Глава 18
На следующее утро, в десять часов, я встретился с доктором Албертом Шеддом в паровой бане клиники им. Кэзэни–на. Пациенты развалились в клубах пара нагишом, в то время как персонал расхаживал в синих шортиках — это был, очевидно, символ статуса или форменная одежда, несомненно, чтобы отличить их от нас.
Доктор Шедд приблизился ко мне, вынырнув из белых клубов пара, с дружеской улыбкой на устах: немолодой, ближе к семидесяти, на круглой морщинистой голове торчали клочья волос, словно завитки проволоки. Может быть, благодаря горячему пару, кожа его была розовой и блестела.
— Утро доброе, Роузен, — сказал он, кивая головой на утиный манер и хитровато, словно гномик, глядя на меня. — Как доехали?
— Отлично, доктор.
— Я так понимаю, что никакие другие самолеты сюда за вами не последовали, — хихикнул он.
Я должен был восхититься его шутке, так как она давала понять, что он распознал где–то внутри меня здоровый в основе своей элемент, который и пытался сейчас извлечь с помощью юмора. Он дурачил мою паранойю, тем самым хитро и невзначай лишая ее ядовитых зубов.
— Достаточно ли вы свободно себя чувствуете, чтобы поговорить со мной в этой довольно неформальной атмосфере? — спросил доктор Шедд.
— Да, конечно. Я привык ходить в финскую сауну все время, пока был на территории Л ос–Анджел веского округа.
— Давайте–ка посмотрим, — он заглянул в свой блокнот, — а, вы занимаетесь продажей пианино и электронных органов.
— Правильно. Электронные органы Роузена — лучшие в мире.
— Первый приступ шизофрении у вас произошел, когда вы были по делам в Сиэтле, чтобы увидеться с мистером Берроу–зом — согласно показаниям ваших родных.
— Совершенно верно.
— У нас есть записи результатов вашего тестирования в школьные годы, у вас тогда не наблюдалось никаких осложнений… потом, когда вам исполнилось девятнадцать, в архив стали поступать ваши армейские результаты — и здесь тоже все в порядке. И никаких отклонений в последующих результатах — когда вы начали работать. Значит, это, скорее всего, — ситуативная шизофрения, а не процесс, продолжавшийся в течение всей вашей жизни. Там, в Сиэтле, вы были под влиянием беспрецедентного стресса, я прав?
— Да, — ответил я, энергично кивая головой.
— Это может никогда больше не повториться за всю вашу оставшуюся жизнь: как бы то ни было, все равно поступил тревожный сигнал, это — опасный симптом и надо что–то с ним сделать. — Он долгое время изучал меня сквозь клубы ползущего пара.
— Хорошо, возможно, в вашем случае мы сможем вооружить вас таким образом, что вы успешно справитесь со своим окружением, с помощью так называемой «терапии контролируемой реакцией бегства». Вам приходилось о ней слышать?
— Нет, доктор. — Но сбежать мне точно хотелось…
— Вам будут давать галлюциногенные препараты — они вызовут раскол вашей психики, галлюцинации. На очень ограниченное время, ежедневно. Это даст вашему либидо исполнение его регрессивных желаний, которые в настоящее время слишком сильно давят на вас. Затем, постепенно, мы будем сокращать стадию бегства, с надеждой на конечное ее устранение. Некоторую часть этого периода вам придется провести здесь: будем надеяться, что несколько позже вы вернетесь в Буаз, к своей работе, и там будете получать амбулаторное лечение. Вы знаете, у нас здесь и так перебор пациентов.
— Я это знаю.
— Вы сделаете эту попытку?
— Да!
— Это будет обозначать в дальнейшем шизофренические эпизоды, конечно же, происходящие под присмотром, в контролируемых условиях.
— Не важно. Я хочу попробовать.
— Вас не будет беспокоить, что я и другие члены персонала станут свидетелями вашего поведения на протяжении этих эпизодов? Иными словами, вторжение в вашу личную жизнь…
— Нет, — оборвал его я. — Это не будет беспокоить меня. Мне все равно, кто смотрит.
— Ваша тенденция к паранойе, — задумчиво сказал доктор Шедд, — не может быть слишком серьезной, если глаза посторонних пугают вас не более, чем вы обнаруживаете.
— Они меня ни черта не пугают, — ответил я.
— Хорошо, — похоже, он был доволен. — Это чудненькое предзнаменование на будущее. — С этими словами он направился обратно в белые клубы пара, в своих синих штанишках, сжимая под мышкой свой блокнот. Вот и закончилось мое первое интервью с лечащим психиатром в клинике им. Кэзэнина.
