и вскарабкался на колени) и успел так привязаться к нему, что, наверное, возьму его с собой как талисман. Он напоминает мне щенка, только несколько половчее. Постараюсь протащить его на борт, чтобы никто не увидел, и пуще всего — биологи».
В событиях следующего дня Луммокс не упоминался, автор был занят более серьезными вещами.
«Это неожиданно, как горшок с полки, свалилось нам на голову… Цивилизация. Наши офицеры в таком восторге, что потеряли головы. Одного я видел на расстоянии. То же обилие ног, но, с другой стороны, не можешь не думать, что станет с нашей бедной Землей, если эти динозавры соберутся к нам в гости».
И дальше…
«Я все время ломал себе голову, чем кормить сосунка. Но оказалось, беспокоиться не о чем, он ест все, что ни дашь… грызет все, что не привинчено и не приклепано. Недавно он съел мое вечное перо, что заставило меня немного поволноваться. Не думаю, чтобы чернила отравили его, но вот как насчет металла и пластика? Он же как ребенок: все, до чего может дотянуться, тащит себе в рот.
Сосунок развивается с каждым днем. Похоже, эта маленькая дворняжка пытается разговаривать; общаясь со мной, он поскуливает, а я ему отвечаю таким же образом. Затем он взбирается ко мне на колени и откровенно сообщает, что очень любит меня. И провалиться мне сквозь землю, если я отдам его биологам, даже если они застукают меня. Эти умники готовы распотрошить любое живое существо, лишь бы посмотреть, что там у него внутри тикает. А малыш мне доверяет, и я никого не подпущу к нему».
Джон Томас-юниор никогда не пускался в дальнее плавание. Он погиб при аварии этажерки, которая только-только получила название «аэроплан». Это было как раз перед первой мировой войной.
Д. Т. Стюарт III погиб, стремясь к более высокой цели: подлодка, на которой он был артиллеристом, проникла в Цусимский пролив, но так и не вернулась.
Джон Томас Стюарт IV нашел свой конец во время первого броска на Луну.
Джон Томас V эмигрировал на Марс. Его сын — самая известная личность династии; Джонни вспомнил, как его утомляли, пока он рос, постоянные упоминания, что он носитель того же имени, что и генерал Стюарт — первый губернатор Марсианской Общины после революции. Джонни подумал, что бы случилось с его прапрапрадедушкой, если бы революция не увенчалась успехом? Наверно, его повесили бы… а теперь ему ставят памятники.
Много страниц и строк были посвящены попытке дедушки Джона обелить имя своего собственного дедушки — сын генерала Стюарта отнюдь не был героем в глазах общества: последние пятнадцать лет своей жизни он провел в исправительной колонии на Тритоне. Его жена вернулась к своей семье на Землю и взяла девичью фамилию, которую унаследовал и ее сын.
Но он подрос, и настал день, когда ее сын гордо предстал перед судом, чтобы сменить фамилию Карлтон Джиммидж на Джон Томас Стюарт VIII. Именно он притащил Луммокса на Землю и потратил все наградные за второе путешествие «Летающего Лезвия» в расчете восстановить былое благосостояние семьи. Он много рассказывал своему сыну о неприятной истории, случившейся в его семье; в его записях этому было посвящено немало страниц.
Защищая доброе имя, дедушка Джонни стал своим собственным адвокатом. В записках коротко упоминалось, что Джон Стюарт IX ушел в отставку и никогда больше не был в космосе; но Джонни знал, что поступил он так не по собственной воле, а по приговору суда; отец рассказывал ему об этом… но, кроме того, он сообщил, что дедушка мог полностью обелить себя, будь у него на то желание. «Джонни, — добавил как-то отец, — я бы предпочел, чтобы ты был всегда верен друзьям, а не стремился украсить грудь наградами».
В то время старик был еще жив. Как-то, при случае, когда отец нес патрульную службу, Джонни дал деду понять, что ему кое-что известно.
Дед пришел в ярость.
— Болтун! — рявкнул он. — Он меня в гроб вгонит!
— Но папа сказал, что шкипер был один из тех, кто…
— Твой папа не был там. Капитан Доминик был лучшим шкипером из тех, кто когда-либо задраивал за собой люк… пусть его душа почиет в мире. Расставь лучше шашки, сынок. Я сейчас положу тебя на лопатки.