В час дня меня отвели в просторную, чистую комнату, где меня ожидали несколько медсестер и два врача. Они распростерли меня на покрытом кожей столе и сделали внутривенный укол галлюциногенного препарата. Врачи и сестры, страшно усталые, но дружелюбные, стояли поодаль и ждали. И я тоже ждал, привязанный к своему столу, одетый в больничную хламиду, с нелепо торчащими голыми ногами, с руками по швам…
Через несколько минут препарат подействовал. Я очутился в пригороде Окленда, штат Калифорния, я сидел на парковой скамейке в сквере Джека Лондона. Рядом со мной, кормя хлебными крошками стайку сизых голубей, сидела Прис. На ней были короткие штанишки и зеленый свитер, вывязанный узором, похожим на черпаховый панцирь. Ее волосы были убраны назад и повязаны платочком в красную клетку, и она была совершенно погружена в свое занятие, явно не осознавая моего присутствия.
— Привет, — сказал я.
Повернув ко мне голову, она спокойно сказала:
— Молчи, говорю тебе, черт тебя возьми. Если будешь болтать, ты их спугнешь и тогда вон тот старичок начнет их кормить вместо меня.
На скамейке, стоящей немного подальше у той же дорожки, сидел доктор Шедд, он улыбался нам и держал пакет с хлебными крошками. Таким образом моя душа поступила с его присутствием: она включила его в сцену в качестве персонажа.
— Прис, — тихо сказал я, — я должен с тобой поговорить.
— Зачем? — Она смотрела мне в лицо с холодным, отчужденным выражением. — Это важно для тебя, но важно ли для меня? Или тебе так уж это необходимо?
— Необходимо, — сказал я, почувствовав прилив отчаяния.
— Тогда покажи мне, что ты хочешь, но не разговаривай. Я совершенно счастлива тем, что сейчас делаю. — И она снова начала кормить птиц.
— Ты меня любишь? — спросил я.
— О Боже, нет!
И все–таки я чувствовал, что любит.
Некоторое время мы сидели на скамейке вместе, а потом парк, скамейка и сама Прис исчезли и я снова очутился на столе, привязанный и наблюдаемый доктором Шеддом и страшно занятыми медсестрами клиники им. Кэзэнина.
— Это прошло гораздо лучше, — сообщил доктор Шедд, пока меня развязывали.
— Лучше, чем что?
— Чем оба предыдущих раза.
Я не помнил никаких предыдущих попыток, и сказал ему об этом.
— Ну, конечно же, не помните: они были неудачными. Не активизировалась никакая вымышленная жизнь: вы просто уснули. Однако сейчас мы в любое время можем ожидать результатов.
Они отвели меня в мою палату. На следующее утро я вновь появился в кабинете терапии, чтобы получить свою дозу бегства в воображаемый мир, свой час с Прис.
Когда меня привязали, вошел доктор Шедд и приветствовал меня:
— Роузен, я собираюсь включить вас с групповую терапию: вдобавок к тому, чем мы занимаемся здесь. Вы понимаете, что такое групповая терапия? Вы выложите свои проблемы перед группой пациентов, своих товарищей, а они будут их комментировать… вы будете сидеть вместе с ними, пока они будут обсуждать вас и те моменты в ваших рассуждениях, где вы свернули на бездорожье. Вы увидите, что все это происходит в дружеской и неформальной атмосфере. В общем, это достаточно действенное средство.
— Хорошо, — мне было очень одиноко здесь, в клинике.
— У вас не будет возражений, если материал, полученный в результате наших с вами экспериментов, поступит в распоряжение вашей группы?
— Господи, конечно нет. Почему бы мне быть против?
— Ксерокопии записей наших с вами сеансов будут распределены между участниками группы перед каждым собранием… вы осознаете, что мы записываем все ваши «уходы» для аналитических целей и с вашего разрешения для использования в группах терапии.
— Я вам, несомненно, дам свое разрешение, — сказал я. — Не возражаю, если группе моих товарищей по несчастью станет известно содержание моих фантазий, особенно если они смогут мне объяснить, где я сделал ложный ход.
— Вот увидите: нет группы лиц, более обеспокоенных тем, чтобы вам помочь, чем группа ваших товарищей — пациентов нашей клиники, — сказал доктор Шедд.
Мне сделали укол галлюциногена, и я снова погрузился в свой контролируемый уход…
Я сидел за рулем своего «Шевроле Мэджик Файр», ехал по очень оживленному фривею, возвращаясь домой в конце дня. Диктор, ведущий передачи для тех, кто в пути, рассказывал мне о дорожной пробке где–то впереди.
— Столпотворение, конструктивный подход или хаос, — говорил он. — Я проведу тебя сквозь это, дорогой друг.
— Спасибо, — громко сказал я.
Сидящая рядом со мной Прис дернулась и раздраженно спросила:
— Ты всегда разговариваешь с радио? Это плохой признак: я всегда знала, что психика у тебя не из самых крепких.
— Прис, — обратился я к ней, — несмотря на твои слова, я знаю, что ты меня любишь. Разве ты не помнишь, как мы были с тобой наедине в квартире КолЛи Нилд в Сиэтле?
— Нет.
— Разве ты не помнишь, как мы занимались там любовью?
— Господи, — сказала она резко.
— Я знаю: ты любишь меня, что бы ты ни говорила.
— Высади меня здесь, на дороге, если ты и дальше собираешься говорить такие вещи. Меня от тебя тошнит.
— Прис, — сказал я, — почему мы с тобой едем вместе? Мы возвращаемся домой? Мы женаты?
— О Господи, — простонала она.
— Ответь мне, — сказал я, не отрывая взгляда от грузовика, ехавшего впереди.
Она не ответила, а только, вывернувшись, уселась у дверцы, как можно дальше от меня.
— Мы женаты, — сказал я, — я знаю, что это так. Когда я пришел в себя, доктор Шедд казался довольным:
— Вы проявляете прогрессирующую тенденцию к улучшению. Думаю, можно спокойно сказать, что вы достигаете эффективного внешнего катарсиса для своих регрессивных половых влечений, а это именно то, на что мы рассчитываем.
Он ободряюще похлопал меня по спине, совсем как мой партнер Мори Рок недавно…
На моем следующем сеансе Прис выглядела постарше. Мы с ней медленно прогуливались по большому железнодорожному вокзалу в Чейенне, штат Вайоминг. Был поздний вечер, мы гуляли по подземному переходу, под путями, потом поднимались вверх, шли до самого конца перрона и там молча стояли рядом. Ее лицо повзрослело, стало более полным. Она определенно изменилась, пополнела. И казалась гораздо спокойнее.
— Сколько лет, — спросил я, — мы с тобой уже женаты?
— Разве ты не знаешь?
— Значит, мы все–таки женаты, — сказал я, и сердце мое переполнилось ликованием.
— Ну конечно же: не думаешь ли ты, что мы живем просто так? Что такое с тобой, ты что, память потерял или что?
— Пойдем–ка в тот бар, который мы с тобой видели — там, напротив вокзала. Он, кажется, уютный.
— Ладно, — согласилась она, а когда мы направились обратно к подземному переходу, она вдруг сказала: — Я рада, что ты уводишь меня подальше от этих пустых рельсов… они меня угнетали. Знаешь, о чем я было начала думать? Мне хотелось знать, как это бы выглядело, если бы пришел электровоз, а ты бы вдруг упал перед ним на рельсы и он бы проехал по тебе, разрезав надвое… Мне хотелось знать, что ощущаешь, когда все кончается вот так, падением на рельсы, будто ты собирался лечь поспать…
— Не говори так, — сказал я, обнимая ее и прижимая к себе. Она была застывшей и неподатливой, как всегда.
Когда доктор Шедд разбудил меня от грез, вид у него был как на похоронах:
— Я не слишком счастлив наблюдать элементы патологии, возникающие в ваших видениях: это показывает, какая еще пропасть перед нами. В следующий, пятнадцатый раз…
— Пятнадцатый! — воскликнул я, — вы хотите сказать, что этот сеанс был четырнадцатым?
— Вы здесь уже больше месяца. Боюсь, что ваши эпизоды сливаются друг с другом: этого следовало ожидать, так как иногда не наблюдается никакого прогресса, а иногда повторяется тот же материал. Пусть вас это не беспокоит, Роузен.
— Хорошо, доктор, — сказал я, почувствовав, как мне становится не по себе…
На следующем сеансе — или во время того, что моему нарушенному сознанию показалось следующим сеансом — я снова сидел вместе с Прис на скамейке в сквере Джека Лондона в пригороде Окленда, Калифорния. На этот раз она была грустна и сидела тихо: никаких голубей, увивавшихся возле нее в надежде на подачку, она не кормила, а просто сидела, сложив руки и опустив глаза.