После того как дедушка умер, Джонни попытался выяснить все до конца, но отец уходил от ответа.
— Твой дедушка был сентиментальным романтиком, Джонни.
Джонни спрятал книги и бумаги, уныло подумав, что воспоминания о предках ничего не дали: Луммокс по-прежнему не выходил из головы. Джонни решил, что надо бы спуститься вниз и немного поспать.
Он уже двинулся к выходу, как на телефоне загорелась лампочка вызова: он схватил трубку прежде, чем зазвучал сигнал, ибо не хотел, чтобы проснулась мать.
— Да?
— Это ты, Джонни?
— Ну да. Я не могу тебя увидеть, Бетти: я на чердаке.
— Не только поэтому. Я отключила видео. В холле темно, как в могиле, и мне не разрешают звонить так поздно. А твоя графиня не подслушивает?
— Нет.
— Тогда я быстренько. Мои шпионы донесли, что Дрейзер получил одобрение.
— Нет!
— Да. Что нам теперь делать? Мы не можем сидеть сложа руки.
— Ну, я уже кое-что сделал.
— Что именно? Надеюсь, никаких глупостей. Не надо было мне сегодня уезжать.
— Тут я с мистером Перкинсом…
— Перкинсом? С этим типом, который сегодня вечером встречался с судьей О’Фаррелом?
— Да. Откуда ты знаешь?
— Слушай, давай не будем терять времени. Я все знаю. Рассказывай, чем кончилось.
— Ну… — Смущаясь, Джон Томас все рассказал. Бетти слушала его молча, что придало ему бодрости; он поймал себя на том, что излагает скорее точки зрения матери и мистера Перкинса, чем свою. — Вот так нынче обстоят дела, — грустно закончил он.
— Значит, вот что ты им сказал. Хорошо. Следующий наш шаг. Если это может сделать Музей, значит, и мы можем. Все дело в том, чтобы уговорить дедушку О’Фаррела на…
— Бетти, ты не понимаешь. Я продал Луммокса.
— Что? Ты продал Луммокса?
— Да. У меня не было другого выхода. Если бы я не…
— Ты продал Луммокса.
— Бетти, я ничего не…
Но она отключилась.
Он попытался созвониться с ней снова, но услышал только голос автоответчика: «Аппарат отключен до восьми часов утра. Если вы хотите что-то сообщить, то…» — Он повесил трубку.
Джонни сидел, поникнув головой, и думал, что было бы лучше умереть. Хуже всего, что Бетти права. Он позволил загнать себя в угол и сделал ошибку. Просто потому, что ему показалось: ничего другого он не может сделать.
Но Бетти вокруг пальца не обведешь. Может быть, ей тоже ничего бы не удалось… Но она, по крайней мере, знала — надо что-то предпринять.
Так он сидел, мучаясь, не зная, где выход. И чем больше он размышлял, тем больший гнев охватывал его. Он поддался каким-то глупостям… потому что глупости эти выглядели столь рассудительными… столь логичными… столь полными здравого смысла.
Черт побери этот здравый смысл! Никто из его предков не придерживался этого проклятого здравого смысла, никто! И кто он такой, чтобы изменять традициям?
Никто из предков не был благоразумен. Взять хотя бы его прапра-прадедушку… когда ему все осточертело, он вверг планету в кровавый хаос семилетней войны. Да, теперь его называют героем… Но разве началась бы революция, если бы он руководствовался только здравым смыслом?
Или взять… Проклятие, взять любого из них! Пай-мальчиков среди них не было. Неужели дедушка продал бы Луммокса? Да он бы весь этот суд разнес голыми руками. Будь дед здесь, он бы встал с кольтом рядом с Луммоксом — и будь против него хоть весь мир, он не позволил бы тронуть и волосок на спине Лумма.
Нет, он не притронется ни к одному центу из грязных денег Перкинса: это он знал точно.
Но что делать?
Бежать на Марс? В соответствии с Законом Лафайетта он — гражданин Марса и может претендовать на участок земли. Но как попасть туда? И, что хуже всего, как переправить Луммокса?
В этом все дело. Надо обдумать спокойно.
Наконец Джонни набросал план, в котором была лишь одна ценность, — не было здравого смысла и в равной мере были перемешаны глупость и риск. И Джонни решил, что дедушка остался бы доволен.