— Что с тобой? — спросил я, пытаясь притянуть ее к себе поближе.
Слеза сползла по ее щеке.
— Ничего, Льюис. — Она достала из сумочки носовой платок, промокнула глаза и высморкалась. — Просто я ощущаю смерть и пустоту, вот и все. Возможно, я беременна. И уже на целую неделю слишком поздно, чтобы что–то с этим сделать…
Я ощутил дикую гордость: сгреб ее в объятия и поцеловал в холодные, неподатливые губы.
— Лучшей новости я еще никогда в жизни не слышал! Она подняла на меня свои серые, полные грусти глаза.
— Я рада, что ты доволен, Льюис. — Она слегка улыбнулась и погладила меня по руке.
Сейчас я окончательно смог увидеть, что она изменилась. Под глазами — отчетливые морщинки, придающие ей унылый, утомленный вид. Сколько же времени прошло? Сколько раз мы с ней уже были вместе? Дюжину? Сотню? Я не мог этого сказать: для меня время прошло, время — оно не летит, оно движется капризными рывками, то полностью погружаясь в стоячее болото, то нерешительно продолжая вновь свое течение. Я тоже чувствовал себя старше и более усталым. И все–таки какая это была замечательная новость!
Как только я снова очнулся в кабинете терапии, я рассказал доктору Шедду о беременности Прис. Он тоже обрадовался:
— Видите, Роузен, как в ваших галлюцинациях появляются элементы большей зрелости, ответственности в поисках реальности с вашей стороны? В конце концов их зрелость станет соответствовать вашему настоящему хронологическому возрасту, и с этой точки зрения большая часть привлекательных для вас качеств вашего контролируемого бреда обесцветится.
Я спустился вниз в веселом расположении духа, чтобы встретиться со своей группой пациентов, послушать их объяснения и вопросы, относящиеся к этому новому и важному процессу развития моей личности. Я знал, что, когда они прочтут запись сегодняшнего сеанса, им будет о чем говорить.
В своей пятьдесят второй галлюцинации я увидел Прис и своего сына, здорового, красивого ребенка с глазами серыми, как у Прис, а вот волосы у него были больше похожи на мои. Прис сидела в гостиной, в глубоком, удобном кресле, кормила его из бутылочки с сосредоточенным выражением лица. Напротив них сидел я, в состоянии почти совершенного умиления, словно бы все, что давило на меня и мешало мне жить, все мои несчастья и заботы наконец покинули меня.
— Черт бы побрал эти пластиковые соски, — сказала Прис, раздраженно встряхивая бутылочку. — Когда он сосет, они проваливаются вовнутрь: я, наверное, неправильно их стерилизую.
Я галопом помчался на кухню за свежей бутылочкой из стерилизатора, испускающего клубы пара на плите.
— Как его зовут, дорогая? — спросил я, вернувшись.
— Как его зовут? — Прис пристально смотрела на меня с выражением безнадежности во взгляде. — У тебя все дома, Льюис? Спрашивать, как зовут твоего ребенка, Господи, Твоя воля! Его зовут Роузен — так же, как тебя!
Покорный и ласковый, я принудил себя улыбнуться и сказал:
— Прости меня.
— Я тебя прощаю, я к тебе привыкла. — Она вздохнула. — Извини, что пришлось это сказать.
Но как же его зовут? — размышлял я. Быть может, я это узнаю в следующий раз, а если нет, то в сотый раз… Я должен знать, иначе все это утратит для меня всяческое значение, все будет впустую…
— Чарльз, — проурчала Прис, обращаясь к ребенку, — ты что, писаешь?
Его звали Чарльз, и я был доволен: хорошее имя. Может, это я выбрал его: оно звучало так, как то, до которого я додумался.
В тот день, после своего сеанса, я поспешил вниз, в аудиторию групповой терапии, и по пути мимолетно увидел нескольких женщин, входящих в дверь, ведущую на женскую половину здания. У одной из них были коротко стриженые черные волосы, она стояла, гибкая и стройная, ростом пониже окружающих ее женщин: они в сравнении с ней выглядели как надутые воздушные шары.
НЕУЖЕЛИ ЭТО ПРИС? — резко остановившись, спросил я себя. НУ, ПОЖАЛУЙСТА, ОБЕРНИСЬ, молил я мысленно, вперив взгляд в ее спину.
Только лишь пройдя в дверь, она на мгновение оглянулась. Я увидел задорный, с подвижным кончиком нос, бесстрастные, оценивающие серые глаза… это была Прис.
— Прис! — завопил я, размахивая руками.
Она меня увидела, посмотрела внимательно, нахмурившись, губы, крепко сжатые, раздвинулись в легкой улыбке…
Был ли это призрак? Девушка — Прис Фрауенциммер — сейчас прошла в комнату, исчезла из поля зрения.
Ты снова здесь, в клинике им. Кэзэнина, сказал я себе. Я знал — это случится, раньше или позже. И это не выдумка, не галлюцинация, контролируемая или любая другая: я тебя нашел в действительности, в реальном мире, в окружающем мире, который не является продуктом регрессивного либидо или наркотиков. Я не видел тебя с той самой ночи в клубе в Сиэтле, когда ты стукнула симулакра Джонни Бута своей туфелькой по башке: как давно это было! Как много, как ужасающе много я увидел и сделал с того времени — сделал в вакууме, сделал без тебя, без настоящей, реальной тебя. Удовлетворенный всего лишь фантомом вместо реальной вещи… Прис, подумал я, благодарение Богу: я нашел тебя, я знаю, что однажды сделаю все, о чем грезил.
Я не пошел на групповую терапию: вместо этого остался в холле, ожидая и наблюдая.
Наконец, через несколько часов, она снова появилась. Она шла через открытый внутренний дворик прямо на меня, лицо ее было ясным и спокойным, в глазах загорались яркие искорки, более всего от извращенной насмешливости, чем от чего–либо еще.
— Привет, — сказал я.
— Значит, ты попал к ним в сети, Льюис Роузен, — сказала она. — И ты в конце концов стал шизофреником. Ничего удивительного.
Я сказал:
— Прис, я уже здесь многие месяцы.
— Ну, а тебе не лучше?
— Да, — ответил я, — я так думаю. Каждый день у меня сеансы «терапии контролируемым бегством»: и всегда я прихожу к тебе, Прис, всякий раз. Мы женаты и у нас ребенок по имени Чарльз. Думаю, что мы живем в Окленде, штат Калифорния.
— Окленд, — произнесла она, наморщив носик. — Есть там приятные места, есть отвратительные. — И направилась прочь от меня по холлу. — Приятно было увидеть тебя, Льюис. Может быть, я снова наткнусь на тебя здесь.
— Прис! — в горе закричал я. — Вернись!
Однако она продолжала идти и вскоре исчезла за дверью в конце холла.
Когда я увидел ее в своей контролируемой галлюцинации в следующий раз, она совершенно постарела: фигура ее стала более тяжелой, как у пожилой женщины, под глазами появились глубокие, неисчезающие тени. Мы стояли вместе на кухне, мыли посуду после обеда: Прис мыла ее, а я вытирал. В свете люстры под потолком ее кожа казалась сухой, с многочисленными морщинками. Она была без грима. Особенно изменились ее волосы: они стали сухими, как и кожа, и вместо черных — каштановыми с красноватым отливом, и очень милыми. Я потрогал их — они оказались жесткими, но все же чистыми и приятными на ощупь.
— Прис, — сказал я, — я тебя видел вчера в холле. Здесь, где я сейчас нахожусь — в клинике им. Кэзэнина.
— Тебе повезло, — отрезала она.
— Была ли это правда? Правдивее, чем сейчас? — В гостиной я заметил Чарльза, сидящего перед цветным телевизором за полторы тысячи долларов, полностью сосредоточенного на изображении. — Помнишь ли ты эту встречу столько времени спустя? Было ли это так же реально для тебя, как и для меня? А сейчас? Пожалуйста, скажи мне: я больше ничего не понимаю.
— Льюис, — сказала она, отскребая нагар со сковородки, — разве ты не можешь принимать жизнь такой, как она есть? Тебе что, обязательно философствовать? Ты поступаешь как второкурсник колледжа: ты заставляешь меня сомневаться в том, собираешься ли ты вообще повзрослеть.
— Я просто не знаю, что мне делать дальше, — сказал я, чувствуя себя несчастным и заброшенным, однако продолжая чисто механически вытирать посуду.
— Возьми меня там, где нашел, — сказала Прис. — Раз уж ты нашел меня. Будь доволен этим, не задавай вопросов.
— Да, — согласился я. — Я так и сделаю: во всяком случае, попытаюсь.
Когда я пришел в себя, доктор Шедд снова присутствовал рядом:
— Вы ошиблись, Роузен: вы не могли наткнуться на мисс Фрауенциммер здесь, в клинике. Я внимательно проверил записи и не нашел никого с такой фамилией. Боюсь, что ваша так называемая встреча с ней в холле была невольным впадением в психоз: мы, должно быть, не настолько полно провели катарсис ваших половых желаний, насколько нам это казалось. Возможно, мы должны увеличить число минут контролируемой регрессии в день.
Я молча кивнул, однако доктору не поверил: я знал, что это действительно была Прис — там, в холле: это не была фантазия шизофреника.
На следующей неделе я снова увидел ее в клинике. На этот раз я выглянул из окна солярия и увидел ее: она играла во дворе в волейбол с командой девушек, все они были одеты в тонкие синие гимнастические шорты и блузки.
Она меня не видела — она вся отдавалась игре. Я долго стоял там, упиваясь ее видом, зная, что это действительность… А потом мяч выпрыгнул с поля по направлению к зданию и Прис–погналась за ним. Когда она изогнулась, чтобы поднять его, я увидел ее имя и фамилию, вышитые цветными нитками на ее физкультурной блузе:
РОК, ПРИС
Это объясняло все. Она попала в клинику им. Кэзэнина под фамилией своего отца, а не под собственной. Поэтому доктор Шедд не нашел ее в файлах: он–то искал Фрауенциммер, именно так я всегда думал о ней, не важно, как бы она себя ни называла.
— Я не скажу ему, — сказал я сам себе: я воздержусь от мыслей об этом во время моих контролируемых галлюцинаций. Таким образом, он никогда не узнает, и может быть, когда–нибудь я снова поговорю с ней.
А потом я подумал:
ВОЗМОЖНО, ВСЕ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ ОБДУМАННО СО СТОРОНЫ ШЕДДА: возможно, это метод вытащить меня из моих галлюцинаций обратно в реальный мир. Потому что эти малюсенькие проблески настоящей Прис стали для меня более ценными, чем все мои сеансы галлюцинаций вместе взятые. ЭТО ИХ ЛЕЧЕНИЕ, И ОНО ДЕЙСТВУЕТ.
Я не знал, как мне теперь чувствовать себя — хорошо или плохо…
Мне удалось снова поговорить с Прис после моего двести двадцатого контролируемого сеанса. Она выходила из кафетерия клиники, я туда заходил. Я первым увидел ее: она была поглощена разговором с другой девушкой, приятельницей.
— Прис, — сказал я, останавливая ее. — Ради Бога, позволь мне посмотреть на тебя хотя бы пару минут. Им все равно: я знаю, это — часть их терапии. Ну, пожалуйста.
Другая девушка вежливо удалилась, и мы с Прис остались наедине.
Спустя некоторое время, она сказала:
— Ты постарел, Льюис.
— А ты, как всегда, великолепна. — Я потянулся, чтобы обнять ее, мне хотелось прижать ее к себе, однако вместо этого я стоял в нескольких дюймах от нее, так ни на что и не решившись.
— Ты будешь рад узнать, они собираются выписать меня отсюда снова через несколько дней, — сказала Прис сухим тоном. — И назначить амбулаторное лечение, какое я получала ранее. Я делаю небывалые успехи благодаря доктору Дичли, лучшему здешнему психиатру. Мы с ним видимся почти каждый день. Я искала тебя в файлах: тебя пользует Шедд. Он не слишком–то… он — старый дурень, насколько мне известно.
— Прис, — сказал я, — может быть, мы могли бы выйти отсюда вместе? Что ты на это скажешь? Я тоже делаю успехи.
— Зачем нам выходить вместе?
— Я люблю тебя, — сказал я, — и знаю, что ты тоже меня любишь.
Она не возразила: вместо этого она просто кивнула.
— Можно ли так сделать? — спросил я. — Ты настолько больше знаешь об этом месте, чем я: ты практически прожила здесь целую жизнь.
— Какую–то часть жизни.
— Ты сможешь сделать это?
— Сделай сам: ты мужчина.
— А если я сделаю это, — спросил я, — ты выйдешь за меня? Она вздохнула:
— Конечно, Льюис. Все, что душе твоей будет угодно: брак, сожительство, бурное траханье время от времени… назови что хочешь.
— Брак, — сказал я.
— И дети? Как в твоем воображении? Ребенок по имени Чарльз? — Она сжала губы — я насмешил ее.
-Да.
— Значит, сделай это, — сказала Прис. — Поговори с Шед–дом Повернутой Башкой, клиническим идиотом. Он может тебя освободить: у него власть. Я дам тебе небольшое указание: когда пойдешь наверх на следующий свой сеанс, тяни резину. Скажи им, что не уверен, что что–то от этого еще получаешь. А потом, когда начнется, скажи своей воображаемой секс–партнерше, Прис Фрауенциммер, что ты уже спекся в этом своем разгоряченном, маленьком мозгу, и что ты более не находишь ее убедительной. — И она широко улыбнулась мне, как раньше, прежней, родной улыбкой. — Посмотрим, к чему это тебя приведет. Возможно, позволит тебе освободиться, а может быть, и нет, может быть, это еще глубже затянет тебя.
Я с сомнением сказал:
— А ты не…
— Дурачу тебя? Вожу тебя за нос? Попытайся, Льюис, и увидишь. — Сейчас ее лицо было глубоко серьезным. — Единственный путь узнать — это набраться смелости и вперед!
Обернувшись, она быстро отошла от меня.
— Увидимся, — через плечо обронила она. — Может быть, — последняя спокойная, ободряющая, уверенная ухмылка — и она ушла: другие люди разделили нас, они входили в кафетерий, чтобы поесть.
— Я тебе верю, — подумал я.
В этот же день, после обеда, я наткнулся на доктора Шедда в холле. Он не возражал, когда я попросил его уделить мне немного времени.
— Что вы задумали, Роузен?
— Доктор, когда я поднимаюсь вверх на очередной сеанс, у меня появляется ощущение какой–то нерешительности. Я не уверен, что еще что–то получаю от них.
— Ну и что дальше? — нахмурившись, спросил доктор Шедд.
Я повторил то, что должен был сказать. Он слушал очень внимательно.
— И я больше не нахожу свою секс–партнершу из галлюцинаций убедительной, — добавил я. — Я знаю, что она — всего лишь проекция моего подсознания, она — не настоящая Прис Фрауенциммер.
Доктор Шедд сказал:
— Это интересно.
— Что это значит — то, что я вам только что рассказал… это указывает на ухудшение или на улучшение моего состояния?
— Я не знаю, если честно. Увидим на следующем сеансе: я узнаю больше, наблюдая за вашим поведением во время сеанса. — Он кивнул мне на прощание и отправился вдоль по коридору по своим делам.
Во время следующего сеанса контролируемых галлюцинаций я обнаружил себя бродящим по супермаркету с Прис: мы делали свои еженедельные закупки разнообразных продуктов.
Сейчас она была еще старше, однако все же это была Прис — все такая же привлекательная, неизменная, ясноглазая женщина. Я продолжал любить ее. Наш мальчик бежал перед нами, отыскивая товары для своего лагеря, куда он собирался отправиться на уик–энд, повеселиться со своей дружиной скаутов в Парке им. Чарльза Тилдена на Оклендских холмах.
— А сейчас ты молчишь — конечно же, для разнообразия, — сказала мне Прис.
— Думаю.
— Переживаешь, ты хотел сказать. Я тебя знаю и могу определить.
— Прис, мы хорошие товары выбрали? — спросил я. — И этого нам достаточно?
— Больше ничего не надо, — ответила она и добавила: — Не выношу твоего вечного философствования: либо прими свою жизнь такой, как она есть, либо покончи с собой, но прекрати об этом мямлить.
— Хорошо, — сказал я. — А взамен я хочу, чтобы ты перестала преподносить мне свои уничижительные высказывания обо мне. Я от них устал.
— Ты просто боишься их… — начала она.
Прежде чем я успел сообразить, что делаю, я размахнулся и влепил ей пощечину: она споткнулась и чуть не упала, отпрыгнула от меня и теперь стояла, прижав ладонь к щеке, глядя на меня пристально, с выражением боли и недоумения.
— А, будь ты проклят, — дрожащим, срывающимся голосом сказала она. — Я никогда не прощу тебя.
— Я просто не смогу больше выносить твои уничижительные суждения.
Она стояла, уставившись на меня, потом быстро повернулась и побежала по проходу супермаркета не оглядываясь назад. Она на бегу сгребла в охапку Чарльза и ушла.
И вдруг я осознал, что рядом со мной стоит доктор Шедд.
— Думаю, на сегодня хватит, Роузен.
Проход вместе с полками, забитыми коробками и другими упаковками, затрепетал и исчез.
— Я сделал плохо? — Я совершил это не думая, не имея никакого плана в мыслях. Неужели я все испортил? — Впервые в жизни я ударил женщину, — сообщил я доктору Шедду.
— Не берите в голову, — посоветовал он, погрузившись в свои записи. Доктор кивнул медсестрам: — Отвяжите его. А еще мы отменим сегодняшнюю групповую терапию. Думаю, что его надо отвести в палату — он должен побыть наедине с собой. — Потом вдруг сказал мне: — Роузен, в вашем поведении есть нечто странное, чего я не понимаю. Это не похоже на вас.
Я ничего не ответил, а просто опустил голову.
— Я бы даже сказал, — медленно произнес доктор Шедд, — что вы симулируете.
— Нет, что вы, — возразил я, — я действительно болен. Если бы я не попал сюда, мне пришлось бы умереть.
— Думаю, что завтра вы придете в мой офис: мне хотелось бы прогнать вас по тесту Бенджамена с пословицами и по тесту Выгодского—Лурье с кубиками. Я хочу это сделать лично.
Гораздо большее значение имеет, кто именно проверяющий по тесту, чем сам тест как таковой.
— С этим я согласен, — сказал я, сразу занервничав и ощутив надвигающуюся опасность.
На следующий день, в час, я успешно прошел оба теста. Согласно закону Макхестона я был свободен на законных основаниях и мог отправляться домой.
— Сомневаюсь, что вы снова будете нуждаться в нашем лечении, — сказал доктор Шедд. — Если учесть, сколько народу по всей стране ждет своей очереди, чтобы попасть сюда и как перегружен наш персонал… — Он подписал мою справку об окончании лечения и вручил ее мне. — Не знаю, чего вы добивались, пытаясь попасть сюда, однако сейчас вы должны вернуться и лицом к лицу встретиться снова со своей собственной жизнью, безо всяких уверток в виде ухода в якобы психическую болезнь, которая вряд ли у вас когда–либо была. Во всяком случае, я в этом сомневаюсь.
На такой нелицеприятной ноте меня официально выставили из клиники федерального правительства им. Кэзэнина в Канзас–Сити, штат Миссури.
— Здесь находится девушка, с которой мне хотелось бы увидеться перед отъездом, — попросил я доктора. — Можно ли мне поговорить с ней минутку? Ее зовут мисс Рок. — И осторожно добавил: — Это ее фамилия, а имени я не знаю.
Доктор Шедд нажал кнопку на своем столе:
— Позвольте мистеру Роузену увидеться с мисс Рок на время, не превышающее десяти минут. А потом отведите его к главным воротам и выпустите на волю: его время здесь истекло.
Крепкий санитар отвел меня в комнату, где обитала Прис вместе с шестью девушками. Когда я вошел, она сидела на своей кровати и красила ногти в оранжевый цвет и едва приподняла голову, чтобы взглянуть на меня.
— Привет, Льюис, — пробормотала она.
— Прис, я набрался смелости: я пошел и сказал ему, как ты меня научила. — Я нагнулся, чтобы дотронуться до нее. — Я свободен. Они меня выписали. Я могу отправляться домой.
— Ну и отправляйся. Сначала я не понял:
— А как же ты?
Прис преспокойно ответила:
— Я передумала. Я не стану хлопотать, чтобы выписываться отсюда. У меня такое ощущение, что я останусь здесь еще на несколько месяцев. Мне сейчас здесь нравится — я учусь ткать. Я тку коврик из черной овечьей шерсти, нечесаной шерсти. — А потом она вдруг угрюмо прошептала: — Я тебе врала, Льюис. Меня не собираются выписывать, я слишком больна. Я здесь еще долго пробуду, быть может, до конца жизни. Мне стыдно, что я сказала тебе, будто бы скоро выхожу отсюда. Прости меня. — И она ненадолго сжала мою ладонь, потом снова отпустила ее.
Я не мог ничего сказать.
Минуту спустя санитар вел меня через холлы клиники к воротам и оставил стоять на тротуаре с пятьюдесятью долларами в кармане, подачкой Федерального правительства. Клиника им. Кэзэнина осталась у меня за спиной, она больше не являлась частью моей жизни: она ушла в прошлое и, надеюсь, никогда оттуда снова не появится.
У меня все в порядке, сказал я себе. Повторное тестирование я прошел блестяще, совсем как в детстве, когда я учился в школе. Я могу вернуться в Буаз, к своему брату Честеру и папе, к Мори и своей работе: правительство меня исцелило.
У меня есть все, кроме Прис…
Где–то внутри огромного здания клиники им. Кэзэнина сидит Прис Фрауенциммер, чешет шерсть и ткет ее — грубую, черную, овечью, полностью поглощенная своим занятием, без единой мысли обо мне или о чем другом…
notes
